Эстер Пастернак: Неведомые миры

Loading

Я люблю осень, как любят горький шоколад. Я ем его небольшие квадратики — 2-3 — не более. Осень тянется вверх и падает, растянувшись во весь рост на дорожках парка и на дождливых улицах.

Неведомые миры

Эстер Пастернак

Эстер Пастернак«Чи-велир, чи-верос»

Как гортанно поет пшеничное солнце! Летний диалог травести на открытой всем ветрам, сцене. Лето — пульсация чувственной прозы, яшма и афарсемон — знак земли — симанафар, но это уже забвение. Забвение часа, дня. Моя любовь нуждается в воздухе, счастливой я чувствую себя дважды: когда пишу и когда люблю.

Я отказываюсь сдаваться. Отказываюсь отказаться. Отказываюсь уступить законам забвения на минуту, на час, навсегда. Я никогда не пойму, почему, когда нам выпадает счастье любить кого-то, мы почти всегда воспринимаем это, как несчастье любить самих себя. Помнишь ночь, и венецианское зеркало, в котором мы словно утопали как когда-то в прохладном водоеме, у подножья Хермона, у истока Дана? Ну, конечно, помнишь, разве можно забыть эту воду, обнаженную и красивую, как молодая лань?

Кроме зеркала там была мебель из красного дерева, я люблю красное дерево, оно напоминает мне розу бенгали. Нет, это не завершение, а только начало, только отделение поэзии от спящей паузы, обладательницы «грации увядших вещей», только слияние губ с круглой, естественной формой яблока. «Таль сфатайх…»

«…и рифмой чарует, исчадием роз: чивир-чивилир-чивирам-чивирос».
(«Кенарь» Л. Беринский)

Это только летняя просодия, только долгота дня, но как совладать с ней, как описать эти «прозрачные, плачущие камни», эти неведомые миры, эти длинные вьюнки дорожек, которые, в конце концов, приведут меня к знаку совершенства, только надо немного подождать. И разве это повод к печали?

Осень

Этой осенью я не перечитываю «Сто лет одиночества» Маркеса, а читаю Китса — ода осени — «Пора плодоношенья и дождей», в переводах Бориса Пастернака:

Пора плодоношенья и дождей! — — — — ————————— Лесных орехов, и как можно доле Растить последние цветы для пчел, Чтоб думали, что час их не прошел И ломится в их клейкие ячейки.

Вот она, госпожа Осень, совсем близко, в воздухе чувствуется смолистый аромат пачули. После лета — осень — одна из неоконченных мною миниатюр. Кромки гор в заусеницах мха и плесени, деревья роняют на землю ленты листвы.

Я люблю осень, как любят горький шоколад. Я ем его небольшие квадратики — 2-3 — не более. Осень тянется вверх и падает, растянувшись во весь рост на дорожках парка и на дождливых улицах. Как она внимательна, эта Осень. Предельно внимательна. И я люблю ее за это.

Странно, но каждой осенью я хочу взять домой кошку. «Ничего странного, — мне говорят — осень». Я почти соглашаюсь, ведь я тоже иногда так думаю. На книжных полках стоят осенние и летние книги. Они отличаются одна от другой так же, как воспоминания отличаются друг от друга.

— Ты когда-нибудь вздрагивал от осенних слов?

Книгослов, это человек, собирающий душистые травы, а затем настаивающий их на миндальном спирте. Слова делятся на растительные и воздушные; земные и небесные; сказанные и невысказанные; книжные и живые. На книжной полке стоят слова книжные, и мне не хватает слов.

Последний сентябрь перед отъездом в Израиль мы провели в Одессе, на одиннадцатой станции, на даче друзей. Пройдя небольшой рощицей, каждый день мы спускались к морю, и это чудо было закрашено невероятными запахами, меняющимися в зависимости от времени суток. Под утро это был запах сырой земли с оттенком камфары, а когда усталые мы возвращались дневной рощей на дачу, воздух до краев наполнялся дымчатым ароматом смолы, запахом сухого ореха, сосновых игл, и расплавленного сургуча. Это были противоположные морю ароматы. На море волны синели, отенненные багровой сладостью роз, утренняя вода пахла шалфейным напитком, в котором растворили крупную соль, а влажный песок — мармеладом из кожуры плодов бергамота. Вот такие запахи последнего сентября, перед тем, как он стал Элуль на другой Земле в этом мире.

Только мы еще не раз встретимся, ведь мы каждый год встречаемся с тобой, Осень, ведь мы не станем объединять эти два коротких слова в одно — «ведьмы», уж слишком оно осеннее, слишком промозглое. И если я тебе не надоела, то мы встретимся в следующем году тоже.

А пока … я закрываю глаза, тело мое становится легче, чем наяву, рядом со мной на подушке засыпают рассыпанные лепестки роз, а я, не успев уснуть, просыпаюсь, не зная, куда просыпятся мои явные сны, мои ночные мысли. Немного погодя за окном начинает идти дождь, и я вспоминаю: «Детство это всегда лето, даже если на дворе осень».

Глаз Цимофана

Когда в разгар лета я открываю шкаф, и на меня в упор глядят зимние шарфы, я на секунду теряюсь. Нет, я не устаю за лето. Это другое, это — томление, томление той-ленью, о которой я мечтаю всю короткую зиму. И если лето меня утомляет Лугонесом: «Солнце тигром по кругу», то зима — безвыход-ностью, этой ежегодной новос-тью. Из-за дождей не выйти в парк, не подняться на холм зафирантов, вобщем, живи безвыходно, за кулисами, и жди паузы. Птицы прячутся, а тивись-тью замолкают до весны. Небо скучает, мои нервы обнажены, я считаю дни, и ты говоришь, что я напоминаю тебе скрипичную долю, симфонию продрогших веток. Ты любишь эту игру, я люблю эту музыку в сказочной Фандиковой расцветке и, опираясь локтями на твою рассеянную задумчивость, я беседую с тобой за чаем.

На небе выстраиваются грядки верхнего сада. Скоро пойдет дождь, и вода его щедро польет нижний сад и мои любимые розы, опять эти розы, в оттенках синего лазурита. Розы, арфиные феи, нашедшие приют в моей книге. Цвет обложки песочный, роза пустыни, оттенок зеленый — этакий глаз кота Цимофана. На земле молока и меда такой глаз встречается часто в садах Иерусалима, высаженных в форме шестиконечной звезды.

Снег

«Лучше всего, конечно, был падающий в небеса снег».
Микки Вульф «Несвобода небосвода»

По опустевшим улицам бродят снежные хлопья, заговорщицки моргают фонари, и снег пахнет арбузной коркой. У меня немного кружится голова, и ощущение такое, точно мы находимся с тобой на корабле, каюту покачивает, а вокруг белая и очень холодная вода. Я стараюсь дышать глубоко и, насколько можно, ровно. Я знаю, что я люблю, и не пойму, почему в бокале с вином жужжит настырная пчелка. Интересно, где она пряталась раньше, в каком сосуде жила до того, как прознала о моей любви и, понятно, — никогда не оставит меня эта боль, эта пчелка — до тех пор, пока я люблю. Как непринужденно падают снежинки, нежные, они тают в воздухе, не касаясь земли. Тогда, как же земля покрывается снегом? На тротуары, высокие от снега выступили желтые окна домов. Темные полосы ложатся на землю, и она кажется стеклом, покрытым черной краской. Прорываясь сквозь запавшие щеки сугробов, мы, наконец, останавливаемся у дверей дома. Когда мы входим, он задумчиво говорит: «Я обратил внимание, что когда идет снег, дети выбегают на улицу и кричат». Быть может оттого, что земля была создана из снега?1.

Я смотрю в окно. Падает снег. «Tombe la neige…» — поёт Адамо.

Кричат дети. И мне тоже хочется кричать… только от боли. «Снег, иначе говоря — детство, иначе говоря — счастье»2.

Я не научилась прощаться, не умею расставаться, не хочу провожать. Мне бы продлить и продолжить, но так не получается, так не бывает, и кончается всё, кроме карминных роз. Кро-ме — это карма кромешных часов и дней, кроме — это «семью ночами выше», это времени белый агат и, кончается всё, кроме кроме.

Примечания

  1. Из книги «Пиркей де раби Элиэзэр»; часть 3.
  2. Э. Чоран
Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.