Александр Левковский: Париж, 1877

Loading

Я открыл конверт и вынул два листа. Один был желтоватый, почти истлевший от старости листок, заполненный непонятными строками на французском языке. Другой, на русском, был исписан колеблющимся старческим почерком. Это был перевод французского текста. Я прочёл…

Париж, 1877

Рассказ*

Александр Левковский

Левковский

Женщина была очень старой — ей было, по всей видимости, около девяноста.

Я же был молод — мне было всего семнадцать.

Наша случайная встреча произошла на песчаном левом берегу Днепра, как раз напротив чудной холмистой панорамы правобережного Киева.

Был солнечный летний день тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Я играл с друзьями в футбол прямо на пляжном песке. Мы хохотали и орали что есть мочи.

Старая женщина, одетая в цветастый, до пят, сарафан, лежала, скрываясь от солнца, неподалеку, под матерчатым навесом, читая книгу. Было весьма вероятно, что наш старый потрёпаный мяч рано или поздно врежется в этот лёгкий навес, покоившийся на тонких деревянных столбиках. Но мы были беззаботными юнцами, и нас это совсем не беспокоило.

И в конце концов мяч действительно врезался в хрупкое убежище старой женщины! Мяч ударил по навесу с такой силой, что всё шаткое сооружение тут же рухнуло, почти похоронив под собой несчастную старушку.

Я был в ужасе. Я подбежал к ней, быстро убрал столбики и оттащил в сторону навес.

— Бабушка, — сказал я, помогая ей подняться на ноги, — простите.

— Я вам не бабушка, молодой человек, — сказала она со спокойным достоинством в голосе, отряхивая песок со своего сарафана. — Пожалуйста, не называйте меня бабушкой. Для взаимного общения, юноша, существуют имена. Меня зовут Анна Николаевна Воронцова.

Хорошо помню, что я был поражён высокопарным стилем её речи. Никто из моих знакомых и близких никогда не сказал бы так: «Для взаимного общения, юноша, существуют имена...«. Эта старушка явно была странной женщиной. И к тому же она имела очень громкое имя — Воронцова! Я был начитанным парнем, и я, конечно, знал, что это имя принадлежало знаменитой династии дореволюционных российских аристократов. Я никогда не слыхал о простых людях с такой изысканной фамилией.

— Простите, Анна Николаевна.

Она улыбнулась.

— Мне кажется, вы хороший юноша, — сказала она. — Как вас зовут?

— Алексей. Алёша.

— Отличное имя, — похвалила она. — У Анны Карениной был любимый человек, которого звали, как и вас, Алексей. — Анна Николаевна подняла книгу, лежавшую в песке; это была «Анна Каренина». — Их любовь была трагической — и результатом была её смерть. Вы читали Льва Толстого?

— Конечно, — сказал я и добавил с гордостью: — Я прочёл всю русскую классику — от Пушкина до Чехова.

Она кивнула.

— Давным-давно, ещё до революции, я была знакома со многими русскими аристократами, которых Толстой сделал героями своих романов.

… Современному читателю, я думаю, трудно понять те смешанные чувства, которые я испытал, услышав эти слова. Ведь я был истинным комсомольцем, твёрдо знающим, что русские аристократы были заклятыми врагами трудового народа, презренными белогвардейцами, предателями России. А тут эта женщина, эта хрупкая симпатичная старушка, улыбаясь, бесстрашно сообщает мне, незнакомому парню, что она была знакома с этими отщепенцами! И, наверное, даже дружила с ними, угнетателями простого народа!.. Моим первым побуждением было прервать это странное — и даже, возможно, опасное! -— неожиданное знакомство и вернуться к моим футбольным друзьям, но непреодолимое любопытство, которому я никогда не мог сопротивляться, взяло верх, и я нерешительно спросил её, понизив голос:

— Анна Николаевна, Воронцовы, мне кажется, были князьями, верно?

Она засмеялась.

— Нет, Алёша. Мой отец, Николай Александрович, был графом.

— … Лёшка! — кричали мои товарищи. — Что ты там делаешь? Ты будешь играть или нет?

— Нет! — заорал я в ответ. Я был занят восстановлением разрушенного убежища моей новой знакомой — и не просто знакомой, а русской графини! -— и мне было не до моих футбольных друзей.

— Оставьте его в покое, — объявил один из моих дружков. — Он нашёл себе подружку.

И они расхохотались.

Женщина тоже засмеялась.

— Я немного стара, чтобы быть чьей-либо подружкой, — сказала она, и я заметил лёгкий иностранный акцент в её произношении. — У вас есть подружка, Алёша? Вы влюблены в неё?

Я смутился.

— Нет, — сказал я. — Мне ведь только семнадцать. И я никогда ещё не был влюблён, по правде говоря.

— Молодец! — промолвила Анна Николаевна. — Вы ещё слишком юны, чтобы понять, что такое настоящая любовь. Она может быть опасной, странной и непредсказуемой. Когда я была в вашем возрасте, я почти влюбилась в мужчину, который был старше меня на сорок восемь лет. Это была самая страшная встреча во всей моей жизни. Слава Богу, она длилась всего лишь три часа.

Я почувствовал, что эта разговорчивая старая женщина вот-вот расскажет мне какую-то удивительную и трагическую историю.

Мы уже сидели под восстановленным навесом и ели яблоки.

— Анна Николаевна, вы знаете, я заметил у вас какой-то иностранный акцент. Это французский?

Она улыбнулась.

— Да, конечно. Французский для меня такой же родной, как и русский… Тот человек, в которого я почти влюбилась, тоже заметил мой акцент. Но мой акцент тогда был иным, и иным был мой ответ. И последствия этого ответа были ужасными! — Она помолчала несколько секунд, а затем добавила: — Это случилось в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, в Париже. Мне было семнадцать; ему было шестьдесят пять…

* * *

Вот что рассказала мне Анна Николаевна Воронцова в тот тихий летний день на песчаном берегу Днепра:

— … Он был очень красив — пожалуй, самый красивый изо всех мужчин, которых я встречала до и после него — высокий, подтянутый, широкоплечий, с копной не тронутых сединой волос. Я не знала его возраста, но он был очень моложавым и казался мне мужчиной средних лет. И с первых же минут нашего знакомства мне стало ясно, что это был умнейший, образованный и обаятельный человек.

В Париже был канун Рождества. Мой отец, граф Николай Александрович Воронцов, был в то время послом России во Франции; и было неудивительно, что его пригласили, вместе с семьёй, на празднование Рождества в здании французского Министерства Иностранных Дел.

Вы помните, Алёша, как Лев Толстой описал в «Войне и Мире» первое появление Наташи Ростовой на московском балу, когда ей было шестнадцать, — её страхи, её волнение, её предчувствия?.. Вот точно так же чувствовала себя я, ступив на паркетный пол министерства, расположенного на великолепной набережной Кэ д’Орсе.

Он пригласил меня на танец, а затем на другой, а потом на третий… Мы танцевали, раговаривали, смеялись, шутили — и с каждой минутой я ощущала, что я впервые встретила мужчину, который возбудил во мне неясное, но восхитительное предчувствие любви!

Разумеется, мы говорили по-французски. Я уже знала, что его зовут Жорж, и что он является сенатором во французском парламенте. Мы отдыхали в креслах после бешеного кружения в вальсе, когда он задал мне тот самый вопрос, который вы, Алёша, задали мне.

— Анна, — сказал он, — у вас какой-то странный акцент. Вы немка?

Я рассмеялась.

— Голландка? Шведка? — спрашивал он.

— Не угадали.

— Гречанка, полька, испанка?

— Нет, — сказала я. — Я русская.

Он резко повернулся и взглянул на меня со странным выражением широко раскрытых глаз -— растерянным и в то же время ошеломлённым.

— Русская… — еле слышно пробормотал он.

— Кстати, — сказала я, — я не знаю вашей фамилии, Жорж. Кто вы, таинственный незнакомец?

Он помолчал, явно собираясь с мыслями, а затем промолвил, понизив голос:

— Я не могу назвать вам мою фамилию, Анна.

— Почему?

— Не могу.

— Но почему? — настаивала я.

Он опять замолчал.

— Не допытывайтесь, Анна, — тихо произнёс он.

Мы спорили несколько минут. Я настаивала. Он отказывался.

— Анна, — сказал он, — не просите. Если я назову вам мою фамилию, то вы немедленно встанете, покините этот зал, и я не увижу вас больше никогда.

— Нет! Нет! — почти закричала я.

— Да, — сказал он с грустной улыбкой, взяв меня за руку. — Поверьте мне.

— Клянусь! — воскликнула я. — Что бы ни случилось, я навсегда останусь вашим другом!

— Не клянитесь, Анна. Возьмите назад свою клятву, умоляю вас.

С этими словами он полуотвернулся от меня и еле слышно произнёс:

— Меня зовут Жорж Дантес. Сорок лет тому назад я убил на дуэли Пушкина…

Он повернулся ко мне. Лицо его изменилось. Это был внезапно постаревший человек; у него обозначились тёмные круги под глазами; лоб перерезали морщины страдания; глаза были полны слёз…

Я смотрела на него в неверии и ужасе. Неужели этот человек, сидевший рядом со мной, был убийцей гения русской литературы!? Я вдруг почувствовала острую боль в сердце. Разве это мыслимо?! Разве это возможно!? Этот человек, в чьих объятьях я кружилась в беззаботном вальсе всего лишь двадцать минут тому назад, этот обаятельный мужчина безжалостно прервал жизнь легендарного Александра Пушкина, чьё имя известно каждому русскому человеку — молодому и старому, бедному и богатому, простому крестьянину и знатному аристократу…

Я вырвала свою ладонь из его руки и порывисто встала. Не произнеся ни слова, я повернулась и выбежала из зала, пронеслась вниз по лестнице, пересекла набережную и прислонилась к дереву. Мои глаза были залиты слезами.

Я явственно чувствовала его правую руку, лежавшую на моей талии, когда мы кружились с ним в стремительном вальсе…

Ту самую руку, что держала пистолет, направленный на Пушкина!

Ту самую руку, что послала пулю, убившую великого поэта!

Сквозь пелену слёз я видела смертельно раненного Пушкина, с трудом приподнявшегося на локте и пытавшегося выстрелить в противника… И рухнувшего в отчаянии в снег после неудачного выстрела… И похороненного через несколько дней, не успев написать и половины того, на что он был способен…

Я безудержно рыдала.

… Несколько дней спустя я получила от Дантеса письмо. Хотели бы вы увидеть это письмо, Алёша? Приходите в понедельник, в полдень, ко мне на чашку чая, и я покажу вам это письмо. И сотни редких книг, и десятки прекрасных картин.

* * *

Через три дня я постучался в дверь её квартиры. Мне открыл мужчина лет шестидесяти.

— Вы Алёша? — спросил он.

— Да.

— Анна Николаевна находится в больнице с тяжёлой формой воспаления лёгких. Я её сын. Она просила передать вам это письмо.

И он протянул мне конверт.

Я пошёл в соседний парк, откуда открывалась изумительная панорама Днепра. Прямо передо мной, на противоположной стороне, раскинулся песчаный берег, где три дня тому назад я услышал невероятную историю, случившуюся с семнадцатилетней девушкой в далёком Париже семьдесят пять лет тому назад.

Я открыл конверт и вынул два листа. Один был желтоватый, почти истлевший от старости листок, заполненный непонятными строками на французском языке. Другой, на русском, был исписан колеблющимся старческим почерком. Это был перевод французского текста. Я прочёл:

Париж
30 декабря 1877-го года

Дорогая Анна!

Я не прошу прощения, ибо никакое прощение, пусть даже самое искреннее, не сможет стереть то страшное преступление, которое я совершил сорок лет тому назад, когда моей жертве, великому Александру Пушкину, было тридцать семь, а мне было двадцать пять. Сорок лет — 14600 дней и ночей! — я живу с этим невыносимым грузом. Нельзя пересчитать ночей, когда он являлся — живой или мёртвый — в моих снах.

За тридцать семь лет своей жизни он создал огромный мир стихов, поэм, сказок и драм. Великие композиторы написали оперы по его произведениям. Проживи он ещё тридцать семь лет, он бы удвоил этот великолепный мир, — но он не сделал этого, потому что я убил его самого и вместе с ним уничтожил его будущее творчество.

Мне шестьдесят пять лет, и я полностью здоров. Я убеждён, Анна, что сам Бог даровал мне долгую жизнь, чтобы я постоянно — изо дня в день — мучился страшным сознанием того, что я хладнокровный убийца гения.

Прощайте, Анна!

Жорж Дантес.

P.S. Я знаю, что для блага человечества было бы лучше, если б погиб я, а не он. Но разве возможно, стоя под дулом дуэльного пистолета и готовясь к смерти, думать о благе человечества?

Ж. Д.

Ниже его подписи стояла приписка, сделанная тем же колеблющимся старческим почерком:

Сенатор и кавалер Ордена Почётного Легиона Жорж Дантес умер в 1895-м году, мирно, в своём доме, окружённый детьми и внуками. Ему было восемьдесят три года.

* * *

Графиня Анна Николаевна Воронцова скончалась в июле 1952-го года, через десять дней после нашей встречи. Ей было девяносто два.

___
*) Новая авторская редакция.

Print Friendly, PDF & Email

22 комментария для “Александр Левковский: Париж, 1877

  1. Александр Гордон- 2019-03-04 15:41:14(616)

    … Например, о самой фамилии этой аристократки Вы могли бы написать, что шестьдесят лет спустя Вы ее не помните, хотя и смутно вспоминается Вам, что это Дашкова, или Дашковская, или что-то похожее. И это звучало бы искренне, а потому прекрасно! …
    —-
    По-моему, хорошо известно, что Дашковы и Воронцовы-Дашковы — часть российской истории 18-19 веков.

  2. Повторное прочтение рассказа вызвано комментарием уважаемого А. Гордона, чьи работы отличаются правдивостью сюжета, достоверностью деталей, хорошим художественным вкусом. На сей раз он меня удивил. Уважаемому автору этого и множества других подобного художественного уровня рассказов желаю всяческой удачи и читательского признания. И спасибо: благодаря Вам я вспомнил свои очень далёкие студенческие годы и лекции проф. Самарина (отца) по русской литературе Х1Х с анализом беллетристики Лидии Чарской и Клавдии Лукашевич.

  3. Глубокоуважемый Александр (к сожалению, не знаю Вашего отчества).
    Не совсем понятно, что было Вашей целью — написать интересный, хорошо звучащий рассказ или рассказать о поистине исключительном эпизоде Вашей юности. Если верно первое предположение, то Вы своей цели достигли.
    Если же верно второе (а ценность рассказа могла бы тогда быть намного выше), то рассказ сильно выиграл бы, если бы Вы убрали из него выдумку (футбол, «бабушку» и т.д.) и ограничились правдой. Ведь сама история (если она правдива) так интересна и так невероятна, что незачем обрамлять ее плодами воображения. Например, о самой фамилии этой аристократки Вы могли бы написать, что шестьдесят лет спустя Вы ее не помните, хотя и смутно вспоминается Вам, что это Дашкова, или Дашковская, или что-то похожее. И это звучало бы искренне, а потому прекрасно!
    Интересно все же было бы узнать, ЧТО в Вашем прекрасно написанном рассказе является правдой — т.е. повторением, хотя бы и приблизительным, рассказа этой старой женщины. Даже если ничего, то это все равно хороший рассказ. Но если в нем вдобавок есть истина, притом поразительная, — то хотелось бы узнать, какова она.
    Буду очень рад и благодарен, если Вы ответите. Мой е-адрес aygordon@yahoo.com.
    Александр Гордон

  4. Глубокоуважемый Александр (к сожалению, не знаю Вашего отчества)!
    Не совсем понятно, что было Вашей целью — написать интересный, хорошо звучащий рассказ или рассказать о поистине исключительном эпизоде Вашей юности. Если верно первое предположение, то Вы своей цели достигли.
    Если же верно второе (а ценность рассказа могла бы тогда быть намного выше), то рассказ сильно выиграл бы, если бы Вы убрали из него выдумку (футбол, «бабушку» и т.д.) и ограничились правдой. Ведь сама история (если она правдива) так интересна и так невероятна, что незачем обрамлять ее плодами воображения. Например, о самой фамилии этой аристократки Вы могли бы написать, что шестьдесят лет спустя Вы ее не помните, хотя и смутно вспоминается Вам, что это Дашкова, или Дашковская, или что-то похожее. И это звучало бы искренне, а потому прекрасно!
    Интересно все же было бы узнать, ЧТО в Вашем прекрасно написанном рассказе является правдой — т.е. повторением, хотя бы и приблизительным, рассказа этой старой женщины. Даже если ничего, то это все равно хороший рассказ. Но если в нем вдобавок есть истина, притом поразительная, — то хотелось бы узнать, какова она.
    Буду очень рад и благодарен, если Вы ответите. Мой е-адрес aygordon@yahoo.com.
    Александр Гордон

  5. УВАЖАЕМЫЙ РЕДАКТОР, ХОТЕЛ БЫ ЗНАТь ПО КАКОЙ ПРИЧИНЕ ВЫ НЕ ПРОПУСТИЛИ МОЙ КОММЕНТ, ПОСЛАНЫЙ ,КАЖЕТСЯ В ПЯТНИЦУ ?

    Уважаемый Ya’akov, Ваш комментарий от 03.12.2018 в 06:14 как был так и есть, никуда не делся. Комментария в пятницу быть не могло, т.к. рассказ Александра Левковского вышел лишь в воскресенье. Более никаких Ваших комментариев в декабре с.г. в нашей базе не зафиксировано… И уж коль мы беседуем, просьба: не могли бы Вы впредь воздержаться от письма одними лишь прописными буквами. Когда-то лет 40–50 назад на компьютерных клавиатурах действительно был только один регистр букв. Но с тех пор минуло полвека и сейчас текст одними прописными считается письменным аналогом истошного крика. А кричать-то незачем. Кроме того: знаки пунктуации по правилам русской орфографии не следует отрывать от предшествующего им слова. И последняя ремарка: программное обеспечение у нас устроено так, что именами считаются последовательности кириллических или латинских букв с допустимыми между ними пробелами или дефисами и опциональными цифрами в конце. Если используются какие-то другие символы — возникают проблемы. Так, из-за апострофа, используемого Вами в имени, Ваши комментарии к публикациям в Мастерской не попадают в Гостевую.

  6. Григорию Быстрицкому:
    Простите великодушно, но мне кажется, что отдельные комментаторы пишут свои замечания, стоя в длинной очереди за пивом. А некоторые — уже основательно хлебнувши пивка…

  7. Дорогие друзья-комментаторы! Я ощущаю необходимость сделать несколько ОБЩИХ замечаний, которые пригодятся для рассмотрения всех моих будущих произведений, а также несколько КОНКРЕТНЫХ замечаний, относящихся именно к этому рассказу:

    1. ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ: Очень прошу Вас не употреблять таких слов, как «надуманность», «придумано», «мифически», «не может быть», «нереально» по отношению к моим вещам — по той простой причине, что ВСЕ, БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ, мои рассказы обязательно имеют ФАКТИЧЕСКУЮ подоплёку.
    Я никогда не беру замысел рассказа «с потолка». Мне для создания рассказа нужен ФАКТИЧЕСКИЙ толчок. Этим толчком может быть что-то, случившееся со мной, или с моими близкими, или взято мною из какой-нибудь публикации, или рассказано мне кем-то, или явившееся мне как далёкое воспоминание, или виденное мною по телевизору, или прочитанное мною в книге… или… или… или…
    Но я пишу ХУДОЖЕСТВЕННУЮ вещь (то есть, СКАЗКУ), а не статью, где не должно быть уклонения от истины. Поэтому многое в моих рассказах является плодом фантазии — и это «многое» мне нужно для художественных целей: что-то усилить, что-то подчеркнуть, внушить отвращение (или любовь, или равнодушие, или ненависть, или ревность, создать необходимый диалог, вызвать у персонажа воспоминание…), сделать что-нибудь более драматичным, внести элемент юмора, обрисовать героя, итд.
    Я однажды писал в комментариях, что соотношение реального с фантастическим у меня где-то В СРЕДНЕМ 50 на 50. Но это в среднем. Например, в рассказе «Десятая муза» реальным ТОЛЧКОМ явились татуировки, которые я увидел на руках у двух старушек в кибуце, а вся история с двумя художниками и салоном татуировки – это плод фантазии. То есть, тут соотношение реального к фантазии – 10 на 90.

    2. КОНКРЕТНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ: В этом рассказе ВСЁ, относящееся к исповеди Анны Николаевны, не придумано мною (да, именно ТАК она мне, семнадцатилетнему пареньку, и рассказала эту историю!), а вот наша встреча с ней обрисована с элементами фантазии. Начать с того, что фамилия у неё была иной; насколько я помню, она представилась мне как Дашкова или Дашковская, но мне для рассказа нужна была более «звонкая» фамилия, более известная читателям, — и Анна Николаевна превратилась в Воронцову (ничего общего с реальными Воронцовами, г-н Тенненбаум, даже не ищите несоответствий!). Далее, наша встреча произошла более прозаически, чем обрисовано в рассказе: А.Н. подошла ко мне (а я лежал и читал книгу) и попросила меня достать из прибрежного днепровского течения охлаждённую бутылку воды, привязанную её сыном к кусту ивняка. Я думаю, не надо объяснять, зачем мне для художественных целей понадобилась игра в футбол на пляжном песке, диалог с А.Н., мои дружки, перепалка с ними, итд…

    3. КОНКРЕТНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ: Кстати, уважаемый Григорий Быстрицкий, в те времена, насколько я помню, ещё не было пешеходного моста через Днепр, а на пляж ходили с правобережной Почтовой площади, два катерка — и на одном из них сын А.Н. (помните его в конце рассказа?) привёз свою девяностодвухлетнюю маму на пляж, — а вовсе не в фургоне «Хлеб» (у Вас, Григорий, с фантазией, я вижу, всё в порядке!) и не желая «переть в такую даль» (мне, кстати, нравится изящное слово «переть»; непременно возьму его на вооружение), а просто желая искупаться в Днепре. Разве это желание — нереальное даже для пожилой женщины? И, кстати, полог для неё тоже соорудил её сын.

    2. КОНКРЕТНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ: Уважаемый г-н Тенненбаум, Бога ради, не приводите исторических справок, относящихся к родословной семейства Воронцовых! Ведь это художественный рассказ, а не публицистическая статья! И Воронцов здесь — чисто фиктивный персонаж. (И почему, Вы, кстати, не заметили, что никакой Воронцов никогда не был послом в Париже, как у меня в рассказе?). Вы пишете: «сразу возникает много вопросов. Например — каким образом дочь графа Воронцова пережила 1917, и то, что за ним последовало?». Дорогой г-н Тенненбаум, ведь перед Вами – КОРОТКИЙ РАССКАЗ, а не роман, где есть место для рассматрения всех разветвлений сюжета. Для художественного произведения существует ГЛАВНЫЙ КРИТЕРИЙ: возможно ли описываемое в действительности? Возможно ли наличие бывшей графини в 1952-м году в СССР? Конечно! Возьмите, к примеру, бывшего графа Алексея Толстого, крупного советского писателя! И не только его.

    Я искренне благодарен Марксу Тартаковскому и Ya’akov’у за положительные отклики. И я с благодарностью воспринял замечание Г. Быстрицкого: «Перечисление всего удачного у автора займет места больше чем сам рассказ». Спасибо! Но, Григорий, я хотел бы прочитать это перечисление, если возможно. Ведь автору подчас трудно оценить, что хорошо, а что неудачно в его творении.

    1. А.Л.: «… два катерка — и на одном из них сын А.Н. (помните его в конце рассказа?) привёз свою девяностодвухлетнюю маму на пляж»
      ———————————————————
      Простите великодушно, по невнимательности не заметил в рассказе на втором плане много открывшихся деталей, в т.ч. длинную очередь за пивом. В которой сын очевидно провел все свое пляжное время.

  8. Автор одарённый беллетрист и как бы не изгалялись авторы некоторых отзывов, его рассказы читаются с не только с интересом, но и с удовольствием, спасибо, желаю дальнейших творческих удач !

    1. Не уверен, что автору может понравиться такая защита. Под беллетристикой, все-таки, обычно подразумевают легкий, модный жанр с популярными темами, ориентированный на усредненное сознание.
      А.Левковский, по-моему, в защите не нуждается. Пишет он хорошо, что неоднократно ему и высказано. Но иногда предлагаемые обстоятельства, подводки к основной теме, окружающий героев мир придуманы небрежно, нелепо и просто смешно.
      На первом балу героине 17 лет, девушке в таком возрасте 45-ти летний покажется глубоким стариком, а в сиюминутном увлечении 65-тилетним могут просматриваться легкие признаки некрофилии.
      Сам старичок, будучи на всякий случай сенатором, повел себя как новый русский в малиновом пиджаке: не потрудившись узнать кто такая и из чьих будет, вполне быковато затискал девушку в бесконечных танцах. После бешенного кружения в вальсах этот терминатор не стал валидол глотать, а бодро продолжил приставания.
      Таких ляпов автор нагромождает множество, что и вызывает желание дружески развлечься. Но отнюдь не завистливо поизгаляться. В любом случае это лучше чем полный игнор и отсутствие комментов.

      1. Гр. Быстрицкий: «А.Левковский, по-моему, в защите не нуждается. Пишет он хорошо, что неоднократно ему и высказано. Но иногда предлагаемые обстоятельства, подводки к основной теме, окружающий героев мир придуманы небрежно, нелепо и просто смешно.
        На первом балу героине 17 лет, девушке в таком возрасте 45-ти летний покажется глубоким стариком, а в сиюминутном увлечении 65-тилетним могут просматриваться легкие признаки некрофилии…»

        В этом моём добавлении к комментарию г-на Быстрицкого есть, разумеется, и элемент саморекламы, — этого, увы, не избыть. Такой вот случай. Касается не сути, но всего-то — частности.
        Моё фото на этом портале — на фоне Берхтесгаузена, гитлеровской виллы в Альпах. С женой ездили «по гитлеровским местам» для написания мной работы «Адольф Гитлер и его Книга». Так что могу довольно точно датировать: это — лето 2003 г. Т.е. мне — полных 73 года.
        Красавчиком никогда не был; просто, со второй женитьбой (в 36 лет) бросил курить и, несмотря на очень нелёгкую жизнь, сумел сохранить здоровье. Почему же Дантес, чья жизнь была несомненно «изящней», во всяком случае, комфортабельней, не мог прекрасно выглядеть «в свои 65»? (Не уверен, что рассказ отражает истинные события).

  9. Григорий Быстрицкий

    …В 92 года взять с собой полог (который упал), книгу (толстую), ну, еще по мелочи — и переть в такую даль для чего? Лежать на жаре и читать Толстого? Не слишком ли рискованное и бессмысленное занятие для старого человека?
    Значит, её туда привезли. На фургоне с надписью «Хлеб»…
    ============

    Б.Тененбаум

    …но у мифической дочери мифического графа Воронцова, уже в 17 лет живущей в Париже….

    ====================================

    Поражаюсь я вам, господа!
    Автор есть хозяин-барин, куда захотел, и положил старушку, на чем захотел, на том и привезли, какую книжку захотел, такую и читала, чья дщерь захотел–того и будет….
    Чего пристали!
    Тут дело в другом, сюжет явно недоверчен.
    Общеизвестна история любви А.С.Пушкина и графини Е.К.Воронцовой, которой он посвятил элегию 1824 года «Ненастный день потух…»,

    Вот время: по горе теперь идет она
    К брегам, потопленным шумящими волнами;
    Там, под заветными скалами,
    Теперь она сидит, печальна и одна…

    Елизавета Ксаверьевна пользовалась успехом у мужчин и всегда была окружена поклонниками, к числу которых принадлежал в пору своей южной ссылки (июнь 1823 — июль 1824) поэт А. С. Пушкин.
    Пушкинисты, анализируя жизнь Александра Сергеевича в Одессе не раз обращали свое внимание на частые визиты поэта во дворец (дача Рено) Воронцовых в отсутствие графа.
    Зная вспыльчивый характер поэта и царившие тогда вольные нравы, со всей вероятностью можно предположить, что оная могла понести от нашего всего, так что наша старушка вполне могла бы быть незаконнорожденным дитём их страсти, в следствии чего напрашивается вывод – подлец Дантес лишил жизни ихнего папашу.

    Литература:

    1 Макогоненко Г.П. Творчество А.С.Пушкина в 1830-е годы (1830–1833). Л., 1974.
    2 Пушкин А.С. Письма. В 3 т. М.; Л., 1928. С.340.
    3 Остафьевский архив князей Вяземских / Ред. В.Саитов и В.Шеффер. В 4 т. СПб., 1899–1913. Т.V. Вып.2. С. 130-131.
    4 Преобладающее мнение пушкинистов по поводу трех женщин в одесский период жизни Пушкина, в которых он был влюблен, было таково: Амалия Ризнич, Каролина Собаньская и Елизавета Ксаверьевна Воронцова. Однако Г.П.Макогоненко, В.М.Есипов, В.А.Удовик, а также автор данной статьи считают, что ни один период жизни Пушкина в Одессе в 1823–24 г. не дает оснований для того, чтобы подтвердить миф о бурном романе поэта с графиней Воронцовой, созданный Т.Г.Цявловской.
    См.: Макогоненко Г.П. Указ. соч.; Есипов В.М. Пушкин в зеркале мифов. М., 2006; Удовик В.А. Пушкин и чета Воронцовых. СПб., 2007.
    5 Остафьевский архив князей Вяземских. Т.V. Вып.2. С. 119-123.
    6 Там же.
    7 Пушкин А.С. Письма. В 3 т. Т.1. С.351.
    8 Набоков В.В. Комментарии к «Евгению Онегину». М., 1999. С. 138-139.
    9 Записки княжны М.Н.Волконской. Красноярск, 1975. С. 47-48.
    10 Гроссман Л.Н. У истоков «Бахчисарайского фонтана» // А.С.Пушкин. Материалы и исследования. Л., 1967.
    11, 12, 13 Пушкин А.С. Письма. В 3 т. С. 326, 330, 333.
    14 Остафьевский архив князей Вяземских. Т.V. Вып.2. С.123.
    15 Соллогуб В.А. Повести. Воспоминания. Л., 1988.
    16, 17 Вигель Ф.Ф. Записки. М., 1928.
    18 Макогоненко Г.П. Указ. соч. С. 53-76.
    19 Остафьевский архив князей Вяземских. Т.V. Вып.2. С.139.
    См: А.С.Пушкин в воспоминаниях современников. В 2 т. Т.2. М., 1974. С.185.
    21 Пушкин А.С. Письма. В 3 т. Т.1. С.351.
    22 Пушкин А.С. Письма. В 3 т. Т.3. С.194.

    1. Л.Лазарь: «… наша старушка вполне могла бы быть незаконнорожденным дитём их страсти, в следствии чего напрашивается вывод – подлец Дантес лишил жизни ихнего папашу …».
      ==
      По времени не получается. Старушке — 17 лет. Действие происходит в 1877. Следовательно, она родилась в 1860? А предполагаемый роман Е.К.Воронцовой и Пушкина приходится на 1824/1825. Как же ей было, бедняжке, родится с 35-летней задержкой?

      1. Б.Тененбаум
        2 декабря 2018 at 20:00
        Л.Лазарь: «… наша старушка вполне могла бы быть незаконнорожденным дитём их страсти, в следствии чего напрашивается вывод – подлец Дантес лишил жизни ихнего папашу …».
        ==
        По времени не получается. Старушке — 17 лет. Действие происходит в 1877. Следовательно, она родилась в 1860? А предполагаемый роман Е.К.Воронцовой и Пушкина приходится на 1824/1825. Как же ей было, бедняжке, родится с 35-летней задержкой?
        =============
        Опять придираетесь?
        Не эта старушка, так другая…
        В России этих старушек, как Педров в Бразилии, и не сосчитать!

  10. Нет, это просто невозможно заседать в литкружке рядом с Борисом Марковичем. Только я написал: «Тененбауму хорошо, пробежал наискосок, сходу отметил пару интересных особенностей и дело с концом» — это в контексте с: «А я вот уже объяснял, почему дотошно и внимательно читаю А.Левковского. При таком подходе, в этом рассказе открываются нелепости одна краше другой. Даже как-то неудобно обсуждать», еще думал, стоит ли размещать, как БМТ вернулся с собранным в кустах левого берега оркестром.
    В оркестре всякие инструменты есть, например, такие солидные как рояль или большой барабан. Это вот капитальные исторические доказательства. Я же использую более легкомысленные, вроде корнет- а- пистон.
    Насколько я помню, с правого берега на левый на пляжи вел длинный пешеходный мост. В 92 года взять с собой полог (который упал), книгу (толстую), ну, еще по мелочи — и переть в такую даль для чего? Лежать на жаре и читать Толстого? Не слишком ли рискованное и бессмысленное занятие для старого человека?
    Значит, её туда привезли. На фургоне с надписью «Хлеб» и понятно для чего. Для провокаций. И сразу результат: в сети МГБ попался еврейский мальчишка, который всех классиков перечитал, самый умный, что в борьбе с сионизмом и космополитизмом уже готовый протокол.
    Перечисление всего удачного у автора займет места больше чем сам рассказ, поэтому откланиваюсь.

    1. Г.Быстрицкий: «… перечисление всего удачного у автора займет места больше чем сам рассказ …».
      ==
      Что да, то да. Известно из воспоминаний современников-немцев, что Л.Н.Толстой говорил по-немецки, как немец — спасибо незабвенному Карлу Ивановичу. Известно, что в лицейском классе по крайней мере двое — Пушкин и Горчаков — говорили по-французски как французы. У Пушкина даже и прозвище было — «Француз». Он, правда, говорил как отставной солдат, а Горчаков — как аббат. Царь Александр Первый, как известно, говорил по-французски лучше Наполеона, который делал кучу ошибок в разговорной речи — родился на Корсике, а воспитание в военной школе помогло, но не решающим образом.

      Воспитатели разные, отсюда и различие — но у мифической дочери мифического графа Воронцова, уже в 17 лет живущей в Париже, с воспитательницей должно было быть все в порядке?

  11. Добавлю. Исхожу из собственного опыта (хорош он или плох, судить, естественно, не могу). Когда пишу, освобождаюсь только от душевного напряжения, никогда не заботясь (даже не вспоминаю) о читателе.
    По читательскому же опыту вижу, как проигрывает писатель, первая или даже единственная забота которого — понравиться читателям. Наверное, поэтому, раскрывая «дамские романы» (есть такой жанр), фантастику, популярных детективщиков (чем увлекается, кстати, моя жена), не могу — даже в целях практических, учебных — прочесть далее первой-второй стр. Уже упоминал о том, что (по совету моего друга, которого считал да и считаю человеком с отменным вкусом) открывал какие-то опусы Стругацких, по совету жены какой-то роман Агаты Кристи — ну, что-то решительно отвращает от чтения.
    Может, какой-то психический изъян.
    Рассматриваемого автора ждёт несомненный успех. Вообще-то, я человек, вероятно, завистливый. Но — не завидую. Однако, на мой взгляд, лучше тех трёх-четырёх страниц Стругацких, которые в своё время осилил. Нет того натужного фокусничества. Несмотря на надуманность. Т.е. таково естество автора. Исполать ему!

    1. MCT: «… не могу — даже в целях практических, учебных — прочесть далее первой-второй стр. Уже упоминал о том, что (по совету моего друга, которого считал да и считаю человеком с отменным вкусом) открывал какие-то опусы Стругацких, по совету жены какой-то роман Агаты Кристи — ну, что-то решительно отвращает от чтения.
      Может, какой-то психический изъян. …».
      ===
      Не обязательно. Скорее, отсутствие культуры.

  12. Был в советское время такой жанр на телевидении: \»… мы гуляли по лесу, и случайно встретили нашего уважаемого NN, который нам и споет. А кстати — тут случайно в кустах стоит рояль …\».

    Почитал я данный рассказ еще разок, и пришел к выводу, что тут в кустах засел целый симфонический оркестр.

    Ну, для начала, мелкие вещи: Дантес, как-никак, пожил в России, послужил в гвардии, был женат на А.Гончаровой, родной сестре Натальи Николаевны — и не узнал русского акцента? Вообще-то, если верить П.Мериме, он сам говорил с эльзасским акцентов — резче, чем полагалось.

    Далее, кое-что покрупней — короткая справка о графах/князьях Воронцовых:

    1. Михаил Семёнович Воронцов (1782—1856) — граф, а с 1845 светлейший князь, генерал-фельдмаршал; почётный член Петербургской Академии наук (1826); новороссийский и бессарабский генерал-губернатор (1823—1844). Способствовал хозяйственному развитию края, строительству Одессы и других городов. В 1844—1854 наместник на Кавказе.

    Умер в 1856, и соответственно, никак не мог иметь дочери 1860 года рождения.

    2. Никола́й Алекса́ндрович Воронцо́в (настоящая фамилия Го́фман) — общественный деятель, председатель Православного Палестинского Общества в Святой Земле. Выдаёт себя за потомка белых эмигрантов графов Воронцовых.

    Родился на Западной Украине, откуда эмигрировал в Германию в 1970-е годы по еврейской репатриационной линии, некоторое время работал в службе Радио «Свобода» на украинском языке, затем был оттуда уволен.

    По-видимому, и он не мог иметь дочери, родившейся за столетие до его эмиграции?

    А завершается рассказ таким вот пассажем:

    \»… Графиня Анна Николаевна Воронцова скончалась в июле 1952-го года, через десять дней после нашей встречи. Ей было девяносто два. \».

    Oстается чувство какого-то крупного диссонанса …

  13. Даме 92 года; она на пляже на левом берегу Днепра (годами пятью ранее я бы её там увидел) …
    Дантес, когда был спрошен о том, почему убил Пушкина (как-то в более мягком изложении), резонно ответил: — А вы бы хотели, чтобы он убил меня? (Вероятно так: «Я не хотел, чтобы он убил меня»).
    Передаю прочитанное по памяти.
    Судя по прижизненному портрету Дантеса в указанном возрасте он был далеко не моложавым красавцем.
    Рассказ написан более чем профессионально, что свойственно автору — и вредит ему.
    «Стихи случаются отчаянно хороши —
    когда они вырываются нечаянно из души». (Симон Бернштейн).
    То же, в общем, относится и к прозе.

  14. Инна Ослон: «… Странно, что Дантес, поживший в России, не распознал русского акцента Анны …».
    ==
    История придумана с очевидной целью создания драматического эффекта — и в ней есть лишний элемент: рассказчик-футболист, с его 17-ю годами, сочетающимися с интересом к беседам с пожилыми светскими дамами. Его существование как-то сразу подрывает доверие к рассказу, и сразу возникает много вопросов. Например — каким образом дочь графа Воронцова пережила 1917, и то, что за ним последовало?

  15. Странно, что Дантес, поживший в России, не распознал русского акцента Анны.

Добавить комментарий для Григорий Быстрицкий Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.