Александр Левинтов: Фантастическая география. Сказки для детей и взрослых

Loading

Вечером, ещё до того, как на небе высыпали огромные колючие звёзды, они решили разбить небольшой лагерь, собрали по склонам скудный хворост, разожгли ярый костерок, заварили сушёные травки для вечернего чая и продолжили начатый в пути разговор.

Фантастическая география

Сказки для детей и взрослых

Александр Левинтов

Сказки для детей

199 миров
(сказка экологического народа)

— Дедушка, а, правда — мы не только в этом мире живем?

— Сам додумался или кто подсказал?

— Сам. А это правда?

— Правда — не правда, а я так думаю: так оно и есть на самом деле.

Вот, смотри, это — наш мир, человеческий. Мы в нем живем, дышим, действуем. Здесь мы и хотим и можем, а еще — должны и вольны.

Но вглубь уходят свои миры. И мы проникаем в них: не сами, так приборами, не приборами, так чувствами, не чувствами, так мыслью.

— А кто там живёт?

— Там много кто есть: и гномы, и тролли, и кобольды, и сильфиды, и саламандры, и гады разные, и прочая разная нечисть. У каждого — свой мир.

— А сколько этих миров?

— Одного Ада — девять кругов, и в самом нижнем погряз Сатана, Вельзевул-Повелитель Мух, Аид, блистательный Люцифер — вот сколько у него имен, да и эти — не все еще.

— А ниже есть миры?

— Есть. Ниже — Тартар, ад для богов

— А ниже?

— А ещё ниже — Пустота, где нет ничего, кроме пустоты. Всего же этих миров под нами сто, и самый верхний, сотый — наш, человеческий.

— А выше тоже сто миров, и самый нижний — наш.

— А там кто живет?

— Эльфы, феи, духи, ариэли, ангелы, дэвы, джины — всех и не перечислишь. Одних небес — семь сфер, и самая высшая — Порог, за которым живет Бог.

— А выше?

— Выше Бога?

— Ну, да.

— А выше Бога — ничего, Пустота.

— Такая же, как в самом низу?

— Такая же. Пустота, в которой ничего, кроме пустоты.

— Страшно.

— Везде страшно. Человек — единственное существо, которое может проникать всюду, во все миры, от Пустоты до Пустоты. Ему должно быть страшно во всех мирах, и в своем и в чужих.

— Почему, дедушка?

— Потому что человек — бедокур. Ты вчера зачем на сарай полез, ведь свалиться мог

— Я нечаянно, дедушка, я больше не буду.

— То-то. Человек хочет быть повсюду, даже там, где его не ждали и не звали. Вот и дан человеку страх, чтобы не набедокурить в чужом мире — он ведь не знает, как устроен тот мир, он и свой-то плохо знает

— А если не лезть не в свои миры?

— Скучно. Всюду хочется.

— А ты, дед, везде был?

— Я бы хотел так думать, да, наверно, не во всех, раз до сих пор жив.

— Почему?

— А потому что человек жив, пока ему интересно, пока он во всех мирах не побывал

— Дедушка, а давай вдвоем пойдем в мир, где ты еще не был

— Дурачок, а что мы с тобой сейчас делаем? Мы ведь и идем с тобой в новый мир. Давай руку!

Сказка о бродяге Авенире

В одной семье, где и так было полно детей, родился мальчик, тощенький, длинненький, ну, свечка свечкой, палка дров — потому и назвали его Авениром, что, собственно, и значит «свеча».

Когда пацану исполнилось три года, он впервые сам вышел за порог родного дома. Родные было всполошились пропажей, но часа через три малыш вернулся, радостный и довольный, настолько веселый, что мать не решилась наказать его, а только спросила:

— Ну, и чем ты так доволен?

— Я видел так много нового и интересного. Но я очень доволен, что сам нашел дорогу домой и сам вернулся. Значит, я уже большой.

Все посмеялись над Авениром, а громче и звонче всех он сам, и никто даже не подумал, что это — первая и самая важная победа мальчика.

В пять лет он убежал из дому на три дня — мать почернела от горя, думая, что он умер или его украли цыгане. Но он вернулся — опять сам. Зачем он убегал и как он находит дорогу домой? — его об этом расспрашивали и переспрашивали, но он ничего толком не мог объяснить. Только маме клятвенно обещал, что если ему опять вздумается убежать из дому, он непременно скажет ей об этом или даст знать каким-нибудь другим очевидным образом.

С тех пор так и повелось.

Он был прилежным и послушным сыном, хорошо учился и помогал по дому — ведь там, где в доме много детей, много и дел и хлопот. Но время от времени его срывало с места:

— Ма, я пошёл.

— Когда ждать?

— Скоро.

И он мог исчезнуть на несколько дней, а то и недель.

Возвращался он всегда необыкновенно голодный и счастливый, взахлеб рассказывал о тех местах, где побывал, а забирался он всё дальше и дальше от дому.

Сначала это были окрестности, потом — дальние города и места, потом — совсем уж отдаленные и даже неизвестные. К совершеннолетию он исколесил всю страну и побывал в соседних странах. Как он туда проникал? — никто не знал и не понимал.

И в своих странствиях он всегда двигался налегке, не обремененный ни вещами, ни деньгами, ни пропитанием.

Вот, в один прекрасный день, а точнее, тихим семейным вечером, он за ужином заговорил:

— Мне уже почти восемнадцать. В моем возрасте уже пора определяться и с профессией и с женитьбой…

— Не рано ли, сынок?

— Нет, мама, и вы с отцом завели семью еще раньше, и мои старшие братья и сестры в этом же возрасте женились и выходили замуж, и я для себя уже всё решил.

— Что же ты решил? — спросил отец

— Я — бродяга.

— Это мы уже давно заметили.

— Я — бродяга и ничего другого я делать не хочу и не умею, я умею в своих странствиях и зарабатывать на жизнь и учиться: я много знаю и много умею в этой своей жизни.

— Нелегко тебе будет найти жену себе под стать.

— Она сама меня нашла.

— Кто же это?

— Моя путеводная звезда. Вы можете смеяться и можете не верить мне, но она светит мне даже в самое тяжелое ненастье, и когда она появляется, я трогаюсь в путь за ней. Мы неразлучны.

— Ты неисправим, ступай, как знаешь, — сказал отец.

— И хоть изредка возвращайся, — добавила мать, а младшая сестра просто заплакала, молча и неслышно.

Авенир исколесил всю землю — он жадно набрасывался на новые места, как голодный — на кусок хлеба и жаждущий — на воду в оазисе.

Время от времени он возвращался домой и каждый раз с щемящей грустью обнаруживал, как обветшал и сам дом, и вся обстановка в нем, и лица любимых родных. Только много позже он догадался: мир остается неизменным, это он сам, Авенир, меняется в своих странствиях.

Он с интересом узнавал семейные и городские новости: кто у кого родился, кто кем стал, что построено и что убрано, но это был интерес равнодушия, интерес, проходящий через человека, не касаясь его.

Однажды его занесло далеко на юг, в Тибет.

Он шёл горной тропой по заоблачным перевалам, совсем один — этой дорогой уже давно никто не пользовался, так как появились новые, менее петляющие тропы.

На придорожном камне сидел бродячий тибетский монах, как будто ждал Авенира.

Они тщательно и церемонно поздоровались, разговорились и вместе пошли одиноким путём.

Вечером, ещё до того, как на небе высыпали огромные колючие звёзды, они решили разбить небольшой лагерь, собрали по склонам скудный хворост, разожгли ярый костерок, заварили сушёные травки для вечернего чая и продолжили начатый в пути разговор.

— Вон моя путеводная звезда, — показал монаху свою путеводную Авенир.

— Знаешь ли ты её имя?

— Нет.

— А ведь это твоя супруга уже много лет. Знай, её зовут Делвора.

— Делвора… какое красивое имя. Откуда оно?

— В вашей версии мироздания говорится, что Делвора была сестрой и супругой Авеля.

— Брата Каина?

— Да. Он умер рано, а потому от него осталось очень скудное потомство, несравненно более скудное, нежели каиново племя. Но зато какое! Я знал Александра Двурогого, Тимура Кривого, хана Тенгиза — это всё потомки Авеля. Ты говоришь, тебя зовут Авенир?

— Да, это имя дано мне от рождения, Авенир значит одновременно и «отец» и «свеча»: я родился очень худым.

— Это имя имеет и третье, самое древнее значение — «от Авеля», твоего отца. Ты — бродяга и странник, потому что ты — потомок пастуха и кочевника Авеля. Но ты — не такой, как те, что были.

— А какой я?

— Неужели ты хочешь сделать свой путь простым и неинтересным? Сам угадай свою судьбу.

Утром они расстались: монах двинулся на юг, в Кашмир, Авенир — на север, по Великим Ступеням вниз, к священному Телецкому озеру.

Он долго блуждал по урманам Улаганского хребта, пока не понял, зачем странствует и живет. И тогда он вышел к людям.

Здесь, у истока могучего Бия он основал Свободный Странствующий Университет, в котором был одновременно и учащимся, и обучающим.

Университет кочевал из города в город, собирая в каждом аудиторию и профессуру. Неделя-другая — и караван отправлялся дальше. Многие оставались в своих городах, но некоторые студенты и профессора вплетались в караван, познав, наконец, себя и свою свободу, которая дается только тем, кто умеет распоряжаться собственным одиночеством и кто не привязан к одному месту никакими узами.

Узнав о прибытии Свободного Странствующего Университета, самые прославленные и большие университеты с радостью отдавали свои кампусы ему и не сожалели, если лучшие студенты и профессора уходили потом с караваном, порою навсегда.

Старый адмирал

Уже более полутысячи лет висит портрет Старого Адмирала в королевском дворце Вальядолида, но сам Старый Адмирал никогда здесь не был…

Когда ему, генуэзскому еврею-маррану, принявшему в Испании христианство, чтобы не покидать свою новую родину, но предавшему этим свой народ и свою веру, исполнилось тридцать девять лет, возраст мистически судьбоносный, потому что включает в себя три чёртовы дюжины, в его дом явился Дьявол: он всегда выбирает подобного рода моменты — доктору Фаусту он, например, явился, когда тому стукнуло 78 лет, шесть чёртовых дюжин.

Разговор шел на ладино.

— Пославший меня не одобрил твоё решение.

— Ты разве исполняешь Его волю?

— Когда это совпадает с моими интересами и целями — да.

— И чем же мы не угодили?

— Вы, марраны, свиньи: ваше копыто раздвоено, и ваш след потому — раздвоен: нельзя одновременно говорить «Шма, Исроэл» и «Аз есмь».

— Мы и не говорим.

— Вы думаете, а для нас это одно и то же.

— Чем же я лично не угодил?

— Тем, что талантлив.

— Но это Он дал мне талант!

— И теперь ты должен его исполнить. Хватит заниматься пустяками! Ты будешь самым знаменитым адмиралом на все времена — я помогу тебе в этом — но ты должен взять на себя миссию Агасфера: тот, кто был им до тебя, сильно обветшал.

— Я согласен!

— Ещё б ты был не согласен! по рукам? вот договор, нужна только твоя подпись.

И Старый Адмирал ткнул в указательный палец правой руки кинжалом и написал кровью на иврите своё христианское имя.

Ему удалось — не без помощи нечистой силы — организовать первую и две последующие экспедиции в Индию, наперекор ненавистной португальской короне, владевшей почти монопольно восточным проходом в эту сказочную страну, вокруг Африки. Ему удалось убедить кастильскую королеву Изабеллу в том, что западный проход в Индию не только существует, но и короче восточного.

Конечно, это была уловка — хитрый генуэзец решил обмануть всех: и королеву, и Бога, и Дьявола: он отправился в путь в поисках источника вечной молодости Бимини.

12 октября 1492 года, на 70-ый день плавания, его каравелла достигла острова Сан-Сальвадор, крайней восточной оконечности Индии, как он полагал.

Четырнадцать долгих лет он метался по открываемым им островам и землям в поисках волшебного источника под неслышимый хохот из преисподней. Он даже почти нашел его — в смрадных болотах Флориды. Эти годы странствий перевернули мир: папа Александр 1 впервые в истории провёл границу: между Испанией и Португалией, но по Божьей земле он не решился ее проводить и потому начертал по середине Атлантического океана, единственного на то время океана. Это произошло в 1501 году.

А через пять лет Старый Адмирал испустил свой мятущийся дух.

Он был похоронен — по наущению Дьявола — в Севильском соборе, на Кубе и на острове Гаити в городе Сан-Доминго. Так даже после смерти он остался Агасфером и мотался по всему белу свету, как и его неведомый нам предшественник. Когда Старый Адмирал обветшал и, спустя более, чем 130 лет, Сатана, наконец упокоил его, великого, но непрощенного у заветного источника Бимини.

А миссия Агасфера была передана отъявленному мерзавцу и негодяю, Филиппу Ван дер Деккену, капитану судна, до сих пор называемого «Летучим Голландцем».

Мир сильно поменялся. Теперь много находится отчаянных подлецов, подонков и просто авантюристов, жаждущих стать Агасфером. Они пускаются в длительные, бесконечные экспедиции, летают в космос, мотаются по свету на самолетах и воздушных шарах, но кто из них Агасфер, мы узнаем нескоро или вообще никогда не узнаем, ведь наши дни сочтены и на исходе.

Юнгфрау
(альпийская сказка)

— А ты знаешь, кто живет в нашем ручье?

— Кто?

— Вон, видишь, в воде стоят рыбы? Это речная форель. У нее серая тушка, которая отливает разными цветами, поэтому ее называют радужной.

— А почему она стоит, а не плавает?

— Видишь, у нас в ручье очень быстрое течение, вот она и стоит так, чтобы чистая вода, насыщенная воздухом, сама шла к ней — ведь все рыбы дышат воздухом, который растворен в воде. А еще она стоит, а пища сама плывет ей в рот.

— Хитрая рыба. А почему она радужная, от солнца?

— Ты угадал, малыш. Но это очень грустная история.

— Расскажи.

— Ну, слушай.

У нас в Альпах есть очень высокая и очень красивая гора, самая высокая и самая красивая во всей нашей округе. Ее зовут Девушка, Юнгфрау. У нее белые-белые волосы, голубые глаза-озера и пышное платье из альпийских луговых трав. Люди, живущие в нашей долине, любуются Юнгфрау каждый день и чувствуют себя счастливыми, потому что видят эту красоту.

Юнгфрау была простой, незнатной, но гордой и неприступной девушкой. Пока не увидела принца по имени Солнце. Она без ума влюбилась в этого принца и всё тянулась-тянулась к нему.

Но Солнце оказалось жестоким принцем — ведь у него было много прекрасных девушек, вроде Юнгфрау, и всех оно коварно обманывало.

Своими жаркими лучами оно распалило сердце бедной Юнгфрау, а потом насмеялось над ней, покинуло ее, оставив лишь напрасную надежду — радугу. Горько заплакала холодными чистыми слезами Юнгфрау. Наш ручей и есть ее слезы, видишь, как чист и прозрачен наш ручей?

Солнце приходит и уходит, а несчастная гора всё время плачет своими хрустальными слезами, безутешная и печальная.

— А форель?

— А форель — это осколки той радуги. Юнгфрау хранит эти осколки в ручье в память о своем любимом и жестоком Солнце.

— Никогда не буду ловить форель в нашем ручье.

— И правильно, малыш, пусть Юнгфрау помнит о своем таком далеком и несбыточном счастье.

Сказки для взрослых

Незабываемый 2017-й

— Алло, город Каменев? С комприветом! Столица на проводе.

— Колыбели Великой Октябрьской — пролетарская слава! Что у вас в Троцке слышно?

— Путиловский завод встал на предпраздничную трудовую стачку, на Балтийском спущена на воду первая в этом году водородная подводная лодка, в Обухове приступили к завершающим работам по сборке оборудования для ядерного ускорителя — подарка братскому корейскому народу от героического орденоносного коллектива Атоммаша, «Красный треугольник» наладил выпуск новых противогазов повышенной проходимости. А чем порадуют народ каменичи?

— Ну, нас на буксир не возьмешь! Трехгорка рапортует: есть первый триллион погонных метров кумача с начала пятилетки! На пересечении Советского проспекта и улицы Беговая-Первомайская как в сказке вырос поселок благоустроенных шестнадцатиквартирных бараков, сразу двести новоселов отпразднуют вселение в новые, с иголочки дома. А в будущем году каменевские строители обещали подвести к поселку водоснабжение, канализацию, свет, кабельный Интернет и уличное освещение. На заводе «Серп и Молот» ударными темпами идет завершение монтажа новых мартеновских печей для выплавки спецстали нашим славным танкостроителям города N.

— А что слышно у хлеборобов ордена Ленина Сталинградской области? Сталинградцы, как слышите нас?

— Мы слышим вас, товарищи! Зима еще в самом разгаре, а наши передовые хозяйства уже вышли на поля, чтобы приступить к сверхраннему высеву колосовых и одновременно вспашке по зяби. Все МТС Ртищевского района закончили ремонт сельхозмашин на 120% от плана. Знатный коксагызовод нашей области, Иван Стебов повешен на общесоюзную Доску Почета в самом центре нашей Родины, на Дворцовой площади города, гордо носящего имя великого вождя мирового пролетариата Льва Троцкого.

— А как идет план преобразования природы?

Мы не подкачаем! Зеленым, трехсоткилометровой толщины, коридором пролегла с севера на юг нашей области лесозащитная полоса. Нет — суховеям, атлантическим циклонам и тропическим муссонам в наших степях!

— Так держать, товарищи! Время, вперед! Кадры, техника и передовая идеология нашего матерого пролетариата решают все!

Товарищ, товарищ!
В труде и бою,
Храни беззаветно
Отчизну свою!

На бой поднимайся,
Советский народ,
Во имя Отчизны,
Сквозь битвы и тризны
К великой победе
Шагай, патриот!

Заводы, вставайте!
Шагайте, шагайте,
Цепями махайте,
Свободу спасайте,
Врагам не спускайте,
Давайте, давайте,
И к цели — вперед!

Идет праздничная радиоперекличка городов.

Грандиозны успехи страны, ударными темпами и трудовыми рекордами встречающей столетний юбилей 16-ой годовщины первого партсъезда третьего созыва.

Кикимора

Как ее занесло сюда, даже она понять не смогла. Жила себе тихо на Егорьевском болоте, воспитывала молодую поросль гадюшника, выращивала по кочкам клюкву и рассаживала свои любимые поганки, украшение леса. А тут вдруг, нате вам: открыли секретный полигон на ее владениях и стали испытывать новые средства. Ну, она и угодила нечаянно под какой-то леший луч, мгновенно перебросивший ее в национальный парк Лассен, штат Калифорния, аккурат между вечно закрытой из-за гололедов 89-ой дорогой и 44-ой, которую лучше бы и не открывали, будь она неладна, в нехоженый и непроходимый хаотический распадок.

Ну, занесло и занесло. Зато теперь стало тихо.

И она принялась изучать окружающую ее среду: индейских духов, случайно запутавшиеся сюда английские и ирландские привидения католического и протестантского толка, всепроникающие китайские мифологемы, превращающие любые духовные дебри в чайнатаун, полупришельцев, сбежавших с голливудских съемочных площадок.

Как девушка сугубо и почти европейская, она с трудом переносила эту мешанину и кросскультурную символику, потерявшую всякое значение и ценностную ориентацию.

Тишина здесь стояла кромешная. Только изредка сюда доходили ультразвуковые отголоски тихоокеанского прибоя и редкое шевеление мысли не то в Беркли, не то в Силиконовой Долине, не то вообще в занесенном сугробами и безденежьем сибирском Академгородке.

Лишь однажды, когда она уговаривала горную клюкву хоть немного покраснеть, со стороны вулкана Бютте послышались полные уверенности и спокойствия за дорогу шаги героя.

«Суженый» — подумала она и вышла навстречу. Тот вскинул свою оптическую, но было поздно. Ствол сам собой изогнулся в нелепую кривую третьего порядка, от выстрела его разнесло вместе со стрелком, обладавшим слишком автоматической реакцией.

Из местной версии разрыв-травы она стала варить себе запойный дурман, к которому быстро и легко пристрастилась от одиночества и тоски по егорьевским гаденышам, как-то они там, небось, уже выросли, родимые. Ночами, наглотавшись зелья, кикимора стала петь отчаянные песни собственного сочинения. Поначалу рейнджеры решили, что в лесу потерялся ребенок, но ведь, догадался самый старший рейнджер, дети ночью спят, а плачут в остальное время.

На изучение источника звуков денег в бюджете парка не оказалось, но кто-то сообразил записать кикимору. СD «Ночная песнь леса» стала вдруг приносить приличный доход парку: врачи обнаружили, что эти мелодии помогают при невралгии, мигренях, мотоциклетных травмах, а также от рака простаты и в качестве снотворного — самых распространенных ныне болезнях и недугах. У детей от «Песен» сходили бородавки и цыпки, а также прекращался понос. Вообще, штука оказалась очень полезной и безопасной. Ресурс же был бесконечен, и торговля уже давно перешла на «Ночные песни» целыми блоками CD со специализацией по болезням и карманам потребителей.

В буферной зоне национального парка быстренько понастроили исправительных тюрем и домов престарелых для безнадежных старух (старики до такой степени немощи и безнадежности обычно не доживают). Шустрые риэлторы и строительные фирмы в кулисах между исправиловками и богадельнями понаставили коттеджей и мотелей, пришлось сооружать новую дорогу, чтобы справиться с безумным потоком машин выходных дней.

А кикимора ничего этого не знала. Окружающая среда постепенно привыкла к ее голосу и даже одно, правда, очень потасканное привидение, стало строить ей куры и зазывать в cвое логово попить свежей коллекционной кровушки из личных (сильно, между нами, заплесневелых) подвалов и запасов, побесноваться, покуролесить и вообще, тряхнуть стариной или хотя бы ее остатками, но кикимора с омерзением отвергла домогательства ветоши.

Своей оголенной контрастностью и кроткой неприкрытостью она заставляла светиться старые пни; мхи и лишайники слегка зеленели, их свисающие с ветвей плети завивались игривыми косичками и кудрявыми клубами при ней.

Ей понравилась свобода и одинокие творчества, тихие сумрачные дни, цепляющиеся рваными облаками за вершины елей ее распадка. Как должное, но необязательное, она воспринимала одобрительный гул и писк окружающей среды и не знала, что изнеженный ею мир стал немного меняться.

И там, где раньше лили скучные дожди, семенили тягучие мороси и шастали промозглые туманы, теперь лежали роскошно белые снега, настолько ослепительные, что от них солнце становилось ясней и радужней. С неба навсегда исчезла ущербная злодейская луна, и теперь над ночным миром вечно стояло томное и уютное полнолуние, утишающее шторма и волны и делающее любовь таинственной сказкой на двоих.

Иногда она скучала по оставленным ею местам. И тогда там наступала оттепель, звенела и лилась благодатным дождем с отряхивающихся к весне деревьев капель, или, если было лето, вставала радуга — в совершенно чистом, из льняной бязи, небе.

Время шло, но не для нее. И потому она совсем отстала от жизни, даже от окружающих ее и загнанных в тупики и дебри мрачных и темных следов и последствий жизни, лишь людям казавшихся бессмертными и неистребимыми. И потому никто из людей никогда так и не увидел ее, кроме, пожалуй, читателя этого рассказа.

А жаль.

Лабиринт

В наших горах есть старые, еще с дотеперешних времен, каменоломни — здесь добывали высококачественный строительный камень, из которого построен и наш город, и многие другие города вверх и вниз по нашей реке, а также многие известные здания и дворцы в разных странах — это был очень знаменитый камень. Теперь его не добывают.

Теперь здесь Лабиринт. Каждый год в этом Лабиринте пропадают десятки людей, а раньше, говорят, дело шло на тысячи. В городском музее есть статистика жертв Лабиринта по годам, но я так ни разу и не был в этом музее, поэтому врать не буду.

И никто на свете не знает тайны нашего Лабиринта, потому что те, кто делал его, уже давно погибли — их расстреляли, когда они закончили Лабиринт и вышли из него, а потом уже никто не выходил.

Начинается Лабиринт с огромного входа в большой и высокий зал с причудливым от взрывов сводом. В дневное время в этом зале светло почти также, как и снаружи. Надо пройти по залу несколько десятков шагов, чтобы увидеть в его глубине довольно большой туннель, ведущий дальше.

Вы уже много слышали о жертвах Лабиринта, поэтому ведете себя очень осторожно и осмотрительно: вы поминутно оглядываетесь назад, чтобы видеть выход. Вы поклялись себе, что не пойдете дальше, как только за первым же поворот этот свет не исчезнет.

Но вы не замечаете, что туннель чуть-чуть наклонен, чтобы было удобней транспортировать камни из глубины горы, и что вы все время, мало-помалу, поднимаетесь.

Удивительно, но туннель совершенно прямой, как по линейке. Пятно света за вашей спиной шаг за шагом уменьшается и становится тусклым пятном, но все-таки он виден, он различим и вы, сохраняя бодрость, спокойствие и уверенность в себе, продвигаетесь далее. Наконец, свет превращается в точку. Стоп. Пора возвращаться. Вы начинаете двигаться к выходу, навстречу этой точке.

Нескоро, трагически нескоро вы вдруг обнаруживаете, что точка не увеличивается в размерах, что она все такая же, какой была в самом начале возвращения. Так как эта точка вам теперь видна непрерывно, то вы уверены, что продолжаете движение по прямой, в темноте ведь никаких иных ориентиров у вас нет. Кроме того, вы не замечаете, что никакого плавного спуска не происходит, потому что не ощутили плавного подъема, когда шли вглубь. Разумеется, вы идете теперь гораздо быстрее, чем шли в начале — ведь вам не надо ежеминутно оборачиваться, вы и так знаете, что сзади непроглядная темень. Вы даже пробуете бежать, и это вам удается, но это никак не приближает вас к смутной далекой точке. Вы сверяете по часам (вы ведь предусмотрительно запаслись и фонариком и часами со светящимся циферблатом). Вглубь вы шли не более двадцати минут, теперь же, к выходу вы идете и бежите уже более полутора часов.

Вам все еще не верится, что вы безнадежно пропали и вы, разумеется, не ощущаете, что ваш путь извилист и вы уже сделали множество поворотов. Вы возбуждены, злы, вы не понимаете, как все это получилось и в изнеможении сил вы останавливаетесь, наконец, чтобы передохнуть и собраться с мыслями. Вы садитесь на землю, сосредотачиваетесь, концентрируете свое внимание, волю, разум — и до вас доходит, непременно дойдет, может не сразу, может, не на этом, а на следующем бивуаке, или даже на третьем, но все равно до вас дойдет то, во что мозг ваш все еще отказывается поверить: этот свет в конце туннеля означает тупик.

* * *

Это — совершенно достоверная, невыдуманная история. Более того, ее многие еще хорошо знают и помнят, ее изучали — самым тщательным образом. Я только пересказал ее по-своему, эту самую «Историю КПСС» и ее продолжение, новейшую историю России.

В катакомбе
(к столетию со дня смерти вождя мирового пролетариата;
написано в год столетия со дня рождения его же)

— Не желаете зайти?

— А что это?

— Катакомба.

— А внутри что?

— Мы с вами будем.

— Там, что — пусто?

— Да.

— Так что мы там делать будем?

— Разве обязательно что-то делать? Можно ведь просто быть. Пребывать.

— А это не притон?

— В таком месте?

Мы стояли на пустыре, на вершине холма, где, помимо свалок и груд взорванных, обвалившихся или просто брошенных зданий, имелось невероятное число храмов — и старинных, и совсем новых, из силикатного кирпича и бетона.

— Сейчас все места одинаковы — заметил я, — Вот, работаю нищим на Павелецком вокзале: вчера казенную кепку стащили, только на секунду отлучился. Теперь на работе три номинала будут вычитать из зарплаты.

— Имеет смысл идти в нищие?

— Смотря куда. У храмов — конечно. А вокзалы — голяк. Инфляция чертова: обороты растут, почасовые расценки также, можно подумать, что у людей от этого совести или жалости прибавляется. Да и конкуренция: у церквей все захватил концерн ВСС, «Век свободы совести», у них в патриархии лоббизм развит. А наши разгильдяи все на бывший МПС рассчитывают.

— Это какая фирма?

— Да она так и оставила название МПС, министерство путей спасения, никакой фантазии у чиновников. У меня вся зарплата уходит на двухразовое питание.

— Двухразовое! А я йогой занялся, может, жрать отвыкну. На фондовой бирже дилером когда подрабатывал, так на одноразовое еле-еле накалымишь. Так что, пойдем ко мне?

— Страшновато. Мрачная какая-то у тебя катакомба. Напоминает что-то, а что — не могу вспомнить. Что здесь было раньше?

Мы вошли в прохладную мглу. Владелец нелепой катакомбы (да и никакая она не катакомба) еще при самом входе протянул руку куда-то вправо, в нишу, извлек оттуда самодельный светильник — теперь такие на барахолке меняют на пачку курева, долго чиркал, пока, наконец, не зажглось и не понесло слащаво-тошнотным миазмом вонючего: сала? жира? масла? Левой рукой он ухватил мою правую и потянул за собой.

— Чем это так сильно воняет?

— Собака. Кошачий жир еще гаже. Когда будут ступеньки вниз, я слегка пожму руку.

Огонек горел ровно: ни света, ни сквозняка. Начались ступеньки, очень ровные, полированного камня. «Однако» — подумал я — «катакомба-то — полированная»

— Так что здесь было?

— Я купил как склад.

— Не очень-то оригинально. В таком месте — склад.

— Чем вам место не нравится?

— Да нет: склад, так склад. Я просто привык видеть их у железных дорог, а тут — даже узкоколейка и та в стороне проходит, по бывшей набережной.

— На этот взгорок товары таскать — сколько надо потолкать вагонеток. А правда, что у вас на Павелецком есть халтура с грузами?

— А! Цены на энергоносители опять упали. Да и какой из нас с вами энергоноситель? Там жрать надо, чтоб спина была, ноги, дыхалка. Состав — они совсем обнаглели! — еще весной был не больше семи вагонов, а теперь — десять!

— Не может быть! Осторожней: сейчас будет поворот. Десять вагонов — до Голутвина!

— И какой идиот здесь склад затеял?

— До него здесь кино было. Прогорело: акустика нулевая. В пяти шагах от динамика звук исчезает напрочь.

— Для кино это вообще извращение. Она ж квадратная.

— Почти. Этому сооружению вообще не везет — кто б его ни покупал, чтоб тут ни устраивали — всё навылет. Магазин сначала был, ювелирный, тоже прогорел: покупатели не заходили.

— Если я успел разглядеть, витрин-то нет.

— Какие витрины? — глухая стена. Ни одной дырочки. Сработано насмерть. Черный ящик: только вход и выход. Как в кибенематике. Я тут всю катакомбу облазил — ничего. Да и строили не как магазин. Вы когда-нибудь видели, чтоб у нас строили и использовали для одного и того же? Знаете писательский дом? — Ведь для писателей строили! Это — те, кто писать умеет. Их когда-то много было, несколько сотен, а может даже тысяч человек. Дом огромный поставили. А теперь? — Дом Козла: грохот от домино на всю улицу, аж до Никитских ворот! Спрашивается — другого места не нашли? Вот, мы и добрались.

Мы оказались в довольно просторной комнате, даже зале. Я огляделся: ровные стены из полированного черного камня. Без окон, подоконников, без ничего. До самого потолка из того же камня, что и пол, и потолок. Сзади — справа и слева — в неявном свете собачьего светильника мрачнели два провала, вход и выход. Всё. Тихо, чисто, мрачно. В моем воображении катакомбы всегда рисовались сводчатыми, в трещинах и неровностях, с нависшим верхом, лабиринтами, сыростью и капелью. Этот зал никак не совмещался с привычными формами, но теперь, если меня попросят объяснить, что такое катакомба, я буду описывать это. Сверхнеестественная, но — катакомба.

— А еще раньше, до магазина, здесь был ресторан. Говорят, шикарный. . Я, правда, не знаю, что означает это слово: судя по всему, что-то освежающее. Нашли же место!

— Ну, вот, — усмехнулся я, — и вы, наконец, заговорили о месте.

Неожиданно светильник погас, напоследок издав ползучий залп зловония. Мне и без того было страшновато, да и хозяина явно прошибло.

— Только не заговаривайте о смерти, — взмолился он, — я вас выведу, только ничего не говорите!

И я сразу вспомнил, где видел эту катакомбу.

— Пошли отсюда. Я знаю дорогу.

Голос его дрожал и зубы явственно отбивали не то чечетку, не то лезгинку.

— Не люблю я эту темень — вяло произнес он. У меня же что-то ватное и освобождающее внутренности опустилось вниз, туда, где когда-то был аппендикс, и там скукожилось ноющей болью.

Спотыкаясь и сталкиваясь, мы долго, гораздо дольше, чем при входе, поднимались по ступеням, делая повороты, то вправо, то влево и почти не двигаясь по горизонтали.

Но вот подъемы кончились. Он не открыл — просто потянул перед собой дверь, и мы вышли на галерею. Колючий и дерзкий ветер проклября (так теперь переименовали октябрь) рванулся к нам и мы впустили в себя спелые струи вперемежку со снегом.

Под нами лежал пустырь, необъятный до горизонта, в обломках огромного магазинного здания. Люди, в отместку себе, прозвали его когда-то «закромами Родины», потом само собой оно стало «гумном родины», теперь же просто — Гумном.

— Никогда Гумну не стать руиной: больно беспокойное место, — сказал владелец катакомбы и указал на копошащихся в развороченных грудах напротив нас. Руина — от немецкого ruhig, покой. Интересно, что они там находят?

— Собственные воспоминания.

Слева от нас шло кладбище отреченных. Там опять кого-то хоронили. Митингмены кричали свое в громкоговорители, кажется, слова прощания на музыку Высоцкого. Про коней. Эта мифологическая разновидность кентавров была в свое время очень популярна. Теперь все эти скакуны выглядели нелепо, особенно на кладбище.

— Я знаю, что здесь было с самого начала. Я вспомнил.

— Не надо, — спокойно остановил меня хозяин. — Давай-ка помедитируем на имя этого человека. У меня и бормотушка под это дело есть.

— На какое: на настоящее или на кличку будем медитировать?

— На Мавзолее было настоящее, вроде бы.

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Александр Левинтов: Фантастическая география. Сказки для детей и взрослых

  1. “ — Так держать, товарищи! Время, вперед!
    Кадры, техника и передовая идеология нашего матерого пролетариата решают все!
    Заводы, вставайте!
    Шагайте, шагайте,
    Цепями махайте,
    Свободу спасайте…
    Идет праздничная радиоперекличка городов. Грандиозны успехи страны, ударными темпами и трудовыми рекордами встречающей столетний юбилей 16-ой годовщины первого партсъезда третьего созыва…”
    :::::::::::::::::::::::::::
    Так и держим, уважаемый Александр Евгеньевич, так и держим. Жаль, не читают патриоты (наши) Ваших Фантастических географий. Продвинутые поколения oт “Т” дo “Y”… “куют своё маленькое счастье”, им не до сказок, не до орфоГрафий. 🙂 Здоровья и благополучия в 2019-ом и — дальше. С уважением, АБ.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.