Борис Жеребчук: Скромная галерея предков в интерьере ушедшей эпохи

Loading

Дед с отцовой стороны, судя по некоторым недомолвкам, дошедшим до меня, тоже был вполне феодален, со свойственному этому кругу людей понятиями чести и связанными с ними пережитками.

Скромная галерея предков в интерьере ушедшей эпохи

Борис Жеребчук

О нравы, сопутствующие временам! Мало ли в мире несовпадений, столь болезненно воспринимаемых нами как несправедливости судьбы? Впрочем, не всегда ли так было? Ничего не поделать, мир вообще таков: один родится удачливым, богатым и красивым, и ему остается сделать только один небольшой шаг до счастья, уготованного ему судьбою, и который за него, по существу, почти уже сделан. А другой… я привыкаю к несовпаденьям эпохальным и личным… ну с чего это всё о грустном? А вот с чего.

Вспомнились две мои бабушки, которых я в соответствии с тогдашними моими историческими представлениями так и окрестил: феодальной и социалистической. Несовпадения тоже не замедлили появиться: и, вот оно, первое, — ни одного деда мне застать не довелось. У других может быть и другой расклад, родню не выбирают, но удовлетворяются ею, чтобы не сослыть привередами раньше времени. Посему о дедушках по ходу действия — домыслами, а о бабушках — по живым следам и личным впечатлениям.

Социалистическая бабушка, с материнской стороны

С ней для меня и связаны навсегда впечатления об этом самом Зеленогорске, оттерриокизированным от Финляндии после позорно-незнаменитой войны. Репарациями ли, трофеями или как еще, но одноименный, в смысле — финский домик достался бабушке на паях с другими жильцами, и только почал ими заселяться. Для меня городок был сущим приобретением по контрасту с тем большим, жарким, южным пыльным бездождевым городом, откуда меня привезли, чтобы поставить на ноги. Не буду докучать о причинах своего состояния, чтобы не уклоняться от заданной тематики. Местечко, о котором я распространяюсь, оказалось для его обывателей столь небогатым на впечатления, что я запросто вошел в десятку достопримечательностей, и когда заблудился, читай, потерялся, то публика, вызнав достославное мое имя, которым я тогда прозывался, мигом атрибутировала: дак это ж Анны Андреевны внучок! «Подвезло тебе!» — констатировала она, свойственным ей языком. Кстати и еще очень мне помнится ее лексикон, столь оживлявший мои выхолощенные уши: «проздравление», «давеча», «одёжа», «девки» «раскидушка», «колидор», «юпочка», «подсобить»…

СоцбабушкаТак началось незабвенное мое лето у бабушки, которая считалась как бы «социалистической» — настолько была сознательной, что иначе и быть не могло! — принимала социализм, как самое гуманное в мире общество, лишь бы тому не вталкивали палки в колеса разные враги и недоброжелатели; а трудности… что ж, все можно вынесть и пережить, лишь бы — извечная надежда: войны не было! Бабушка никогда и ни на что не роптала, безотказно подписывалась на невозвратные займы, была убежденною коллективисткой, не увиливала от общественной лямки, бурлача всевозможные постромки, с особой тугизной опутывающие тех, кто не упирается в отстое своих интересов. Словом, она была очень удобной фигурой для начальства извечною российской покорностью, не доводимой до, удачному выражению нашего всего, бунта бессмысленного и беспощадного. Пятистопный рефрен пацифизма не с потолка был снят: при всяких затруднениях она так и повторяла: «только бы войны не было!» Отхлебнула она своей доли общенационального горя, оставшись в ту пору без мужа с двумя трудновоспитуемыми подростками (дочь была на фронте) полной мерой. Почти таким же был, по-видимому, и дед мой, которого я не застал. Разве правдоискательства в нем было поболе, а смирения, соответственно обратной пропорции, не столь. Он погиб, возвращаясь из мест не столь отдаленных, куда попал за предвоенную апологию, пусть не знал такого слова вовсе, западной техники: всего-то и сказал, что «ихние станки получше наших будут». По тем временам процитированных слов оказалось для десятка лет лишения относительной свободы вполне достаточно. Хорошо не десять без права переписки! Хотя писать тоже не любил, не в пример… не буду заноситься в гибельные выси и веси.

Соцбабушка1Минимум сведений о деде: наипростейшая задача для ежовского следствия с тремя известными, присутствовавшими при сей агитации. Двоих взяли сразу, а с третьим они встретились уже в лагере позже. И тому пришлось всех хуже, коль скоро эти двое «запарили» третьего в бане. Об этом я прознал от нэпманской, как ее называла родня, тетушки (не моей, но бабушкиной); за достоверность сведений, памятуя богатство тетушкиной фантазии, не поручусь, но третьего мнения не имею: ни мать, ни тем более отец ничего от этом не рассказывали. Неудивительно: время не располагало к подобным откровениям.

Социалистическая бабушка была более чем сознательной для одноименного общества, репрезентируемого ею. Не успеют повысить ей пенсию, так она едва ли не возмущалась: «Обратно подняли! Да куды мне столько?!» А когда ненароком уха слышала в очередях или где еще, как ругают очередного генсека, дивилась: «Уж никто столько для нас, кажись, не делает сколько он! И чего они?» Он… они… Зато ни разу я не слышал от нее негативных оценок людей по национальному признаку. Будто люди-то среди нее были, но отметины пятой графы ни в паспорте, ни на лбу, не имели вовсе. «В каждой нации, — говорила бабушка, удовлетворяя детское мое любопытство, — есть хорошие люди и плохие». Большего от нее я не мог добиться, она, как и Максим Максимыч, не любила метафизических прений. Хотя и этого очень даже много было для нашего многонационального общества, пусть и называется сейчас абстрактным гуманизмом, но тогда и космополитизм могли припаять!

Ее дети, по совместительству — мои дядья и мать, были погибче и помягче, но тоже считали, что народ нельзя распускать, держать надобно в строгостях, жизнь, конечно, не курорт, и по-другому с ними-нами никак нельзя! Иначе — при первопопавшейся возможности… сами знаете, не буду продолжать!! Один из дядей, Юра, работал на заводе, любил всюду, где только мог себе позволить, то есть в телевизоре — по зарубежу, а так — по своей стране, путешествовать вдвоем с женой, Клавой (даже меня в Крымской кампании навестили, так я свою военную службу /1972-1973/ назвал в воспоминании прошлых /1854-1856/ и предвосхищении будущих /2014/ годов, придав всем трем одноименность; другой — Коля — был… кем только не был? Одним из приснопамятных лет ишачил, как сам говорил, в трактористах. Запомнилось, что он, загуляв, оставил меня во вверенном его попечению тракторе. Я честно отсиделся на посту до самых сумерек (золотая 56-я широта, белые ночи) гайдаровским часовым, пока мать, обеспокоившись, не пришла на помощь.

Другой, младший дядя, хотя он тоже зашибал регулярно, почему-то считался более положительным… Потом дядя Коля бросил пить, а дядя Юра, напротив, добавил, как он выражался: «за того парня!» Дядя Коля пытался выставить младшего брата на путь истинный, но вряд ли выбрал правильную политическую линию: он погнался за дядиной женою тетей Клавой с воплем: «Убью змею! Ослобожу Юрку!» Та сделала вид, что убегает, юлила, и уворачивалась, но в нужный момент резко останавилась, а дядя Коля, не рассчитав тормозного пути (у трактора он и в самом деле наикратчайший, после танка, но до экскаватора), врезался в нее и… отлетел в сторону. Видимо настолько увлекся погоней, что упустил главное — в ней имелось шесть пудов живого веса! Была и другая ветвь родни с материнской стороны: тётя Лена, тёти Клавина сестра, ее муж — маленький дядя Юра, их сын -тоже маленький Сережа в отличие от большого Сережи — дяди Колиного сына и моего племянника, соответственно. У дяди Юры своих детей не было, ему тётя Клава откуда-то дочь Галю с первого замужества принесла, а та, в свою очередь — Аньку… На пока хватит! А то — заплутаюсь. Дядя Коля и дядя Юра прожили, вернее, не дожили свое — около полувека каждый… Точнее тот, кто бросил пить — дольше. Но я отвлекся от бабушки и теперь возвращаюсь к ней же.

Бабушка очень уставала на каторжной работе и просила меня вести себя хорошо, пока она отдыхает перед ночною сменой, я же через полчаса будил ее, интересуясь, хорошо ли я себя веду (!?) Как меня после этого назвать?

Но — никак не называла, беспричинно лишь вздыхала!

Называй, не называй, все одно — далеко не уплыву! Ухо, впрочем, держала востро и прятала от меня спички; как показали последующие события, зря! Раз забыла, а после весь день на работе испереживалась, так я сам их прибрал туда же, чем заслужил ее одобрительное изумление вечером…

Феодальная бабушка

ФеодальнаяДругая бабушка (отцова мать) — с красивым восточным именем — Шахбаджи (зато без фамилии), которую я катал на самочинном авто, сооруженном из двух стульев, кастрюльной крышки и чемодана, считалась «феодальною», неся на себе все признаки и пережитки репрезентируемого ею строя. Была, конечно, и религиозною, впрочем, само собою, до известных пределов — пока, как и у всех восточных феодалов родимые пятна формации не входили в противоречия с личными интересами, и надо было делать однозначный выбор между фанатизмом и практицизмом. Проявляла она гибкость и контактность в своей, разумеется, среде; умеючи встраивалась в окружение, естественно, не различая ни характера общественно-экономических формаций, ни собственного своего места в исторически определенной системе общественного производства (да и впрямь, было ли оно?) — ни своего отношения (большей частью закрепленному и оформленному в законах, ей не ведомых) к средствам производства, не играла особой роли в общественной организации труда, и урывала, по возможности, ту долю общественного богатства, которой ей хотелось бы располагать. Но, повторяю, ум ее был жив и изворотлив. Она всегда знала — что, кому, когда и как сказать, и на прямой вопрос мой: «Что будешь делать, когда я умру?» — «Буду плакать!» — отчеканила с готовностью. «А если (я назвал одну из двоюродных сестер своих) умрет?» — «Буду петь и плясать!»

Феодальный дедДед с отцовой стороны, судя по некоторым недомолвкам, дошедшим до меня, тоже был вполне феодален, со свойственному этому кругу людей понятиями чести и связанными с ними пережитками. Впрочем, не буду гадать на жидкой гуще измышлений.

Феодальная бабушка много времени проводила в разного рода очередях, больше магазинных, вплоть до нашего знаменитого «Продмага» (она его называла «Пиродмаг»). Мне эти очереди не нравились настолько, что я уставал их ненавидеть, но для бабушки с ее феодальными склонностями это было и развлечением, и общением, и азартом добычи, и чем-то иным, до чего мне не дано догнаться, несмотри на все скорости… В очередях мне и довелось познакомиться с одним милиционером, что считалось в незамысловатом моем возрасте чрезвычайною удачей. Его звали Симоном, был он ее земляком из дальних краев. Симон пожал мне руку, как взрослому, спросил, кем я буду, и, не дослушав, поинтересовался, сколько мне лет и хорошо ли я себя веду? На этом общение со мною закончилось, и он принялся наводить порядок, пропустив феодальную бабушку вне всякой очереди к прилавку; никто не посмел роптать, что было воспринято тогда мною как лишний признак власти авторитета, который я не умел еще отличить от авторитета власти… Симон и в дальнейшем оказывал нам предпочтение пред негласною толпою, когда более явное, когда — менее, всегда при этом предварительно выстраивая мимические фигуры лицом, которые бабушка, в отличие от меня, читала в миг един (феодальная школа!) и безошибочно поступала в соответствии: когда смело вышагивала вперед, когда замирала в толпе, а когда и покидала очередь, досадливо всплеснув руками… Продмаг — продмагом, я само-собою предпочитал «Динамо», что слева по курсу, где были выставлены мотоциклы (красные? всякие!)… велосипеды, радиоприемники, спортивный инвентарь, прочие соблазны для поворотливого детского воображения. Вернувшись из очередного похода по магазинам, я принимался за свое: заводил машину воображаемой ручкой, презирая в душе тех, кто пользуется ключом (зажигания). Так было натуральнее (не собственно, презрение, но самый процесс запуска двигателя внутреннего сгорания)… и так почти целый день… пока не перерос эти игрища.

С матерью моей бабушка сообщалась сначала почти исключительно жестами, но в дальнейшем они, сделав несколько шагов по вербальным тропинкам навстречу друг другу, как-то приспособились. Каждая из них, продолжая говорить на родном своем языке, слегка коверкала его для удобства понимания другого. А потом и вовсе почти сошлись на своеобразном евразийском суржике. Или — пиджине. С социалистической бабушкой, которая в дальнейшем несколько раз навещала нас (феодальную мы в шутку называли невыездною, ибо она почти нигде не бывала), общего языка не нашла и общалась через добровольных переводчиков — мою мать или меня. С превеликим сожалением отмечаю, что феодальная бабушка очень проигрывала социалистической в интернационализме, тут ее отсталость в полной мере проявилась через национальную ограниченность (хорошо, не чванство), а жесткие установки репрезентативной ее среды не позволяли надеяться на лучшее. К тому же присовокуплю, что социалистическая бабушка успела окончить пару-тройку классов и слыла вполне грамотною, в то время, как другая бабушка была даже не без-, но буквально неграмотной, и умела только считать, причем, главным образом, деньги. Как звонкие монеты, так и бумажные купюры. Помнила тоже и ежедневно изменчивые базарные цены, и относительно твердые государственные на продукты. В этом вопросе бабушки шли вровень.

Один из ее феодальных сынов, брат отца и, соответственно, мой дядюшка, служил для меня не то, чтобы примером, но мне часто приходилось слышать, когда я что-то делал не так (или — слишком «так»): «Второй дядюшка Сафар»! (Его даже приняли за моего настоящего отца, когда в роддоме меня долго не выносили из ворот. Настоящий мой отец переволновался, пошел гнать волну и сеять панику; дядюшку и тут выручило знание местной специфики: заплатив кому-то из персонала десятку дохрущевских рублей, он заполучил меня из рук в руки, преподав наглядный мастер-класса старшему брату)!

Кстати, с мамочкиными братовьями меня не равняли и ко мне их не примеряли. Я однозначно считался хуже их, хотя в то детское время не пил, не курил, за девками не бегал, более того — ни в чем таком не состоял и не привлекался, будучи несостоятельным и непривлекательным.

Полузаканчивая поколенчатую тематику, с сожалением отмечу, что с двумя феодально-социалистическими дедами, как известно, мне не столь повезло, а им — со мною, коль скоро я их не застал в живых вовсе… Впрочем, я успел застать иных из предков своих и постарше, а именно: прадеда и прабабку с материнской стороны. При этом всего более был озабочен мамочкиным указанием поцеловать их при встрече. Весь путь в город на Неве был в значительной мере отравлен предвкушением поцелуев. Зато не помню, как и что обошлось. Последнее, что осталось в памяти — посадка в такси. Я пытался сесть на переднее сиденье, но мне было строго говорено, что это «дедушкино место». И момент их отчужденности от меня. Тогда я, конечно, недопонимал текущего момента. Дело было не столько, да и нисколько не во мне. Просто крайним оказался. И не только для них. Тоже и для сестрицы прабабкиной -той самой нэпманской тетушки. Будто моя в том вина, что сестрица и племянница их — соцбабушка самочинно за деда вышла замуж, сбежав из дому. А потом — и моя мамочка «за арапа» пошла! Сейчас я момент этот допонял. Бог простит!

А у прабабушки две сестры были помоложе, очень похожи внешне друг на друга. Но не близнецы. Старшая (минут на 15), о которой я уже упоминал — Катерина, младшая — Мария. Та, что постарше, была и попройдошнее, любила до чрезвычайности по гостям шастать, не гнушаясь даже дальними дорогами и другими городами. Навещала нас даже чаще, чем кое-кому хотелось. Я раз поинтерсовался у неё: «Что такое «нэпманша»? — «А зачем тебе?» — «А папа спрашивал у мамы, долго ли еще у нас на постое эта твоя нэпманша будет пребывать»? Стоит ли оговаривать, что продолжительность визита была сокращена до минимума.

Младшая, домовитая, была поробчее, любила Москву, а в ней — дом свой. У нее мы тоже и тогда же остановились по пути в Ленинград, а заодно даже и сфотографировались (тогда нечасто на фотографии разорялись и принимали это дело всерьез) всей компанией. Через год она попала под машину, погибла, уйдя навсегда из жизни и со страниц моего рассказа. А Катерина продолжала житие свое и с приключениями… Про жизнь ее — обращайтесь прямо ко мне и, пожалуйста, без китайских церемоний! Так и скажите: «Из тетушки нам что-нибудь! В каком-нибудь из следующих рассказов».

И ждите. За мной не заржавеет…

Print Friendly, PDF & Email

12 комментариев для “Борис Жеребчук: Скромная галерея предков в интерьере ушедшей эпохи

  1. Очень хорошо! Продолжение бесспорно требуется.
    Я честно отсиделся на посту до самых сумерек (золотая 56-я широта, белые ночи) гайдаровским часовым, пока мать, обеспокоившись, не пришла на помощь.

    Это не у А.Гайдара, а у А.Пантелеева в рассказе «Честное слово». Но тот и другой про милитаризацию детства.
    http://lib.ru/RUSSLIT/PANTELEEW/cheslovo.txt

    1. Спасибо, уважаемый Soplemennik! Всю жизнь думал, что часовой-гайдаровец! По жизни писатели были, конечно, разными, но стиль почти неотличим. А в приведенном рассказе, так даже «аутентичен» Это меня Мальчиш-Кибальчиш сбил с курса!

  2. Очень хорошо, легко изложено, а. главное, интересно. Спасибо, Борис!

    1. “..Действительно, интересно. Скорее всего, вы удивлены? Я — тоже. Но по-разным причинам. Сначала, как водится… Красота — дело темное. Почти, как ум, который имеет не меньше гитик, чем наука. Одно замечание генерала Лебедя: «Глупость — это не отсутствие ума, это такой ум!» — дорогого стоит…»Если ты такой здоровый, то почему ты такой красивый?”
      ::::::::::::::::::::
      Действительно… у д и в л ён; однако, сначала о себе. Повезло мне…и не мне одному. В Портале “7 ИСКУССТВ”, с опозданием на 3+ года обнаружил про. Профессионала. Впрочем, не мне судить. Я, может, с автором в одной футбольной команде играл, или – хоккейной. Усердные любознательные читатели сами разберутся..
      “отринув ненужные споры,
      я себе уже все доказал…”
      Чего и всем желаю. И вообще, “с нелегким сердцем принимаюсь” я за этот комментарий. Однако, надо, — говорю себе, надо, Федя.
      “Шурин” отключен, пиши, Федя, пиши. Авось и получится пристойный коммент.

  3. Уважаемый Борис Ж.,
    С неослабевающим до последнего абзаца интересом прочитал Вашу работу про феодальных и социалистических бабушек (и дедушек), с которыми Вы проживали неподалёку от Фин-ляндии в Зеленогорске (б.Териоки). Подсобила Вам бабушка, А.А., с чем Вас и «проздравляю». Как и с тем, что недалеко от ваших «колидоров» обреталась и другая А.А. — “Анна всея Руси”, восточная княжна” и Кассандра (см.стихи О.Мандельштама).
    Однако, ваши дядья и мать тоже правильно считали: народ никак нельзя распускать, иначе — при Перестройке известно, что получается…
    Жду дальнейших сказов, и с приключениями — за тётушку. И без всяких церемоний покритикую. Два-три коммента осилю, но – пространных, больше не обещаю. Ждите, если ничего не заржавеет в механизмах интернета, на просторах нашей родины чудесной.

    1. Спасибо, уважаемый Алекс! Про другую Великую бабушку Императрицу поэзии, конечно, наслышан. К сожалению, будучи в Зеленогорске ни разу не удосужился взглянуть на нее хотя бы издали, тогда и не знал, что она в Комарове живет.
      Уже после в Сестрорецке на кладбище ее и Зощенко навещал. Если Вас интересует мое творчество, можете мне по емеле bzherebchuk@yahoo.com я лично Вам отвечу. Ваш Борис

      1. В Комарово, Мартышкино — Oраниенбауме бывал. В Питере учился и работал года 3; даже с тремя “сиротами “ А.А.”
        был (весьма поверхностно) знаком. “Анну всея Руси” (копирайт М.И. Цветаевой) не видел никогда, не пришлось.
        Я тогда больше — по рубероиду и керамической плитке творил. А чтобы комментировать, или писать чего, такого греха за мной не было.
        Желаю Вам удачи и благо- и блого-получия.
        С уважением, А.Б.

        1. Прошу уничтожить “т” в слове “виделт” .
          p.s. То, что побывали на могилах А.А.А и М.М. Зощенко – завидую. Ещё можно позавидовать тому, как милиционер Симон, отличал землячку, феодальную бабушку, без очереди пропускаq её вперёд. Молодцы, в этом смысле, восточные люди. Автору и читателям (а их 249 человек) – хорошего и мирного понедельника.

          1. Всем спасибо! Алексу Б. — отдельное!!

          2. » … Про жизнь ее — обращайтесь прямо ко мне и, пожалуйста, без китайских церемоний! Так и скажите: «Из тетушки нам что-нибудь! В каком-нибудь из следующих рассказов».
            И ждите. За мной не заржавеет…»
            :::::::::::::::::::::::::::::::::::::
            Читателям из страны надежд и ожиданий ждать не привыкать.
            Однако, будем ждать — «из тетушки»и надеяться 🙂

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.