Только постоянное и непрестанное совершенствование в Торе и заповедях, охватывающее все стороны человеческого существования, регламентирующее его дни и его ночи… только оно в состоянии принести коренные изменения в природе человеческой, сохранить нас от падения в тёмные бездны.
Недельный раздел Ки тиса
Михаил Ривкин
Народ же увидел, что Моше долго не сходит с горы, и собрался народ к Аарону, и сказали ему: встань, сделай нам божество, которое шло бы пред нами; ибо сей муж, Моше, который вывел нас из земли Египетской, — не знаем, что с ним случилось (Шемот 32:1)
Кто же этот народ, который требует от Аарона «сделать божество»? Кто эти погрязшие в примитивном идолопоклонстве невежи? Это те самые люди, которые совсем недавно пережили Исход из Египта, стали свидетелями великих чудес и знамений, видели своими глазами Десять Казней, прошли по морю, аки по суху, стояли у горы Синай, и слышали своими ушами «Я, Г-сподь Б-г твой» и «да не будет у тебя божеств других». Да как им могло такое в голову прийти? Возможный ответ на этот вопрос предложил р. Йеуда а-Леви в своём известнейшем сочинении «Кузари»:
«Сказал рабби: Тогда все поклонялись изображениям. И хотя некоторые философы доказывали существование единого Б-жества, они тоже не обходились без внешнего изображения, к которому они обращались, и учили тому, что Б-жество связано с этим изображением и что в связи с ним происходят чудесные и необычные явления. Некоторые считали, что они исходят от Б-га, как и мы считаем, что в наших священных местах земля и камни приносят благословение; /…/ Толпа же не могла принять чистое учение, она воспринимала все в той вещественной форме, в какой оно выражалось. Сыновьям Израиля было обещано, что Моше сообщит им Б-жественное учение в некой видимой форме, к которой они могли бы обратить свое внимание /../ Точно так же они стояли против столба дыма, сошедшего к Моше, когда с ним говорил Б-г: они стояли напротив и поклонялись Б-жественному явлению. И когда народ услышал десять заповедей, Моше поднялся на вершину горы, чтобы принести им скрижали с заповедями, написанными на них, и сделал ковчег, чтобы было нечто видимое, к чему можно обратить внимание, а в нем было свидетельство союза народа с Б-гом и Б-жественного творения. Я говорю о скрижалях, а кроме того, о ковчеге, который осеняло облако Б-жественного величия, и о чудесах, связанных с ковчегом. Народ ожидал возвращения Моисея, чтобы принять то, что он передаст. Они не изменили свой вид, украшения и одежды, которые были на них в день, когда они собрались у Синайской горы. Моше не спускался сорок дней (как казалось им, долее, чем он сам предполагал), и он не взял еды с собой и не простился с ними, намереваясь вернуться в назначенное время. Тогда частью из них, незначительной, овладели дурные мысли. Начались споры, и появилось столько советов н идей, что некоторые из них почувствовали, что нужно что-то ощутимое, чему они могли бы поклоняться, как все прочие народы, не отрицая Б-га, который вывел их из Египта. Видимый объект заменял бы Его в то время, когда они вспоминали о Его чудесах» (Кузари, 1:97).
Главная мысль этого пространного отрывка состоит в том, что не было в Грехе Тельца осознанного идолопоклонства, не было настоящей измены Б-гу, но было лишь детское, наивное стремление воплотить, сделать доступной и понятной идею Б-жества. Даже те люди, кто «признают единственность Его должным образом» (РАМБАМ), кто воспитан на постулате «нет у него тела, и образа телесного» (РАМБАМ), и для которых очевидна вся нелепость телесных уподоблений, в своих молитвах и в своей повседневной речи приписывают ему обитание на небесах, и именно к небесам обращают свои взоры и свои молитвы. И поступают так, важно отметить, с самых древнейших времён, с тех пор, как самые робкие и наивные представления о высших силах дали первый росток в человеческой душе. Неявная, интуитивная потребность в пространственной наглядности не так просто уступает место абстрактным идеям, пусть даже и самым правильным, признанным и принятым как основа основ веры.
Диалог в критской беседке между Йосефом и Эхнатоном в тетралогии Т. Манна является своего рода «свободной импровизацией» на тему споров Кузари с представителями трёх мировых религий. Подобно Кузари, Эхнатон чувствует, что «помышления его угодны Б-гу, но дела — неугодны». Разница в том, что эта мысль (в отличие от многих других) приходит к Фараону не во сне, а в результате долгих и мучительных размышлений наяву, в результате долгих бесед «с гонцами, которые прибывали к нему из далёких стран, с чародеями, жрецами и посвящёнными, которые приносили ему вести о мыслях людей с востока и запада» (явная перекличка с Кузари!). Диалог в критской беседке подобен устью Нила, он растекается многими извилистыми протоками, которые сливаются вместе и вновь растекаются, но при этом сохраняют некую единую направленность. На протяжении всей этой долгой беседы в беседке Иосиф помогает Эхнатону абстрагироваться от любых намёков на телесность, на физическую конкретность Единого, и именно это — общий смысловой вектор их диалога.
В какой-то момент возникает и такой, сугубо филологический нюанс: как правильно называть Единого? Отец на небе или отец В небе? Иосиф ненавязчиво подсказывет Эхнатону, что именно оборот «отец В небе» является единственно правильным, и фараон спешит с ним согласится. И читатель сразу понимает, что «на небе» это слишком конкретная, слишком явная привязка к пространству нашей трёхмерной материальности, а «В небе» — это ещё один шаг к пониманию, что «нет у него тела и образа телесного». (словами РАМБАМА) или что это «бытие бытия, которое не знает смерти не родится и не умирает, а всегда существует» (словами Эхнатона). Но после того, как фараон уяснил этот нюанс самому себе, он делает неожиданную оговорку: «вот что я услыхал, но я замкнул это в себе, ибо из страха за учение боялся правды». Читателю не объясняют, что такое «Страх за учение». Но из всего предыдущего диалога вполне понятно, что это страх Первоучителя потерять всех своих учеников, слишком быстро отказываясь от всех привычных понятий и терминов, слишком резко взмывая в стратосферу абстрактного, дистиллированного монотеизма. И потому, «из страха за учение» фараон предпочёл, до поры до времени, сохранить более приземлённую и пространственно-конкретную формулировку.
Йеуда а-Леви полагает, что именно таков был и страх Аарона, который, столкнувшись с «дурными мыслями», со множеством «советов и идей», понял, что нужно срочно принимать меры, и «из страха за учение» предпочёл пожертвовать правдой, т. е. идеей чистого монотеизма.
Итак, Йеуда а-Леви стремится если не простить, то хотя бы понять Грех Тельца, дать ему некую рациональную мотивировку, и, тем самым, хоть как-то отделить и отличить от греха идолопоклонства в чистом виде. Надо сказать, большинство толкователей и комментаторов Торы не захотели подыскивать Греху Тельца «смягчающих вину обстоятельств» и описывают его как идолопоклонство во всей его отвратительной наготе. Эту позицию твёрдо отстаивали уже Мудрецы, Благословенной памяти:
«… сделай нам божество, которое шло бы пред нами — когда принял Израиль Десять Речений, сорок дней спустя забыли они Б-га своего и сказали Аарону: египтяне носили своих божеств, и пели, и плясали перед ними, сделай нам божество, как божества египетские, и мы будем видеть его перед собой, как сказано: встань, сделай нам божество» (Пиркей де-Рабби Элиэзер, гл. 45).
ссылаясь на своего великого отца, грех идолопоклонства вменяет евреям Авраам сын РАМБАМа
«У есть у меня живая традиция, от моего отца, Благословенной Памяти, что они попросили об этом потому, что были фанатичными приверженцами знаков зодиака, и когда вышли они из Египта, то случилось это под знаком Тельца, или под другим, подобным знаком, принятым у идолопоклонников» (Авраам сын РАМБАМа, Шемот 32:1).
Но если это, действительно, было самое настоящее идолопоклонство, то мы возвращаемся к изначальному вопросу: как мог народ, получивший Скрижали на горе Синай, всего лишь сорок дней спустя совершить столь страшный грех?
Возможный ответ состоит в том, что Тора хочет внушить нам, на веки вечные, одну важную идею: сам по себе факт, что люди стояли у горы Синай, ещё не гарантирует, что в их сердцах сразу и без остатка исчезнет похоть идолопоклонства, что они станут невосприимчивы ко всем соблазнам зримых идолов и образов.
Явные чудеса, самые величественные и грозные, не могут, сами по себе, изменить человеческую природу, человеческую натуру, и, тем более, повседневное человеческое поведение. Такие чудеса вызывают в нашем сердце сильнейшее одномоментное потрясение, но они не могут вырвать человека с корнем из того привычного мира, в котором он прожил всю свою жизнь, оторвать от всех его устоявшихся привычек, ментальных моделей, речевых оборотов, которые будут вновь и вновь брать своё, даже совершенно неосознанно, машинально. Очень точно выразил эту мысль РАМБАМ:
«И это против человеческой природы, что люди, которые выросли в рабстве, в тяжёлой работе с глиной и кирпичами, тому подобное, омоют в одночасье руки от грязи, и пойдут мужественно сражаться с грозным противником, и т.п. И потому Всевышний водил их по пустыне, пока они не обучились мужеству, ибо странствие по пустыне, с минимумом благ, омывает тело и облагораживает душу, и за это время родились люди, которые не знали рабства и унижения» (РАМБАМ, Учитель заблудших, 3:32).
И потому не должно нам казаться странным, что нашлись среди тех, кто стоял у горы Синай и слышал голос Б-га звучащий из пламени, три тысячи человек, которые совершили страшный грех идолопоклонства. Ибо не услышанное единожды меняет природу человека, превращает его из служителя идолов в служителя Творца. Только постоянное и непрестанное совершенствование в Торе и заповедях, охватывающее все стороны человеческого существования, регламентирующее его дни и его ночи, его будни и его праздники, его беседы с членами семьи и его переговоры с деловыми партнёрами, — только оно в состоянии принести коренные изменения в природе человеческой, раз и навсегда сохранить нас от падения в тёмные бездны.
