Игорь Беров: Тайна шопеновского вальса

Loading

Когда я закончил играть, услышал что мне хлопает старушка, вязавшая до этого на спицах и еще 2-3 старичка, пришедшие в зал на звуки музыки. Их негромкие хлопки, которыми они меня искренне благодарили за вальс, в тот момент были для меня дороже самых бурных аплодисментов…

Тайна шопеновского вальса

Игорь Беров

Это было очень старое добротное пианино, немецкий «Zimmermann» 1904 года. Инструмент простоял в подвале более шестидесяти лет. Внутри он покрылся огромной паутиной, сыростью и толстым слоем пыли. Многие струны проржавели, часть из них полностью отсутствовала. Пожелтевшая слоновая кость на клавишах была вся в трещинах, а бронзовые старинные подсвечники совсем потемнели. Когда попробовал на нем немного поиграть, то к удивлению обнаружил, что пианино имеет вполне приятный звук и теплый тембр. Я очень люблю старые пианино, потому что в каждом из них хранится не только тепло от прикосновения человеческих рук, но также история жизни, любви, изломанной судьбы и есть некая спрятанная тайна, хранящая в своих давно отзвучавших струнах чувства любящих сердец. Любое старое пианино для меня — абсолютно живое существо, наполненное молчаливой музыкой, в чем убеждался не раз. Бывало даже и так, что старые пианино спасали жизни людей. На первый взгляд в это трудно поверить, но…

Перед тем, как начать чистить пианино, я разобрал все клавиши и обнаружил под ними старинные монетки, несколько женских заколок для волос, пару сломанных карандашей и небольшую потрепанную фотографию, мутную и пожелтевшую, долгое время находившуюся под огромным слоем пыли. Фотография молодого человека 22-23 лет. Лицо очень одухотворенное: яркие глаза, пышная черная и вьющаяся шевелюра, нос с небольшой горбинкой и очень мягкая улыбка. Своими чертами лица он мне напомнил того самого Леви-Ицхака, польского еврея, учителя истории, которого всю жизнь любила…

Впрочем, не буду опережать события.

Часто бывает, что какой-нибудь случайно увиденный предмет или фотография внезапно, как вспышка молнии, вызывает в памяти у человека разные обрывочные картины и события, не связанные между собой и разрозненные по времени, словно «листки из альбома».

Пятнадцать лет назад, когда ещё жил в Израиле, у меня после очередного хамсина (сильной жары, часто сопровождаемой запыленным воздухом от бури, идущего с пустыни) воспалились глаза. На работе мне посоветовали очень хорошего и известного врача-офтальмолога жившей в одном из кибуцев на севере Израиля и державшей дома частный кабинет. Её звали Рути Айзенберг. Очень милая и приятная старушка преклонного возраста, небольшого роста, с добрыми глазами и теплой улыбкой. Польская еврейка, ашкеназийка, приехавшая в Израиль в пятидесятых годах в первую волну эмиграции. Ее настоящее имя — Рута, но в Израиле ее все звали Рути, там это очень распространенное женское имя. (Там, как известно, принято обращаться ко всем людям по именам, независимо от возраста). В доме она жила вместе со своей младшей сестрой Юдит, выполняющей обязанности ассистентки и делавшей всею секретарскую работу. На первом этаже располагался врачебный кабинет и небольшая гостиная с маленькой кухней, а на втором жилые комнаты. Рути говорила не только на иврите и идише, но и на многих европейских языках, в том числе на русском, правда, с небольшим мягким польским акцентом, чуть «пшикая». Когда я впервые пришёл к ней на прием, она посмотрела на меня, покачала головой и сразу же сказала:

_ Ай-я-яй, у вас сильный конъюнктивит, надо срочно лечить глазки!

Когда она произнесла «глазки», я не выдержал и сразу улыбнулся от этого трогательного выражения.

— Конечно, — сказал я, — мои «глазки» очень слезятся и мне трудно сидеть на уроках, занимаясь с учениками.

Она мне проверила зрение каким-то аппаратом, промыла веки, что-то закапала в глаза, затем выписала рецепт на латинском языке для глазных капель, и посоветовала также прикладывать на веки чайные ватные тампоны перед сном. Причём так и сказала:

— Положите тампонШик на каждый глазик и держите полчаса!

— Спасибо, я обязательно так и сделаю! — ответил я.

Потом мы немного разговорились, я ей рассказал о себе, своей семье, работе, и т. д. Во время разговора обратил внимание, что в углу ее кабинета стояло старое пианино «Блютнер» с изысканной деревянной резьбой. Это было большое концертное обердемпферное пианино с красивой слоновой костью на клавишах и большим выпуклым портретным барельефом на передней филенке. Но почему-то подсвечников не было, а на их месте оставались только следы с небольшими дырками. Я похвалил пианино и поинтересовался у Рути, откуда оно и играет ли она на нем? Она сказала, что это самая дорогая семейная реликвия, которую она привезла из Польши после войны, но, к сожалению, на нем никто не играет. Я спросил разрешения подойти к инструменту и взглянуть на его состояние. Рути не возражала. Взяв несколько аккордов, убедился, что пианино совершенно не настроено, многие клавиши западали, правая педаль чуть поскрипывала, о чем, собственно, ей и сказал, предложив устранить недостатки. Рути улыбнулась и согласилась. Мы условились, что ровно через неделю, когда приду к ней проверить свои «глазки», то заодно и настрою пианино. Договорилсь на один из свободных вечеров, когда она не будет занята. Придя к ней в следующий раз, я тщательно приступил к осмотру инструмента и обнаружил в нем массу неисправностей. В дисканте отсутствовало несколько струн, часть басовых демпферов была изъедена молью, поэтому они плохо заглушали струны, создавая дополнительный призвук. Некоторые молоточки цеплялись друг за друга и клавиши чуть западали. Я предложил Рути заменить многие детали механики на новые и так же вставить недостающие струны. А заодно посоветовал приобрести подсвечники, которые полагались для этого пианино. Они еще более украсили бы внешний вид «Блютнера». Но вдруг она неожиданно сказала:

— Не нужно этого ничего делать, очень прошу, не беспокойтесь, оставьте все, как есть! Только настройте немного, чисто символически и этого будет вполне достаточно!

Честно говоря, я впервые в жизни столкнулся с такой странной просьбой, обычно люди радовались, когда предлагал улучшить пианино, тем более это не стоило больших денег.

— Ну хорошо, — ответил я, давайте немного его подстрою, чтобы не было явной фальши. Но тогда договоримся так, что я вам это сделаю бесплатно, так как не могу за «чисто символическую» работу брать деньги, тем более это займет мало времени.

Сначала она стала возражать, но в итоге я настоял на своем и приступил к работе. Рути пошла на кухню ставить чайник. Я быстро настроил пианино, незаметно, разумеется, кое-что исправил в механике, поставил недостающие струны, устранил явные дефекты и после этого чуть поиграл пьески из популярной классики. Потом мы попили чаю с домашним печеньем, я повторно поблагодарил её за лечении моих «глазок» и собрался уходить. Вдруг она неожиданно спросила:

— А Вы не могли бы сыграть ля-минорный вальс Шопена, тот самый, где в начале солирует левая рука?

У меня было в репертуаре много вещей Шопена, но именно этот вальс, op 34, я никогда не играл в концертах, хотя конечно же, прекрасно его знал, так как проходил со многими учениками в классе. Мне приходилось множество раз показывать на уроках то или иное место в этом вальсе, поэтому в общих чертах я мог его сыграть по памяти достаточно уверенно, тем более, что сама пьеса технически несложная. Рути перебила ход моих мыслей, почувствовав замешательство, и предложила мне ноты. Она дала мне какое-то очень старое немецкое издание этих вальсов на темно-желтой бумаге с крупные буквами готического шрифта на главной обложке. Сами ноты были отпечатаны превосходно. Рути и её сестра Юдит удобно расположились на своих стульях и я начал играть. Как вы помните, сам вальс немного длинноватый, если его исполнять полностью со всеми повторами.

Когда я закончил играть и обернулся, то увидел, что Рути не было в комнате. Сидела только её сестра Юдит, которая поблагодарила меня за игру. Я поинтересовался, а где же Рути, на что она ответила, — ничего страшного, не переживайте, Рути ушла в свой кабинет, э… по делам. Мне это показалось немного странным, но внутри себя успокоил, мало ли что, может, кто-то срочно позвонил, бывает… Попрощавшись с Юдит, вышел из дома и сел в машину. И во время дороги подумал про себя: «Вообще-то не мешало бы мне выучить это вальс как следует и иметь его в репертуаре, а то стыдно как-то, люди просят исполнить, а я его толком не знаю. Наверное, поэтому Рути и вышла из комнаты, потому что плохо играл…» Но когда приехал домой, Рути мне позвонила сама и стала извиняться за то, что вынуждена была отлучиться и уйти в другую комнату срочно решить кое-какие вопросы, и ещё раз поблагодарила за то, что настроил её пианино и поиграл на нем.

— Да бросьте Вы, Рути, экая мелочь, какие могут быть обиды? Я даже близко ни о чем таком и не подумал. Пообещайте мне лучше, что Вы с Юдит обязательно придёте к нам на концерт. Мы тут с женой недавно открыли у себя домашний музыкальный салон и специально для этой цели купили белый рояль!

— С удовольствием! — радостно ответила она, — обязательно придём!

* * *

Мысль об открытии музыкального домашнего салона сидела в моей голове очень давно, но осуществить ее смог только тогда, когда мы с женой въехали в новую просторную квартиру. Для этой цели мы арендовали пентхаус в двух уровнях, который находился на последнем, девятом этаже жилого дома. Мебели у нас почти не было, но зато было много места, поэтому сразу же решили купить рояль и чтобы он был обязательно белого цвета. В этом отношении нам сразу повезло. Пианист Леонид Спивак из Нетании как раз продавал свой рояль, правда, он был не белого, а цвета слоновой кости, что нас вполне устраивало, так как весь интерьер в квартире был в светлых тонах. И мы купили у него вполне приличный кабинетный рояль «Балтика», который моментально украсил своим видом наш огромный зал. А затем под этот цвет мы стали приобретать остальную мебель: стулья для гостей, очень красивые, золотого цвета, гардины на окнах, громадный белый камин и большую люстру в форме огромного канделябра с подсвечниками, в которых мерцали маленькие лампочки, напоминающие своей формой настоящие свечи. А на стенах у нас висело огромное количество картин, которые собрали за многие годы. Мы с женой очень хотели, чтобы люди не только слушали музыку, но также находились в красивой обстановке. В день концерта, с самого утра я обычно ездил на рынок и покупал там цветы, свежие фрукты, вина, соки, различные сладости для фуршета. Ольга, моя супруга, в это время украшала салон, накрывала на стол красивую скатерть и ставила на него вазы для цветов, бокалы, различные сорта вин и небольшие тарелочки с разными фруктами. Она вела наши концерты, делала в них небольшие аннотации к произведениям и читала собственные стихи между исполняемыми пьесами. И также, к каждому концерту шила новое роскошное платье, которое показывала мне в последнюю секунду перед выступлением наверху, в небольшой комнате, в которой стоял огромный зеркальный шкаф. А в мою привычную церемонию обязательно входило — помочь ей либо застегнуть сзади на платье последнюю пуговицу, либо молнию или что-то поправить, а после этого непременно обнять её за плечи и поцеловать. Потом мы оба некоторое время стояли в этой позе, смотрели на себя в зеркало, друг другу улыбались и желали себе удачного выступления.

Затем оба спускались вниз и торжественно встречали гостей, приглашали их в зал, предлагая сесть на любые удобные места. Билетов мы не продавали, плата за концерт была чисто символической и гости сами клали деньги в небольшую плетеную корзинку, висевшую на стене. Все было на полном доверии. На наших концертах мы особенно не зарабатывали денег, для нас это было совершенно не важно, потому что интересовало другое.

Просто мы с женой таким образом сами себя устраивали красивый праздник, который нас радовал и от которого мы были счастливы в тот момент!

А это важнее всего!

Когда пришла Рути со своей сестрой, я тихонько ей шепнул, что сыграю ля-минорный Вальс Шопена, который подготовил специально для неё. Она внезапно переменилась в лице и взволнованным голосом промолвила:

— Ни в коем случае, только не его, очень прошу вас…

Я от неожиданности растерялся, даже не зная, как реагировать.

— Ну хорошо, конечно… но тогда я сыграю для вас Третью балладу Шопена! Помните, там в самом в конце есть такая восторженная и ликующая кода, словно внезапный порыв ветра в распахнутом окне, звучит, как настоящий гимн природе, что хочется вздохнуть полной грудью?!

(Сказал и тут же сам покраснел от собственной дурацкой театральной декламации и произнесённой пошлости. Меня часто немного заносит в метафорах особенно тогда, когда занимаюсь с учениками) Рути только улыбнулась, добавив, что, пожалуй, окно лучше не открывать, а то можно простудиться. В этот вечер я особенно удачно играл. Это были Лист, Рахманинов, Скрябин и Шопен. Не знаю почему, но на меня напало особое вдохновение, связанное, очевидно, с обещанием сыграть Коду баллады с особенным восторженным ликованием!

После концерта мы немного поговорили с Рути. Я познакомил ее со своей женой, она меня поблагодарила за игру и заодно поинтересовалась, как у меня дела, ученики, как поживают мои «глазки» и перед уходом сказала, что могу в любое время приехать к ней на профилактику и заодно проверить старенький «Блютнер».

Проводить всех гостей, мы с женой, как обычно сели за стол, налили в бокалы вина и почти до самой ночи отмечали успешный концерт.

Но меня все время не покидала мысль, — почему Рути не захотела, чтобы я играл на концерте этот вальс? Неужели с ним у нее связана какая-то история, а может быть, тайна?

Прошло два или три месяца, мне нужно было обменивать водительские права и я на всякий случай решил проверить свое зрение. А вдруг придется поменять стекла в очках. У меня небольшая близорукость, на машине езжу в них. Я позвонил Рути и мы договорились о встрече. У себя в кабинете она быстро проверила мое зрение, после чего я уже привычно подошел к ее «Блютнеру». Открыл крышку, внимательно осмотрел механику, проверил строй и убедился, что, все в порядке. Собственно, там ничего не могло существенно измениться, ведь Рути на нем совсем не играла. А потом я сразу начал играть шопеновский вальс, тот самый в ля-миноре, бесконечно грустный и печальный. Мне кажется, что из всех вальсов, он наиболее интимный, в музыке которого скрыта огромная ностальгия, грустное воспоминание о прошлом. Сама мелодия вальса очень проникновенная и словно невесомая, в ней очень «много воздуха» — сплошные паузы — вздохи, соединяющие короткие фразы. И вообще, этот вальс лучше играть не на большой публике, а скорее всего в полумраке, для одного человека, самого близкого и родного.

Когда я обернулся, то мне показалось, что Рути немного всплакнула, она как-то суетливо стала искать платок в своем докторском белом халате, чтобы вытереть глаза. На сей раз меня так и подмывало у нее спросить: «почему» ? Но что-то опять меня остановило и я не решился это сделать…

Затем прошло еще некоторое время, в течение которых я несколько раз звонил Рути, поздравляя ее с Песахом и с другими праздниками.

* * *

Время летит очень быстро, а в Израиле особенно, и все это, кстати, замечают. Часто случается, что в жизни человека наступает период с обыкновенными серыми буднями, «украшенный» бесконечной однообразной работой, ежедневной рутиной, никчемной суетой. Я даже не заметил, как проскочило три года. К тому времени я подписал контракт на новую работу в Германии и мы с женой стали готовиться к отъезду. Я решил позвонить Рути, хотел ещё раз заехать к ней домой, чтобы попрощаться. Трубку взяла её сестра Юдит. Поздоровавшись с ней, и обменявшись несколькими дежурными фразами: «какие новости, как у вас дела, самочувствие, все ли в порядке» (в Израиле всюду принято каждый разговор начинать именно с этих вопросов) попросил поговорить с Рути. Но Юдит, сделав небольшую паузу, коротко сказала:

— А Рути умерла полгода назад…

Я буквально опешил от её ответа, никак не ожидал услышать такое.

— Боже мой, я даже не знал об этом … скажите, Юдит, можно я подъеду к Вам домой? Очень хочу поговорить с Вами?

— Да, конечно, — сказала она.

* * *

Этот была удивительная судьба и история любви, которую она рассказала мне вкратце.

До войны они всей семьей жили в Польше, в небольшом городке Катовицы. Семья маленькая: Рути было 15 лет, младшей сестренке Юдит три года, мать, отец и бабушка по матери. Это была обычная еврейская семья, строго соблюдавшая все религиозные обычаи и праздники. По субботам ходили в синагогу. Рути училась в еврейской школе (хедере) и там она втайне полюбила учителя (меламеда) Леви-Ицхака Гершовича, 23 лет. Он был ее первой любовью. Леви преподавал Тору, историю еврейского народа, кроме того хорошо знал европейскую литературу и очень любил музыку, даже немного играл на фортепиано. Из всех композиторов больше всего предпочитал Шопена. Родители Рути очень хорошо знали Леви, он был известен во всем еврейском квартале города.

Как-то раз они позвали его в гости на праздничный обед в один их религиозных праздников. А дома у Рути стояло роскошное концертное пианино «Блютнер», купленное бабушкой до войны. Когда сестры были маленькими и играли в прятки, то очень любили прятаться в нижнем отсеке пианино, сидя на педальном цокольном полу. Леви играл технически несложные прелюдии, ноктюрны, мазурки и вальсы Шопена. Но именно ля-минорный вальс больше всего запал в душу Рути. Каждый раз, когда Леви приходил в гости, она просила сыграть именно его.

У них вскоре возникли сильные взаимные чувства и через три года они решили пожениться. Рути уже исполнилось к тому времени 19 лет. Заказали свадебную церемонию в синагоге, пригласили много гостей и назначили дату самой свадьбы.

Мама Рути начала уже шить дочери белое платье.

Но свадьбе не суждено было сбыться.

Шел 1942 год. Польша была оккупирована немцами, в Катовицы зашел огромный отряд эсэсовцев из Вермахта. Они захватили весь город, и стали выгонять из домов на улицу всех евреев, избивали их, сжигали их дома, и увозили людей в гетто.

Той ночью немцы ворвались в квартал, где жила семья Рути и стали в рупор громко кричать, «Всем жидам срочно покинуть свои дома!!!» Родители Рути знали ТОЧНО, что их ожидает и КУДА должны были их увезти. Они взяли из дома самые необходимые вещи, а двух дочерей, Рути и ее младшую сестренку Юдит решили спрятать не в подвале или чердаке, которые наверняка бы обыскивали немцы, а в… пианино «Блютнер», в нижний отсек, в котором девочки прятались в детстве, играя в прятки.

И это спасло их от верной смерти.

Немцы ворвались с автоматами в дом, быстро произвели всюду обыск, взяли все ценности из комода. Один из них подошел к пианино, внимательно и долго посмотрел на медные канделябры, думая очевидно, что они золотые, и с силой вырвал их из пианино. Девочки, крепко обнявшись, как испуганные котята, сидели внутри еле живые от страха, а Рути еще сильнее прижала к груди сестренку, закрыв ладонью ее рот, чтобы та не закричала.

Затем автоматчик открыл крышку на клавиатуре и стал издевательски громко бренчать по клавишам, вызвав громкий хохот у своих дружков. Он даже не догадался посмотреть внутрь пианино. Через несколько минут они покинули дом, убедившись, что там больше никого нет.

Родителей Рути увезли в гетто, затем в концелагерь в Треблинке, в котором позже их сожгли в печах.

А вся семья Гершовичей, в том числе и возлюбленный Рути Леви, так же были уничтожены в концлагере. Но перед смертью Леви все же умудрился каким-то чудом быстро написать карандашом и передать короткую записку Рути через одного ребенка в концлагере, спрятав ее у него в воротнике курточки. Он надеялся, что немцы его, возможно, не будут сжигать в печи и оставят в живых.

Так и произошло!

* * *

Уцелевшие девочки сестры сначала убежали к соседям, у которых жили первое время. А затем, после окончания войны они жили в детском приюте, в котором Рути подрабатывала нянечкой и следила за младшей сестрой.

Эту записку, написанную на идише, Юдит мне показала. Там было написано следующее:

«Дорогая Рути! Не жди меня, скорее всего мне не удастся вырваться из лагеря. Но знай, что я все время думаю о тебе, мысленно играю для тебя наш любимый ля-минорный вальс Шопена, в котором скрыта вся любовь к тебе. Береги себя и благословит тебя Бог! Твой Леви!»

После войны Рути закончила медициский университет в Варшаве, проработала там несколько лет в клинике врачом. Замуж она так и не вышла, несмотря на кучу предложений от многчисленных поклонников, и через несколько лет уехала вместе со своей сестрой в Израиль, поселившись в кибуце.

Юдит в Израиле вышла замуж, родила сына, но прожила в браке совсем недолго, — ее муж попал в автокатастрофу и сразу погиб. А сын Яков закончил в Хайфе университет и вскоре уехал с семьей в Канаду. Потом сестры вместе открыли врачебный кабинет в кибуце. Свое пианино Рути завещала после смерти отдать в хостель для пенсионеров и ветеранов войны. Через год после смерти сестры Юдит продала дом вместе с кабинетом и уехала в Канаду к своим детям и внукам.

* * *

Прошло ещё четыре года. Недавно, пару месяцев назад, я прилетел в Израиль по делам на несколько дней. У меня было пару часов свободного времени и я заехал в тот самый хостель. Пианино поставили в большую комнату отдыха, где иногда устраивают праздничные вечера и концерты. Висящий на стене огромный телевизор работал без звука, а напротив него в кресле-качалке мирно дремал старичок. В другом углу сидела старушка и вязала что-то на спицах. Пианино «Блютнер» стояло на небольшом возвышении, напоминающем сцену. На нем предусмотрительно повесли небольшой замок. Я попросил у секретарши ключ, подошел к пианино и открыл его. Еще раз долго посмотрел на пустые дырки от вырванных «в ту ночь» подсвечников на передней крышке, сел и стал играть вальс.

Конечно, я уже давно прекрасно понял, почему Рути не хотела его слушать тогда на моем концерте в салоне восемь лет назад. Потому что это был «её» вальс, который Леви играл только для нее и ни для кого другого. Этот вальс сохранил свое звучание и прикосновение пальцев Леви на клавишах «Блютнера». Вальс сохранил их взаимную любовь в ее сердце. А пианино спасло жизнь Рути и ее сестры Юдит. Оно было для них дороже всего на свете. Рути жила с этим вальсом в своем сердце всю оставщуюся жизнь.

Когда я закончил играть, услышал что мне хлопает старушка, вязавшая до этого на спицах и еще 2-3 старичка, пришедшие в зал на звуки музыки. Их негромкие хлопки, которыми они меня искренне благодарили за вальс, в тот момент были для меня дороже самых бурных аплодисментов…

P.S. Все имена и фамилии персонажей я умышленно изменил во избежании лишних и ненужных поисков. Но сама история абсолютно правдивая.

Print Friendly, PDF & Email

10 комментариев для “Игорь Беров: Тайна шопеновского вальса

  1. Всё хорошо… но ДВЕ девочки, одной из которых, уже минуло 19 лет, вряд ли уместятся в одно пианино. Даже если это пианино Blüthner. И даже если их неловким образом туда уместить, играть на нём без помех точно не удастся, струны будут прижаты. Либо эти девочки должны быть ростом около метра и конституцией тела как 9-летний ребёнок максимум. Но надеюсь, что родители их кормили сносно и поэтому они росли обе нормально. Посему данная история звучит столь же пронзительно-романтично, сколь неправдоподобно. И либо главная героиня, либо автор что-то сфантазировал. Впрочем, для экранизации, например, Бениньи или Дзефирелли было бы самое то!..

  2. Очень хорошо. Этот » Гранд Валь»с даю многим ученикам. После рассказа буду давать всем.

    1. Игорь Ю. 10 декабря 2018 at 4:27
      Люди! Прочтите воспоминания Игоря Берова о своем педагоге Берте Маранц
      http://berkovich-zametki.com/2005/Zametki/Nomer11/Berov1.htm
      Ни одного отзыва. Совершенно потрясающие воспоминания. Для музыкантов — сокровище.
      ::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::;
      Ни одного?…Под статьёй 4 отзыва, не считая Вашего. Гостевая безмолвствует.
      Спам.

    2. Люди! Прочтите воспоминания Игоря Берова о своем педагоге Берте Маранц
      http://berkovich-zametki.com/2005/Zametki/Nomer11/Berov1.htm

      Ни одного отзыва. Совершенно потрясающие воспоминания. Для музыкантов — сокровище.
      =====
      Уважаемый Игорь!
      Большое спасибо за наводку.
      И, тем более, спасибо автору!
      Редкое по душевности воспоминание.

      1. «спасибо за наводку» — вы свое первое большое спасибо еще 10 ноября дали по наводке от 10 декабря

  3. “Рути говорила не только на иврите и идише, но и на многих европейских языках, в том числе на русском, правда, с небольшим мягким польским акцентом, чуть «пшикая». Когда я впервые пришёл к ней на прием, она посмотрела на меня, покачала головой и сразу же сказала:_ Ай-я-яй, у вас сильный конъюнктивит, надо срочно лечить глазки!…
    Я быстро настроил пианино, незаметно, разумеется, кое-что исправил в механике, поставил недостающие струны, устранил явные дефекты и после этого чуть поиграл пьески из популярной классики. Потом мы попили чаю с домашним печеньем, я повторно поблагодарил её за лечении моих «глазок» и собрался уходить. Вдруг она неожиданно спросила:
    — А Вы не могли бы сыграть ля-минорный вальс Шопена, тот самый, где в начале солирует левая рука?
    :::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    О. Мандельштам считал, что музыка первична. А – слово и наша память?
    * * *
    Осип Мандельштам — SILENTIUM
    “… Да обретут мои уста
    Первоначальную немоту,
    Как кристаллическую ноту,
    Что от рождения чиста!
    Останься пеной, Афродита,
    И слово в музыку вернись,
    И сердце сердца устыдись,
    С первоосновой жизни слито!
    Рассказ Игоря Берова – редкое сочетание (тайна- ?) музыки, слова и Памяти,
    воспоминаний, истории любви и страданий.

  4. Постараюсь, чтобы меня не заносило на «дурацкие театральные декламации», ваш рассказ мне очень понравился. Где-то со средины чтения нашел в Сети этот вальс в исполнении Горовца и включил запись.
    Написано очень деликатно, экономно и сдержано, как и подобает человеку с большим художественным вкусом. Энергия не в громкости и внешней патетике, а внутри, внутри вашего повествования.
    Когда дочитал, оказалось что и записи прикладываются.
    Пианино и рояли живут дольше людей, они свидетели много чего, как и ваш «Блютнер».
    Успехов!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.