«Да ведь он вас мучил пьянкой своей.» — «А, может, он боле мово мучился. Может, душа у его от энтой жизни болела, вот и пил…»
Между Богом и дьяволом
Рассказ квартирной хозяйки
Генрих Иоффе
Мишку Юнгвирта после окончания истфака в 1950 г. «распредилили» в педучилище маленького городка, 80 км от железнодорожной станции. Там его «поставили на квартиру» к Августе Михайловне Цвeтковой. Ей было лет 50. Круглолицая, беззубая, почему-то с постоянно красными щеками и… глухая. Говорить с ней можно было только приложившись к ее уху. Встретила она Мишку радушно. На вопрос сколько платить за квартиру, весело ответила:
— А сколь не жаль, столь и положь! А чтой-то у тебя фамилия какая-то чудная. Поляк что ль ты?
— Нет, еврей.
Она вспеснула руками:
— Яврей?! У нас отродясь таких не бывало! А слыхать народ вроде бы непьющий, недрачливый.
Пришедший с Мишкой физрук педучилища Борис Бочин со смешком сказал:
— Как же это так: не бывало? В 18-м годе, мне отец сказывал, приезжал сюда комиссар, чернявый такой, Советскую власть устанавливать. Установил. И метку свою оставил: Нинка Вольман из Сельхозконторы — его дочка. А сам поехал в другие места тоже Советскую власть устанавливать и, может, метки опять же оставлять…
— Тебя, Борис, послушать, ты такого наговоришь, — сказала Августа Михайловна.
Жила Августа Михайловна почти все время одна, хотя была замужем и имела двух взрослых детей — сына и дочку. Муж, которого она называла Василичем — небольшого роста, тщедушный мужичок в поддевке и замурзанной фуражке со сломанном лакированном козырьком — работал в лесу, в лесхозе, домой приходил редко, почти всегда пьяный. В один из своих приходов он Мишку вылечил. Тот был сильно простужен. Василич сказал жене:
— Слышь-ка, мать, спустись-ка в подпол. Принесть надо бутыль. Я твово квартиранта на ноги ставить буду.
От стакана самогона, который он «поднес» Мишке, того резко затошнило. Он посмотрел на Августу Михайловну, как бы спрашивая у нее: пить или не пить? Она махнула рукой:
— Пей! Должно полегчать!
Мишка выпил. Василич велел ему лезть на печку и кинул вслед старый овчинный полушубок. Наутро Мишка почувствовал: поправился. С той поры стал верить в целительность такого «метода» народной медицины. Но «бутыль» и погубила Василича. Зимой, в заморозки, как сейчас говорят, с большого бодуна он брел из леса домой, упал и замерз… Августа Михайловна жалела и оплакивала его:
— Он мужик-то был неплохой, добрый. Фронт прошел, ранен тяжело… Посля к водке проклятой и пристрастился. Опуститься-то человеку — запросто, а вот подняться ой как тяжко.
— Да ведь он вас мучил пьянкой своей.
— А, может, он боле мово мучился. Может, душа у его от энтой жизни болела, вот и пил…
Дети Августы Михайловны разъехались. Сын Вовка — в Костроме сперва на каком-то складе, охранником, что ли, работал, Августа Михайловна точно и не знала Про мать позабыл. Дочь Татьяна, как окончила в Кологриве педучилище, вышла замуж «на сторону», за тракториста из Буйского района. К матери хорошо, если раз в год приезжала. Два дня побудет и назад: боялась своего мужичка без присмотра оставить: по пьянке с какой-нибудь девахой мог спутатся, мужики после войны еще долго в цене были.
Мишка любил разговаривать с Августой Михайловной о ее детях. Сидят бывало вечером за столом, тускло светит керосиновая лампа. Августа Михайлавна все свои дела по хозяйству переделала, что-то вяжет.
Мишка кричит ей в ухо:
— Поговарка есть: яблоки от яблони недалеко падают. Вот вы из яблонь редчайших, таких раз, два и обчелся Святой вы человек… — Будет болтать-то…
— Нет, так многие говорят. А вот детки ваши другие. Почему это?
Она откладывает вязанье.
— А вот ты послухай, как бабка моя мне рассказывала. Я еще в девках тогда была и со слухом.
Вот, — говорила она, -только человечек является на свет, махонький совсем, а тут и Бог. В душу ему совесть вкладывает. Вложил! Слава тебе, Господи. Ан и дьявол поторопился. Бессовестность в душу младенца просунул. Теперь гляди, кто преуспел. Ежели совести божьей больше вложено, чем дьявольской бессовестности — совестливый, добрый человек будет. А ежели наоборот вышло — плохо, добра от такого не жди. Но чаще-то как получается? И Бог и дьявол поровну в душу ребеночка свое вместили, и в людях — что добра, то и зла. Таких-то больше всего. Им выбирать надо. А совесть выбрать-то тяжко. Как пуды на плечи берешь… Бессовестнось — это легко. У ней соблазнов полно, а на соблазны люди падки.
Мишка пораженно слушая рассказ Августы Михайловны, спросил:
— Выходит Бог и дьявол в равной силе? А то дьявол и посильнее?
— А может и так. Неведомо. Бог он от человеков требует, а дьявол их искушает соблазнами. К нему и тянутся.
— А Бог, он есть? И дьявол тоже? Вы верующая?
— Я? А как же? Эвон в углу иконы. И лампадка. А ты что же, неверующий что ль?
— Нет.
— Плохо. Верующим-то, я мыслю, все ж полегче…
— Ну от вас-то, я уверен, Бог дьвола сразу отогнал.
Она засмеялась:
— Мне он работую грамоту еще выдал. Мол работать тебе, девка, до конца дней твоих!
Вот это была чистая правда. С раннего утра и до позднего вечера Августа Михайловна пребывала в работе. Обхаживала корову Машку, поросенка Борьку, трудилась в огороде, убирала дом, как она говорила, «примывала» и без того идеально чистые полы. Особенно холила корову свою Машку.
— Коровы — оне умные, — говорила она, — а про Машку мою и говорить нечего. Я с пастьбы ее у ворот встречаю, она еще издалече только завидит меня, головой кивает, колокольчиком шейным звенит. Подойдет, я ее за шею-то и обойму. А как же! Кормилица! Только что налог на нее большой. Не сбавят? Не слыхал?
— Не прибавили бы.
— Вишь как… Ну дак что поделаешь. Против властей бунтить нельзя. Смута получится. Наш народ такой —удержу нетy..
Как-то раз Августа Михайловна предложила Мишке пригласить на побывку мать.
— Пущай бы приехала отдохнуть. У нас в воздухе ни пылинки, водичку пьем из роднничка. Зови.
Мишка позвал. Женщины быстро сдружились. Однажды Августа Михайловна пригласила мишкину мать:
— А давай с тобой, Григорьевна, поблизсти в один лесок сходим. Там овражек есть, а по нему по камушкам ручеек текет. Красиво!
— Да я и не увижу, у меня зрение — никуда, — сказала мама Мишки
— А я тебе говорить стану, как энтот ручеек бежит-текет. А ты мне, глухой, сказывать станешь как он шумит— булькает. Вот мы и увидим-услышим всю красоту
Мишка рассказал об этом училищному преподавателю литературы Громову — большому поклоннику Ивана Бунина.
— Да, — задумчиво произнес Громов, — такой человечности и у Бунина поискать надо…
И пришло время расставаться. Мишка отработал свое трехлетнее распределение и уезжал в Москву. Августа Михайловно вышла на крыльцо, и они никак не могли расстаться. Из кабины ожидавшей его попутной полуторки вышел мрачноватый шофер, помолчал, поковырял сапогом землю, сказал:
— Павлик меня зовут. Больно долго прощаетесь. Родственники что ли? Ехать пора, а то на переправе застрянем.
Место рядом с шофёром было занято, и Мишке пришлось лезть в кузов. Машина пошла. Пока она поднимлась по отлогому холму, он все еще видел Августу Михайловну. Но на спуске потерял её из вида.
После паромной переправы место в кабине шофёра освободилось, и Мишка занял его. Разговорились.
— Давно у Августы живешь?
— Три года, с смого начала работы в училище.
— Хорошая женщина.
Мишка рассказал ему о повествовании бабки про Бога и дьявола, вкладывающих в души младенцев совесть или бессовестность.
— Д-а-а, — задумчиво сказал шофёр. — Может, конечно, оно и не так происходит, но все равно, гляди, как интересно.
Помолчал, потом продолжил:
— Вот говорят про простой народ, что, мол, темный он, серый, как пожарные штаны. Э, нет. Видишь, как эти бабки задумываются, откуда люди хорошие, откуда плохие. Просто, а глубоко. А вдруг так и есть, как думаешь?
— Не знаю. Вот у одного великого писателя главный герой говорит: «На свете есть такое, друг Горацио, что и снилось нашим мудрецам».
— Это точно! — воскликнул шофер.
Полуторка выехала на прямой широкий проселок.
Ладно, на «поддевке» и «городке» поладим. Допустим, ваша взяла, хотя… А вот педучилище… «Вас там не стояло», а я «тама» честно трудился. Прислать Вам фото, на коем я – классный руководитель — среди девочек и нескольких мальчиков моего класса?
Бывший преподаватель педучилища «маленького городка», носивший «поддевку»,
Генрих Иоффе
Именно в городках и были педучилища… В городах были институты. Можно было бы показать фото, как одевались в городках и посёлках в конце 40-ых, в начале 50-ых… Не очень владею техникой переноса фото.
Да ведь главное не в этом. В данном случае говорят: автор реплики \»слона-то и не приметил\». Ни слова не сказано о содержании, о смысловой нагрузке, что несёт рассказ. Ведь главное именно в ней, в том, что так не хватает сегодня — о теплоте человеческих отношений. Нынешнее время испытывает острый дефицит человеческого тепла и взаимопонимания…
Г.Иоффе — 2018-11-18 18:59
Ладно, на «поддевке» и «городке» поладим. Допустим, ваша взяла, хотя… А вот педучилище… «Вас там не стояло», а я «тама» честно трудился. Прислать Вам фото, на коем я – классный руководитель — среди девочек и нескольких мальчиков моего класса?
Бывший преподаватель педучилища «маленького городка», носивший «поддевку»,
Генрих Иоффе
=====
Да, разумеется!
И не только «прислать», а подробно написать об этом этапе жизни и послать в «Заметки».
Фима 18 ноября 2018 at 5:56
Современнику!
Мне кажется, Вы придирчивы не по делу
1) городок и есть маленький город
Понятно, что студенток набирали из окрестных сел и соседних районов.
2) 1950 : всего 30 лет после 1917, язык вполне мог сохраниться в этой
глуши, тем более что, что слово-то ловкое «поддевка»
====
Что-то не везёт мне сегодня с моим ником. Но это, будем считать, пустяк.
Уважаемый Фима!
По-моему, городок и город — существенная разница.
Педучилище готовит учителей начальных классов и, иногда, также воспитателей детских садов.
Какой смысл учёбы в такой дикой глубинке, в небольшом городке, значительного количества девочек?
Где им жить? Среди кого? Куда их распределять? Откуда Вы знаете про набор студенток из округи?
Тем более, что рядом Кологрив (население — всего 3000 человек!) — действительно центр образования с несколькими(!) средними учебными заведениями разного и нужного профиля.
Причём здесь язык местных жителей? Это автор одел пьяницу в поддёвку.
Ещё раз: я не против рассказа, я не против сюжета. Я — за то, что рассказ мог бы стать лучше.
Простите, уважаемый Соплеменник, что переврал ваш ник!
В остальном, я воспринимаю этот рассказ автора как воспоминание записанное спустя много лет и думаю, что не следует автора поправлять — это он прожил, а не вы.
Автору — спасибо. «Пеши истчо».
Современнику!
Мне кажется, Вы придирчивы не по делу
1) городок и есть маленький город
Понятно, что студенток набирали из окрестных сел и соседних районов.
2) 1950 : всего 30 лет после 1917, язык вполне мог сохраниться в этой
глуши, тем более что, что слово-то ловкое «поддевка»
Бывает такое но не часто. В памяти сохранился всего лишь один. в чем -то подобный случай. Спасла меня, пацана, добродушная крестьянская старушка в суровую военную пору, подобрав замерзающего на заснеженной глухой дороге, отогрела на печи и отпоила горячим молоком.
Пара вопросов автору:
1. Откуда и зачем педучилище(!) в маленьком городке, в 80 км от железнодорожной станции?
2. Каким образом автор увидел поддёвку в пятидесятых годах?
Комментатору: да, представляте, было такое педучилище, я сам в нем работал. А поддевка – ну, куртех такой до колен. Там так называли. Спасибо за замечания. Отдельное и большое спасибо Евгению Берковичу.
Уважаемый автор!
Если Ваш ответ мне, то он не устраивает.
В расказе должен быть ФОН того времени. Вам стоило написать «в маленьком городе» и всё бы встало на свои месте. В «городке» невозможно набрать столько девочек для педучилища. Нереально, а значит неудачно. Бывает.
Там, где Вы работали, мужики носили либо телогрейки, либо армейское б/у — шинели или бушлаты.
Поддёвки — это Бунин на 100%.
Очень понравилось!
Хороший рассказ. Мир держится на таких людях.
«…это — всего лишь перефразировка афоризма Леонардо да Винчи «Простота — это то, что труднее всего на свете; это крайний предел опытности и последнее усилие гения» . Этот афоризм, в свою очередь, восходит к древнему изречению «Слова истины просты» (Еврипид, «Финикиянке») . (из википедии)
За этой простотой открывается тепло, человечность, то, что называется ГУМАНИЗМ.
Здесь нет ни межнациональных распрей, ни классовых разборок, а есть единый принцип: «Все люди — братья!»
И хочется в это верить… Я — верю… Я — родом из Мишки. Со мною почти такое же случалось.