Александр Левинтов: Февраль 19-го

Loading

Трагедия ММК и Георгия Петровича Щедровицкого в том, что они хорошо знали, откуда уходят, но смутно представляли себе, куда идут. Мы и сейчас не знаем, куда идём. Вся страна замерла в ожидании: будет Путин после 2024 года или не будет? — вот и вся онтология будущего.

Февраль 19-го

Заметки

Александр Левинтов

Как мы лечимся

Мой отец лечился исключительно градусником и ставил его под мышку до тех пор, пока температура не становилась нормальной.

Я люблю лечиться лекарствами: купил прописанные врачом лекарства, а также те, что посоветовали те и эти — вот и всё лечение — не пить же их.

Это сейчас. А в молодости я лечился сном и спал до тех пор, пока не проснёшься здоровым — это такая радость!

Карлсон лечился вареньем— я таких часто встречал: некоторым нужна не одна, а несколько банок варенья или чего-нибудь сладкого.

Дети лечатся хныканьем. Хнычут-хнычут, а дело это скучное и даже противное, поэтому по долгу дети никогда не болеют, они умные.

Многие женщины лечатся деньгами. Одно утешает: чем женщина старше, тем меньше ей надо денег для выздоровления. Старушку можно поднять на ноги почти задаром.

Русские лечатся горячим: баня, банки, горчичники, горячий чай с мёдом или малиновым вареньем либо горячее молоко, горячий жирный бульон. Это выглядит со стороны также нелепо. Как и американская привычка лечиться холодом: льдом и холодными компрессами.

Есть племена, где больному стараются помочь не вернуться к живым и здоровым, а как можно быстрей и безболезненнее достичь берега блаженных и умерших. Здесь любая болезнь — ступень к совершенствованию и достижению высшей цели, если болезнь заканчивается смертью.

Европейцы любят болеть в окружении заботящихся и ухаживающих за ними, давая болезни новые, дополнительные пути для распространения. Кочевые народы Севера оставляют заболевшего наедине с болезнью (или беременностью), а также минимальными средствами существования, чтобы тот, если всё-таки поправится, мог догнать пелетон или начать своё самостоятельное путешествие по жизни.

Аллопаты клин клином вышибают, то есть одну болезнь вышибают другой, нередко, ещё более страшной; например, все лекарства от кашля вызывают диарею настолько бурную, что человек просто забывает о своём кашле и своих лёгких. Гомеопаты действуют прямо противоположным образом, леча подобное подобным: все пьяницы лечатся от алкоголизма спиртным в дозах, кажущихся этим пьяницам гомеопатическими.

Наконец, есть те, кто считает свою или чужую болезнь нормальным явлением, а потому очень удивляются внезапностью своей или чужой смерти, а есть также те, кто считает любую болезнь симуляцией и притворством, проявлением лени, а потому не менее первых удивляющиеся своей или чужой смертью. И те другие никак не лечатся и, кажется, правильно делают.

Перед смертью

я ворвусь, стремительный и жадный,
в смерть свою, холодную, немую,
будет всё, как и всегда, нескладно,
но зато — взахлёб, напропалую

напрягаясь в судорогах, строки
будут рвать мои шальные струны,
будоража вымерших и прочих,
что вращаются, как в гунах гуны

то, что тихо и неслышно мне поётся,
пусть прорвёт мембраны микрофонов,
и мелодий водопад сорвётся
в электрических каскадах звонов

я умру… когда-нибудь… наверно…
может, завтра… или чуть попозже…
это лишь для тела будет скверно,
но душе моей, надеюсь, что поможет

Путешествие мёртвого человека

И я тронулся в путь.

Сначала медленно и как бы нехотя. Так отходят от причалов экспресс-поезда, разгоняющиеся потом до 500 километров час, и огромные морские лайнеры-круизеры, идущие потом по открытой воде морей и океанов, делая по 25 узлов. Впрочем, мне эти скорости теперь смехотворны. По мере потери телесности я стал терять и привычные формы и ставшее таким до смешного нелепым содержание себя — я быстро стал забывать формы своего содержания как облачный пар уже не помнит формы озера и моря, породившего его. И эти освобождающие потери приводят к увеличению скорости моего полёта. Да, сначала я даже как будто плыл, плавно огибая берега, неведомыми меандрами причудливого потока, пока меня не вынесло в блистающее море, но это не приостановило моё движение — я поехал: стремительным экспрессом, то и делая влетая в тёмные мрачные туннели, то вновь выныривая в весёлый и радостный мир, а вагоны мерно и успокаивающе покачивается, и колёса выстукивают на стыках бешеный и весёлый ритм: «мы мчим, мы мчим, мы мчимся — мы мчим, мы мчим, мы мчимся». На каком-то сногсшибательном вираже я вдруг полетел, не свечкой, но по очень крутой траектории, так что всё вдруг померкло и растворилось — и передо мной распахнулся невероятной красоты Космос. Россыпи звёзд, ближних и дальних, звёздная пыль, вихрящаяся протуберанцами Галактик — от восторга я стал невесом и распахнут этой немыслимой, умопомрачительной красоте. Я созерцал -то есть превратился в зеркало, отражающее эту красоту мира вглубь меня, в самые микроскопические глубины себя. Я почувствовал… нет, осознал… нет, ощутил?.. себя, мельчайшую пылинку, невидимую ни в какой микроскоп или телескоп, всем этим огромным Космосом — не по объёму, конечно, а по красоте — это и есть созерцание: вся красота Космоса во мне и весь я во всей красе Космоса. И от этого восторга, а, может, от того, что ускорение полёта продолжает увеличиваться, мир потускнел и покрылся мраком, плотным, мощным, непроницаемым — наверно, я уже превышаю скорость света. И, конечно, я теряю всякую ориентацию: где верх? где низ? что значит — справа или слева? Непроглядная тьма и невесомость. И время остановилось, потому что я обгоняю его многократно, может быть даже тысячекратно. И само движение и ускорение становятся сомнительными. И мне — страшно, ужасно: я понимаю, что вырвался в Пустоту, где нет ничего, кроме ослепляющего ужаса, плотного и непреодолимого. Меня охватил кошмар — призрак непроглядной ночи, беззвучный и беспощадный, порождение женского демона ночи. И я сам становлюсь своим кошмаром и начинаю постигать, что это и есть моя подлинная, первородная сущность, что никакой я не человек, а дух, порождение Лилит, что таких как я вокруг и окрест — в невероятном множестве и мы сами собой уплотняем Пустоту, нам тесно, тесно друг от друга, удушающе тесно — это и есть Ад, которого мы достигаем, если проскакиваем мир Света.

В любом путешествии, особенно в Последнем Путешествии, надо уметь вовремя остановиться.

Распятие

натужно ливень назревал
и мгла носилась,
над морем разыгрался шквал
и кровь сочилась

дрожали недра под горой,
и время улетало мимо,
один — не Бог и не герой
и кровь сочилась

Отцом оставлен на позор:
за что немилость?
ушёл, одежды взяв, дозор
и кровь сочилась

он умер первым на кресте
и мать молилась,
пот высох на моём лице
и кровь сочилась

Сон мёртвого человека

Я умер.

Я уже давно умер, так давно, что, кажется, это случилось задолго до моего рождения и, следовательно, я родился уже мёртвым: всё знающим, всё понимающим, всё, кроме своего прошлого и любого другого прошлого. Именно это свойство и отделяет мир мёртвых от мира живых. Находясь среди живых — а мой случай отнюдь не единичен, и ещё неизвестно, кого больше в населении Земли: живых или мёртвых — я всегда остро чувствовал эту разительную разницу: они живут своей историей, культурой, традициями, нормами, своим прошлым, дорожат им, ценят его — мы существуем ради и во имя будущего. Для них время течёт из будущего в прошлое, ведь они идут всегда по стопам своих учителей, родителей и предков и в конце концов уходят к ним, а за ними, из будущего, проступают их дети и внуки, их ученики и последователи. Мы движемся к будущему, прошлое у нас за спиной и потому мы не знаем его, ведь оглядываться и озираться чрезвычайно опасно, можно шею свернуть. В пространстве это различие незаметно, только во времени, но ведь никто, ни живые, ни мёртвые и не ощущают пространство, только направления и ограничения, границы, устанавливаемые нами самими, а потому не имманентными пространству, а всегда ситуативными и случайными, какими бы священными их не объявляли. И нет такого государства, даже островного, которое не меняло бы свои границы — крошечная Великобритания не так давно занимала пол-мира. И нет такой границы и черты, которую люди бы ни преступали. Живые, что растворены в массе мёртвых, носят имена умерших и их фамилии, живут в их жилищах и на средства, доставшиеся от них, к сожалению, живут въяве: действуют, крушат и перекраивают своё прошлое, на которое молятся. Мы, мёртвые, пребываем во сне: нам снится будущее, в которое мы не вмешиваемся, потому что в него невозможно вмешаться, ведь оно не сейчас, оно будет, а не есть. И сон есть сон — сон никогда не сбывается, а потому будущее не замарано действиями и руками людей, их, будущих, в отличие от прошлых, гораздо больше, они разнообразней и динамичней, красочней и полновесней, из них ничего не выпадает в осадок — они онтологически цельны и полны, а прошлые всегда кусочны и отрывисты, отрывочны. Будущее не операбельно, но визиабельно, то есть истинно человечно, ведь человек — очеловец, а всё остальное в нём — от лукавого, именующего себя Космическим Разумом, шарлатана и самозванца, водящего за нос рождённых от Евы. Вот именно, вот именно! Это и есть вся несложная разгадка живых — они от Евы, вторая производная от человека по имени Адам, рождённые в муках, потугах и вони крови, последа, чёрной пуповины, мы же — дети Лилит, ночного призрака пустыни, наша плоть — лишь оговорка, поскольку мы — существа духовные, светлые, недаром нас рядят в светлые одежды и саваны, недаром нас отделяют от телесного и живого белейшей фатой смерти.

Я умер — и не хочу просыпаться.

Уход

я ухожу, смешной и непонятный,
последний, кто ещё умел мечтать,
кто называл — без дураков и внятно —
кому какая требуется мать

считать бабло — великое искусство,
я не сумел освоить эту роль,
и честно по карманам «пусто-пусто»,
и неподкупен мой длиннющий, чистый ноль

я ухожу, устало, но с победой,
с высоко поднятой над вашей суетой,
я уношу — вопросы и ответы,
вам оставляя фронт работ — пустой

и ветры шалые, гонимые свободой,
попутны мне, плывущему вперёд,
и предо мной — не только дни и годы,
но и истории величественный ход

К 90-летию Г.П. Щедровицкого

Георгий Петрович Щедровицкий

Из прошлого может прорасти история, из истории может выпасть в нетленный осадок культура, но прошлое можно карамелизировать, залить сладким сиропом бессмысленности и потом сосать.

Основной метод карамелизации — редукция. Надо просто повычёркивать всё заметное и существенное, например, само учение и его учеников. Вот, представьте себе христианство без Нагорной Проповеди, Тайной Вечери и апостолов. Вот, представьте себе Исход без Моисея и горы Синай.

По случаю 90-летия Г. П. Щедровицкого канал «Культура» снял 50-минутный фильм «Если не я, то кто же?»

Изъяты лучшие ученики, ученики, которые считали себя учениками и которых ГП считал своими Учениками: Сергей Наумов, Сергей Попов, Юрий Громыко, а еще более ранний Александр Раппапорт, а ещё и гораздо ранее — Владимир Лефевр.

Вычеркнуты и все, кто не из России, за исключением одного армянина. Но нет ни харьковчанина Буряка, ни киевлян Никитина и Чудновского, представителей Белоруссии, Прибалтики, нет уехавших в США, Германию, Израиль и в другие места, не столь отдалённые, вычеркнуты как несуществовавшие новосибирцы, свердловчане, иркутяне и красноярцы, ленинградцы. Только осевшие в Москве — всё остальное не проходило по смете.

Так что это было? — жизнеописание? биографический очерк? Евангелие от Щедровицкого? — нет, только не это. Основы учения и школы — даже не скороговоркой, организационно-деятельностная игра (ОДИ) как средство преобразования мышления и мира в руках философа — в формате кофе-брейка. Игра очень театральна и кинематографична, как театрален и кинематографичен оказался Достоевский, во что долгие десятилетия никто не верил. Но Игру надо играть, а не хроникёрствовать с камерой по залам и кулуарам.

Получился прилизанный, засиропленный, укарамеленный портрет довольно поганой эпохи и совсем уж поганого государства, нарезка фото из жизни человека и кинохроники тех времён, в общем-то никак не связанных между собой по существу. Мы уже насмотрелись таких фильмов — и про Зиновьева, и про Ильенкова, и про Мамардашвили и про многих других — они все однообразны и однотипны, они все некрологического жанра: «о мёртвом -только хорошее или ничего [кроме правды]». Правду говорить не хочется — говорим только хорошее.

Жизнь и творчество протекают в разных мирах: жизнь — в коммуналке на Воздвиженке, в браке, в сыне; творчество — в семинарах и размышлениях, в схемах и играх, в сражениях, победах и поражениях, в трудах. Жизнь переходит в наследство, творчество — в наследие.

Девять персонажей, представляющих в фильме ММК, методологическое движение — приличные люди за некоторым исключением, но через линзу ОДИ прошло около 3 миллионов человек и именно эта линза породила массовое «новое мышление», а заодно и развалила СССР, конструкцию, не вмещающуюся в мышление. Я отношусь к весьма отдалённым ученикам ГП: и пришёл в ММК уже сорокалетним, и сам ГП публично, на игре с Газпромом, не признал меня методологом, но я — свидетель и очевидец, как и снятые в кино персонажи. Потому и взял слово.

Тот, кто ничего не знал про ММК, ОДИ и ГП, так ничего и не узнал, кто знал — не узнал в показанном того, что было. Это не вина съёмочной группы — это стиль нашей сегодняшней жизни: не видеть будущего, лгать о настоящем и приукрашивать прошлое.

Трагедия ММК и ГП в том, что они хорошо знали, откуда уходят, но смутно представляли себе, куда идут. Мы и сейчас не знаем, куда идём. Вся страна замерла в ожидании: будет Путин после 2024 года или не будет? — вот и вся онтология будущего.

Никто не хочет брать эту вину — не знания будущего — на себя. Но — если не я, то кто же? Я считаю себя виновным, а дело ГП ещё не законченным.

Беспутное

бреду в бреду:
я умираю?
иль на свою беду
лишь возникаю?

и не понять,
каким концом
я вновь или опять
вокруг себя кольцом

и всё дороги
-— без путей, однако,
а вдоль — кресты
моих друзей, как знаки

и темень жуткая
кругом — всё нет рассвета
и филин гукаем
тайком — с зимы до лета

Место

В европейских языках «место» — одно из наиболее многозначных слов:

  • в немецком — der Ort, die Stelle, der Platz, die Position, der Punkt, das Amt, etc;
  • в английском — a place, a site, a space, a position, etc;
  • во французском — la place, la cite, etc;
  • в итальянском — il posto, etc;
  • в испанском — el lugar, etc;
  • в латыни — locus, cite, etc.

Место — одно из неотъемлемых характеристик человека: даже бездомный бомж («без определенного места жительства»), безработный («без места работы») обладает местом или местами питания, обитания, местом в обществе. Мы все уместны и укоренены в тех или иных местах, мы дорожим своим местом или местами, мы всегда — местные, хоть где-нибудь. И у нас всегда есть свой пунктик, только наш и ничей другой. Место для нас — и город, и дом, и посадочное место, которое мы даже иногда уступаем, а не только занимаем, и ситуация.

Мы уклоняемся от собственных характеристик и показателей, стараясь не быть, чем и кем мы есть «объективно», мы уклоняемся от управления, командования, руководства нами, от манипулирования нами и нашим сознанием, от любого обмана и обмена, мы почти по-детски уклоняемся и избегаем законы и нормы, даже если они справедливы и разумны.

Но мы всегда ищем и находим себе и своё место, интуитивно и инстинктивно присваиваем и осваиваем его, субъективируем его собой и готовы бороться, защищая завоёванное (занятое, украденное, заслуженное) место и не желая расставаться с ним.

И мы всегда уместны, то есть адекватны занимаемому месту, конгруэнтны ему, пропорциональны. Уместностью мы меряем свою удовлетворённость и даже спокойствие, пусть это бойкое или тихое место — оно наше!

У М. Хайдеггера есть замечательное, придуманное, кажется, им самим слово — die Gegnet, противопоставление: то, чему мы противостоим, а оно противостоит нам, die Gegend, местность — обозримая нам среда нашего существования, которой мы противостоим как субъекты этой среды. И если нет die Gegnet, то невозможен и die Gegend, и наоборот — нам нечему противопоставляться.

Место, таким образом, есть единственное, что смиряет нашу субъектность с объективным положением дел и обстоятельств. Тут мы, пожалуй, единственный раз согласны с другими и иными относительно себя.

Мифы из античной истории

“После провала Сократа и громкого публичного суда над ним Периклу пришлось срочно собирать всех своих” – мы сидим на открытом солнцепекe кафе в Пирее. Ветер гонит в синие воды Эгейского моря праздный песок и мелкий городской мусор: окурки, обгоревшие спички, троллейбусные билетики. Она постоянно сморкается в бумажные салфетки. Нос и глаза ее покраснели — не то от аллергии, не то от знойного ветра, не то от давних обид на меня и этот мир. Мне все это неприятно и надоело, поэтому я рассказываю ей на ходу придумываемый миф без всякой фантазии, сухо, как репортаж “Красной звезды” с Кавказа. — “не пришел только Ксенофонт, этот отщепенец и вечный оппозиционер всем и всему”.

“Аристократы и олигархи вновь поднимают голову и требуют прозрачности бюджетных статей расходов, будто я, Перикл, не соображаю в этом без них. Придется вводить двойной стандарт на исследования и разработки. Мой друг Платон, я решил легализовать твою школу и даже добился у притонеев, в первом чтении пока, государственных субсидий на приобретение тобой земельного участка в саду Академа. Твоя задача — сладкозвучно, как только ты у нас и умеешь, сочинять небылицы и байки для этих профанов. Постарайся никого из знатных не обидеть и не задеть, пусть считают твои диалоги слабыми попытками что-то противопоставить нашему великолепному другу Софоклу и его драмам. Для черни я уже придумал теорию, как я назвал бесплатные билеты на зрелища для неимущих и малоимущих горожан.

Ты должен понять, милый Платон, что все эти диалоги должны, с одной стороны, сохранять и запечатлеть, запечатать в предстоящую историю человечества наши знания, а с другой — скрыть их от ближайших к нам назойливых и глупых глаз, хотя бы на ближайшие две с половиной тысячи лет, на ближайшие 600-650 олимпиад. Дольше этот социальный хаос вряд ли продержится.

Мы соберем в новой школе лучшие силы со всей ойкумены, прилюдно и всенародно, а равно исподволь и слухами объявим наиболее выдающихся среди них полоумными, придурками и неумехами, чтобы, заодно уж, успех не застил и не пылил им взгляд на истины и основы учения.

И пусть занимаются тем, чем и занимались тайно и разрозненно все эти годы: синтетическим знанием геометрии, музыки и чисел. Мы поклялись и мы закончим начатое задолго до нас и переданное нам сотнями поколений тех, кто был до нас.

Эта задача — самая возвышенная из когда-либо поставленных перед человечеством — и уже никогда не будет ничего более высокого. Мы этим синтетическим знанием проникнем в тайный язык богов и тем достигнем порогов и сфер неземного Олимпа. Мы научимся общаться с богами и, наконец-то, узнаем, зачем мы и кто мы. Мы овладеем прекрасной и совершенной гармонией числа, рисунка и звука в их единстве и слитности. Уже дважды провалились наши попытки — мы помним, что после первой мы перестали быть могучими андрогинами, что мы — рваные андрогины, рваные Зевсом и Аполлоном, мы помним и плачем над этой рваной раной. Мы помним и поем реквием великому Прометею и его второй, трагической и возвышенной попытке. За дифирамбами и славословиями богам мы слышим козлиный рев наших жертв и падений — и это заставляет нас вновь подниматься и вновь пробиваться наверх, из мрачной теснины земной жизни.

С тех пор мы стали мудрей, дорогой Платон. Нам более не нужен фиктивно-демонстративный завет с богами. До сих пор мы пытались только понять и объяснить их законы, теперь же мы создадим свой мир и свою природу, выходящую за пределы божественных законов природы. Настанет день — и мы создадим вторую, параллельную божественной стихию, подчиняющуюся нашим законам и нашим гармониям.

Камуфляжем этих работ должны стать твои, Платон, споры и распри с Ксенофонтом, так удачно отколовшимся от нас. Сам отбери из избранных тех, кто понесет ношу новых прорывов и озарений, и тех, кто займется обереганием добытого и уловленного вами из мира идей, ты же, муж мудрый и прилежный, будешь перелагать эти знания в профанации, чтоб все так и думали, что вы занимаетесь этими рассуждениями и размышлениями, не более того.

Когда же вы закончите этот этап работы, а вы должны его закончить, передай дела какому-нибудь ученику, хоть тому же Аристотелю, он неглуп, хотя и косноязычен, и пусть завершит весь проект, но не по сути: по сути проект за тобой, великий Платон, а по камуфляжу. Пожалуй, сочтем за лучшее упражнения в логике и опровержениях софистов, в обосновании темных и нелепых наук, вроде физики и филологии — это лучше и крепче всего спрячет великое синтетическое учение. Чтоб не гневить богов людскими толпами, оставим эти тайные знания горстке немногих.

Вино, примитивно красное и вяжущее, последними каплями вливается в меня. Солнце, как и когда-то в доме Сократа, пламенно погружается в море, и одинокий корабль извещает еще о чьей-то смерти. Я съедаю последнюю маслину, макаю последний кусок хлеба в оливковое масло, исчерпываю это масло почерневшим мякишем и принимаюсь медленно жевать шершавую еду.

— Ты посвящен в это знание?

И она прекрасно понимает, что ни она и никто никогда не получит никакого ответа на этот вопрос…

На сократических чтениях

Шли какие-то по счёту сократические чтения, но, так как никто Сократа не читал, потому что тот не написал за свою жизнь ни строчки, то каждый читал своё написанное, которое никто не слушал, потому что это были чтения, а не слушания и занимался своими делами: кокетничал с малознакомыми дамами, договаривался о вечерней выпивке, строил козни и интриги, а все вместе мы с утра ждали обеда, а после обеда — ужина. Как человек взаимоотрешённый от общества, я строил редукционистскую модель российского государства на все времена и случаи.

Эту модель я не выдумал, а просто увидел на БАМе, воочию: это пятидесятиместные палатки для рядового состава желдорвойск.

Палатка квадратная. Койки в ней расположены концентрическими квадратами:

  • первый квадрат — четыре койки,
  • второй — восемь,
  • третий — двенадцать,
  • четвертый — шестнадцать,
  • ещё десять коек стоят по периметру палатки в произвольном порядке.

Зимы здесь лютые, и морозы с ноября по апрель держатся на уровне минус 40 — минус 60 градусов.

Печка в центре палатки — единственный источник тепла. В первых двух квадратах коек тепло на уровне плюс 40 — плюс 30 градусов, здесь люди ходят и спят почти нагишом. Здесь обитают сержанты и старшины отделений.

В третьем ряду температура держится плюс 15 — плюс 10 градусов. Это немного прохладно.

В четвёртом — около нуля. Тут спасает только набросанное на себя всё тряпьё, включая одежду.

У стен палатки — минус 20 — минус 30 градусов, раза в два теплее, чем за бортом, но это практически не утешает.

Принципы демократии и народовластия здесь очень просты: вокруг печки держится круговая оборона, чтобы никто не мог посягнуть ни на какое место без ведома обороняющихся, а у стенок оборону держит каждый сам за себя и практически обречен — весь вопрос только во времени и весне, которая всё-таки наступает — в мае.

Пробиться к теплу хотя бы на один ряд чрезвычайно трудно. Этого можно добиться рабской покорностью, послушанием, долготерпением или ещё каким-нибудь особым шутовским талантом. Потерять же свой ряд, согласно второму закону термодинамики, гораздо легче и проще — случайной ошибкой, оплошностью, неудачно сказанным словом.

Средняя смертность в желдорвойсках лишь немного выше, чем в армии в целом, но среди новобранцев, оказавшихся у стенки, она необычайно высока, но это никого не пугает и не беспокоит, потому что набор сюда — неограниченный. Хорошо, если половина набора — умственно отсталые, а бывали годы — и до 100%, а такой материал не жалко: чай не авиация и не ракетные войска, даже не флот.

Нравы и обычаи в этих палатках зверские и держатся таковыми не только зимой — круглый год. Офицеры стараются в эти палатки не заходить и не заглядывать — тут полное самоуправление, гораздо более жуткое и беспощадное, нежели русский бунт.

И здесь никогда не бывает недовольства и недовольных.

Разумеется, эта модель — редукция: элиминируются оттепели, не все бывают идиотами и тому подобное, но это лишь расцвечивает дополнительными красками общую картину. И модель, и жизнь в России имеют очень прочную устойчивость. Тут надо либо климат менять, либо перестать строить БАМ, а как же мы без того и другого?

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Александр Левинтов: Февраль 19-го

  1. Безнадежность и обреченность в ощущениях и сознании уважаемого автора, от несовершенства устройства нравов рода людского в российской, совковой империи ,при сохранении им здорового .крепкого , хотя и черного, юмора, придает особый смак, далекому от оптимизма содержанию представленных новелл.

  2. 75 — это возраст не увядания, а мудрости, доказательством чего являются Ваши замечательные очерки.
    И соглашусь с Вами о Путине и о народе. Удивительное дело: нигде, ни в одной стране, пожалуй, государством на протяжении 100 лет управляли люди с явным медицинским диагнозом.
    А народ… Трудно что-либо требовать от народа, образование которого по прошествии 800 лет его истории так хорошо описано Пушкиным:
    «С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Приезд его сильно не понравился Савельичу. «Слава богу, — ворчал он про себя, — кажется, дитя умыт, причесан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!»

    Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour etre outchitel 1, не очень понимая значение этого слова. Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; нередко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, т. е. (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее.»
    А.С.Пушкин, «Капитанская дочка»
    Великий белорусский просветитель и учёный Франциск Скорина образование получил в школе города Полоцка, на своей родине — Великое Княжество Литовское. Скорина отправился в Италию, чтобы экзаменом в одном из университетов подтвердить свой диплом врача. Подтвердил блестяще. А науке врачевания он обучился у себя же на Родине.

  3. К главе «К пятой годовщине оккупации Крыма»:
    Единственный способ существования этого государства — приращение чужих территорий.

    К главе «Сирийские трофеи»:
    Вся история России — один сплошной МИФ. «Сирийские трофеи» — это продолжение увековеченной традиции творить мифы.

    К стихам…:
    Никогда не попадались мне стихи зарубежных поэтов, так настойчиво поднимающих тему смерти, ухода. И только в русской поэзии постоянный звучит мотив раннего ухода. Может, прав Михаил Анищенко:
    «Дым отечества сладок на небе,
    Но дышать не даёт на земле.»
    Привёл лишь несколько примеров, созвучных стихам в очерке. Но как же много их в русской литературе…

    Сергей Есенин:
    «Я пришел на эту землю,
    Чтоб скорей ее покинуть.»
    1914

    “Я устал себя мучить бесцельно,
    И с улыбкою странной лица
    Полюбил я носить в легком теле
    Тихий свет и покой мертвеца…”

    Николай Рубцов:
    Я умру в крещенские морозы.
    Я умру, когда трещат березы.
    А весною ужас будет полный:
    На погост речные хлынут волны!
    Из моей затопленной могилы
    Гроб всплывет, забытый и унылый,
    Разобьется с треском,
    и в потемки
    Уплывут ужасные обломки.
    Сам не знаю, что это такое…
    Я не верю вечности покоя!

    Борис Рыжий:
    «Но где бы мне ни выпало остыть,
    в Париже знойном,
    в Лондоне промозглом,
    мой жалкий прах советую зарыть
    на безымянном кладбище
    свердловском.»

    Михаил Анищенко:
    «Опускай меня в землю, товарищ,
    Заноси над бессмертием лом.
    Словно искорка русских пожарищ,
    Я лечу над сгоревшим селом.

    Вот и кончились думы о хлебе,
    О добре и немереном зле…
    Дым отечества сладок на небе,
    Но дышать не даёт на земле.

    Есенину
    Пора в последнюю дорогу.
    Пришла повестка – не порвёшь.
    И мы уходим понемногу
    Туда, где ты теперь живёшь.

    Давай, Серёжа, громко свистнем
    И, в ожидании весны,
    В одной петле с тобой повиснем,
    Как герб утраченной страны.

Добавить комментарий для Yakov Kaunator Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.