В рассказе бабушки пульсировала былая жизнь, вовсе не становившаяся ушедшей. В этой жизни наложились события разных лет, вехи личной жизни. Это было давно, даже очень давно. Годы, годы, прошедшие годы…
Клип
Лазарь Фрейдгейм
Бабуля, несмотря на свой восьмой десяток лет, смотрела на жизнь с оптимизмом. Весомые прожитые годы не концентрировали её на мелочных заботах катящегося дня. Так уж она устроена. Разве что порой недомогание ограничивало мысли текущим часом. Следующий день был всегда интересен: — «Я планов наших люблю громадьё», — шутливо декламировала бабуля.
Я люблю посидеть-поговорить с бабулей. Собственно, она даже мне не бабушка, она бабушка моего папы. Но я привыкла так к ней обращаться. Она всегда рада моему появлению. Правда, иногда начинает дотошно выспрашивать не пойми о чём. Но ей, вероятно, скучно целыми днями быть одной без дел.
Дела, конечно, есть, но делать их как-то порой не с руки. В преклонном возрасте, по-видимому, бывает, что безделье вступает в противоречие с трудностями любого дела. Это порой приводит к состоянию, когда мысли сами собой обращаются в прошлое. Былые годы, почти реальные, как бы приходят в гости.
Бабушка сидела в кресле вблизи журнального столика. Перед ней на стене был большой телевизионный экран. Без звука шло какое-то действо. Бабушка плохо воспринимает телевизионный «ящик», собственно, давно утративший это мебельное сходство. Но она любит, по ее привычному определению, «держать руку на пульсе событий дня».
Сегодня пульс событий переместился с последних дней на какие-то давние времена, очень памятные бабуле. Она часто рассказывает семейные истории, но тут она как бы позвала меня в очень необычное воспоминание. Я даже не сразу поняла, что она не пересказывает какой-то мелодраматичный сериал, а видит перед собой давние дни собственной жизни. Я воспринимала всё как кадры хорошо снятого клипа. (Я люблю сочинять сценарии и снимать клипы. Иногда удается, и взрослые хвалят.) Я впитывала слова бабули с широко раскрытыми глазами и мысленно уже монтировала рассказ-клип.
Бабушка движением руки отодвинула от себя книгу, которую она читала перед этим, как бы освободив часть стола для более нужных бумаг. Откинулась на спинку кресла и очень просто начала свой рассказ:
— Неожиданно я получила письмо от своего близкого друга. На конверте не было обратного адреса, но я сразу поняла по почерку, кто послал письмо. Это был очень близкий мне человек. Мы несколько лет были, ну как бы это сказать, — не разлей вода. Я не могу точно и сейчас сказать был он для меня другом, подругой, «жилеткой» для слез переживаний или потенциальным спутником жизни… Но письмо появилось не на пустом месте, не без причин. Послушай… Бывает так.
Было полное ощущение, что она читает письмо.
«Я ищу спасение для себя в примитивной мелочи забот о тебе, в радости собственной занятости тобой. Я понимаю всю. несоразмерность ситуации, жизни и своего верчения. И все равно еще и еще раз перед тобой и собой я могу сказать только одно, что заполняет весь мир, всех людей и все события. Это укладывается в одно хорошо сказанное слово — люблю. Нежно и горько, с перводневной дрожью и всегдашней преданностью. От редких ласковых слов до необъятных молчаний. Как для подвыпившего — небо с овчинку, так для меня — ты — во всю жизнь.
И я не хочу трезветь, хочу быть тем алкоголиком, для которого все равно нет спасения. Прикосновение невозвратно и в нем несравненность прошедших дней. Дней, каждый из которых живой кусок, равного которому нельзя представить. Это ощущаю при каждом шаге, все связано с общими (нашими) шагами, словами, мыслями и взглядами.
Вновь и вновь, как все эти годы смотрю вперед: завтра, послезавтра… Цепляюсь за нас, как за что-то реальное, совместно существующее.
Знаешь, весенние тополя, обрубленные ветви — они всегда пугали меня. Хотелось бы обойтись без таких символов.
Представляется, что жизнь связала наши судьбы…»
— Письмо появилось не на пустом месте, — продолжала воспоминания бабушка. — Я собиралась выйти замуж. Мой приятель-друг до некоторой степени неожиданно для меня воспринял это с надрывом.
— Я прочла его письмо, разнервничалась, разревелась. Если особо не задумываться, то все просто, как раз-два-три. Но очень много в этом счёте. Помню, что судорожными движениями рук скомкала несколько страниц письма и куда-то бросила. Куда?.. Больше оно мне не попадалось, но я помню его от первого до последнего слова и сегодня. Я не знала. что делать: я боялась потерять друга; я строила свои новые семейные планы… Бродя по городу, я поняла, что должна объясниться.
Я видела, что даже сейчас, через много лет — много десятилетий, нервы бабушки на пределе, она вся в напряжённости того момента. Бабуля замолчала на пару минут. Видно было, что она вновь сама с собой говорит о прошлом.
— У меня не было сил разговаривать о происходящем лично. Я, кажется, даже боялась встречи. Но я чувствовала необходимость написать ответное письмо. Письмо далось мне с большим трудом. Я еле сдерживала слёзы. Я, как сегодня, помню, как я писала это письмо. Я помню свои слова того ответного письма…
«Я шла вдоль аллеи Центрального парка и почти невольно свернула к Frick Collection, к музею, в котором мы были вместе. Я не видела и не хотела видеть там ничего нового. Все было во мне. Я села у фонтанов, и мне показалось необходимым написать тебе. Здесь и сейчас. Ты, возможно, помнишь то ублаженное настроение, переносящее в другую реальность, в уютных комнатах, обрамленных картинами Буше.
Все время думаю о тебе — так ласково и тепло, что тебе бы очень понравилось. Вообще, все время вспоминаю, как мне с тобой с первых дней знакомства было интересно и хорошо. Ты же знаешь, такое бывает очень редко».
Оторвавшись от писем, она вдруг, смещая время, продолжила размышление:
— А вдруг он не поймет то, что я хочу ему сказать? Да собственно, смогла бы я встать на другую сторону, случись такие изменения с ним? Вряд ли… Но не могу не попытаться.
«Ты мой очень близкий человек. И все, что происходит, не может этого изменить. И мне кажется, что не такая уж я ужасная женщина, что раздваиваюсь. Просто это все очень разное. Если с тобой не получилось общего дома, то, может, осталось общее — очень важное. Так было, и я верю, что так и будет, что в трудную, не обыденную минуту и тебе и мне можно очно или заочно обратиться друг к другу и должно отпустить. Да?..»
Бабуля на мгновение замолчала, а потом вернулась, по-видимому, к окончанию своего письма. Она как бы дописывала это письмо в тиши музейного зала.
«Получилась какая-то непонятная бумага, но нам с тобой, по-моему, очень нужная. Во всяком случае, у меня не получилось сказать это вслух. В последнее время ты очень «трудный парень». Прочтешь это и, может быть, поймешь недосказанное.
Целую тебя, мой родной».
Отрешенно смотря в окно, бабуся стала напевать мелодию какой-то незнакомой песни. Я запомнила мелодию и позже проиграла ее папе. Он улыбнулся и сказал, что эту песню пела очень известная исполнительница Клавдия Шульженко очень давно, когда еще на свете не было не только тебя, но и меня, — «Старые письма». Интернет быстро подсказал слова песни:
Хранят так много дорогого
Чуть пожелтевшие листы,
Как будто всё вернулось снова,
Как будто вновь со мною ты!
Бабуля, дорогая бабуля… Мне ведь тоже когда-нибудь будет много лет. Но компьютерные файлы не пожелтеют. А что сохранят?..
В рассказе бабушки пульсировала былая жизнь, вовсе не становившаяся ушедшей. В этой жизни наложились события разных лет, вехи личной жизни. Это было давно, даже очень давно. Годы, годы, прошедшие годы… Оказывается давнюю-давнюю любовь можно не только пронести в себе через всю жизнь, но и черпать в ней уверенность, что в жизни нет только одного пути. Я сейчас задумалась об этом, и ясно вижу, что эти письма — это из сегодняшнего дня, живых событий, не из исторической хроники. Что-то из давнего остается сопутствующим каждому дню жизни.
Мне кажется, что я повзрослела за небольшое время разговора о жизни. Мне, правда, и так говорят, что я очень взрослая. Мне хотелось бы улыбнуться оптимизму услышанной исповеди. Но по-видимому, если мне удастся сделать клип, я закончу его в миноре. Память хранит отзвуки больших моментов жизни. Прошлое остается сегодня.
