Сергей Эйгенсон: Рассказы по жизни. Продолжение

Loading

Отношения с властью, с официальной идеологией в то прошедшее время представляются в моей памяти не столько баррикадой, сколько лесом, полным ям и заваленных деревьев. И вот в этом лесу одни слепые уверенным голосом командуют другим слепым, как выбраться из чащобы.

Рассказы по жизни

Мемуары

Сергей Эйгенсон

Продолжение. Начало

Ось времеми

1957-й. Это года, начиная с которой мои впечатления уже откладываются в памяти привязанными к году. До этого -только эпизодически.

Вот, например, мы с дедом на борту парохода смотрим на воду — темную камскую или мутную волжскую и на городки и деревни на высоких берегах. Это, значит, лето 1952-го, мы с ним путешествуем из Молотова в Астрахань и обратно. Дед разъясняет, что смотреть на воду «полезно для нервов». Мне семь лет и мы с ним перед школой совершили такой маршрут, а дедушка заработал от пассажиров и команды прозвище «Деда-Героя». Поскольку ребенок я был любознательный и любознательность моя выходила за пределы палубы и простиралась то в пароходное машинное отделение, то за бортовое ограждение.

Ну, или мы с родителями идем голосовать и я опускаю бюллетени папы и мамы в урну. Это происходит зимой 1953-го. И в том же году мы идем с отцом под легким снегопадом по улице и я спрашиваю у него:

— Папа! Вот Товарищ Сталин умер. На нас теперь наверно, враги нападут. Американцы! Как же мы теперь будем?

А он утешает меня, объясняет, что:

— Ну, сынок, у Товарища Сталина остались его помощники, ученики. Товарищ Молотов, товарищ Маленков. И другие. Они будут выполнять то, чему он их учил. В общем, продолжат в том же духе.

Это — март 1953-го.

Но все отрывками. А вот с пятьдесят седьмого я уже жил вдоль Оси Времени. Отчасти это связано с тем, что родители подписались для меня на желтый десятитомник Детской Энциклопедии, где я вычитал про Международный Геофизический Год и запланированные в его программе запуски Искусственных Спутников Земли (или, как это писалось в Энциклопедии — ИСЗ) в СССР и США. Почему-то я умозаключил, что эти запуски будут в первый день Геофизического Года, первого июля. Очень рассчитывал увидеть ИСЗ в небе в эту же ночь и совершенно заморочил голову семье.

Ничего в начале июля не взлетело, что сильно подорвало в семье мой авторитет, как знатока космических дел. Однако в августе радио объявило о запуске «межконтинентальной баллистической ракеты», а 4 октября запищал Первый Спутник. Не знаю уж, была ли отечественная пропагандистская машина подготовлена заранее или тут был водопад импровизаций, но из радиоприемника, популярного журнала «Крокодил» и прочих средств информации полился поток шуток, песенок, информационных сообщений и прочего с гордыми упоминаниями Спутника. Даже появилась такая юмористическая передача «Веселый Спутник».

А в газетах стали появляться сообщения — когда над нашим населенным пунктом пролетает Спутник и в какой части небосвода можно его увидеть. Я вытащил отца на улицу и мы напряженно следили пролет яркой точки над темными домами. И, не поверите, не мы одни. Были и другие горожане, которых в этот час вывела улицу заметка в областной газете. Сейчас это, конечно, трудно себе представить.

Даже в двенадцатилетнюю голову все же пришла несложная мысль о том, что разглядеть за сотню километров металлический шарик чуть побольше футбольного мяча непросто. Но кто-то сказал мне, что из спутника для этой цели выброшено облачко металлического натрия, за ним мы и следили. Я поверил. А нынче в Вики пишут, что рядом со спутником по той же орбите крутилась последняя ступень ракеты — ее мы и видели. Ну, несколько сомневаюсь. Какие могли быть размеры у этой последней ступени? Метры. Тоже, знаете, за сто кэмэ увидеть невооруженным глазом… Сомнительно.

В любом случае, я преисполнился национальной гордости от нашего одностороннего успеха в Космосе и даже, слушая по радио список партийно-правительственных и государственных делегаций, приехавших в Москву с поздравлениям к 40-ой годовщине Октябрьской революции, сказал отцу, что, мол, к 100-летней годовщине, наверное, приедет партийно-правительственная делегация из Америки. Отец мой был по жизни сравнительным оптимистом и, безусловно, верным Линии Партии большевиком, но идиотом он не был. И мне этого не желал. Так что он, не впадая в подробности, сказал мне, что «вряд ли». Что было, как мы убедились за эти шестьдесят лет, абсолютно правильно.

Но предмет для гордости, действительно, был. И пусть наш космический первенец на самом деле состоял в основном из аккумулятора и штуки, которая делала «Бип-бип», но у американцев-то и такого пока не было. А вскоре появились Второй спутник весом в шесть раз поболее и с пассажиркой — собакой Лайкой. И дальше, и больше, вплоть до 12 апреля 1961-го, до полета Гагарина.

И я рос параллельно с ростом земного проникновения в Космос. Поступил в ВУЗ, выучился. И загребла меня Советская Армия офицером на два года на китайскую границу вблизи Благовещенска. И вот тут, в июле 1969-го закончилась моя космическая гордость, я бы даже сказал, космическое зазнайство.

Служил я на фронтовом складе горючего, в каждое второе воскресенье выпадало на меня дежурство по части. Иногда было так, что в выходной приходит железнодорожная цистерна или надо срочно наливать бензин либо дизельку пришедшим из частей бензовозам. Тогда надо вызывать из дома наших сверсрочников и слесарей и запускать авральную работу. Но по большей части таких происшествий нет и мне просто надо двадцать четыре часа пробыть в домике штаба, пару раз ночью проверить караулы на территории, в которых стоят и охраняют нашу часть гражданские стрелки ВОХР, наполовину просто поселковые тетки с карабинами Симонова, сделать запись в журнале об отсутствии происшествий, поспать ночь на диване в кабинете командира и идти утром домой досыпать после дежурства.

Вот и в этот раз никаких авралов не было. Прекрасный июльский день, жаркий и сухой. Посидел в кабинете командира, вышел покурить у стены штаба, вернулся, от скуки включил радиоприемник, настроился на волну американской армейской русскоговорящей радиостанции на Окинаве. И обнаружил, что там идет передача об «Апполоне-11» и анонсирован телефонный разговор между Президентом Никсоном и астронавтами. Первый междупланетный телефонный разговор!

Я кинулся к полевому телефону, который у нас на складе связывал штаб, квартиры командира, зампотеха, живших тут же на территории, и несколько точек в разных местах, ну и имел выход в поселок, в гарнизон. Начал крутить ручку на аппарате времен Ясско-Кишиневской операции, чтобы дозвониться до своего приятеля, зампотеха Володи. И стал ему кричать в трубку: «Вова, Окинава передает телефонный разговор Президента с Луной! Включи радио!»

Он слышит плохо, сами понимаете, техника-то полувековой давности, да, наверное, и сами смотрели фильмы об Великой Отечественной, как там телефонисты надрываются, чтоб докричаться.

— Что? Чо случилось? Куда кто звонит?

— Никсон, Володя. На Луну звонит!

— Кому кто звонит?

А Президент тем временем говорит с Армстронгом. Голос не повышает, все как с соседней комнатой. Да будь ты проклята, чертова крутилка! Бросил трубку. Тем более, они уж поговорили, Вова все одно уже не послушает.

Вот таким образом 21 июля 69-го закончился период в моей жизни и жизни моей страны, который начался 4 октября 57-го.

А Ось Времени шла все дальше и дальше и в конце концов занесла меня так далеко, как мне в двенадцать лет и не приснилось бы. Ну, посмотрим, возможно, еще какое-то время попутешествуем вдоль этой Оси.

4 октября, понедельник, 1993

Я тогда только что вернулся в Москву. Как раз первого октября. Из Фальшивого Геленджика, где мы с женой и внуком отдыхали, купив путевку в Санаторий ВМФ. На работе без меня за две недели обошлись неплохо. А вот Москва без моего присмотра сошла с ума. Отключение канализации в парламенте явно было новым методом в решении разногласий между ветвями власти. Конечно, я не особо доверял Руслану Имрановичу, да и Руцкой очень уж откровенно подражал персонажам киноактера Никиты Михалкова. И я уже сталкивался с его прохвостами из Фонда социального развития России «Возрождение». В общем, они все мне нравились еще меньше, чем Ельцин. А тут еще Макашов, про которого мне сказал знакомый самарский подполковник: «Вот тебе наш генерал-полковник Сергеев не сильно умным кажется? Видел бы ты того клоуна, который до него округом командовал — тебе Сергеев за Сократа бы показался!»

Но у меня были друзья на обеих сторонах. Я знал, например, что в Белом Доме остается Володя Тихонов, народный депутат от Нижневартовска, которого я когда-то выдвигал на собрании трудового коллектива и у которого был доверенным лицом на выборах. На редкость порядочный парень. Да и нефтедобывающее объединение, где я работал, никак не было заинтересовано в революциях — нефть штука легко воспламеняющаяся, а гасить ее тяжело. Ну, я и надеялся, что — обойдется. Сторгуются. Тем более, патриарх с Кирсаном Илюмжиновым между сторонами курсируют — не только ж они там себе таможенные льготы добывают? Наверное, условия, как ветвям слам делить, согласовывают. И еще на меня большое впечатление произвело выступление по телику Зюганова, который чуть ли не со слезами в голосе отговаривал население от гражданской войны.

А тут вечером зовет меня тесть: «Посмотри, — мол, — как на улице фильм снимают!» Я на балкон, а жил я в Протопоповском и балкон на Проспект Мира выходил. Смотрю туда — а там толпа с красными флагами валит в сторону ВДНХ. И две БМП проехало. Под теми же флагами. Я и рот открыл. Звоню шефу в Сибирь — а у того гости и я его от стаканá оторвал. «Чего,— мол, — такого срочного?» — Я и озверел. «Того, — говорю, — срочного, что мимо меня сейчас два броневика к Останкино проехали!» — «Ну и что?» — «Ну и ничего. Под красным флагом. Переворот в в городе, Борис. Придется вам там опять, как в Августе, задвижку перекрывать, чтобы здешних ребят успокаивать».

Ну, вечер-ночь пропускаем, по газетам писать смысла нет, типа «как сейчас помню, в одна тысяча девятьсот восемнадцатом году железное кольцо фронтов окружило молодую Советскую республику», а лично я в событиях не участвовал. Помню, как орал по телефону сыну, собравшемуся по гайдаровскому призыву идти к Моссовету:

— При чем тут Август? Нету ничего общего! Мы уже два года правящая партия, Павлик Грачев на мои налоги себе китель с золотым шитьем построил. И опять созывать безоружных на защиту демократии? Мудак твой Гайдар и бабка у него старая была дура, сам тетю Ралю помнишь!

Значит, утро. Офис у нашего представительства тогда был напротив Колонного Зала, так что я, сообразив ситуацию, с вечера позвонил секретарше Татьяне. Поручил личный состав обзвонить, чтоб на работу, Боже упаси, не ходили. А сам утром, убедившись, что телевидение выжило и до пожара Останкинской башни нужно еще потерпеть, отправился в «Роснефть». Если знаете Софийскую набережную — это там, насупротив Кремля, недалеко от британского посольства. Раньше Министерство Нефтяной Промышленности СССР помещалось. У меня там бумаги уже два дня на подписи у Начальства лежат, шеф из Вартовска торопит. Сижу у Биг-Боссова помощника Володи, объясняю, где был и откуда загар. Вдруг слышу: «Буух-БУУХ». Что такое? А Володя, помощник должен же быть в курсе, объясняет:

— Это Ельцин по Белому Дому из пушек шмаляет.

Я говорю:

— Быть того не может, Вова! ЕЛЬЦИН по БЕЛОМУ ДОМУ? Не верю.

Володя и скажи:

— Ну не веришь, можешь взглянуть, там уж дым идет.

Он-то не допускал идеи, конечно, что я сдуру так и сделаю. Так мне это все безумным показалось, что я из «Роснефти» туда и поплелся. Прямо по набережным в строну Пресни. Как от Большого Каменного моста до Белого дома дошел — не помню. Помню, как танки на набережной стоят, как после залпов черный дым из окон выплескивает, как толпа особо удачным залпам аплодирует. Было там публики намного больше, чем в ночь на 20 августа 91-го. Вот, говорили, так же было на 850-летие города, когда Жарр цветомузыкой публику у МГУ баловал. Помню, как пацаны соревновались, под пулями стрелков из Белого дома бегали. Одного при мне ранили, санитары быстро так вытащили. Я-то все-таки встал в менее опасной зоне, у моста внизу.

Больше всего меня аплодисменты достали. Ну, война-войной, но цирк-то зачем делать?

— Мужики, — говорю, — чему Вы радуетесь? Это же наш Белый Дом, мы же его в Августе… Там же люди сидят!

— Во-первых, не люди, а коммуняки!

Я было начал про моего Володю Тихонова рассказывать — никто не слушает, все следят — большой, либо малый дым сейчас будет. У меня раньше с давлением проблем не бывало, а тут вижу — все перед глазами плывет. «Хрен с вами, — думаю, — долдоны кровожадные! Чтоб у вас все так стояло, как теперь в стране покой и мир установится!» С другой стороны, я и тогда чувствовал, что та сторона еще намного хуже и глупее.

Поплелся я в сторону центра. Теперь милицейское оцепление уже проявилось — но пройти легко, что в ту, что в другую сторону. Иду по Калининскому, по той стороне, что в сторону Смоленки, подхожу к Кольцу — и тут тоже война! Вот сейчас точно не соображу — но стрелок по памяти был на том доме, что на северовосточном углу перекрестка. Наискосок от меня. Стреляет он по омоновцам, которые с реактивным гранатометом устанавливаются, но пули защелкали не сильно и от меня далеко — почему и считаю, что под огнем побывал. Там, помнится, старые довольно дома. Я какую-то девку схватил за руку — и рыбкой в подъезд. Не знаю, уж, что она подумала о моих намерениях, но увидела, что я ее насиловать пока не начинаю, и говорит:

— Вот сейчас стрельба окончится — и выйдем.

Типа дождик переждем. Ну, я не такой отважный, вышиб дверь на черном ходе и пошли мы бочком-бочком, от перестрелки домами прикрытые, в сторону Смоленки.

Через час я перед своим офисом стою и омоновцу объясняю, что там документы, а он мне десантным калашом в живот указывает и спрашивает:

— Ты чё, не понял, что — обыск? Оружие ищем.

Ну, думаю, Бог уж с ними, с накладными. Еще через час дома в Протопоповском, а через полчаса доктор из неотложки давление померил: «Верхнее двести тридцать», так для меня до сих пор личный рекорд. Укол сделал — ожил я. Так гипертонию по своей дурости и заимел, что на слово человеку не поверил. Ну, может, правда, и без этого была бы, как у бабки Надежды Гавриловны.

Так что, прямо скажу, довольно ярко всё и у меня тоже отложилось.

Тетушка Сара и батыр Ежов

Очень интересная статья о женах Ежова в «Заметках по еврейской истории» подбила и меня. Дай, думаю, и я доложу общественности один фактик из жизни любимого персонажа Джамбула Джабаева. Но начнем не с батыра, а с покойной тетушки моей жены. С Сары Исааковны Абрамсон.

Вот кто почти до самой своей мучительной смерти сохранял жизненную активность. Приехала она как-то к нам в гости в Нижневартовск. Через пару дней за ужином oна что-то такое рассказывает, ссылаясь на своих новоприобретенных за время прогулки по городу знакомых. Жена обалдела: «Сара, откуда у тебя здесь знакомые?» А я ей разъясняю: «Ну вот, — говорю, — иду, скажем, по улице я. Ко мне подходят и спрашивают: “Как пройти во Второй микрорайон?”— “Налево”. И отбой. А Сарочка ответит: “Знаете, я сама не из Нижневартовска, я москвичка, приехала тут к племяннице в гости. Но очень хороший город, милые люди, красивая река и я думаю, что и микрорайон тоже хороший” — Ну, и готово начало знакомства».

Она, как понимаю, в юности была такая же энергичная. Достаточно сказать, что у нее трудовой стаж был с тринадцати лет, когда она работала юным диктором в редакции «Пионерской правды по радио» — была такая, предтеча хорошо нам всем знакомой «Пионерской зорьки».

А в одна тысяча девятьсот тридцать шестом году, Сара как раз окончила техникум по нормалям. Она всю жизнь потом проработала в машиностроении, и во время войны в Танкограде, на московских заводах, и в Станкине, а лет тридцать до пенсии была в известном ЭНИМСе. А по-первости ее, как отличницу, распределили в центральный аппарат НКВД. В те самые кровавые еврейские палачи, про которых классик так любит вспоминать. Им же тоже нужны специалисты: химики, машиностроители, горняки и прочее. Сейчас, конечно, страшно звучит — Лубянка. А тогда она даже обрадовалась — хоть энтузиазм м звал на стройки пятилетки, но мама болеет, так далеко от не уезжать не хочется.

А тем временем происходит тот самый пленум, руководство меняется, старые кадры идут в распыл, новые делают карьеру — а она такая была энтузиастка, что прямо в логове находясь так ничего и не понимала. В позднейшие-то времена и до нее дошло, выпрашивала у меня самиздат почитать и в ЦДЛ на всякие опальные вечера с сестрой Аней ходила, а тогда… я иногда думаю, не с нее ли Гайдар пионервожатую Натку в «Военной тайне» писал, знакомы-то были хорошо. Вот такая же восторженная была девушка, судя по тому уровню восторженности, который она до старости сохранила. Поняла она тогда одно — что у нее совсем нет работы, никто ей ничего на экспертизу не дает и вообще в их комнатку никто не заходит — забыли. По коридорам, видимо, окровавленных троцкистов там не таскали, во всяком случае, на их этаже, а под крышу она не поднималась.
А ребята пишут, как работа идет, кто с Магнитки, кто из Бобриков. Кто уже начальник цеха, во всяком случае, все при деле. Кроме нее. Начала Сара писать докладные, что просит ее с Лубянки отпустить и направить на производство. Отказывают. Она опять. И опять отказывают.

Вот сейчас появится батыр Ежов.

Однажды вечером умная Сара нарочно задержалась у себя в отделе, хоть там и днем делать нечего. Написала очередное заявление, подбавив пафоса про пятилетку и кадры овладевшие техникой. Берет этот листик и идет к кабинету наркома. В моем представлении, там у входа должен его покой охранять минимум воздушно-десантный полк — но я там не был, а она была. И, по ее словам, дождавшись, когда помощник пойдет, пардон, в туалет, Сарочка впорхнула в кабинет и с этм листиком к столу начальника. Я, положим, тоже так заходил, но это, все-таки, были министры по нефтяной части, и сильно после борьбы с культом личности. А она к этому, к батыру. «Сил, — говорит, — нет, Николай Иваныч, все наши ребята на производстве, одна я тут в молодые свои годы сижу без пользы, скоро все забуду!» — и слезу в голос.

Оторвала, одним словом, от сочинения расстрельных списков да заговоров, может, кто в результате неожиданно жив остался.

Могу себе представить, да и сама она вспоминала, что посмотрел он на нее с большим отвращением, несмотря, что была она тогда очень хорошенькая, знаете, в стиле «Роза Сарона», это и на фото видно. Позвал помощника: «Ты, — говорит,— где-то шляешься, а тут вот эта комсомолка пришла. Я ей бумагу подписываю, а ты проследи, чтобы завтра ее тут духу не было, больше не отрывала от работы». То есть, Сара, конечно, очень скоро узнала, что Н. И. Ежов — полный негодяй, а потом еще выяснилось, что страшный преступник. Но вот за то, что он ее отпустил, всю жизнь была глубоко в душе признательна. Не уйди она тогда, точно за компанию с кем-нибудь и ее шлепнули бы. По принципу — «сначала режут, потом считают».

Вот и всё.

Право на текст

Перечитал я “Less than” Иосифа Бродского в переводе Льва Лосева. Собственно, на этом можно закончить, и дальше ничего не писать, потому, что Бродский уже описал впечатления от мира городского интеллигентского мальчугана в холодном послевоенном Советском Союзе, а лучше великого поэта всё равно не напишешь, и зачем зря терять время, изводить бумагу и краску в картридже. Но то, что видел и помню я, всё-таки сильно отличается от того, о чём пишет Нобелевский лауреат. Конечно, тут сказываются просто расхождения в биографии: он чуть постарше — я моложе; он сидел — я служил в армии; он в юности общался с Анной Ахматовой — я, в лучшем случае, с Мустаем Каримом; он рос в Ленинграде, стилистически плохо совместимом с социализмом, мой район, так и называвшийся Соцгородом, полностью совпадал со временем; наконец, можно сказать, что он — гениальный поэт, а я был то, что называется способный мальчик, и что от гения дальше, пожалуй, чем полная бездарность. Всё так, но при чтении его эссе создалось ещё и впечатление совершенно другой ретроспективы, связанное как бы с «духом гражданской войны» — полной антипатией между «нами» и «ими«.

Мне приходилось встречать людей, так же, как знаменитый поэт, несовместимых с властью с детства, ну там, невступивших в пионеры по идейным соображениям. Я таким не был. Я и сейчас думаю, что «мы» и «они«, если и не совпадает, то в значительной степени перекрывается. Если выражаться языком теории множеств, то эти два понятия в значительной степени «пересекаются«. Отношения с властью, с официальной идеологией в то прошедшее время представляются в моей памяти не столько баррикадой, сколько лесом, полным ям и заваленных деревьев. И вот в этом лесу одни слепые уверенным голосом командуют другим слепым, как выбраться из чащобы. Всякий намёк на то, что отдающие команду не вполне зрячи, встречается даже не столько репрессиями, сколько обидой на человеческую неблагодарность тому, кто не жалеет себя ради общего дела выхода из чащи. Не думаю, что Владимир Солоухин, под занавес раскрепостившийся и сравнивавший Соввласть с оккупационным режимом, был справедливее какого-нибудь Проханова, клеймящего “оккупационным” воспоследовавший режим. И то и другое — плоть от плоти и кровь от крови нашего собственного народа. Значит, ничего лучше и не могло получиться. И то и другое было, как говорил Ильич, “выстрадано русским народом”; было вымечтано на интеллигентских кухнях и в народном подсознании. Посмотрим, что придумается дальше — а для нашего поколения игра сыграна. По крайней мере, оно честнее, чем предыдущие, и не морочит голову внукам баснями о трудовых подвигах при строительстве по комсомольской путёвке фондовой биржи и героических страданиях при отоваривании водочных талонов. Мы-то выросли и жили в атмосфере истерических выкликов: «Вот мы в ваши годы! А вы уж слишком хорошо живёте!»

Сглазили.

Был у меня в 70-х уже годах приятель, коллега по академическому московскому институту, где я пытался «как все пройти по камушкам» целевой аспирантуры. Андрей Д. вот уж действительно был антисоветчиком «от горшка«. Удивительно, как он, без вступления в комсомол, сумел в Менделавочке выучиться. Ну, правда, то было время оттепели. Соввласть он терпеть не мог ни в каких её проявлениях. В институте был он на положении статусного диссидента. Все знали — у кого можно, ну не каждому, конечно, получить свежую «Хронику текущих событий» или вот набоковское «Приглашение на казнь«. Трогать Андрюшу особенно не трогали — на площадь-то он не выходил, да и в подписантах особо не числился. Но все совершенно точно знали — кандидат хим. наук Д. докторскую может себе мыслить только в виде колбасы, и умрёт он младшим научным сотрудником. Это при том, что в квантовой химии, деле вообще тёмном, Андрюша был звездой мировой величины, мне не судить, но могу на авторитет академика Зефирова сослаться. Да и видно же, кого в западных специальных журналах цитируют, к кому приезжие американские профессора рвутся. При этом ни на один конгресс к западу от Чопа Андрей даже не мечтает. Ну, об академическом этом прославленном институте, сотрудниках его, и Д. в том числе, может дело ещё дойдёт. А сейчас я вот что вспомнил. Был он чистокровный русак, только что фамилия украинская по отчиму, но, как многие диссиденты, любил на еврейскую тематику порассуждать. Он так говорил:

— За что же евреев любить? Хаим главную мечту имеет — чтобы его Моня лучше, чем он сам, жил. А Иван сыну и по-пьяни и трезвый одно твердит — я жизнь с дерьма начинал и к должности старшего дерьмовщика своими силами пробился — и ты тот же путь пройти должен! Так если Хаима не останавливать — что же будет?

Если элиминировать еврейскую тему — тем более, что мой, например, отец, в этом отношении не еврей совсем, то что же вы хотите для судеб нашей страны и моего поколения. Главной мерзостью официально считалось, если родители чуть-чуть помогут детям в жизни продвинуться. Самый кайф населению было читать фельетоны о детях начальства. Ну, там «Папина победа«… Удавалось про сынка свежеснятого босса напечатать, что тот в ВУЗ по протекции поступил — так журналиста аж колотило от гражданского гнева. Матери!— сыновьям! могли говорить: «Ну вот, меня не слушаешь, так армия из тебя человека сделает!» Эта армия?! И ведь взаправду случалось, что так говорили, не только в глупых кинофильмах. То есть, конечно в мои времена всё это уже больше понарошку было. Всё же начальники тоже люди. Хозяин сдох. Ему-то любой из них с радостью в жертву своих детей, без Авраамовых сомнений. Жён-то своих просились же расстреливать. Ну, а к моим временам уже таких энтузиастов, чтобы гордились тем, что удалось сына не в аспирантуру, а в армию отправить, «я де, кристально честный коммунист, считаю недопустимым ходить-просить за детей», уже можно было за деньги показывать. Галочке Брежневой, к примеру, уж не пришлось, как папе, в студенческие годы на заработки ходить и лично из-под вагона мешки на сторону утаскивать. Но публичная-то идеология прежней оставалась. Там, где не о своих личных детях речь — там принципиальности разгул.

А тут тот же Леонид Ильич моду на ветеранов завёл. Ну, сапёру Виктору Некрасову или артиллеристу Солженицыну слово не то, чтоб очень предоставляли, но вот были же подразделения, где большой процент выжил — ВОХР там, военкоматы, да и труженики тыла, приравненные к фронтовикам… . И вот как что, им первое слово. И уж очень часто это слова о том, что если что и плохо, так оттого, что молодое поколение горя не видело, заелось, вас бы в окопы Сталинграда! Или там на Магнитку. Понятно, в общем, ради чего фронтовики вшей кормили — чтобы следующее поколение по тому же маршруту послать. С нашим призывом так всё-таки не удалось — отделались мелкими набегами в джунглях, да на Уссури, а вот попозже добились-таки своего старые пердуны — юнцы целого поколения от Герата до Самашек не жизнь — так ногу, не ногу — так моральные ограничения оставили. И что? Довольны?

Ну, молодое поколение ветеранам той же любовью платило. Помните, какая была всеобщая ненависть к ветеранам ВОВ из-за пайков, да из-за без очереди? В бесклассовом обществе каждая клеточка от зависти и ненависти к соседней просто изнемогала. Оказалось, что кантовский категорический императив на кривой не объедешь. Культивируемая в населении зависть как австралийский прибор бумеранг на родной аппарат обрушилась. Не на правах же человека старый режим сломался, не на полуживой экономике. Демлидеры как подняли вопрос о привилегиях, так его наверху всё время и держали, пока достаточно большое количество госдач не освободилось. Я в ту пору в демактивистах ходил, так как ни тусовка — так о привилегиях. Никак я понять не мог — видно же, что в Кремле да в обкомах начальники уже ни черта не соображают, вразнос машина идёт, уже из под земли национальные споры времён Тамерлана, как Годзилла, лезут — скоро к допетровским временам поползём, а демактив всё о спецполиклиниках… . Да ясно же, министр с тётей Маней в один сортир и при демократии не пойдёт, это ж сначала надо всю страну до швейцарского уровня довести, что в ближайшее столетие не грозит… . А, что, теперь, после переворота, Ельцин так в районную поликлинику и ходит? Он бы, может, и рад, так ведь для этого нужно из ЦКБ хоть на неделю выйти. Или, может, Зюганов с Ильюхиным после конфискации у Березовского слам на всех трудящихся поровну делить будут? Щас! То-то депутаты сей день с населением депутатскими благами делятся. Человек вообще, сволочь, только о себе и думает, это уж предел, если о детках позаботится.

Так что, по-моему, вина за все происшедшие половецкие пляски на всех, хоть и неравными долями. За возможным исключением диссидентов и доперестроечных эмигрантов. Да и то неочевидно. Ну и потом, не одни же идеологические конфликты жизнь заполняли. Была кое-когда и работа интересная, и любовь, и секс, и турпоходы, хоть внутри колючей проволоки, но по дивным таёжным речушкам, была дружба, тем более, друзей тогда ещё на счётчик не ставили. А уж оттягиваться умели… . Вам и не снилось! Под бардовские песни да под варёную картошечку как птичка летело.

Вот и захотелось повспоминать, как оно постепенно проистекало, вне зависимости от того, что другие, хотя бы даже и нобелевские лауреаты, об этом вспоминали. Тем более, для морального обоснования хорошая цитата из умного человека есть:

Кто имеет право писать свои воспоминания?

— Всякий.

Потому, что никто их не обязан читать.

Для того чтоб писать свои воспоминания, вовсе не надобно быть ни великим мужем, ни знаменитым злодеем, ни известным артистом, ни государственным человеком, — для этого достаточно быть просто человеком, иметь что-нибудь для рассказа и не только хотеть, но и сколько-нибудь уметь рассказать. Всякая жизнь интересна; не личность — так среда, страна занимают, жизнь занимает.
(А.И. Герцен)

Получается, что и я право имею на изложение своей версии, что там происходило “в мире, в стране, во мне”, как любимая газета пишет. Всей правды обещать не могу, память пристрастна, да и невозможно Пятой поправкой не воспользоваться, какой же идиот сам против себя показания давать будет, но постараюсь достаточно близко к истине оставаться, поскольку это вообще в человеческих силах.

Конечно, ни в какой мере на художественность данные тексты не претендуют — знают свое место. Мне за мою жизнь много приходилось писать разных технических текстов, в первую очередь описаний методики, хода и результатов исследовательских работ. Так по моему опыту тут есть несколько стадий в изложении. Сперва пишешь квартальный отчет, куда включается все, имеющее хоть какое-то отношение к делу. Не дай бог не вписать какую-то подробность — она погрязнет в рабочих журналах и ты сам же про нее забудешь. За стройностью изложения пока гнаться не приходится — тем более, часто и сам еще не понимаешь, что действительно важно, а что — нет. В итоговом отчете по теме, а тем более при подготовке публикации или заявы на изобретение — там да, там стараешься изложить понагляднее и выкидываешь всякий сор, оставляя действительно важное. Но и времени и труда это требует немало, да и не у всякого получается. То-то читаешь другую статью и думаешь, что уже ведь все понятно, и какого черта автор сопли жует?

Так это в технических текстах, где главная сила в таблицах и графиках — а жизненные ситуации наверное уж труднее описывать. А то бы все давно забросили свой бизнес и подались в авторы — плохо ли как Джоан Роулинг за придумки миллионы грести? Так что я и не претендую. Если кому когда придется мои тексты читать — хорошо бы, чтоб имел в виду: этот как раз самый первичный уровень, когда тащится в текст весь вспомненный по жизни хлам. Цель — не изяществом языка и даже не стройностью мысли удивить, а ничего не упустить, что еще в памяти осталось. А так: не любо — не слушай, а врать не мешай! Есть, конечно у этих записок и прямые адресаты — мой сын, и его дети, а мои внуки. Эти-то, конечно при условиях, что они не забудут русский язык и кириллицу и будут иметь хоть какой-то интерес к жизни своего деда и страны, в которой они родились, а он прожил жизнь.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Сергей Эйгенсон: Рассказы по жизни. Продолжение

  1. Спасибо, Сергей, за поддержку того ощущения, которое я описал в обрывке из «Действительного залога» https://www.proza.ru/2017/11/06/2250 Так, думаю, нам честнее жить будет. И о слепцах. Только бы кто по-научнее определил уровень и последствия отрицательной селекции, произведенной над населением страны. Методы-то все уже описали: репрессии, зомбирование, противоестественные установки, а вот как измерить результаты? Разве что уровнем отставания от возможного или наглядного рядом…

Добавить комментарий для Иосиф Гальперин Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.