Мы вышли прогуляться, чтобы развеять грусть, и я стал свидетелем необычного происшествия. Одна женщина остановилась перед нами и с упоением произнесла на латышском в полный голос: «Какая борода!..» Она даже протянула руки, чтобы её потрогать. Борода была действительно необычно длинная.

Воспоминания о прозелите

Повествование об Ицхаке Митине — выдающемся иудейском прозелите, который возродил еврейскую религиозную жизнь в Риге

Асаф Бар-Шалом

Соблюдать заповеди я начал примерно за полгода до того, как узнал о существовании йешивы в своём родном городе. Узнал я о ней на еврейском религиозном семинаре, который проходил зимой в конце восьмидесятых — начале девяностых годов ХХ века. Семинар был организован не очень далеко от нашего города (по советским масштабам). Лекторы этого семинара дали мне номер телефона. Вернувшись домой, я безуспешно пытался по нему дозвониться.

В тот период я ходил в синагогу каждую субботу. И однажды Саша Г., с которым я там познакомился, привёл меня в долгожданную йешиву, которая называлась Бейт-мидраш (на иврите это означает «Дом учения»; место, предназначенное для изучения Торы). Бейт-мидраш находился на улице Свободы (Бривибас), неподалеку от большой церкви. Как я узнал впоследствии, это место пребывания было для него уже вторым по счёту — с первого Бейт-мидраш уже успел переехать.

Когда нам открыли дверь, я затаил дыхание. Перед нами стоял высокий молодой человек — Йеуда К., который сразу же произвёл на меня благоприятное впечатление. От него веяло ненаигранной серьёзностью. Я понял, что это было именно то место, которое искал: здесь я смогу научиться правильному соблюдению заповедей.

Первое впечатление меня не обмануло: в Бейт-мидраше царила серьезная атмосфера, там не занимались никакими посторонними разговорами -только изучали Тору. Йеуда давал каждый день урок по Мишне (трактат Кодшим с комментариями Кеати). Мишна — часть Устной Торы, в которой конспективно изложены все законы по исполнению заповедей; в трактате Кодшим изложены законы жертвоприношений. Был также, насколько я помню, и урок по Хумашу (Пятикнижие Моисеево) с комментариями Раши (Рабейну Шломо Ицхаки, выдающегося классического комментатора Талмуда и Танаха). Но, возможно, в тот период был только урок по Хумашу, а урок по Мишне Кодшим был введен несколько позже — этих деталей я теперь уже не помню.

Мне очень понравился способ ведения уроков: Йеуда никогда не «вещал» самоуверенно и с умным видом, как это делали русскоязычные лекторы на семинаре. Он просто разбирался в написанном вместе с нами. Йеуда ясно, рассудительно и не спеша отвечал на вопросы, и не стеснялся сказать, что не знает, когда не мог ответить на какой-либо вопрос или что-то объяснить…

Йеуда — большой знаток иврита. Еще в Советском Союзе он «заболел» ивритом и освоил его буквально «изнутри», поняв Божественную сущность этого языка. Йеуда знает точно и досконально, по каким правилам меняются огласовки, чередуются согласные и так далее. Но что более удивительно — он знает все исключения из правил. Его очень коробило, когда при нём говорили на упрощённом и искажённом иврите, который принят сегодня в Израиле. Однако самое удивительное он показал нам впоследствии, когда продемонстрировал, как ивритские корни «переходят» один в другой. Когда меняется одна согласная в корне слова, его значение плавно переходит в другое, сохраняя, однако, смысловую связь с предыдущим корнем. Можно продолжать эту «ленту» бесконечно и в разные стороны. Таким образом, удаётся наглядно показать, что все ивритские корни гармонично связаны друг с другом, и представляют собой единое целое. Воистину Божественный язык! Этому не учат в ульпанах (на курсах по изучению иврита), потому что тамошние преподаватели даже краем уха не слышали о подобном…

В начальный период своего пребывания в Бейт-мидраше я вообще не знал, что, кроме Йеуды, им руководит и ещё кто-то. Какое-то имя «Ицхак», однако, витало в воздухе Бейт-мидраша, но я не придавал этому большого значения.

В один прекрасный день я увидел в Бейт-мидраше крупного бородатого и пузатого мужика, который на первый взгляд мне показался странноватым. Это был Ицхак. Бородач обратился ко мне с чем-то вроде шутки, но я обычно не реагирую на подобное панибратство. Образ бородача показался мне сильно контрастирующим со стройным и подчёркнуто интеллигентным Йеудой.

В тот период Ицхак с Йеудой снимали ещё одну квартиру, в которой жили. Но через некоторое время Ицхак переехал жить в Бейт-мидраш, и с тех пор он регулярно стал участвовать в субботних трапезах (до этого Йеуда проводил их без участия Ицхака). Однако потом я узнал, что даже тогда — в период, когда Ицхак практически не появлялся в Бейт-мидраше, — всё, что делал Йеуда, было до мельчайших деталей спланировано и инсценировано Ицхаком.

Происхождение Ицхака для меня раскрылось следующим образом. Кто-то пригласил к нам на трапезу еврея-журналиста, работавшего в одной из рижских газет. Всегда для нас было большим счастьем, когда удавалось «затащить» в Бейт-мидраш какого-то нового еврея. Однако нежданным результатом этого визита стал курьез: журналист поместил в газете статью про Ицхака, написанную в плохо скрываемом полуироническом духе. В ней было сказано, что Ицхак — прозелит, но ошибочно указано, что его жена — еврейка (на самом деле она тоже гийорет — прозелитка).

Ицхак был в подавленном настроении — это оказался удар ниже пояса. Мы вышли прогуляться, чтобы развеять грусть, и я стал свидетелем необычного происшествия. Одна женщина остановилась перед нами и с упоением произнесла на латышском в полный голос: «Какая борода!..» Она даже протянула руки, чтобы её потрогать. Борода была действительно необычно длинная. Ицхак не подстригал её потому, что рав Ицхак-Меир Каана — бывший узник советского лагеря, который очень тепло относился к Ицхаку и которого тот очень уважал, — сказал ему «не дотрагиваться до бороды».

Через несколько минут другая женщина, проходившая мимо нас, громко произнесла по-русски, глядя в упор и улыбаясь: «Козёл говориш-ш-шь, борода говориш-ш-шь!».

Ицхак сказал, что подобное с ним случается чуть ли не каждый раз, когда он идет по улице. Я был поражён.

Кирув — ивритское слово; в данном контексте оно означает приближение нерелигиозных евреев к Торе и религиозному образу жизни. Это и было важной частью деятельности Ицхака. Вообще Ицхак постоянно находился словно между молотом и наковальней. С одной стороны, ему нужны были ученики, а таковых в Бейт-мидраше всегда было немного. А если у тебя мало учеников — получишь мало денег для работы: таков безжалостный и железный принцип кирувного истеблишмента — этакого бесчеловечного машинного «ловца душ». Его совершенно не интересует, что кто-то в городе, традиционно полном тумы (духовной нечистоты), возвращает в лоно святости Божественные еврейские души! Главное, о чём «пекутся» представители этого истеблишмента, — это количество «приближаемых». Если оно будет «соответствующим» -тогда можно написать в «джуиш пресс» (от английского Jewish press — еврейская пресса, здесь это понятие автор хотел бы употребить в уничижительном контексте), что в таком-то городе, благодаря пожертвованиям миллионера такого-то, люди сотнями, а ещё лучше — тысячами стали носить кипот (еврейские традиционные головные уборы), надевать цицит, тфиллин и использовать прочие атрибуты религиозных евреев. А то, что 50% или даже 90% из этих людей могут оказаться не евреями, их не интересует. Ах, выяснится, что они неевреи? Какая проблема — всех «обгиюрим»! Такова порочная логика представителей кирувного истеблишмента, которые превращают кирув в миссионерство, запрещённое Торой.

Ицхак говорил, что ему предлагали баснословные суммы для спонсирования Бейт-мидраша, но с условием, что будет и соответствующее количество учеников — неважно, какой национальности. Ицхак отказался, зная, что евреев в таком количестве ему не набрать, а на сделку с совестью он пойти не мог, ибо это противоречило всей его сущности.

Ицхак периодически помещал в газете объявления примерно в таком духе: «Даём уроки иврита. Приглашаем евреев на миньян. Помогаем сделать тшуву и содействуем в устройстве хупы. Стипендии соответствующим. Скупаем школьные доски». Добавление про «школьные доски» мне всегда казалось каким-то нелепым.

Один старый еврей откликнулся на это объявление и позвонил, утверждая, что в газете допущена ошибка: вместо «тшува» надо писать «ктуба«. (Ктуба — брачный контракт, составленный по правилам еврейского Закона). Мы посмеялись. И только теперь я начал догадываться, что имел в виду этот старик. Вероятно, он подумал, что объявление дал очередной «махер» фиктивными ктубот, писанием которых для смешанных пар промышляли нечистоплотные предатели еврейского народа на территории разваливавшегося Советского Союза. Этими брачными договорами мошенники за умеренную плату снабжали смешанные пары при отъезде в Израиль.

Кажется, поначалу один из вариантов объявления выглядел примерно так: «Даём индивидуальные уроки иврита и Торы. Стипендии соответствующим». Но евреи не «клевали», хотя, по словам Ицхака, от неевреев не было отбоя. «Гои хотят учить Тору!» — говорил Ицхак без презрения, но и без восхищения. Благо, Ицхак вежливо и культурно (а он умел вести себя очень воспитанно и интеллигентно, когда считал это нужным) неевреев «отшивал». Однако евреев на объявления отзывалось очень мало.

Однажды Ицхак изощрился и написал в объявлении нечто вроде: «Приглашаем на работу учителей иврита». Позвонила какая-то сотрудница израильского посольства и на «иврите-исраэлите» (современный израильский разговорно-жаргонный вариант квазииврита), ненавистном Йеуде, причём говоря с сильнейшим русским акцентом, распиналась о своих глубоких познаниях в иврите. Ицхак её внимательно выслушал, а когда она закончила, вежливо заметил: «Вы знаете, мы организация религиозная». На это она отреагировала моментально: «А, ну тогда извините», — и бросила трубку.

Но прежде, чем она дозвонилась, она оставила сообщение на автоответчике. Ицхак поставил его для всеобщего прослушивания, и мы от души посмеялись над её сообщением, произнесённым на иврите с этаким придыханием и воодушевлением.

Незадолго до того, как я впервые попал в Бейт-мидраш, я познакомился в синагоге с р. Натаном Б. — будущим главным раввином Латвии (на латышском языке этот титул звучит как «вирсрабиинс» — буквально «верховный раввин», калька с немецкого «Oberrabiner»). Тогда он ещё не жил в Риге, а периодически наезжал из Израиля. Но уже тогда он снимал квартиру в городе.

В субботу вечером я проводил его из синагоги до дома. На следующей неделе он пригласил меня к себе в гости, а прощаясь, дал мне с собой даже какую-то кильку или селёдку, потому что я сказал ему, что соблюдаю кашрут (религиозные законы, связанные с питанием), но своей кашерной посуды у меня тогда ещё не было.

Всё моё существо тогда занимала одна цель: сделать брит-милу (обрезание крайней плоти, одна из важнейших заповедей для евреев). Я обратился к рабби Натану с просьбой помочь мне выполнить эту мицву (заповедь). Он написал для меня письмо к раву Берлу Лазару и велел ехать к нему в Москву. Письмо было написано на иврите настоящим раввинским почерком, к тому же на прекрасной бумаге. Жаль, что я его не сохранил, а отдал раву Лазару.

А через несколько дней Провидение привело меня впервые в Бейт-мидраш. Подумать только, события развивались чудесным образом, почти как описано в Мегилат Эстер! (Свиток (книга) Эстер — одна из книг Священного Писания. В ней описана история чудесного спасения еврейского народа в период правления персидского царя Ахашвероша (Артаксеркса)). Благоприятнейшее впечатление, которое на меня произвёл Йеуда, определило мой выбор между ним и рабби Натаном. Хотя и рабби Натан был очень тёпл и мил, тем не менее, я почувствовал в нём что-то для себя не совсем подходящее. Может, мне почудилась в нем какая-то авторитарность. К тому же я подумал, что в плане учёбы он не сможет мне предложить ничего конкретного. Не последним фактором моего выбора стало и то, что у меня успело сформироваться негативное отношение к Хабаду (одному из хасидских направлений в иудаизме). Это произошло после знакомства с несколькими молодыми хабадниками: они ещё очень мало знали в Торе, но уже вели себя как «пуп земли» и, как мне показалось, весьма по-хамски. Следует, однако, заметить, что, если бы я тогда встретил в Бейт-мидраше не Йеуду, а Ицхака, — я уверен, что в тот момент он вызвал бы во мне резкую антипатию, и, скорее всего, события развивались бы совсем иначе.

Я приехал в Москву в синагогу в Марьиной Роще. По всей видимости, рабби Лазар не смог предложить мне брит-милу «не отходя от кассы» (как говорят американцы, «on the spot»), и поэтому события развернулись следующим образом. Я позвонил своим московским знакомым, и они затащили меня в миснагедскую йешиву в пригороде Москвы. (Миснагеды (от «миснагдим», «митнагдим» — иврит) — оппоненты хасидизма и в особенности его хабадского направления). Туда как раз на днях должен был приехать моэль (специалист по выполнению обрезания). В такой ситуации я решил, что Всевышний сделал выбор за меня: через несколько дней в той йешиве мне сделали брит-милу, и я остался там примерно на месяц. Всё это происходило в зимние каникулы последнего курса училища. И я, хотя и с опозданием, но всё же решил возвращаться в родной город: во-первых, семестр уже начался, а во-вторых, выбор между подмосковной йешивой, Йеудиным Бейт-мидрашем и рабби Натаном я уже сделал. Возможно, после брит-милы мои мозги стали работать более чётко.

Примерно через полгода после назначения рабби Натана до нас донёсся слух, что вскоре в наш город приедет большой хабадский талмид-хахам (знаток Торы) — рав Мордехай Г. В первую же субботу после его приезда я как раз был в синагоге. Рабби Натан и все присутствовавшие очень тепло приветствовали р. Мордехая. Он мне понравился — приятный, спокойный такой. Не в пример р. Натану, к которому я иногда даже боялся подойти, опасась его вспыльчивости. Я предполагал, что, быстро переметнувшись в Бейт-мидраш, я, по сути, его «предал»; ведь первым, к кому я обратился в городе по религиозным вопросам, был именно он. Мне казалось, что р. Натан был на меня в обиде, и подсознательно я чувствовал вину перед ним. Но мы принадлежали к разным поколениям: он был из поколения моих бабушек — единственный из настоящих местных довоенных религиозных евреев, которых мне удалось увидеть! Но у этого аспекта была и обратная сторона: принадлежность к разным поколениям способствовала возникновению у меня ощущения, что р. Натан не способен меня понять.

Ицхак же был, безусловно, харизматичной личностью. Несмотря на то, что в Торе он был неучем (может, за всю свою жизнь он выучил лишь каких-то полторы страницы Гемары), и реально в Бейт-мидраше ничего не преподавал, само его присутствие там и отдельные реплики, порой короткие, оказывали на нас ощутимое влияние. Возникало притяжение к Ицхаку, своего рода зависимость от него. Когда он уезжал в Израиль, в моей душе возникло какое-то чувство пустоты, хотелось, чтобы он поскорее вернулся обратно. Йеуда не мог восполнить этот вакуум, хотя фактически обучением занимался именно он. Наверное, и он сам чувствовал себя неуверенно во время отсутствия Ицхака, но умел это скрывать.

Меня очень мучил тот факт, что ребята в Бейт-мидраше не обрезаны. Я не понимал, почему Ицхак ничего не предпринимает, хотя проходит месяц за месяцем? Я полагал по наивности, что Ицхак ищет моэля, но ни один из них не соглашается ехать в такую «глушь». Всё это казалось мне, мягко выражаясь, несколько странным. Потом я понял, что Ицхак, как и некоторые другие люди с авторитарным складом характера, способные в экстремальных ситуациях моментально предпринимать правильные действия, в повседневной жизни нередко раздираемы мучительной неуверенностью в принятии судьбоносных решений. Беспомощность, с которой Ицхак уклонялся от организации брит-милы (ждал, наверное, что сам рош-йешива всё сделает — договорится с моэлем, заплатит ему и прочее), на самом деле заслуживает глубокого сострадания.

Единственный раз Ицхак всё же отважился послать учащихся на религиозный семинар, который происходил в Подмосковье и был организован известной иерусалимской йешивой. Поехал я вместе с несколькими новыми учениками, из которых впоследствии в Бейт-мидраше никого не осталось; сразу после семинара они перестали приходить.

На дороге от железнодорожной станции до пансионата «Ласточка», где размещался семинар, нас подстерегли местные хулиганы и потребовали деньги. Мы отказались подчиниться, и только они «подняли на нас свои ноги», как один из наших показал им свой паспорт, где была написана национальность «русский», — и его не тронули. Я же решил прекратить это безобразие и предложил им несколько латвийских купюр (грошовых!). Мразь-придурки вылупили на купюры свои глаза-стекляшки, взяли их и испарились. Я и по сей день вспоминаю этих ребят с благодарностью за то, что они так быстро от нас отстали.

Через несколько дней мы поняли, что оказались далеко не единственными жертвами местной банды. Та же участь постигла и других ребят, которые проделывали пеший путь от станции к пансионату. Я спросил одного из семинарских раввинов: «Почему вы не встречаете новоприбывших на вокзале?» Тот раздражённо ответил: «А что, по-твоему, мы можем всех встречать?» «А-а, — подумал я, — подлая ты тварь, а ещё раввином называешься! Мы для тебя лишь пешки-тараканы». Но вслух ничего не сказал — уж больно был я в тот момент сломлен духом.

Стали обсуждать, что делать. Группа «боевых» горских евреев решила самостоятельно подстеречь хулиганов и показать им, где раки зимуют. Трусы-раввины стали их отговаривать: у нас, мол, мирная религия. «Придурки, — подумал я. — Вас, раввинов, возят на автомобилях, так для вас религия — мирная, а как быть нам? Встречайте нас, обеспечьте нам охрану, тогда и для нас религия будет мирная!» Нееврей-охранник, непонятно для чего нанятый, стоял посередине лагеря с полyавтоматом, неизвестно что и от кого защищая, и тоже рассуждал: «Как вы можете пойти кого-то бить, ведь вы же говорите, что ваша религия мирная?» В конце концов, горские евреи никого не послушались и пошли бить хулиганов. Так беспорядки прекратились.

На семинаре происходили вещи, мне непонятные: утром там учили Тору и «охмуряли», а вечером показывали видеофильмы-боевики, в которых били и убивали. Я спросил русскоязычного студента, который приехал в качестве мадриха (групповода; нечто вроде вожатого в пионерском лагере): «Что здесь происходит?» Тот ответил, что тоже удивлён, но, кажется, слышал, что раббанит, жена рош-йешивы, вроде бы сама проверяла фильмы. «Чудеса, да и только!» — подумал я.

Теперь я понимаю, почему все рижане, которые поехали со мной на семинар, затем покинули Бейт-мидраш. Можно плясать в исступлении и петь «Тора, Тора», можно громогласно вещать умные слова — всего этого было на семинаре вдоволь; но, не имея в первую очередь элементарного человеческого подхода, латвийского еврея приблизить к Торе невозможно. Правда, из российских евреев было немало таких, которые на том семинаре сделали тшуву. Однако они, в отличие от нас, не-россиян, не привыкли к щепетильности — и никакого подвоха не почувствовали. А я понял, что Ицхак абсолютно прав, избегая подобных мероприятий. Однако в данной ситуации он по непонятной мне причине повел себя иначе, и в этом проявилась потрясающая ашгаха пратит (Божественное Провидение), о чём и расскажу.

На семинар пригласили трех моэлей из Англии, которые делали там желающим брит-милу (обрезание). Я понял: это судьбоносный момент. Набравшись смелости, я обратился лично к каждому из них с убедительной просьбой приехать к нам в Бейт-мидраш для совершения великой заповеди обрезания!

На самом же деле я не верил, что из этого что-то получится. Ну, чего стоит приглашение безвестного молодого парнишки? Я думал, что просто выполняю свой долг: предпринять всё, что в моих силах, чтобы рижские евреи сделали брит-милу. Мы ведь в Бейт-мидраше считали себя «пупом земли», освящающим наш город изучением Торы и соблюдением заповедей! А какой же мы еврейский «пуп» без обрезания? Всё же мне показалось, что мой сносный английский, религиозность и еврейская искренность, с которыми я обратился к моэлям, пришлись им по нраву.

Я уже про семинар почти забыл, но где-то через полгода у меня дома вдруг раздался телефонный звонок: звонил доктор Сифман, главный моэль Лондона — один из тех троих. Я не верил своим ушам. Доктор Сифман собирается к нам приехать, причём за свой счет и совершенно безвозмездно! Моему счастью не было предела. У доктора Сифмана была только одна просьба: сообщить также и рабби Натану о его приезде, чтобы, если и у него тоже есть претенденты на брит-милу, и их заодно можно было бы обрезать. Однако именно эта, вроде бы безобидная просьба и была для меня самой трудноисполнимой. Я это хорошо понимал, и потому решил действовать поэтапно.

Доктора Сифмана я заверил, что его просьба будет обязательно исполнена. Ицхаку и Йеуде я сообщил о радостной новости, ничего не говоря об этой просьбе. Они стали готовиться, приглашать на брит-милу ещё кого-то из числа тех, кто не ходил в Бейт-мидраш, составлять списки. Когда всё было готово, буквально за неделю до приезда д-ра Сифмана, я набрался дерзости (другого выхода не было!) и передал Ицхаку просьбу моэля. Ицхак наотрез отказался её выполнить. Звонить рабби Натану?! Это было ниже его достоинства. Между нами возник глухой конфликт. Но отступать я не мог: если я не исполню просьбу доктора Сифмана, будет более чем некрасиво. Уважаемый моэль проявил немыслимое чудо праведности и, приняв приглашение какого-то неизвестного паренька, безвозмездно собрался в восточноевропейскую глушь. А мы из-за порочной спеси не можем исполнить его элементарную просьбу? И вообще, чисто по-еврейски, разве может какой-либо расчёт или обида встать преградой перед зикуй hа-рабим (зикуй hа-рабим (иврит) — честь и заслуга удостоить многих людей исполнения заповеди)?

Но Ицхак был неумолим. Он, как обычно бывало в таких случаях, «ушел в отключку», то есть стал недосягаем. И вдруг меня осенило. Ведь доктор Сифман не просил, чтобы именно я или Ицхак сообщили рабби Натану о его приезде. Он попросил, чтобы рабби Натану стало известно об этом, а кто сообщит, — заключил я, — это неважно. Ицхак и Йеуда отказались звонить рабби Натану. Если же позвоню ему я, то мало того, что с Бейт-мидрашем я смогу попрощаться — это полбеды: брит-мила важнее моих личных интересов. Самое страшное, что может случиться -то, что когда д-р Сифман приедет, Ицхак может послать его на все четыре стороны; и этого я боялся больше всего!

И тут Всевышний осенил меня потрясающей идеей. Я попросил своего папу, чтобы он позвонил рабби Натану и — желательно не своим голосом (условие не обязательное, потому что они и так не были знакомы) — сказал ему следующее: «Моему внуку надо сделать обрезание. Я слышал, что к Ицхаку в Бейт-мидраш приезжает моэль. Можно ли у него сделать обрезание, это будет кашерно?»

Папа исполнил роль мастерски, картавя и имитируя (надеюсь, что не утрированно) местечковый еврейский акцент — никак не опознаешь, что говорил мой папа! Рабби Натан ответил, что ни в коем случае нельзя у Ицхака делать обрезание. «Приходите ко мне, и мы всё устроим» (sic!).

На следующий день я позвонил в Бейт-мидраш. Из того, что поднял трубку не Йеуда, а Ицхак, я понял, что рабби Натан им уже звонил. «Делай, что хочешь, — сказал Ицхак отрешённо, — меня раздавили. Я раздавлен».

Рабби Натан предложил, чтобы брит-милу делали в Еврейской больнице, и договорился с медсестрой, чтобы та ассистировала. Мой папа помог найти в центре города квартиру для д-ра Сифмана и его жены; даже за съём квартиры д-р Сифман заплатил сам — он ничего не просил.

Но я всё равно боялся, что люди не придут. Поэтому я попросил у Йеуды список, чтобы за день обзвонить всех претендентов — и наткнулся на глухую стену. Йеуда наотрез отказался выдать или продиктовать мне список. Начался новый виток эскалации отношений: я неоднократно повторял звонки со своей назойливой просьбой.

Наконец, прилетел доктор Сифман, и в назначенный день всем, кому было запланировано, он сделал брит-милу. Перед самым началом операций пришел рабби Натан, принёс кидушный стакан и бутылку виноградного сока, чтобы произнести благословение, как полагается, после брит-милы — об этом мы, конечно, забыли позаботиться. Кидуш (иврит — освящение) — специальное благословение, которое произносят над бокалом вина в субботу. Принято для этого использовать специальный, чаще всего серебряный бокал или стакан. Рабби Натан благословил, чтобы с нами был Элияу а-нави малах а-брит. («Пророк Элияhу (Илья) — ангел обрезания» (иврит); считается, что его дух посещает торжественный и святой акт совершения брит-милы). Было видно, что, несмотря на некоторое смущение, р. Натан доволен. Через несколько минут он ушёл.

Йеуда, как обычно, был на высоте — это он привёл всех «наших» и пробыл в больнице до самого конца операций, помогая и подбадривая. Потом я узнал, что не все с лёгкостью согласились на брит-милу, и Йеуде даже пришлось некоторых уговаривать, прилагая для этого весь свой недюжинный талант логического убеждения.

Я же старался не отходить от доктора Сифмана и помогал ему, чем мог. Несмотря на сильную усталость, я чувствовал неземное счастье. Я вновь переживаю это ощущение и сейчас, когда пишу эти строки. Но я не рассказал д-ру Сифману, чего мне всё это стоило, и, надеюсь, он никогда об этом не узнает.

Впоследствии д-р Сифман приезжал к нам в город неоднократно, чтобы делать обрезания. Уже после моего отъезда в Израиль Аркаша Л. даже поехал для обрезания к доктору Сифману в Лондон. Билеты и всё остальное оплачивал сам д-р Сифман (!), хотя он не миллионер. Через много лет Аркаша мне рассказал, что был тогда уверен: именно Ицхак изначально пригласил д-ра Сифмана в Ригу.

Вообще Ицхак частенько приписывал себе благие дела, выполненные другими людьми, инициатором которых он считал себя. В полной мере это его качество я осознал в следющей ситуации. Когда я учился в израильской йешиве, Ицхак попросил меня достать для Якова К., одного из учеников Бейт-мидраша, которого власти попытались призвать в армию, справку из йешивы о том, что он является её студентом. Понятное дело, я выполнил это задание. Когда через некоторое время Яков действительно приехал в Израиль в йешиву, у меня зашёл с ним разговор об армии. Ничего не подозревая, я спросил его, помогла ли ему та справка, которую я достал? Он в недоумении выпучил на меня глаза: «Это сделал не Ицхак, а ты?!»

В один из своих последующих приездов в Ригу д-р Сифман прилетел по приглашению р. Мордехая. Предварительно д-р Сифман любезно мне позвонил и спросил, что для меня привезти из Лондона. Я попросил пачку сыра (ведь кашерных молочных продуктов у нас не было). Он сказал: «Этого мало. Что ещё?» Отказываться было неудобно, и я сказал: «Какую-нибудь еврейскую книгу».

Когда моэль прилетел, я, как обычно, старался находиться рядом с ним и помогать, чем мог. Вдруг я увидел, что, уже обрезанный, выходит из операционной Денис! Денис, ученик средних классов городской еврейской школы, приходил к нам в Бейт-мидраш под видом еврея, но каким-то образом Ицхаку стало известно, что Денис — гой, еврей у него только дед, и Ицхак его выгнал.

Во мне вскипела злость. Я набросился на «свежеобрезанного» Дениса: «Лгун! Как ты посмел?!» Тотчас же я метнулся к рабби Мордехаю, который на сей раз составлял списки. Но р. Мордехай почти не смутился: «В Гемаре написано, что того, кто говорит, что он еврей, не нужно проверять». Надеюсь, что сегодня р. Мордехай уже изучил эту сугию (тема в еврейском Законе, всесторонне рассматриваемая в Талмуде и раввинистической литературе), и больше не демонстрирует такое поверхностное знание еврейского Закона.

Я поведал доктору Сифману, что он сделал обрезание гою. Моэль очень, очень расстроился; его глаза выражали неизбывную скорбь. Но что же теперь можно поделать? И он рассказал мне, что уже не в первый раз так «прокололся». Один еврей пригласил д-ра Сифмана в Дублин, чтобы тот сделал его сыну обрезание на восьмой день после рождения, как и полагается по еврейскому Закону. Д-р Сифман прибыл. Кто-то из присутствующих на торжестве шепнул ему, что мать ребенка — гийорет (прозелитка). Д-р Сифман обратил внимание, что она носит особый головной убор, — в тех местах, к сожалению, это не было принято и поэтому выглядело странновато. Он спросил отца ребенка о еврействе его жены, и тот подтвердил, что она гийорет. «Лондонский бейт-дин (раввинский суд) признал её гиюр?» — спросил д-р Сифман. «Безусловно, в чём вопрос!» — таков был ответ.

После возвращения в Лондон д-р Сифман поинтересовался в бейт-дине насчёт той гийорет. Ему сообщили, что Лондонский бейт-дин сделать ей гиюр отказался. В конце концов, она прошла гиюр у рава Пирона. По мнению некоторых уважаемых раввинов, к которому присоединяюсь и я, такой гиюр неправомочен и, фигурально выражаясь, стоит не больше, чем некашерные печенья, изготовленные на фабрике «Лайма»!