Михаил Годкин: Дом

Loading

Я слышу, как легко взбегает по ступенькам террасы моя семнадцатилетняя дочь. Через секунду она появится в дверях — вся в песке, с копной длинных волос и большими миндалевидными глазами. Все в один голос говорят, что она похожа на маму. Мою маму.

Дом

Михаил Годкин

Михаил ГодкинДом стоял на самом берегу. С его террасы можно было спуститься прямо на песок и через несколько секунд оказаться в воде. Дом этот ничем особенно не отличался от других домов, стоящих неподалёку: ни высотой, ни красотой.

Так почему же каждое воскресенье в этот маленький городишко на берегу Тихого океана приезжали мужчина и женщина средних лет, оставляли машину на одной из спящих ещё улиц, спускались к пляжу, снимали обувь и медленно шли по песку, разговаривая друг с другом на не понятном для редких прохожих языке, доходили до этого дома, останавливались на минуту, поворачивались и шли обратно?

Родители мои эмигрировали в Америку в середине семидесятых годов прошлого века из большой и загадочной страны, которая в те времена называлась Советским Союзом. Я даже знаю, из какого города они приехали — мне папа показывал на карте и на глобусе. Папа там преподавал в каком-то институте с длинным и совершенно не понятным названием, а мама учила играть на рояле ужасно талантливых детей в специальной музыкальной школе. В том городе и родился мой старший брат.

А потом мои родители побросали всё, что не вошло в десять чемоданов, и уехали из страны. И попали они в Чикаго — в город, о котором они читали в считавшейся прогресивной и поэтому переведённой на русский язык американской литературе и которого страшно боялись. Там за каждым углом должны были прятаться гангстеры и тысячи труб должны были выбрасывать клубы чёрного дыма в и так закопчённое Чикагское небо. Кстати, за семь лет, которые они прожили в Чикаго, они так и не встретили ни одного местного гангстера. Трубы в южной части города были, но они не коптили, потому что старые литейные заводы давно позакрывались.

Когда они туда приехали, брату моему было около шести лет, и все исторические события происходили прямо на его глазах. Из трёх глубоких тарелок, которые мои родители вывезли из Союза, до Чикаго добралась только одна. И они все трое ели из этой тарелки. По очереди, конечно. Их первая в Америке квартира была очень просторная хотя бы потому, что она была абсолютно пустая. А потом новые знакомые принесли какую-то мебель, и мой брат с гордостью диктовал письмо дедушке и бабушке в Сибири о том, что теперь они обедают за столом и при этом сидят на стульях. Появился в квартире и предмет роскоши — в одном из переулков, у огромного мусорного ящика, папа нашёл хорошо сохранившееся кресло. К ужасу моего брата, который никогда до тех пор не видел отца на свалках, тот взгромоздил это чудо пятидесятых годов на свои тогда ещё молодые плечи, без остановок прошёл пять кварталов и три этажа, и торжественно установил его на самом видном месте в столовой. Между прочим, когда через несколько месяцев они переезжали на другую квартиру, это кресло они с собой не взяли — поднять его не было никакой возможности.

Папа на работу вышел очень скоро — через несколько месяцев после приезда, а вот мама найти работу по специальности не могла очень долго. Наконец, у неё появилась первая профессиональная работа — аккомпанировать несколько часов в неделю студентам-певцам в консеватории. И тут же подвернулась другая работа: быть на подхвате в небольшом магазине одежды, хозяином которого был эмигрант времён Второй Мировой войны. Работать надо было пять дней в неделю, и платил он наличными. Выбор был сделан сразу — магазин. Устоять было невозможно. И мама не устояла. В тот роковой день она перенесла всю зимнюю одежду в подвал и принесла наверх все летние платья. Следующий день она провела в кровати с отёкшими ногами и руками.

Где только мама ни работала! Даже в госпитале — делала электрокардиограммы. Работать ей приходилось в ночную смену. Однажды она в два часа ночи позвонила папе и дрожжащим голосом сообщила ему, что человек, которому она только что сделала кардиограмму, оказался покойником…

Через несколько лет всё утряслось. Мама аккомпанировала в балетных студиях, а папа прыгал с работы на работу, каждый раз получая прибавку. Купили они дом. И захотелось моим родителям второго ребёнка. Так я и родилась — самая первая из всех моих родных — в Америке.

Когда мне было полтора года, папа “прыгнул” опять, на этот раз с озера Мичиган до самого Тихого океана. Мы переехали в Калифорнию.

Первый раз меня назвали кинозвездой через несколько месяцев после нашего переезда. Мы с мамой гуляли по улице, и на мне были чёрные очки: скорее не от солнца, а от людей. Я думала, что в чёрных очках меня никто не увидит.

В пять лет я начала сниматься для рекламы в журналах, каталогах и на телевидении. Мне это очень нравилось, потому что из-за съёмок я довольно часто пропускала школу.

… Дом стоял на самом берегу. Идти по песку было тяжело, но всё-таки мы до него добрались. Так я узнала, что этот дом принадлежал одной знаменитой певице и актрисе из Нью-Йорка.

— Смотри внимательно, — сказала мне мама. — Мы хотим, чтобы у тебя был такой же дом в этих краях. А я не понимала, о чём она говорила. Меня вполне устраивал дом, в котором мы тогда жили.

Мама очень хотела, чтобы я тоже стала знаменитой актрисой. И делала всё, чтобы осуществить свою мечту. Несколько раз в неделю она бросала все свои дела, садилась за руль и везла меня больше сотни миль то на просмотр, то на съёмки. И она всегда очень бурно переживала, когда роль в рекламе доставалась не мне. Папа называл её Голливудской мамашей. Папа у меня был шутником. Когда я была совсем ещё маленькой, он сажал меня к себе на колени, смотрел мне прямо в глаза и заявлял:

— Ты знаешь, что я тебя не люблю?

Потом он делал небольшую паузу и добавлял:

— А ты знаешь, почему я тебя не люблю?

И после ещё более короткой паузы я отвечала:

— Потому что ты меня обожаешь!

И мы с ним вместе смеялись.

Брат меня тоже обожал, но всем своим видом старался этого не показывать. Он тогда всё делал наоборот. Русский язык он знал прекрасно, со мной говорил только по-русски, но для всех его друзей это было государственной тайной.

Всё было хорошо, пока папа не потерял работу. Вскоре после этого, его машину на середине скоростной дороги ни с того ни с сего развернуло на сто восемьдесят градусов. А в то время дня там каждые десять секунд проходили тяжёлые грузовики…

Нет, с голоду мы не умерли и бездомными не стали — выручила нас папина страховка. Но жить было очень нелегко. Мама после этого практически всё время посвятила мне. Замуж она больше так и не вышла. Когда я её спрашивала: “Почему?”, она прямо не отвечала, а только повторяла, что, кроме папы, ни один человек не мог её рассмешить даже в самые трудные минуты её жизни.

Дом стоит на самом берегу. Когда поднимается ветер, то, если окна или двери открыты, пол на первом этаже становится продолжением пляжа. Дом этот я всё-таки купила. Пока певица из Нью-Йорка была жива, она и слышать о продаже не хотела. А родственники её постарались избавиться от него при первой возможности. Я совсем не часто бываю в этом доме. Даже в Лос-Анджелесе из-за частых разъездов я скорее гость, а не житель. А мама по-прежнему живёт неподалёку в небольшой квартире. Брат мой давным-давно стал адвокатом. И на дверях его кабинета есть табличка: “Говорим по-русски”.

Я слышу, как легко взбегает по ступенькам террасы моя семнадцатилетняя дочь. Через секунду она появится в дверях — вся в песке, с копной длинных волос и большими миндалевидными глазами. Все в один голос говорят, что она похожа на маму. Мою маму.

Print Friendly, PDF & Email

13 комментариев для “Михаил Годкин: Дом

  1. Они обожали свою дочь..Предельно сильные чувства и мечты имеют свойство реализовываться.
    И совсем ведь не обязательно для главной героини жить в том доме постоянно. По существу, ей удалось достигнуть ту самую цель, решить ту самую задачу.. Она состоялась. И ее дочь — продолжение той самой идеи..Спасибо Автору.

  2. Для личного применения есть у меня жанровый термин «интимная проза». «Дом» — хороший рассказ в этом жанре. Сдержанное повествование, оставляющее поле для домысла, воспоминаний, ассоциаций. Спасибо автору.

  3. По-моему, я читал это, или что-то подобное, лет десять назад…
    Читается на одном дыхании, как одна большая ностальгия. А бывают воспоминания без ностальгии? Наверное, бывают. Но тут все пропитано ностальгией. Почему — это тема для философского (или биографического?) исследования…

  4. Дорогой Миша,
    Мои глаза полны слез, а сердце радуется после твоего рассказа. Пройдя трудный путь, мы не перестали любить друг друга и страну, ставшую нашей, наших детей и внуков, Родиной. Спасибо тебе за чудесный рассказ, пиши еще! Мы всегда знали, что ты талантливый писатель. (А чемоданов у нас было 12, по 2 на каждого человечка, больше \»родина\» не позволяла вывезти заработанное нами \»ее добро\»). Успехов во всем тебе и твоей семье.

    1. Аля,
      Большое спасибо.
      Как говорили когда-то, подробности — письмом.
      Миша

  5. Уважаемый Алех!
    Большое Вам спасибо за очень тёплый отзыв.
    Я бы хотел с Вами поговорить. Если Вы хотите, Вы можете взять мой электронный адрес у Г-на Берковича.
    Ещё раз спасибо.
    Михаил

    1. ««… чемоданы, трубы, миндалевидные глаза…» — это мнение другого читателя как сопутствующий антураж произведения…
      ::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
      Миндалевидными называются глаза а) продолговатой формы б) у которых внешний уголок глаза «приподнят» и находится выше внутреннего уголка.
      https://otvet.mail.ru/question/64697036
      p.s. Если хотите, можете взять мой электронный адрес в Редакции «7 искусств».
      Aлекс.

  6. «…медленно шли по песку, разговаривая друг с другом на не понятном для редких прохожих языке, доходили до этого дома, останавливались на минуту, поворачивались и шли обратно?» — это интригующая загадка.
    «…со мной говорил только по-русски, но для всех его друзей это было государственной тайной» — это стеснение такого чувства — ностальгией иногда называется.
    «… а только повторяла, что, кроме папы, ни один человек не мог её рассмешить даже в самые трудные минуты её жизни» — это любовь.
    «… чемоданы, трубы, миндалевидные глаза…» — это мелочные читательские придирки.
    А все вместе — это хороший, трогательный рассказ.

    1. Григорий,
      Спасибо за Ваш комментарий.
      Критику приму к сведению.
      Михаил

      1. «Критику приму к сведению» — а я и не критиковал.
        ««… чемоданы, трубы, миндалевидные глаза…» — это мнение другого читателя как сопутствующий антураж произведения.

  7. “— Смотри внимательно, — сказала мне мама. — Мы хотим, чтобы у тебя был такой же дом в этих краях. А я не понимала, о чём она говорила…”
    :::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    Сюжет хорош, годится для кино.. Могу познакомить Вас с одним из титанов киномысли.. Однако, он – человек с тонким вкусом, может не “взять” — из-за нескольких шероховатостей. Может быть, исправить:
    а) “А потом мои родители побросали всё, что не вошло в десять чемоданов…” — побросали что?
    А 10 чемоданов – как справились – 2 пересадки, как известно… 10 чемоданов не шутка.
    Мы с корешем три везли + 2 — с ХОХломой и янтарём…Пришлось половину в Риме продать.
    б) “старые литейные заводы давно позакрывались… (неужели – сами… глагол-то – возвратный…- с постфиксом -ся, -сь. )
    в) “А мама по-прежнему живёт неподалёку в небольшой квартире…” Ништ гит.., если это так.
    г) “копной длинных волос и большими миндалевидными глазами…”
    — Не хотелoсь огорчать, уважаемый М. Г., мелкими придирками.
    Сюжет очень даже отличный, интересный и последовательный.
    P.S. Считаю своим долгом — закончить на более оптимистич. ноте.
    Ваши стихи — из предыдушей работы в Портале — понравились чрезвычайно, практически –
    все. Скажу больше – эти “глаза миндалевидные”, после стихов, кажутся ДАЖЕ — к месту….
    Отмечу и одно из ваших лучших стихотворений (imho) , — Берте.
    — — — — —
    Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
    рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
    развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
    и, судя по письмам, чудовищно поглупела.
    Иосиф Бродский — Марине Басмановой
    * *
    Читаю эти строчки заново.
    Зачем? А чёрт их побери.
    Ведь не Марина ты Басманова,
    А я не Бродский — вот сюрприз!
    Что ж, было суждено расстаться им,
    И не на день, а навсегда.
    Вот так встречаются на станции —
    Чтоб разбежаться — поезда…
    Мы не расстались.
    Тем не менее,
    Могли — кто прав, кто виноват?
    Но я не изменил бы мнение:
    Зачем же грязью поливать
    Свою любовь, хоть и несчастную?
    И я уверен неспроста:
    Дошло бы дело до прощания,
    Тебя позорить бы не стал.
    Нет, никого не осуждаю я —
    Мы обойдёмся без суда.
    В одном и том же мироздании
    У каждого — своя судьба.
    2017 г.
    Спасибо и – желаю Вам всего наилучшего.

Добавить комментарий для Григорий Быстрицкий Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.