В наследство от артиллеристов получили ракетчики два подарка: низкую культуру производства и высокие требования к документации. Боролись они с обоими. Судя по «посторонним предметам в трубопроводах, стружкой под тарелками клапанов» и т.п. с первым подарком справились очень нескоро.

К гибели Владимира Комарова

Леонид Комиссаренко

С интересом прочёл вчера материал Александра Ирлина «Tрагедии космических стартов».

Во-первых всегда интересно послушать информацию изнутри фирмы, а во-вторых — уже год, как готов у меня ответ автору.

Я как человек со стороны ни в коем случае не пытаюсь тягаться в знании предмета с профессионалом, но всё же и на моей стороне есть профессионал.

Год назад к 50-летию гибели Владимира Комарова мы с бывшим работником фирмы Королёва Марком Аврутиным дали интервью редактору журнала «Кругозор» Александру Балясному, в котором высказали свою точку зрения.

А так как с тех пор новые идеи так и не появились, позволю себе просто вернуться к этому материалу с частичным его цитированием.

А.Б. Леонид, что Вы, как профессиональный «комиссиoнер» можете сказать о ходе расследования?

Л.К. Отвечая на этот вопрос, я, прежде всего, хочу извиниться за необходимость достаточно объёмного цитирования. Сведения об упомянутом Марком «подпольном эксперименте» взяты из III тома «Горячие дни холодной войны» книги — она у нас с Марком настольная — одного из заместителей С.П. Королёва, Б.Е. Чертока, «Ракеты и люди», том 3, стр. 455–357. Там есть и такой пассаж:

Независимо от всех подкомиссий бригада специалистов нашего завода, оставшаяся на полигоне, решила провести свой эксперимент. У них были основания для сомнений. Они открыли люк ОСП, вытянули тормозной парашют, подцепили его стропы к подъёмному крану через динамометр и начали подъём для замера усилия, при котором начнёт выходить упаковка основного парашюта. Каково же было удивление, когда оказалось, что массы СА в 2800 килограммов не хватило. А ведь при этом контейнер никакому перепаду давления и, следовательно, сдавливающей укладку парашюта деформации не подвергался. Об этом эксперименте они комиссии не доложили».

И далее:

«И тем не менее… Много лет спустя, когда прибегать к репрессиям «по истечении срока давности» не имело смысла, была высказана еще одна, может быть, наиболее достоверная причина катастрофы, не зафиксированная ни одной из подкомиссий.

Ограниченный круг людей на нашем заводе догадывался, но счел за благо молчать. Тем более, что этой причиной было нарушение технологии, устранить которое на будущее не составляло никаких трудностей. Согласно штатной технологии, после обмазки спускаемого аппарата теплозащитным покрытием он помещался в автоклав, в котором при высокой температуре происходила полимеризация синтетических смол, являющихся составной частью теплозащиты. В отступление от утвержденной технологии все СА до № 4 и № 5 поступали в автоклав без парашютных контейнеров. Как это часто бывает, изготовление контейнеров по срокам отставало от всего корпуса. Это было, казалось бы, безобидным нарушением технологического процесса. Для беспилотных пусков такое отступление допускалось. Для самолетных испытаний макеты СА просто обклеивали пенопластом, без всякой теплозащиты. Поэтому операция в автоклаве не требовалась.

Начиная с № 4 и № 5, предназначенных для пилотируемых пусков, всякие отступления от штатной технологии были категорически запрещены. Спускаемые аппараты для № 4 и № 5 в автоклавы помещались вместе с контейнерами. Но теперь оказалось, что по срокам отстали штатные крышки парашютных контейнеров. Чем и как закрывали контейнеры вместо крышек, если кто и помнил, то не рассказывал. Когда я ради этих мемуаров интересовался подробностями, оказалось, что живых свидетелей уже нет. Высказывались предположения, что контейнеры, по всей вероятности, чем-то закрывали, но неплотно.

Другими словами, технологи цеха № 1 не подумали вовсе о том, что в автоклаве на внутреннюю поверхность контейнеров могут осаждаться летучие фракции обмазки, образующиеся при полимеризации, от чего поверхность превращалась в шероховато-бугристую и клейкую. Из такого контейнера тормозному парашюту вытащить плотно забитый основной действительно оказалось не под силу.

Теперь легко объяснялись успешные испытания парашютных систем при самолетных сбросах. Макеты СА для этих испытаний не имели теплозащиты, не проходили через автоклав, контейнеры оставались чистыми и усилий тормозных парашютов было достаточно для вытягивания основного.

Летные корабли № 4 и № 5 собирались по одной и той же технологии. Если бы на «Союзе-1» после выхода на орбиту открылись обе панели солнечных батарей и не было бы отказа датчика 45К, то 24 апреля наверняка состоялся бы пуск «Союза-2» с космонавтами Быковским, Хруновым и Елисеевым. После стыковки Хрунов и Елисеев должны были перейти в корабль Комарова. В этом случае они бы погибли втроем, а чуть позднее с большой вероятностью мог погибнуть и Быковский. Эксперименты показали, что панель солнечной батареи не открылась, зацепившись за экранно-вакуумное «одеяло». Астрокупол датчика 45К просто запотел» (Выделения подчёркиванием сделаны мной. Л. К.).

Т. е. категорический запрет на отклонения от технологии своей роли не сыграл — выполнили технологию по одному параметру с нарушением по другому.

Если ещё раз всё прочесть, то наталкиваемся на пародокс: много лет спустя, когда живых свидетелей уже нет, высказана наиболее достоверная причина катастрофы. Кем, кроме живых свидетелей, она могла бы быть высказана, и почему через много лет? В этом свете искренность Бориса Евсеевича вызывает серъёзные сомнения. Скорее всего дело обстояло несколько иначе.

Сначала из предположений второго приближения. Можно ли себе представить несанкционированное проведение столь крупногабаритного эксперимента с вытягиванием парашюта в строго режимной зоне, какой является МИК (монтажно-испытательный корпус), да ещё на полностью готовом к пилотируемому полёту корабле? Да там одних любопытных десятки! И каждый может подойти с вопросом: «А чё это вы тут делаете?» И всем нам известный киношный ответ: «В картишки шпилимся», — не катит. Делаю вывод: эксперимент — не самодеятельность «работников завода, оставшихся на полигоне», а проверка, выработанная в очень узком кругу высокопоставленных руководителей ОКБ-1, во власти которых было обеспечение её проведения доверенным персоналом без участия посторонних. А к этим посторонним в первую очередь следует отнести работников НИЭИ ПДС (парашютистов). Почему? А вот почему:

«В таких ситуациях во все времена и во всех странах неукоснительно действуют два постулата. Постулат второй (менее важный) — надо постараться выяснить истинную причину катастрофы. Постулат первый (более важный) — при расследовании ни в коем случае нельзя допустить, чтобы виновной оказалась ваша фирма, и, если у вас есть какая-либо информация, вредящая вашей фирме, её не стоит оглашать. Правда, бывают редкие, как правило, вынужденные исключения». Академик И. Н. Фридляндер, «Воспоминания».

За многие годы участия в работе комиссий мне лично такие исключения не встречались.

Но если нужно скрывать информацию, вредящую вашей фирме, то сам бог велел искать компромат на чужую. А результаты этого эксперимента — истинный клад для разработчиков парашютной системы.

К постулатам работы комиссий относится проверка соблюдения технологического процесса при изготовлении аварийного изделия. Обратите внимание на два пассажа. Они констатируют, что категорически запрещённые отклонения от штатной технологии таки имели место быть. И выявлены они были, скорее всего, одной из второстепенных подкомиссий при проверке технологии. В силу устрашающих последствий нигде не зафиксированы, доложены устно по команде. Запахло сроками. И завертелась карусель с «оставшимися работниками».

Вышеизложенное — во втором приближении реконструкции событий. А в первом? Вот тут уж я абсолютно в своей правоте уверен. Черток констатирует, что массы «Союза-1» (2800 кг.) для вывода основного парашюта оказалось недостаточно. И ставит на этом точку. Но если «оставшиеся работники» начали дело, то они уж точно полюбопытствовали: «Почему не идёт?» Тянули за вытяжной парашют, который, в свою очередь, тянет не непосредственно основной, а надетый на него чехол, собственно, к стенкам контейнера и «прикипевший». Остаётся этот чехол взрезать, без чрезмерных усилий крана и динамометра вытащить из него — не сразу целиком, а последовательно, слоями — парашют. Теперь можно отдирать чехол, хоть весь (что вряд ли получится), хоть лоскутами. И полюбоваться на стенку контейнера, сравнив затем результаты осмотра с результатами проверки техпроцесса.

В подтверждение догадки приведу фото из статьи обозревателя КП Александра Милкуса.

С треугольниками ясно. Разберёмся с «двуугольниками». П-образные фигуры на рисунке — как раз и есть чехлы парашютов. Два верхних чехлов не имеют. Самый нижний и прикипел к внутренней стенке СА.

Если всё это происходило по такому сценарию, то результат логичен: Комарова не вернуть, а судьбы и каръеры десятков людей будут искалечены навсегда. Концы в воду прячутся сами собой — даже в технологию изменений вносить не надо. Утолстим для отмазки на пару десятых стенку контейнера, и всех делов.

К сожалению, акты работы комиссии лежат где-то за семью печатями, и шансов их когда-либо увидеть у меня ноль. А было бы очень интересно наложить на них свои предположения. По «Апполону-13», «Челленджеру», «Колумбии» — пожалуйста, смотри — не хочу.

Несколько слов о степени отработки конструкции. Не раскрылся запасной парашют — обмотался вокруг строп тормозного. Опять вопрос: почему? Оказывается, возможность их одновременной работы ранее не проверялась. Как это, как это? Запасной ведь и нужен на случай отказа основного, цикл работы которого состоит из нескольих этапов: отстрел крышки контейнера — выброс вытяжного — вытаскивание тормозного — вывод основного. На каждом из этих этапов возможен отказ. И циклограмма работы запасного должна быть чётко привязана к виду отказа. Что сделано не было, а это уже преступление.

А.Б. Леонид, вы, как «человек со стороны» по отношению к космической тематике, в чём видите корни случившегося.

Л.К. Корни приоизрастают из периода становления отрасли. Вспомним, что основная научно-техническая, проектно-конструкторская и производственно-технологическая база ракетной отрасли, НИИ-88, создана на базе артиллерийского завода № 88. Даже директор остался прежний — Л. Р. Гонор. В наследство от артиллеристов получили ракетчики два подарка: низкую культуру производства и высокие требования к документации. Боролись они с обоими. Судя по постоянным «посторонним предметам в трубопроводах, стружкой под тарелками клапанов» и т.п. с первым подарком справились они очень нескоро. А со вторым? Дадим слово Б. Е. Чертоку:

«Выпуск документации, отвечавшей жестким артиллерийским требованиям заказчика — ГАУ, протекал очень болезненно. Королев, Мишин, Будник, Бушуев, Охапкин, я и руководитель конструкторского бюро моего отдела «У» Чижиков, да и многие другие хотели навести в НИИ-88 авиационные порядки. Но мы натолкнулись на резкое противодействие офицеров ГАУ и артиллерийского руководства НИИ. Выполнение жестких технических требований ГАУ на выпуск технической документации вначале всем нам казалось совершенно не нужным. Так называемое «ТУ 4000» ГАУ, определявшее чертежную систему, было очень строгим и жестким по своей технологической формальности.

… В авиации считались нормальными подгонка «по месту», незначительные отступления от чертежа, не влияющие на общие тактико-технические требования, особенно при прокладке труб, кабелей и т. д. Артиллеристы этого не допускали. Требовалась не только психологическая перестройка с двух сторон, но и разумные поиски компромиссов при ежедневно возникавших в процессе производства рабочих конфликтах».

По этим «ТУ 4000» ГАУ и их наследникам (ОСТ В 84-485) я проработал всю жизнь и всю их жёсткость испытал на собственной шкуре. А на артиллерийском сленге упомянутые «авиационные порядки» приравнивались к понятию «бардак». И могли ли «технологи цеха № 1» правильно квалифицировать «отступления от чертежа, не влияющие на общие тактико-технические требования». Правда, в их случае это было отступление от технологии.

А почему зацепилась за экранно-вакуумную теплоизоляцию солнечная батарея? Явно ведь кто-то допустил отклонение, не влияющее, по его мнению, на общие тактико-технические требования.

Я в прошлом году где-то нашёл, но повторный поиск не увенчался успехом, что причиной нераскрытия солнечной батареи явилось решение цехового технолога подмотать идущий к батарее кабель ещё одним слоем изоляции, что и привело к потере им нужной гибкости.

Итак: то, что в артиллерии допускалось только по Решению на уровне Главка министерства-производителя и Управления МО, у ракетчиков вершил своей властью простой технолог или конструктор. Согласен, сложность и объём вопросов в артиллерии и ракетной технике даже не подлежат сравнению, это просто разные планеты. Хотя и у артиллeристов есть неведомая ракетчикам проблема. Если в ракетной технике, особенно пилотируемой, перегрузки измеряются десятками g, то в ствольной артиллерии — десятками тысяч тех же g. Но, судя по всему, «разумные поиски компромиссов при ежедневно возникавших в процессе производства рабочих конфликтах» так до конца и не удались.

И ещё два замечания.

Пассаж из материала Александра Ирлина:

1. «И тут случилось непоправимое: горячий сжатый воздух проник в парашютный отсек и сдавил контейнер с главным парашютом. Когда Комаров попробовал выпустить главный парашют, тот вышел не полностью и не раскрылся. Был выпущен запасной парашют, он вышел нормально, но первый парашют захлестнул стропы и погасил его».

Любопытно было бы узнать, откуда взята эта запредельная, скажем, новость, откуда горячий сжатый воздух в парашютном отсеке?

2. «За 30 минут до запланированного запуска произошел несанкционированный пуск двигателя второй ступени ракеты разработки гениального (не побоюсь этого слова!) Главного конструктора ОКБ-586 (ОКБ «Южный») Михаила Кузьмича Янгеля. В связи со спешкой и пренебрежением правилами техники безопасности произошло разрушение баков первой ступени и взрывообразное возгорание компонентов ракетного топлива. В качестве компонента ракетного топлива в таких изделиях уже использовался гептил».

Несколько смущает термин «несанкционированный».

Если верить интернету, то очень даже санкционированный — дежурным офицером стартовой команды, умудрившимся от нечего делать крутануть вал программно-временнóго устройства.