Александр Левковский: Концерт для скрипки с оркестром

Loading

Что напомнила мне эта изумительная музыка? Ну конечно же! -— самое сильное музыкальное потрясение моей юности — «Концерт для скрипки с оркестром» Феликса Мендельсона! Я закрыл глаза и увидел себя, семнадцатилетнего, в киевском парке над Днепром, сидящим рядом с моей первой любовью Ниной…

Концерт для скрипки с оркестром

Рассказ
Продолжение рассказа «Любовь и голод»

Александр Левковский

Левковский

«Мне тебя сравнить бы надо с песней соловьиною,
С тихим утром, с майским садом, с дивною рябиною,
С вишнею, черёмухой, -— даль мою туманную,
Самую далёкую, самую желанную…»

Стихи А. Фатьянова, музыка Н. Богословского

1

У нас, в общежитии Казанского авиационного института, в далёкие — ох, какие далёкие! -— 50-е годы, считалось шиком иметь подругу — или, как их принято называть сейчас, girlfriend — именно из студенток-медичек. То есть, выбрать симпатичную девочку из множества красоток медицинского института -— из лавины студенточек с тонкими талиями, затянутыми в белоснежные халаты, с соблазнительными ножками, с возбуждающими округлостями юных тел и с белыми шапочками, кокетливо сидящими поверх завитой копны волос.

Теоретически можно было бы, конечно, закрутить любовь с какой-нибудь нашей сокурсницей. Это, кстати, было бы намного удобнее — наши девицы жили тут же, в общежитии, на втором этаже; но все они были, как на подбор, невзрачные (ну, посудите сами -— какая красавица пойдёт учиться в авиационный институт?) -либо плоскогрудые, либо коротконогие, либо прыщавые, -— и польститься на них мог только самый неопытный замухрышка, не знающий, как обращаться с женским полом.

Но я замухрышкой не был. Поэтому, после недолгих поисков, я завёл себе подругу -— несколько медлительную, но зато симпатичную и в меру полненькую медичку по имени Леночка.

— Я не хочу быть лечащим врачом, — говорила мне Леночка тихим, но значительным голосом. Таким голосом говорят профессора с плохо успевающими студентами.

— Кем же ты хочешь быть? — удивлялся я.

— Преподавателем в медицинском институте. Мне нравится не лечить, а читать лекции.

И чтение этих лекций она начала с меня…

* * *

… В нашей комнате жило восемь ребят. Значит, чтобы уединиться с девочкой, надо было удалить из комнаты, -— как минимум, на час — остальных жителей нашей 316-й комнаты.

Но, к счастью, у нас действовал железный закон — по первому требованию, семь человек освобождали комнату для восьмого на один час (или, в виде исключения, на два часа, -— если, например, парень был уже женатым; или если девица была беременной, и дело явно шло к женитьбе), и разбегались кто куда — в библиотеку, в кино или на танцплощадку в Парк Культуры и Отдыха.

Вот так мы с Леночкой и оказались наедине, сидя -— но, увы, ещё не лёжа! -— на моей жёсткой кровати с пружинами, продавленными поколениями студентов и их подруг.

Я начал с того, что обнял её — не за талию, или, скажем, за грудь, -— а, более-менее невинно, за плечи, и притянул к себе. И услышал в ответ её бесстрастный тихий голос:

— Вот видишь, Саша, какое действие оказывает тестостерон на твой мозг? Ты, я наблюдаю, сильно покраснел, и я могу сказать тебе как медик — у тебя, в связи с возникновением телесного контакта с противоположным полом, наступила первая стадия сексуального влечения, а именно, -— у тебя участилось дыхание, кровяное давление повысилось до ста сорока на девяносто, и мгновенно наступила эрекция…

— Наступила — что?!

— Эрекция, — повторила она. — Ты, я вижу, не знаком с этим важным медицинским термином…

… Даже сейчас, несколько десятилетий спустя, когда вопросы влияния тестостерона на мой мозг постепенно, но неуклонно отступили на задний план (да и остался ли этот тестостерон в организме вообще?), -— я отчётливо вспоминаю, что при этих её словах моё сексуальное влечение тут же и закончилось.

И вместо того, чтобы плодотворно провести с Леночкой отведенный мне час, я освободил нашу комнату буквально через пятнадцать минут.

А спустя месяц Леночкины лекции об эрекции (прошу прощения за непрошенную рифму) мне основательно надоели, и мы с ней мирно разошлись.

И остался я временно без подруги.

* * *

Мой друг Костя и его подруга Люся, когда я рассказал им о Леночкиной лекции на тему тестостерона, дружно расхохотались.

— Тэ-э-сто-о-стеро-он! –захлёбывалась от смеха Люся. — А я и не знала, что есть у человека такое вещество!

Я смотрел на неё и на смеющегося Костю и думал, что и у него, и у неё с этим таинственным веществом-возбудителем всё было, видимо, в порядке. Всему общежитию было известно, что у них горячая любовь, и все завидовали моему другу.

Люся была не медичкой, а буфетчицей в столовой, занимавшей первый этаж нашего общежития. Ей было, как и нам, двадцать лет; она была чрезвычайно красивой -— ну прямо кинозвезда! -— смешливой и щедрой.

Ходили слухи, что года два тому назад была она в кратком замужестве и что был у ней до Кости серьёзный роман со каким-то парнем из университета. Но вот что удивительно — в нашей студенческой среде, где матерным было каждое второе произнесённое слово, где о женщинах было принято говорить со здоровым мужским пренебрежением, -— никто и никогда не называл Люсю плохим словом.

Оглядываясь назад, я думаю сейчас, что секрет нашего необычного уважения к Люсе был следствием её исключительной красоты, щедрого нрава (она постоянно подкармливала голодных студентов в своём буфете —то бутербродиком, то булочкой, то сладким чаем со свежей заваркой) и её прекрасного мягкого характера. И было в ней то трудно определяемое, но явственно ощутимое качество, которое обычно называется обаянием.

Она была, к тому же, отличной певицей, обладавшей звонким, за душу берущим, бархатным сопрано…

* * *

И вот в связи с этим её прекрасным певческим голосом я и вспоминаю тот воскресный вечер, с которого началась любовь моего лучшего друга Кости (вы должны помнить его по моему рассказу «Любовь и голод») и красавицы Люси.

Наша 316-я комната выходила на просторную площадку перед широкой пологой лестницей, восходившей к четвёртому этажу. На этой лестнице, по воскресным вечерам, располагался, сидя на ступенях, наш самодельный оркестр, состоявший из аккордеона (Костя), гитары (чех Иосиф Грбач) и губной гармошки (поляк Ричард Легенцкий).

А на площадке бушевали танцы 50-х годов! Фокстроты… вальс-бостоны… танго… И даже полунелегальные буги-вуги…

И хотя было строго-настрого запрещено приводить в общежитие посторонних девиц, их доставляли любыми способами — через окно первого этажа (предварительно выломав решётку), сквозь угольную шахту котельной, и даже спокойно проводили их, переодетых в мужскую одежду, мимо подслеповатого вахтёра на входе.

Смеющаяся красавица Люся была, несомненно, самой популярной партнёршей на этом танцевальном марафоне!

И вот представьте себе — посреди танцев вдруг встаёт со ступени аккордеонист Костя и говорит:

— Ребята!.. Девочки!.. Передохните! Давайте споём…

И, медленно растягивая меха, начинает на своём аккордеоне чарующую мелодию.

И поёт:

Услышь меня, хорошая, услышь меня, красивая,
Заря моя вечерняя, любовь неугасимая.
Иду я вдоль по улице, а месяц в небе светится,
А месяц в небе светится, чтоб нам с тобою встретиться…

И тут из толпы вдруг выбегает на лестницу раскрасневшаяся Люся, становится рядом с Костей, и они вдвоём продолжают:

Ещё косою острою в лугах трава не скошена,
Ещё не вся черёмуха тебе в окошко брошена…

И мы все, глядя на эту необыкновенно красивую поющую пару — Люсю и Костю, -— затихаем и в полной тишине внезапно осознаём, что мы присутствуем при чуде — при редкой демонстрации человеческой — объединённой мужской и женской! — красоты, сопровождаемой прекрасной мелодией!

Ещё не скоро молодость да с нами распрощается,
Люби, покуда любится, встречай, пока встречается.
Встречай меня, хорошая, встречай меня, красивая,
Заря моя вечерняя, любовь неугасимая…

Костя снял руки с клавиш аккордеона и потянулся к Люсе. И она, встав на цыпочки, потянулась к нему. И под грохот аплодисментов они расцеловались.

И освобождённые от Костиных пальцев, растянувшиеся книзу меха аккордеона отозвались, казалось нам, восхищённым человеческим вздохом…

* * *

А через три месяца Костя вызвал меня на нашу «танцевальную» лестничную площадку и сказал хмуро, облокотясь о перила:

— Люська собирается рожать…

Он впервые, заметил я, назвал Люсю Люськой.

Я молчал в полной растерянности.

— Саша, — еле слышно пробормотал он, — что делать?

— Пусть сделает аборт, — посоветовал я неуверенно.

— Ты что!? — сдавленным шопотом произнёс он. — С ума сошёл!? Это ж мой ребёнок!

— Тогда женись…

— И где нам жить?.. Она снимает угол у какой-то тётки в Ягодной слободе… Куда нам деваться?

* * *

… А ещё через три дня, поздним вечером, Костя вернулся в нашу комнату, повалился на кровать и затрясся от рыданий.

Мы все кинулись к нему.

— Костя, цо случилось? — спросил поляк Ричард, так и не научившийся за три года произносить русское слово «что».

— Люська уехала…

— Куда?

Костя поднял с подушки мокрое от слёз лицо.

— Не знаю, — прохрипел он. — Её хозяйка говорит — в Москву, к своей двоюродной сестре… Адреса этой двоюродной сестры хозяйка не знает.

Костя вытер глаза полотенцем и с минуту сидел на кровати, погрузив опухшее от слёз лицо в ладони.

— Она оставила записку, — тихо сказал он и протянул мне измятый листок бумаги, на котором химическим карандашом было крупно выведено:

«Я не уничтожу нашего ребёнка. Я его рожу. Дай бог, чтобы это был мальчик. Я буду любить его, как я любила тебя. Ты нам не нужен!

2

Тридцать восемь лет спустя, зимой 94-го года, я прилетел из Америки в Москву и остановился в гостинице «Россия». Президент моей нью-йоркской компании вдруг расщедрился и позволил мне поселиться на время моей командировки в любой — даже самой дорогой — московской гостинице.

Я спустился в ресторан и заказал ужин.

Отдал официанке меню и огляделся вокруг.

По проходу, прямо на меня, неторопливым шагом шла Люся. Слегка располневшая, совсем не постаревшая, одетая в строгий деловой костюм, такая же красивая, какой она была в нашей далеко уплывшей молодости…

— Люся! — позвал я прерывающимся голосом, привставая. — Это ты!?

Она по инерции сделала ещё два шага и остановилась перед моим столиком… И всмотрелась в меня.

— Не может быть! — прошептала она и быстро-быстро покачала головой влево-вправо, точно отгоняя кошмарное видение. — Саша!.. Дорогой!..

* * *

… Мы сидели с ней в моём номере по обе стороны кофейного столика. Бутылка коньяка стояла между нами, но я даже не открыл её. Нам было не до коньяка.

— … Я ничего не знаю о Косте, — говорила Люся. — Есть у него дети?

— С первой женой не было.

Она расхохоталась.

— Это всё из-за недостатка тестостерона. Помнишь, Саша, твой анекдот о тестостероне? Бедный Костя растратил весь свой тестостерон на меня, — а на жену не осталось!.. А со второй?

— Две девочки… Люся, ты что — на самом деле не знаешь ничего о Косте?

Она отрицательно покачала головой.

— Саша, открой, пожалуйста, коньяк… Не знаю я ничего о нём и долгое время даже вспоминать его не хотела. И не могла… Он меня, Саша, так обидел и оскорбил, как никто и никогда во всей моей жизни! Мы, помню, лежали с ним в траве на Чёрном озере. У него была гитара, и он тихонько пел мне:

«Мне тебя сравнить бы надо с песней соловьиною,
С тихим утром, с майским садом, с дивною рябиною…»

И тут я ему сказала о своей беременности. Он был потрясён и, мне казалось, обрадован! Расцеловал меня, поздравил и всё повторял: «А вдруг это будет сын, а, Люсенька?»

А через два дня я не могла его узнать… «Ты должна сделать аборт» — твердил он. Мы крупно повздорили — в первый раз за три месяца нашего неземного рая. Он настаивал на аборте, а я не могла заставить себя убить плод нашей любви!.. Мы кричали друг на друга, я плакала, а он вдруг успокоился и сказал, ухмыльнувшись: «Ну, что тут особенного? Ты что — разве не делала никогда абортов?» Он так и сказал — абортов, а не аборта! Во множественном числе! И это множественное число решило всё!

Я прогнала его, собрала чемодан, распрощалась с хозяйкой и, даже не получив расчёта на работе, села на поезд и уехала в Москву…

Ладно, Саша, налей по рюмке и давай выпьем за здоровье Кости и его девочек. Прошло тридцать восемь лет — и я его простила…

— Люся, — сказал я, — Костя умер.

Она смотрела на меня непонимающими глазами.

— Погиб, — сказал я. — Разбился при испытании самолёта.

Она медленно, с трудом, встала и отошла к окну. Прислонилась лбом к стеклу и замерла.

За окном тихо сыпал мелкий снежок.

— Знаешь, Сашенька, — произнесла она почти шёпотом, — долгое время, пока Валерик рос, он всё спрашивал меня об отце. И каждый раз я говорила ему, что его папа, настоящий герой, разбился на самолёте… Я не могла придумать ничего другого…

— Он и был герой, — сказал я. — Лучший лётчик-испытатель. Полковник авиации…

Минуты две мы молчали.

Затем она внезапно повернулась ко мне и, взглянув на часы, воскликнула:

— Саша, мы уже опоздали на десять минут!

— Куда?

Она схватила свою сумочку и, спеша к двери, сказала торопливо:

— На симфонический концерт -— внизу, в концертном зале… Пошли со мной. Я же тебе сказала — я здесь в гостинице директор ресторана, большая шишка, и тебя пропустят со мной без проблем… Договорим после…

Мы остановились перед лифтом, и Люся вдруг рассмеялась.

— Ты, наверное, удивляешься — как это Люська-буфетчица, не знавшая ничего, кроме русских народных песен и песенок из кинофильмов, вдруг стала любительницей симфоний?

Пока мы спускались вниз и шли по коридорам, Люся говорила:

— Среди поклонников, содержавших меня и Валерика все эти годы, был, лет тридцать тому назад, пожилой знаменитый композитор. Вот он-то и приучил меня к серьёзной музыке…

Люся была права — нас пропустили в концертный зал, не спросив билетов, и мы прошли к пустой боковой ложе, почти нависавшей над сценой…

… Над залом плыла прекрасная музыка!

Волны мощной струнной мелодии уступали место торжествующему напору духовых инструментов — и вдруг останавливались, расчищая место для звуков одинокой виртуозной скрипки…

Что напомнила мне эта изумительная музыка? Ну конечно же! -— самое сильное музыкальное потрясение моей юности — «Концерт для скрипки с оркестром» Феликса Мендельсона! Я закрыл глаза и увидел себя, семнадцатилетнего, в киевском парке над Днепром, сидящим рядом с моей первой любовью Ниной и её мамой, Верой Алексеевной (помните мой рассказ «Мост Ватерлоо»?). Знаменитый Натан Рахлин дирижировал Государственным Симфоническим Оркестром Украины. В тёплом вечернем киевском воздухе плыли завораживающие звуки скрипки из прекрасного концерта Мендельсона.

И точь-в-точь как сейчас, здесь, в московском концертном зале «Россия», волны мощной струнной мелодии чередовались с торжествующим напором духовых инструментов…

Я взглянул на Люсю. Она, закрыв глаза, покачивалась в кресле…

… Последний могучий аккорд! — и концерт закончился.

Раздались несмолкаемые аплодисменты.

Дирижёр повернулся к залу и вытер платком мокрый лоб. Расцеловался со скрипачкой-солистской. Движением дирижёрской палочки поднял на ноги оркестр. Сделал шаг вперёд и в наступившей тишине сказал:

— Друзья! Спасибо! Я знаю, что это против традиции — произносить речи на концерте, но я хочу сказать, что этот концерт и этот вечер были бы немыслимы и неосуществимы, если б не было у меня моей мамы!

Он повернулся к нашей ложе и движением палочки указал на Люсю.

И сияющая раскрасневшаяся Люся, встала и подняла обе руки в приветствии.

И весь аплодирующий зал поднялся на ноги и повернулся к нам, глядя на счастливую мать дирижёра…

3

… Мы медленно шли по вечерней Красной площади.

— Саша, — сказала Люся, — расскажи мне о Костиных девочках. Где они? Кто они?

Я смотрел на неё, твердя себе, что я ни за что не скажу ей правду — ту правду, что поведал мне мой бывший сокурсник по институту, командир 16-го авиаотряда, где служил Костя.

— Саша, — говорил он мне при нашей встрече год тому назад, — не верь официальному некрологу о смерти нашего Кости. Он не разбился; он покончил жизнь самоубийством! И не на тяжёлом транспортном Ан-12 (как это было лживо написано в некрологе), где вместе с ним погиб бы весь экипаж, а на одноместном Су-47. Я видел с командного пункта всю эту ужасную картину! Костя вдруг, безо всякого повода, задрал нос машины и, по-видимому, убрал газ — и самолёт полностью потерял скорость! И сорвался в штопор… Такой асс, как наш Костя, легко мог бы вывести машину из штопора, но он не стал этого делать. Врезался в землю — и взорвался!

— Почему!?

— Потому что он не мог больше жить. Потому что его младшая дочь, красавица Алёна, уехала из нашего глухого мордовского военного городка в Москву — и исчезла. Ни слуху, ни духу! А потом в московских газетах появилась реклама её «эскортного бизнеса», то есть она стала «девушкой по вызову». И кто-то сообщил Косте об этом… Говорили, что она берёт двести долларов за час и тысячу за ночь…

— … Хороших девочек вырастил Костя, — ответил я Люсе. — Одна — врач, а другая — воспитательница в детском саду. И уже есть внуки.

Мы обогнули Исторический музей и вышли на Манежную площадь. Прямо перед гостиницей «Москва» возвышался огромный рекламный щит, с которого на нас смотрел Люсин сын Валерий.

Нет, не Валерий! На нас смотрел Костя! У Валерия был тот же высокий лоб, что был у отца, и та же белокурая прядь волос, и те же широко расставленные серые глаза.

Люся смотрела на лицо сына и тихо говорила:

— Моему сыну, конечно же, передался необыкновенный музыкальный талант Кости — тут никаких сомнений нет. Но если б ты только знал, Саша, через что прошла я, чтобы мой фантастически одарённый Валерик смог стать тем, кем он стал сейчас! Я ведь была необразованной девчонкой, без профессии, без работы, без московской прописки, без крыши над головой, с младенцем на руках… Если б ты только знал, сколько высокопоставленных «покровителей» было у меня за все эти годы — министров, директоров заводов, известных писателей, знаменитых композиторов! Они, эти мои покровители, содержали нас с Валериком, доставали нам квартиры, прописывали нас в Москве, заставили меня окончить вечерний финансово-экономический институт, продвигали меня по работе до самых высоких должностей -— и, главное, платили за лучших учителей музыки для Валерика, и сделали всё для того, чтобы я могла посвятить жизнь моему сыну — и только моему сыну!..

— Я вижу — у него Костина фамилия, — сказал я, показывая рукой на рекламу. — Но вы ведь не были даже женаты.

— Я не могла лишить Валерия фамилии отца. Небольшая взятка в ЗАГСе — и Валерий стал Аверкиевым, как Костя.

Она взяла меня под руку, прислонилась к моему плечу и тихо прочитала с рекламного щита:

Дорогие москвичи и гости столицы!
Не пропустите незабываемый вечер в концертном зале «Россия»!
Впервые в Москве — авторский вечер молодого композитора и дирижёра ВАЛЕРИЯ АВЕРКИЕВА!
В программе — его изумительный
КОНЦЕРТ ДЛЯ СКРИПКИ С ОРКЕСТРОМ!

Print Friendly, PDF & Email

8 комментариев для “Александр Левковский: Концерт для скрипки с оркестром

  1. Рассказ о любви и трагедии, житейский и поэтический. Хорошо знакомая музыка далёких лет. Читала с волнением и слезами. Спасибо, дорогой Александр.

  2. Дорогой Соплеменник! Этот вопросительный знак — конечно, опечатка, которая вскоре будет изменена. Спасибо за замечание!

  3. Tихим голосом замечу: рассказ хорОш, годится для сериАла, но тестостерон на мОзги
    действие окАзывает и с годами больше. А тестерона-то все меньше 🙂

  4. Сначала было все хорошо. Тестостерон в общяге, системная медичка с лекциями вообще классная, я таких встречал, все жизненно. Потом появилась идеальная буфетчица, настолько совершенная во всех смыслах, что начало закрадываться подозрение. Правда, буфетчица быстро исправилась, прогоревав ровно две минуты над любимым и сменив пластинку с народных песенок на классику. Заодно и повеселившись перед лифтом.
    Потом начался кошмарный пересказ музыкальных страданий героя над исполнением Концерта для скрипки с оркестром ми минор, завершившийся сценой родственной связки мама-дирижер, которую именно на концерте — посвящении Женни Линдт я уже где-то встречал.
    Ну а дальше, уже привычный у автора, творческий перебор небылиц. Который завершился на Красной площади (а где же еще кульминацию затеять?) авторским вечером молодого композитора на музыку Ф.Мендельсона.

    1. Григорий Быстрицкий 17 февраля 2019 at 12:31
      ===
      Имеете право оценивать «игру» любителей по критериям высшей лиги.
      Но это неверно. Не так ли?

  5. Ты нам не нужен? — Странная опечатка?
    ….
    Дирижёр Валерий Гергиев прочтёт? Маловероятно.

  6. … Если б ты только знал, сколько высокопоставленных «покровителей» было у меня за все эти годы — министров, директоров заводов, известных писателей, знаменитых композиторов! Они, эти мои покровители, содержали нас с Валериком, доставали нам квартиры, прописывали нас в Москве, заставили меня окончить вечерний финансово-экономический институт, продвигали меня по работе до самых высоких должностей -— и, главное, платили за лучших учителей музыки для Валерика, и сделали всё для того, чтобы я могла посвятить жизнь моему сыну — и только моему сыну!..
    _______________________________________
    Очень двусмысленно… Или это мне так кажется?

  7. /волны мощной струнной мелодии чередовались с торжествующим напором духовых инструментов…/
    /Волны мощной струнной мелодии уступали место торжествующему напору духовых инструментов — и вдруг останавливались, расчищая место для звуков одинокой виртуозной скрипки…/
    ==================

    Сильное произведение!

    Эти строки напоминают Никифора Ляпис-Трубецкого): «Волны падали вниз стремительным домкратом….»

    Остальное – драму «О чем пели соловьи», зверски убитой (пресс-папье) «выдающихся размеров и духовных качеств» писательницы Мурашкиной.

    https://www.youtube.com/watch?v=wa28E2R0oBE

    Р.S. Суд убийцу оправдал.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.