А в бригаде уже легенда пошла, все на них как на героев смотрят, виданное ли дело так с комкором разговаривать. Дали младшому тут же ещё один кубарь и прямо на комроты назначили. С другой стороны, генералы многие любят под Суворова работать, а тут такая оказия!

Командир корпуса

Из серии «Рассказы по жизни»

Сергей Эйгенсон

Продолжение серии. Начало

У нас в Нефтяном институте такой инженер по технике безопасности был, что ты! Все ВУЗы завидовали. Матвей Савельевич Пинский, бывший танкист-тацинец, Герой Советского Союза. Цену он себе знал хорошо, но вот щёки не надувал. Я потом много с фронтовиками о жизни беседовал — когда я лейтенантом в 68oм в ряды пришёл, последние фронтовики майоры да подполковники, то есть лейтенанты 45 года, ещё дослуживали. Им новый слушатель как бы за подарок, а мне всё, действительно, интересно было. Так я на что обратил внимание — как пехота да с Сандомирского плацдарма, или лётчик с «Лавочкина», или танкист, через Балатон прошедший — так щёки не надувает, рассказывает не столько о боевом пути, сколько о бытовых случаях, и свой жизненный путь в глаза молодёжи не тычет.

Сейчас, конечно, перемёрли такие большей частью. Война-то не мать родна, кто войну на прицеле у немца провёл, да случайно выжил, тот редко очень уж крепкое здоровье сохранил. На дворе-то пятьдесят пятый год после Весны на Одере. Сейчас больше такой ветеран пошёл, что начнёшь спрашивать, чувствуется — всю войну «Красную звезду» читал, а из личного опыта больше про двадцать миллионов погибших да про коричневую чуму сообщает. Конечно, если кто в тыловом госпитале начмедом, или всю войну узбеков в маршевые роты оформлял, или фашистских шпионов среди бывших концлагерников выявлял, у того и шансов на вражескую пулю нарваться как-бы немного, и здоровье получше сохранилось. Это ведь не только про тех ветеранов ВОВ, которые генералу Макашову красным флагом подмахивали. В городе Чикаго как-то пришлось наблюдать, как известного поэта Евтушенко после концерта в почётные ветераны и инвалиды Великой Отечественной войны принимали местные (то есть, советские бывшие) активисты. Впечатляющее зрелище! На что у поэта глотка лужёная, так они громче его постановление местного ветеранского Совета зачитывали, Минут десять орали. Внук у меня и по-русски, и по-американски неплохо образованный. По старому говоря, диссидеточка. Так он предположил: «Сейчас тень Сталина на сцену выйдет».

Ну, дядя Мотя Пинский не из этих ветеранов. Ему в застольных беседах козырять не нужно было — сколько евреев среди Героев Советского Союза. Он сам — Eврей Герой Советского Союза. Но в быту крайне прост. Как-то спрашиваю его:

— Матвей Савельич, Звезда Героя у Вас золотая?

Он смеётся:

— Ну что я, идиот, что ли? Медная копия. Стукнет кто-нибудь на улице по башке, снимет Звезду — большое разочарование будет.

Я с сыном его хорошо знаком был, ну, тут ничего особенного. Парень как парень. Нормальные отношения двух сверстников и соучеников. Выпили вместе пару раз, как-то он в эстрадном театре у меня кого-то из актёров подменял. В стройотряд вместе ездили. А Матвей Савельич не мог восхищения не вызывать. Актёр он немножко, с таким хорошим вкусом. Как инженер по ТБ был он справедлив. Но суров.

Помню характерный случай. Я уж дипломную работу делал на кафедре нефтехимического синтеза. В это время, в начале апреля, наверное, экспериментальную установку заканчивал собирать. Руководителем у меня был молодой и очень такой, поэтического вида, доцент. Хороший парень — типичный шестидесятник по научно-технической части. Он у нас и большую часть лекций по специальности читал, и экзамен принимал. На весь институт интервью прославилось, которое он после этого экзамена многотиражке «За нефтяные кадры» дал. Там он меня как-то странно похвалил: «Приятно, — мол, — удивил студент Сергей Э. На лекциях почти не бывал, а при ответе на экзамене показал хорошие знания, широкую эрудицию».

Неясно как-то — к чему он в интервью студенческую массу призывает? Я, положим, если на лекции не очень ходил, так зато в библиотеке помногу сидел, но ведь про это в газете не обозначено.

Взял он меня после этого в дипломники. Тема была такая — в практике малореализумая, но с большим потенциалом диссертабельности. Сколько на ней народу в кандидаты да в доктора вышло — братская могила. А мой диплом, значит, кирпичиком лёг в обелиск. А сам он потом это дело завязал, уехал в Москву в докторантуру хорошего академического института, а когда в Уфу вернулся, под него новую кафедру сделали. И посейчас, я думаю, там завкафедрой служит. Они там все в родном вузе докторами, профессорами, академиками да завкафедрами стали. Прямо одно время был Железный Поток. Сейчас, разумеется, не тот уже кайф. Сейчас доктор, профессор, завкафедрой на службе в ВУЗе много меньше, чем девчонка-секретарша в фирме получает. Соросовские гранты тоже не всем доставались, да и где они ныне, а на консультациях да разработках для промышленности зарабатывать — кому они все, нафиг, нужны. Всё равно технологию приходится по лицензии на Западе покупать.

Так в апрельское утро 1968-го года сижу я верхом на своей опытной установке, гайки подкручиваю. Лаборатория наша в одноэтажном флигеле через двор от основного институтского корпуса. Утром в лабораторию идёшь, а мне от дома семь минут неторопливым шагом, через главный корпус, во двор и в наш домик. Нравилось мне там, светло так, просторно, и публика очень приличная. Но в этот момент публика вся вдруг забегала. «Пожар, — кричат, — пожар!» Я понял, что не у нас пожар, а во дворе, как-то сразу успокоился и думаю: «Сейчас, — мол, — гайку затяну, слезу, да пойду посмотрю». Но это я такой бесчувственный, а весь личный состав согласно пожарному расписанию под шефовым водительством пожарный рукав раскатывает, к гидранту присоединяет — и бегом во двор. Закрылась за ними дверь, дальше — тишина. Ни криков, ни ожидаемого рёва пламени. Ни даже мотор ни один не стучит. А так-то у нас в огромном институтском дворе вечно шум от автодвигателей. Гаража-то приличного у ВУЗа нет, так во дворе стоянка, даже и заправка в углу отгорожена. Кто подъезжает, кто отъезжает, кто мотор заводит. А тут тишина, практически, только и слышно, как вытяжка лабораторная работает. «Не может быть, — думаю, — чтобы все они враз сгибли. Однако, надо всё-же выйти, посмотреть, как они там да что с пожаром».

Выхожу. Вижу — двор, в основном пустой, вся автотехника делась куда-то. Метрах в пятидесяти, ну, может, побольше, часть земли как бы дымится, типа как на костёр ведро воды выплеснули. Стоят мои коллеги с пожарным рукавом, шеф мой впереди с понурым каким-то видом, а насупротив его Матвей Савельич, как если бы Наполеон перед провинившимся маршалом, и воспитательную работу проводит:

— Вот Вы, — говорит, — кандидат химических наук, и с виду производите впечатление интеллигентного человека. Так могли бы сообразить, если что-то горит, а инженер по технике безопасности рядом стоит и не сходит с ума — то, значит, так и надо. А Вы, вместо подумать, тащите рукав и начинаете зря воду лить, срываете профилактическое мероприятие.

Там, оказывается, дядя Мотя узрел, что шоферня маслом да дизелькой кусок двора измызгала, Так он и решил под присмотром это дело выжечь, чтобы само не загорелось. А начальник наш решил, что в жизни есть место для подвига. Я думаю, зря его так при дипломниках, с другой стороны — действительно надо в любой нештатной ситуации сначала думать, а уж потом делать что-то.

Ко мне Матвей Савельич неплохо относился. У него какие-то приступы коротенькие, депрессии, что ли, бывали — у танкистов, кто горел, не редкость. Так если зайдёшь к нему в кабинет, очень благосклонно принимает, даже стопку коньячку налить может, поговорим за жизнь, он случай может фронтовой рассказать, его отпустит, ну и пошёл он дальше как Мороз-Воевода дозором. Институт-то большой, всего с общежитиями корпусов, наверное, тридцать, не меньше.

Вот однажды захожу я к нему вечером в кабинет. Наверное как раз в периoд дипломной работы. Он не один сидит, с каким-то, тоже явно воевавшим, дяденькой украинского, верней всего, вида. Я извинился — и назад. Он меня удержал:

— Садись, наливай, да послушай пожилых людей про бурную юность.

Меня долго упрашивать не надо, поклонился гостю, дядя Мотя моё имя назвал, ну, гость вряд ли напрягся запоминать, его назвал, и добавляет:

— Тоже Герой Советского Союза, только прославился не этим.

Я из себя знак вопроса изображаю. Они оба уже коньячком подогреты и с удовольствием в два голоса эту историю рассказывают. Если разобраться, тогда в 68-м им не больше и лет-то было, чем мне сейчас. Однако я их как сильно прошедшее поколение представлял в мои-то 22 года. Пожалуй, не смогу я даже отдалённо воспроизвести их дуэт, тем более много было ненормативной лексики. Может создаться постмодернистское впечатление, к данному случаю совсем не подходящее.

Так что перескажу своими словами. После знаменитого рейда танкистов Якова Крейзера по немецким тылам, когда они на аэродроме в Тацинской хвосты немецким транспортникам давили, посыпалась вся немецкая стратегия. Немецкие офицеры и солдаты, конечно, всё равно немцами остались, лучшими в мире вояками. Но с деблокадой Шестой армии у Манштейна ничего не вышло — дай бог в новый котёл не попасть. Покатился вермахт на запад — не хуже, чем за восемь месяцев до этого Красная армия катилась, только что пленных по стольку не оставляя. От Грозного да Донской излучины до Тамани и Днепра за месяц фронт дошёл. Там только немцы зацепились и продемонстрировали наглядно, что раненый тигр — всё равно тигр.

Это конечно всем приятно, что фронт так быстро идёт. Но кто термодинамику учил — знает, что быстрые процессы без потерь не обходятся. Ну вот, к примеру, подбили у дядимотиного приятеля танк. До недвижимости, бригада дальше ушла, а танк в степи остался. Только и успели ремонтники всё, что можно снять — гусеницы, двигатель, даже башню — благо она у Т-34 на корпусе свободно своим весом, а не креплением удерживается, сказали — завтра из мастерской замену привезут. И тоже ушли на запад. Остались в степи младший лейтенант да два его танкиста завтрашнего утра ждать.

Проходят три дня. Вы когда-нибудь в холодной стальной машине в марте месяце в Донской степи ночевали? Если нет — попробуйте, почувствуете разницу. Я вот так в Сибири при тех же, примерно, условиях ночевал — чуть тапочки не склеил. Тут одно спасение — нóдью жечь. Три бревна вместе, медленное горение — нет проблем. Так это в Сибири с дровами хорошо, а в Донской степи в мирное-то время в печах кизяк верблюжий жгут. Нету никакой растительности, только будылья подсолнуховые позапрошлого года, а танк, хоть убей, кизяк не даёт. Не верблюд. Что ещё четыре танкиста заметили: жратвы у них на одни сутки и оказалось. Ну, в наступлении, как из рассказов фронтовиков можно понять, всегда такой бордель со снабжением, что от одного голода можно немца за Рейн загнать.

В общем, сидят ребята в степи и потихоньку загибаются. Жилье пойти искать — так от остатков танка тоже далеко уходить не рекомендуется, чтобы Особому отделу лишней работы не давать. Вдали от части да от боевой машины примут как дезертиров, эти сначала к стенке ставят, а потом доводы слушают. Да и ремонтников продолжают же ожидать. Тоскливая ситуация. И мимо никто не проезжает, от шоссе в стороне. Вдруг пыль по грунту — едет Виллис, за ним Додж 3/4. Это, значит, генерал какой-то со взводом охраны. Направился к танку. Выходит из машины, их же корпусной командир — генерал Гетьман, здоровый мужик в шлемофоне, в комбинезоне, танкисту-генералу так и от бога указано.

Экипаж навытяжку, хоть и зябко да голодно, а всё равно приветствовать генерала положено по форме. Командир руку к шлему:

— Товарищ генерал! Н-ский танковый корпус, Н-ская танковая бригада, докладывает командир корпуса младший лейтенант Петренко!

У Гетьмана на лице некоторое непонимание.

— Повтори доклад.

Тот опять, отчётливо:

— Товарищ генерал! Н-ский танковый корпус, Н-ская танковая бригада, докладывает командир корпуса младший лейтенант Петренко!

— Ну ты мне дурака не валяй!— генеральским басом, — А я кто по-твоему?

— Вы командир Н-ского танкового корпуса генерал-лейтенант Гетьман.

Генерал видит, что-то, действительно, человек сказать хочет, смягчился:

— Докладывай, в чём дело, как это ты в такой должности оказался?

— Так товарищ генерал! Был я командир танка. Ремонтники башню, двигатель, траки сняли, не возвращаются, бригада дальше ушла, остались мы с одним корпусом! Командир корпуса младший лейтенант Петренко!

Генерал назад повернулся:

— Начальник ремонта! Мне в корпусе второй командир не нужен, чтоб к вечеру он был командиром танка! Не то тебя — на его место, а на твоё — найду.

Только пыль после них улеглась, через час — ремонтники, как взмыленные; через пять часов — танк на ходу и с башней, вечером пошли бригаду догонять. Хлеба да тушёнки им ещё из генеральской свиты дали. А в бригаде уже легенда пошла, все на них как на героев смотрят, виданное ли дело так с комкором разговаривать. Дали младшому тут же ещё один кубарь и прямо на комроты назначили. С другой стороны, генералы многие любят под Суворова работать, а тут такая оказия! Это и на гражданке любой министр любил на ближайшем подчинённом перед рабочим классом порезвиться, не раз приходилось наблюдать.

Но сильное на всех впечатление тогда произвело, судя по тому, как мои собеседники четверть века спустя вспоминали. А я их рассказ сейчас вспоминаю, ещё полвека спустя. О Матвее Савельевиче Пинском ещё и доска на доме, где он жил, напоминает. Угол улиц Пинского и Космонавтов. Это совсем рядом с институтом, так что, идёшь в Уфимский Нефтяной (Университет уже теперь) — то доску эту видишь. Жив ли, и где, дядимотин приятель теперь — не знаю. А генерал армии Гетьман долго ещё на слуху был — он при Лёке Брежневе ДОСААФом командовал.

Продолжение