Лея Алон (Гринберг) 

Сила полёта^[1]

Я хорошо помню первое свое впечатление от встречи с Юрием Портным. Не то, как стоял он перед зрительным залом, не то, как пел, а состояние души, которое осталось после его песни. 

Прошел самый пик Ливанской войны, с надгробными молитвами военных раввинов – и вдруг молитва как бы ворвалась в зал на протяжной тонкой ноте, будто плач, будто вопрос…

«Эль мале рахамим», – звучало в притихшем зале, как звучало в минуты прощания над могилами ушедших… Эль мале рахамим… Так из века в век просят евреи у Бога о милосердии для мертвых и для живых.

«Ливанская война была для меня сильным переживанием, – скажет он позже. – Песни начали писаться еще в то время, когда все казалось розовым. Я не знаю, отчего это было розовым. От надежды или от крови. Мне кажется, что это было розовым больше от крови».

У него особая манера говорить. Длинные паузы между словами, как будто он надолго уходит от тебя. Он много курит и, когда берет в руки гитару, папироса дымит тут же рядом.

В его песнях много мыслей о доме, о возвращении с войны, о прожитом здесь, в Израиле.

– Когда я слушаю ваши песни, мне кажется, что любить нашу землю вас научила война, что именно она открыла для вас цену таких понятий, как дом и земля…

Юрий не сразу отвечает на мой вопрос.

Войны здесь, если можно так выразиться, «лехем хок» – хлеб насущный, они не кончаются, – говорит он медленно. – Есть большие войны, есть маленькие, ежедневные. Мы становимся незаметно для себя из-за них черствее и одновременно сильнее. Мы стараемся защитить себя оболочкой непроницаемости, ибо все, что происходит вокруг нас, слишком больно бьет по нервам, но эта оболочка не помогает. Наша действительность прорывается сквозь нее. Именно израильский образ жизни, которым я живу, круг людей, в котором я вращаюсь, из меня, девятнадцатилетнего, приехавшего 18 лет тому назад, сделали человека. Можно было и сломаться, и не дойти до того, до чего ты дошел, но это уже в характере – или ты ломаешься, или ты идешь. Я абсолютно не жалею о том девятнадцатилетнем парне, который на все смотрел открытыми глазами и не понимал, где он находится. Теперь я знаю, где я нахожусь, кто я такой, я знаю, что все то, что я прошел здесь, – это мой кредит жить и выжить в любом месте на земном шаре. Я знаю, что земля, на которой я живу, – моя земля. Вот эти семьсот-восемьсот квадратных километров, жара, апельсиновые рощи и надежда – это все, что у меня есть, и никто не сможет дать мне лучше того, что есть у меня. Я мог бы уехать в тысячу и одну страну, я мог бы быть богаче или беднее, я бы мог найти других людей, другие места. После того, что я прожил здесь восемнадцать лет, я знаю, куда бы я ни поехал, я бы всюду оказался нищим, ибо корни мои остаются здесь, И неважно, где я родился, неважно, какой груз я нес на себе до того, как приехал сюда. Важно то, что за эти годы я здесь пустил корни и если это высоко звучит, я ничего против этого не могу сделать. Ибо это правда.

Земля и дом – равнозначны ли для вас эти понятия?

Когда я пытаюсь понять, что значит для меня земля, я все время вспоминаю возвращение из Ливана. Когда ты едешь на «сафари»[2] и проезжаешь границу, есть такие, которые начинают молиться «Биркат ха-гомель»[3], есть такие, которые молчат, есть такие, которые всем телом вжимаются в сиденье этого несчастного «сафари», и ты говоришь: «Здесь это кончилось». Так вот, может быть, я один из таких, которые вжимаются в спинку сиденья и говорят: «Здесь это кончилось». Когда спускаешься по дороге из Метулы, ты знаешь, что ты уже дома. Тебя встречают эти «иланот» – деревья по сторонам дороги, и эта трава, и эта земля, и эти абсолютно праздные водители машин. Ты вышел из ада и возвращаешься домой. Для меня это называется «земля».

Его восемнадцать израильских лет – это постоянный риск. Он сменил много профессий, между которыми, однако было что-то общее – стремление к прикладному искусству. Учился в Академии художеств, преподавал, был художником, ювелиром, делал украшения ручной работы, был каменотесом. Сейчас что-то от прежних своих исканий нашёл в работе зубного техника. У него вполне обычная земная профессия, теплый уютный дом, где звучат голоса детей. И у меня рождается ассоциация – послевоенное поле, где зеленеет трава, а нагнись чуть пониже, найдешь старые гильзы, траншеи – следы былых сражений. Песни – это его память о прошлом.

– Что формировало ваше мировоззрение? Откуда этот великолепный иврит, который дает вам возможность писать песни такого глубокого содержания? – спрашиваю я.

– Еврейская каноническая литература. Я начал изучать её довольно давно, и до сих пор меня удивляет, насколько может захватить, потрясти человека. Нет такого вопроса,  с которым я бы не столкнулся и на который бы не нашел ответа, косвенного или прямого. Не только сама литература поражает глубиной, но и язык, на котором она написана.

– Какой пласт в еврейской религиозной литературе ближе вам, нерелигиозному человеку?

– Я считаю, что если есть у нашего народа какая-то непреходящая национальная гордость, то это танахическая литература – Пятикнижие, Пророки, Письмена. В них перед тобой проходят века, сменяются события, люди. Тебе как бы дано присутствовать при рождении и формировании нации. Я никогда не прекращу изучать эти книги, ибо с каждым разом открываю новые и новые пласты, о которых и не думал. Когда-то меня удивляло, как человек может заниматься изучением Книги на протяжении всей своей жизни. Теперь меня это не удивляет. Это процесс, который никогда не кончается.

– Среди ваших песен есть песня памяти Сент-Экзюпери. Чем он близок вам?

– С двенадцатилетнего возраста я питаю к этому писателю очень глубокое чувство уважения и признательности. Его книги до сих пор являются для меня настольными. Я постоянно их перечитываю. Он близок мне и своим отношением к земле. Он видел ее сверху. Ему легче было понять, что это за тяга такая, гравитационная, почему человек всегда возвращается. Но для него Земля была «Планета Земля», а для меня понятие земли, как я уже говорил, равнозначно понятию дома. Без своей земли человек не сможет взлететь. Неважно, как велик взмах его крыльев, только его земля может дать ему силу для полета.