Александр Левинтов: Март 19-го. Окончание

Loading

Совесть подарила нам свободу, прежде всего свободу выбора между Добром и злом. Свобода слова, понимаемая как свобода совести и этического выбора — единственное, что сделало, делает и будет делать нас людьми, а всё прочее — потом, когда мы устанем и уйдём из этого мира.

Март 19-го

Заметки

Александр Левинтов

Окончание. Продолжение. Начало

Гипотеза о душе

Шарлю Фурье, откровенному предтече марксизма-ленинизма и социальному романтику в духе «цветущих коммун» Плана ГОЭЛРО, в России явно не повезло, его в этой стране издали очень частично и всего лишь два раза: в 1938 году (нашёл же время!) и в 2017-ом, по случаю столетия Октября.

Идеи же его, густо замешанные на совершенно разнородном материале, от «Города Солнца» Фомы Кампанеллы до буддистского учения о реинкарнациях, весьма любопытны. В своей капитальной «Теории четырёх движений и всеобщих судеб» он предлагает рассматривать душу не как монаду, а как фокус пересечения и преломления людей разнородных, живших в разные времена, но объединяемых по своей созвучности, гармонии понимания, сходству судеб, взаимопроникновению и взаимовлиянию.

Я принял эту теорию как рабочую гипотезу и попытался восстановить, на пределе честности и искренности на грани откровенности, круг лиц, составляющих единую со мной душу, даже не один, а три круга.

Исторический круг:

Мелхиседек,
Сократ,
Платон,
кумранские ессеи,
Иосиф бен Маттафий (Флавий),
Лютер,
Кант,
Гёте,
Лермонтов,
Гейне,
Кьеркегор,
Достоевский,
Цветаева,
Булгаков,
Фейхтвангер,
Платонов,
Бродский.

Я бы ещё добавил сюда Иисуса, но это может быть воспринято либо как Богохульство, либо как мания величия.

Живой круг:

Александр Гаврилович Сафонов (дедушка Саша),
ГП Щедровицкий,
Гена Кобринский,
Сережа Наумов,
Гена Копылов,
Марик Меерович,
Ваня Житенев (внук).

Вымышленный круг:

Акакий Акакиевич Башмачкин,
Русалочка,
Гадкий Утёнок,
Смешной Человек («Сон смешного человека»),
Лев Николаевич Мышкин,
Мастер.

Я с удивлением обнаружил, рассматривая эти три круга, что у всех этих персонажей, разве что за исключением восьмилетнего Вани Житенёва, довольно сложная, непростая и неблагополучная судьба, что все они — обладатели тонкой, даже витиеватой рефлексии, а потому все они очень ранимы и восприимчивы к чужой боли и чужому несчастью, что все они, за исключением Малхиседека, плохо кончили, да и тот неизвестно, как и чем кончил: могила на горе Фавор ничего об этом не говорит.

Бросается в глаза: все они — гораздо лучше меня самого, а потому вряд ли я вхожу, по их мнению, в их круг. И в этом смысле, вероятно, это общее правило: «коллективная» душа человека гораздо лучше и чище самого человека. Впрочем, «индивидуальная» душа отличается тем же свойством. Бог по милосердию своему научил нас видеть в своём образе нечто гораздо более возвышенное, нежели мы есть на самом деле.

На этой милости зиждятся идея образования, идея совести и идея рыночного механизма ценообразования, а только этих трёх идей достаточно, чтобы смириться с замыслом и проектом Человека.

Мне хочется думать, что эти три мои круга где-то, время от времени, встречаются, общаются и, может быть, даже советуются между собой по поводу меня и моего улучшения, после чего я, к удивлению своему, становлюсь чуть лучше — исключительно благодаря им и их рекомендациям.

А ещё очень важно: из-за того, что они разбросаны по всей всемирной истории, мне очень уютно в их временах и даже более того — я реально ощущаю их бессмертность относительно себя.

Заметки на полях

Эти короткие размышления — лишь попутные вешки и флажки, за которые, по нашему мнению, заходить не стóит, а уж если зашлось, то с осторожностью.

Как мы зашли в тупик

Учение Лютера, помимо всего прочего, породило наёмный труд: в античные времена преобладал труд рабский, свободному человеку, по Цицерону, трудиться по найму и за деньги было зазорно, в феодальную эпоху господствовало натуральное хозяйство в деревне и ремесленничество в городе, и лишь после разработки Лютером понятий Beruf (призвание как профессия и как отклик на зов Бога) и industria (трудолюбие) люди поняли, что индивидуальный путь спасения — в наёмном труде (если тебе за твою работу платят всё больше и больше, значит, ты встал на путь спасения и теперь только время определит твоё богатство как индикатор твоей Богоугодности — time is money).

«Протестантская этика и дух капитализма» М. Вебера (1904) была написана на заре технологизации: доведения разделения труда до чёткого и точного разложения процесса производства на последовательность мельчайших процедур и операций, едко осмеянного Ч. Чаплиным в «Новых временах» (1936).

Не машинизация труда, а именно технологизация привела к фактическому исчезновению трудящихся (=ответственных за конечный продукт своего труда) и поголовному вытеснению их служащими, получающими вознаграждение за свой наёмный труд в почасовой оплате служения. Трудящимися остались лишь немногие творческие профессии: писателей, поэтов, художников, артистов, композиторов и т.п. Мы, увы, не заметили этого последствия технологической революции, произошедшей около 100 лет тому назад.

Утеря статуса трудящихся привела по сути к размыванию протестантской этики, формированию общества потребления и многим другим негативным последствиям.

Сама технологизация не только вышла за рамки инженерной сферы, захватила гуманитарную и социальную сферу (пропаганда как технология целенаправленного изменения общественного мнения, например), но и нашла себе продолжение в автоматизации процессов, в устранении человека из деятельности.

Основными направлениями автоматизации стали:

— собственно автоматизация,
— компьютеризация,
— роботизация,
— цифровизация как новейшее направление автоматизации.

Вся траектория от ранней технологизации до последнего всплеска цифровизации пронизана идеями освобождения человека от деятельности, а, следовательно, от мышления и рефлексии — объективно, что бы ни утверждали апологеты технологий и цифрований. По сути технологизация и её продолжения уничтожают в человеке самое существенное — человечность.

Гуманизация как антитеза цифровизации

Чтобы не вдаваться в пафос и масштабные битвы на поле Армагеддон, этот тезис я буду иллюстрировать тихими и скромными примерами из собственной практики. Их несколько.

1. Серебряный университет замысливался как поиск смыслов прожитой жизни людьми, стоящими в конце этого пути -только им и свойственны реальные поиски смысла собственной жизни, а не жизни вообще. Вместо дипломов и диссертаций студенты Серебряного университета пишут эссе — legacy своим внукам или внуку на тему проходимого курса, например, «Моя Москва» — в курсе «История и культура Москвы», «Моё лучшее путешествие» — в курсе «География путешествий». Сами «лекции» — скорее разговоры, беседы, рассказы, чем лекции, они уникальны и неповторимы, а потому и не технологизируемы — они человечны, и в этом их особая прелесть и ценность.

2. Около 10 лет тому назад, работая в РАНХиГС, я разработал учебную программу «Антропотехника управления персоналом», которую апробировал в Тольяттинском университете (ТГУ). Соль программы заключалась в том, чтобы образовывать молодых людей не в управлении (это будет доступно не более 10% из них и не ранее, чем через 10 лет), а в искусстве и мастерстве быть управляемыми. Апробация была более, чем успешна: люди, наконец-то, познакомились с предстоящей им реальностью, а. главное, поняли, что управление может быть направлено не на выжимание из них потов, знаний, навыков, умений, интеллекта и душевных сил, а на приращение всего этого — не ради прибыли, а ради них самих. Они ощутили гуманизм управления.

3. В МГПУ формируется Корпоративный университет для сотрудников МГПУ: ППС и АУП. Главная цель этого университета — стать гуманитарным бонусом для них, сделать их работу обогащённой образованием, как обогащают простой чугун легирующими металлами, медь — серебром, серебро — золотом.

4. В недрах МШУ «Сколково» зреет семинар «Человечность и менеджмент». Я благодарен этому ещё не родившемуся предприятию, потому что теперь, в ожидании и подготовке его, вернулся к теме «Человек» и пишу по 2-3 текста в неделю на эту тему. Даже если проект рухнет и лопнет, «болдинская осень» человечности, шлейф текстов уже состоялись и, надо надеяться, будут иметь продолжение, а нет ничего более увлекательного и захватывающего в этом мире, чем размышления о человеке, человеческом и своём каком-то участии во всём этом.

Беглые замечания

1. Как-то на одном из семинаров в институте философии В. П. Зинченко меланхолически заметил: «вот, мы и нашли недостающего звено в эволюции между приматами и человеком — это мы».

Человек по природе своей суицидален: и на видовом уровне, поскольку внутривидовая борьба не только породила нас, но и сопровождает нас всю нашу историю, и на индивидуальном — elte el elite («со щитом или на щите») возведено нами в культ личного подвига. Мы, ещё не став, по мнению В. П. Зинченко, человеком, готовы уничтожить человека в себе и вокруг себя множеством способов: военным образом, экологически, цифровизационно, но почти никто или ничтожно малая часть нас озабочена проблемой, что есть человек, как и что в человеке надо спасать — мы думаем и мечтаем только о самоуничтожении.

2. Есть такой анекдот про Жириновского:

— Kак вы относитесь к двузначным числам?
— Oднозначно!

Человек никогда не описуем однозначно, а потому и не оцифрируем. Я как-то случайно решил изучить конспекты моих лекций, сделанные несколькими серебряными студентами, людьми, в силу своего возраста, весьма различными, самостоятельными и скептически настроенными на всё, включая новую информацию.

Послушайте, это были совершенно разные тексты, совершенно не похожие друг на друга и, конечно же, на то, что говорил этим людям я. Коллингвуд совершенно прав: текст возникает не у пишущего его, а у читающего и слушающего. Эти конспекты — автопортреты студентов, а вовсе не мои тексты.

3. В ходе образования мы занимаемся освоением внешнего мира, в том числе мира знаний, что, строго говоря, технологизируемо и цифрируемо, но в конце концов мы, точнее, очень немногие из нас, начинаем понимать, что происходит с нами, внутри нас, и это почти всегда трагическое открытие в духе Экклезиаста или «Пигмалиона» Б. Шоу — мы обнаруживаем, что начинаем терять себя в культуре и себя в себе. в этом смысле процесс образования — это процесс самопознания, а не освоения знаний, и тут не нужна никакая технологизация, потому что мы и для себя и для всех других уникальны, мы омоусианны, словами Росцеллина, мы — по образу Божию, а не по его подобию и уж тем более не по подобию учителей и учебников.

4. Недавний анекдот о визите ветеринара к терапевту:

Терапевт: на что жалуетесь?
Ветеринар: ну, так каждый может!

Человек — существо потаённое, даже от самого себя, изучению не поддается и не подлежит. Конечно, каждый из нас — Космос, но именно эта космичность делает нас неуловимыми.

Человек развивается катастрофически: скачками, ужимками, непредсказуемо, траектория каждого, в том числе и интеллектуальная, всегда неожиданна и не прочерчиваема, а потому все эти цифровые рекомендации и предложения касаются человека уже прошедшего, а не предстоящего. По признанию участников обсуждения эффективность всех, включая цифровизационные, мотивационных действий и воздействий сверху видятся на уровне 4-5%, а снизу и вовсе — в районе 1%. Так не проще ли бросить это всё и на освобождающиеся от цифровизации деньги подать нищему или попить пивка?

По мотивам фильма «Человек» («Институт Человека. Кожа», 1988)

В содержательной основе этого фильма лежит интервью с моим учителем, Георгием Петровичем Щедровицким, которое берёт у него хорошенькая девушка (она в кадре так и не появляется, но у дурнушек таких голосков не бывает), что совершенно в духе и вкусе Георгия Петровича и что несомненно его вдохновляет, ведь ему всего 59 лет — в его возрасте я оставался весьма активным шалопаем накануне своего третьего, весьма удачного во всех отношениях, брака.

Именно в это время (в августе 1987 года) я покинул своего учителя и был вынужден начать жить не его словами и умом, а своими собственными.

Что я тогда представлял собой?

Ходил в пятирублёвом вьетнамском джинсовом костюме, пахнущем кухней, потому что ушёл из первой своей семьи ради создания второй и одновременно писал самую свою популярную (как выяснилось позже) книгу «Жратва». Вместе с тем у меня был шикарный итальянский костюм за 300 баксов, эстонская супермодная розовая сорочка и к ней бабочка. Я обзавелся бородой в виде лопаты и игротехнической командой в 20-30 весьма умных голов.

По заказу и на деньги Гидропроекта мы ваяли именно в это время, параллельно размышлениям ГП, «Методологию и практику разработки социально-экологического мониторинга (СЭМ) в Горном Алтае». В основу наших размышлений об этом в течение более полугода было положено несколько идей о человеке:

— человек является субъектом нескольких сфер одновременно (мы их насчитали 17, но позже оказалось гораздо больше): ноосферы, биосферы, техносферы, геосферы, урбан-сферы, культурной сферы, сферы образования, хозяйственной сферы, некросферы и т.д.;

— все эти сферы не взаимозаменяемы и важны в равной мере;

— человек как субъект этих сфер выделяется в каждой из них лишь по рефлексивной концентрации им самим на себе, а не функционально, иными словами — человеку вовсе не обязательно выполнять какие-либо функции в той или иной сфере относительно этой сферы.

Мы понимали при этом, что для целей СЭМ необходимо определить некие пороговые значения нарушения в каждой сфере, называемой нами ценозом. Так, например, в моральном ценозе общество считается окончательно потерявшим совесть, если суицид людей пожилых и престарелых превышает средние значения суицида по всему социуму.

Мы также понимали, что все эти построения и вычисления нам ничего не дадут, если мы не найдём конфигуратор, точку шоку, очевидную для всех. И такая точка была найдена, совершенно случайно, в безнадежной ситуации конфликта всех со всеми. Неожиданно, обсуждая некроценоз, мы все: проектировщики, гидростроители, горноалтайские власти, игротехники, журналисты, жители Горного Алтая — остро осознали: единственное, что нас всех объединяет есть признание нами всеми своей смертности. И из этой шоковой точки мы начали путь к взаимопониманию и сотрудничеству. Принципиально СЭМ был построен.

В первом же пассаже ГП прозвучало, что попытка начать междисциплинарное обсуждение человека (философом, психологом, архитектором и т. д.) оказалось невозможным: никто никого не слушал и считал правым только себя.

Теперь, спустя более 30 лет, смотря этот фильм, я наконец понял причину их неудачи и нашей, возможно, не заслуженной удачи: человека нельзя обсуждать бесцельно. Мы тогда обсуждали это понятие с целью построения СЭМ в Горном Алтае, мы сейчас пытаемся обсуждать это понятие с целью построения «человечности в менеджменте».

Бесцельное обсуждение человека бессмысленно, в отличие от бесцельного обсуждения Бога: ведь относительно Бога у нас не может быть целей. Вся история пост-античной философии тому доказательство. Она была начата схоластами как теология. Scola в латыни изначально означала «отдых». Монахи, устав от хозяйственных и прочих дел и забот, пускались в рассуждения о Боге и одновременно разбирались с текстами Аристотеля, доставшимися им от арабов, то есть подвергшихся двойному переводу и мировоззренческими искажениями исламистов. Лишь спустя определённое время теологи-схоласты дошли до понятия человека (Росцеллин, диспут об омоусианстве и омиусианстве человека: человек тварен по подобию Бога или творец по Его образу?). Тут важны целевые полагания этого диспута: надо было как-то привязать человека к Богу.

Но что значит целевое полагание? Всякая цель по своей векторальной природе есть ограничение. Греческие слова «тема» и «теза» («имя») — ограничение, очерчивание границ и пределов рассмотрения. Ставя цели обсуждения (как, например, в случае семинара «Человечность в менеджменте»), мы устанавливаем его границы, строго табуируя всё выходящее за пределы темы и названия (тезы). В отношении понятия человека это необходимо, в отношении понятия Бога — невозможно.

Далее по фильму идёт сюжет о коже как о возможной сущности человека. С этнографической точки зрения это всё очень интересно, но с точки зрения «человечности» достаточно наивно.

У человека несколько «кож» и покровов, играющих прежде всего оборонительные функции и функции самоидентификации: это и собственно кожа, а также татуировка и макияж на ней, и одежда, и дом, и теперь вот ещё автомобиль, корпус автомобиля.

У яйца также множество «кож» и покровов: желток вокруг эмбриона, затем белок, затем некая плёнка, затем скорлупа. Принципиальное отличие человека от яйца заключается в том, что мы сами можем менять эти оболочки и изменять каждую из них, мы — хозяева, а не пленники своих покровов и кож. А раз так, то и сущностью они не являются и даже лишь отчасти являются защитой этой сущности или этих сущностей.

Следующей темой фильма стала молодость. По представлениям ГП она синонимизируется с глупостью и теряется по мере потери возможностей.

Странно, но именно тогда же, при обсуждениях на ОДИ А. Буряка по Приморской АЭС под Владивостоком я выдвинул гипотезу понятия здоровья как омнипотентности (всевозможности; здоровьем обладает, например, природа, если ей не причинять ущерба). Теперь мне очевидно, что ГП, только-только начавший в конце 80-х терять здоровье (я безнадёжно потерял здоровье при своих родах и родился таким образом уже немолодым), попутал его с молодостью. Понятийно попутал. Что бывает даже с великими в присутствии хорошеньких журналисток.

Ранее того С. Наумов и я провели небольшую игру по понятию молодости и поняли, как и ГП, что молодость — не возрастная категория. Человек молод, пока адаптируется к обществу. Взрослость/зрелость человеческая наступает, когда человек противопоставляется обществу и набирается окаянства переделывать его. Абсолютное большинство человеческих существ умирает молодыми, незрелыми, недочеловеками. Возможно, это — последствия первородного греха, ведь Бог прогневался на Адама и Еву не за то, что они вкусили от Древа Добра и зла, а за то, что они вкусили эти плоды, когда они были ещё незрелыми.

Преодоление этого первородного греха, этой своей незрелости (=молодости) заключается, таким образом, в противостоянии общественному и социальному, во взятии на себя труда и ответственности переделать это общество или социум — к чёртовой матери.

И последнее, чего в фильме и рассуждениях ГП нет, но что с необходимостью вытекает из рефлексии всего этого часового удовольствия:

Нет человека вне процесса антропогенеза
а, следовательно,
человека надо представлять и обсуждать процессуально

Понятие «народ» в контексте понятия «народное образование»

Не помню, у кого именно, у К. Ясперса, Х. Ортега-и-Гассет или ещё у кого-то третьего, есть такое понятийное различение:

— толпа (или массы) — безликий, легко управляемый, почти биологический социум;

— публика — общество, способное рефлексировать и оппозиционировать власти, но не имеющее собственных проектов;

— народ — общество, наделённое собственными проектами и формирующее собственное будущее.

В соответствии с теорией Пиаже о том, что человек в ходе своего существования переживает историю всего человечества, ребёнок во-многом подобен толпе, молодёжь (порой остающаяся молодёжью до конца своих дней) — всего лишь публика, то бунтующая, то ропчущая, то критикующая, но не способная к самостоятельности, самостоятельным решениям и шагам, такова, например, интеллигенция, взявшая на себя миссию критического отношения к власти (это хорошо, но незрело), и только в зрелости мы получаем шанс стать и быть народом.

Говоря о народном образовании, мы должны иметь оба аспекта этого понятия:

— если народное образование — процесс, то его надо понимать как процесс формирования из толпы сначала публики, а потом, если удастся, народа; во всяком случае такую цель надо непременно иметь в виду, иначе образование теряет смысл; точно также, на индивидуальном уровне, мы всегда должны иметь в виду, что каждый ребенок должен дорасти и дообразоваться сначала до молодого человека, а затем и до зрелого;

— если народное образование — состояние народа, то мы должны признать, что это и есть — высшее образование, образование взрослых и зрелых людей, способных к автопоэзису, к написанию собственной истории и своего места в кругу человечества; это значит также, что в ходе этого образования зрелые люди, составляющие народ, способны на задание смысла своей индивидуальной и поколенческой, общественной жизни и представить этот смысл в виде testament, в heritage — последующим генерациям, а вот превратят ли потомки этот эрмитаж в наследие, в legacy, или будут носиться по нему стаей обезьян, зависит только от них.

Таким образом, в рамках LLE, Long Life Education, народное образование своим верхним шельфом представлено Серебряным университетом и другими формами и институциями образования для пожилых людей.

Экономика и организация научных озарений

Наука давно уже стала не уделом одиночек, а высокоорганизованной деятельностью, затягивающей в свою орбиту не просто людей или группы людей, а целые коллективы, порой, огромные коллективы, особенно, если речь идёт о таких проектах, как атомные, космические и вообще связанные с ВПК — ни на что так щедро человечество не тратится, как на самоубийство. Впрочем, имеется печальный опыт и невоенных гигантских научных проектов: Генеральные схемы развития и размещения производительных сил СССР на разные периоды времени выполняли под эгидой Госплана СССР и его головного научного центра СОПСа более 500 институтов — в течение двадцати лет. Правда, считать эту monkey job наукой у меня как-то рука не поднимается.

В правильно организованной науке собственно учёных немного: требуется много инженеров, техников, айтишников, библиотечных работников, аспирантов (для воспроизводственных целей) и аспиранток (из эстетических соображений и сексуальных удобств), лаборантов, редакторов, корректоров, типографов, мастеров клининга, охраны, подносчиков ланчевых снарядов, секретарш и референтов, etc.

Собственно учёных в науке немного и их позиции достаточно понятны:

— теоретики,
— аналитики,
— сборщики информации (неважно, это бурильщики в геологической экспедиции или библиотечные черви),
— вычислители и обработчики информации.

При этом ведущую позицию занимают теоретики, как креаторы идей и гипотез, так и фальсификаторы этих идей и теорий. В этой схватке чаще всего побеждают именно фальсификаторы, оберегая тем самым человечество от бурного потока плохо перевариваемых теорий-заблуждений. Но имена этих героев и стойких защитников спокойствия человечества неблагодарная история, как правило, не сохраняет.

Зато улицы, площади и города, библиотеки и институты, премии и другие награды называются именами теоретиков креаторов, вполне заслуженно.

Для креативной научной деятельности, помимо самих этих людей, обладающих воображением, смелостью, тщеславием, скептицизмом и, на всякий случай, хорошей теоретической подготовкой, необходимы всего два условия:

— повод (ad hoc),
— уединение.

Если бы Архимед принимал ванную не в одиночестве, а с милыми девушками, вряд ли он обратил бы внимание на свой закон и уж точно, не воскликнул бы «эврика!»

Если бы Галилей мастерил свою подзорную трубу не наедине со своим котом, а в толпе солдат, вряд ли ему удалось бы создать телескоп и задуматься об идеальном объекте.

Если бы Ньютон был не у себя на ферме, а был бы отправлен в английский колхоз на картошку, сколько б яблок ни упало на его голову, никакого закона тяготения и интегрально-дифференциального исчисления не было бы.

Если бы судовой врач Майер жил на корабле не в отдельной каюте, а в матросском кубрике, не было бы у нас закона сохранения энергии.

Если бы Хокинг не оказался в купе фактически один (в сообществе со светской дамой), никто бы не узнал о том, что он там натворил при отправлении поезда.

Если бы на своё 70-летие я не оказался в конце концов один на кухне глубокой ночью, не было бы у нас Серебряного Университета (прошу прощения за столь наглое вторжение в когорту гениев).

Одиночество теоретика-креатора до краёв заполнено напряжённейшим диалогом — с самим собой, Богом, Природой, другими теоретиками. Именно в этом коммуникационном бульоне и рождаются идеи, гипотезы и теории.

Что надо для организации одиночества? — все люди науки (например, патентоведы типа Эйнштейна) должны иметь минимальную технологическую занятость и не отсвечивать 8 часов 15 минут пять дней в неделю на работе: они должны сидеть, ходить из угла в угол или лежать: дома, в библиотеке, на лоне природы, в любой более или менее комфортабельной камере-одиночке.

Обычно эти продукты (идеи, гипотезы, ещё не фальсифицированные и не верифицированные теории) ни черта не стоят или стоят ничтожно мало, несопоставимо меньше, чем расходуемый на этих креаторов фонд зарплаты. Но без этого эмбриона ничего не случится, и наука превратится в фабрику по пошиву нового наряда короля.

Тут, на том свете

Существует устойчивое предубеждение, что этот свет — этот, а не тот, что мы понесем кару или благодать когда-нибудь потом, а не несём её уже сейчас, что награда и возмездие только будут, а не настали уже. Поэтому страшно не то, что мы погибнем, страшно то, что мы ещё живы.

Это сильно противоречит идее бессмертности души, поскольку всё это касается именно её, а не нашей плотской конфигурации. Эта жизнь, проживаемая нами и ею, безразлична к её существованию, к тому, что уже было, есть или будет раньше, или позже. Как и Бог, как и Дух, душа безразлична ко времени, а, впрочем, и к пространству тоже.

Душа пребывает в рефлексии по отношению к самой себе, к зеркальной рефлексии между существованием вовне всего, кроме идеального мира, и пребыванием в жизни как мире своего проявления — в мыслях, делах, поступках, намерениях и т.п. Эти рефлексивные отношения, многократно отражаясь друг в друге, и порождают тот индуктор, ту индукционную машину, которую мы привычно называем человеком.

Искать человеческое, стало быть, следует не в нём самом, не в его мозгах, нервах и прочих окончаниях и суффиксах, а в этих зеркалах и зеркальных отражениях. Человек — странная конфетка, фантик которой спрятан внутри: мы пытаемся по этому фантику понять, в чём же конфетка, привычно заглядывая внутрь, где нет ничего, кроме фантика, и не догадываясь осмотреться вокруг.

Это очень напоминает Армагеддон, описанный в «Розе о тринадцати лепестках» современного математика и каббалиста (все математики — каббалисты в той или иной мере) Адина Штейнзальца: да, есть в Святой Земле, в Галилее, такое поле с видом на Назарет и гору Фавор, да, понятна диспозиция, где и как будут стоять силы Добра и зла, как и куда двинутся войска и полчища относительно рельефа и стояния Солнца, но это — в пространственно-временном континууме, а вне его битва уже идёт — давным-давно, неизвестно, когда начавшись и неизвестно, когда закончится, поскольку неизвестно, какое это имеет отношение ко времени. И мы, трепетные и эфемерные существа, и наши бессмертные души, участвуем в этой битве, не зная, и не понимая, на чьей же мы стороне воюем — всё в отражениях и осколках наших рефлексий, и наша субъектность, наша человечность весьма расплывчата и условна: не столько мы живём, сколько нами существует нечто нами непознаваемое и непознанное, находящееся не внутри нас, фантиков.

В результате Большого Взрыва Гестия (Истина) сначала распалась на пространство и время (Рею и Хроноса), затем на капитальные сущности, ставшие богами, эти куски рассыпались мелкими божками, полубогами, нимфами, сатирами и прочими бессмертными нетленками, мельчайшими носителями Истины, искр Истины стали люди: мельче пока ничего не придумалось никому.

В эту картину мира вполне вписывается Космический Субъект В. Лефевра (1996): этот Космический Субъект представляет собой термодинамическую конструкцию, последовательность тепловых машин, некий бесконечный чайник, одновременно подчиняющийся и второму закону термодинамики, и нравственному императиву Канта (оба имеют совершенно одинаковую математическую формулу), и музыкальной гармонии, выражающейся золотым сечением. Человек в этом сооружении представляет собой необходимое (последнее) звено (именно последнее и именно поэтому необходимое, завершающее замысел, согласно сильному антропному принципу космогенеза), в котором сходятся рефлексия и со-весть, что, собственно, и составляет одушевлённость человека («Что есть одушевлённость» В. А. Лефевра, 2016). В принципе любому человеку дано и то, и другое, а, стало быть, и возможность встроиться в Космический Субъект, принять его как своего навигатора, составить с ним некий индукционный контур, генерирующий нечто, противостоящее энтропии Вселенной (всё по тому же второму закону термодинамики), однако каждый человек волен задавить в себе и со-весть, и рефлексию, и данный ему талант и таким образом выпасть из мироздания, превратиться из человека в прикипевшего к станку, в тварь, биологический материал, муляж человека.

Что мы повсеместно и наблюдаем.

Всё это выглядит немного сумасшедшим бредом, но только немного, поскольку, если оглянуться окрест и вокруг себя в просторах истории и пространствах мира, то оно всё тут — немного сумасшедший бред. Без всякой относительности — безотносительно, а в абсолютном выражении, по факту своего существования и понимания нами этого существования.

И если мы уже тут, на том свете, и всё, происходящее с нами есть наказание вследствие того, что уже было, то это только увеличивает нашу ответственность, а не индульгирует её: теперь мы ответственны за оба «света», именно сейчас, а не в виде отложенного штрафа.

И если это так, то нет и не может быть никакого будущего — это всего лишь уловка отложить на когда-то наши уже достигнутые вины, ошибки и недомыслия. Будущее — это всегда утешение, ложное и лукавое: его никогда не будет, не было, да и нет.

…Я привычно сижу за своим компьютером, за окном ветер треплет ветви берёзы — мы знакомы уже тридцать лет и привыкли сообщать друг другу самое важное и неожиданное: ветер, берёза и я. И как некое подобие человека, я понимаю:

всё живое может и достойно быть разумным, всё разумное обязано быть живым по своему достоинству

Свобода слова

Сначала — свобода, потом — слова, потом — всё прочее.

11 сентября 2001 года Америка сделала для себя роковой выбор между свободой и безопасностью, а за США пошёл и остальной мир. Мы предали себя и свою свободу. И вот уже двадцать лет живём в атмосфере рабства и самообмана. Безопасность всегда вторична относительно опасности и, следовательно, ограничена ею: мы строим безопасность в пределах возможных опасностей, от вторжения инопланетян мы, например, систему безопасности не строим, потому что не знаем, чем для нас опасны эти пресловутые инопланетяне: а, может, они вообще — вирусы и опасны инфекцией, против которой у нас в принципе нет никаких вакцин.

Свобода ограничена — но только та пошлая свобода, что описана Вольтером — социальная свобода: «моя свобода кончается там, где начинается свобода другого человека». Подлинная свобода — внутри нас, в нас самих, в нашем безразмерном внутреннем мире. Это та свобода, к которой мы можем прикоснуться и в которой можем приютиться, если посмеем, если хватит духу быть самими собой, а не играть ваньку и прочие социальные роли.

Отказавшись от свободы в пользу безопасности, мы даже не сообразили и не осознали, от чего мы отказались, если понимать свободу, как её понимал С. Кьеркегор: от внутренней свободы, свободы нашего внутреннего мира, свободы, порождающей этот мир. Мы сами себя лишили внутреннего мира, со всеми его рисками и опасностями, с нашим флибустьерством и бунтовщичеством. Мы смирили себя во имя своей безопасности и тем самым потеряли самих себя — на собственных глазах. И теперь обеспечиваем безопасность не себя, а своих овнешнённых оболочек: тел, покровов, кровов и прочей недвижимости.

Тут есть одно очень странное явление: мы принадлежим свободе в той мере, в какой свобода принадлежит нам.

Точно так же, как мы принадлежим языку и слову в той мере, в какой язык и слово принадлежат нам.

Нас сделало прямохождение, хотя мы далеко не единственные в этом животном мире, кто перемещается на своих двоих — просто прямохождение было вызвано во многом переходом на придонную пищу и необходимостью нырять за ней. Грубо говоря, мы пали жертвой очередного Global Warming, заставившего наших Адамов и Ев покинуть из-за пожаров горящий Эдем саванн и переселиться в темные пещеры гор. Из-за постоянных ныряний горло и глотка у тех предгоминидов оказались в опасной близости друг от друга, но именно это трагическое утончение перегородки между горлом и глоткой и привело к членораздельной речи.

Но это — анатомические предпосылки антропогенеза, важные, необходимые, но не решающие.

Решающим оказалась интродукция в нескольких молодых самцов аутизма, странного интеллектуального и психического отклонения, при котором мир начинает представляться не таким, как он есть, а таким, каким его хочется видеть. Мы можем только догадываться, кому и зачем это понадобилось, но некоторые догадки всё же у нас зародились и возникли.

Я перескакиваю с аргумента на аргумент, с хода антиэволюции на другой ход, как это делает прямопрыгающее кенгуру, но аутизм породил у этих молодых предлюдей онанизм, а онанизм — совесть. И потому, возможно, первым словом человечества было не «мама» или «папа», не имитация сигнала голода, а «не убий» — голос совести. Нам, наверно, и понадобился — не речевой аппарат и членораздельность речи, для того, чтобы мы произнесли первое слово — слово совести. И тогда «В начале было слово» в равной степени относится и к космогенезу, возникшему в результате Большого Взрыва из Очага Мира (Гестии, Истины), и к антропогенезу, порождённому гласом совести.

Мы как люди повторили собой сотворение мира. И именно поэтому так нужны ему, согласно сильному антропному принципу космогенеза.

Но у совести есть одно принципиальное свойство, с такой убедительностью развёрнутое Сократом-Платоном, Кантом и Гегелем: со-весть как канал связи (вести) с Богом/Навигатором/Космическим Разумом подарила нам свободу, прежде всего свободу выбора между Добром и злом.

Свобода слова, понимаемая как свобода совести и этического выбора — единственное, что сделало, делает и будет делать нас людьми, а всё прочее — потом, когда мы устанем и уйдём из этого мира.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Александр Левинтов: Март 19-го. Окончание

  1. “Шарлю Фурье, откровенному предтечЕ марксизма-ленинизма и социальному романтику в духе «цветущих коммун» Плана ГОЭЛРО, в России явно не повезло, его в этой стране издали очень частично и всего лишь два раза: в 1938 году (нашёл же время!) и в 2017-ом, по случаю столетия Октября…”
    ::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    По-моему, Фурье повезло – целых два раза издали, в 1938-ом и (совсем непонятно, зачем — в 2017-ом), при советском капитализме. До Фурье-ли в 17-ых?
    “Идеи же его, густо замешанные НА (пропущено) совершенно разнородном материале…
    Исторический круг…Живой круг..Вымышленный круг…все они очень ранимы и восприимчивы к чужой боли и чужому несчастью… все они, за исключением Малхиседека, плохо кончили, да и тот неизвестно, как и чем кончил: могила на горе Фавор ничего об этом не говорит”
    Интересная идея -«коллективная» душа человека…Если предположить, что ЭТО преподают в школ, как эта идея будет воспринята власть имущими – можно догадаться.
    А идея, действительно, интересна. Однако, и Мастеру автор не подарил Света,
    только – Покой.
    — “Эти короткие размышления — лишь попутные вешки и флажки, за которые, по нашему мнению, заходить не стóит, а уж если зашлось, то с осторожностью…”
    С осторожностью – выйти, или – продолжать путешествие, чтобы продолжить Встречи?
    “Трудящимися остались лишь немногие творческие профессии…” и это заметили – не в мире Лютера, где они в свободном полёте; заметили в мире несвободном, где их труд (на благо того мира) оплачивался по-царски. А кто не работал на тот мир, тот работал на Беломор-канале, на Колыме…и т.д. — “Чтоб не видеть ни трусов, ни хлипкой грязцы, ни кровавых костей в колесе…”
    “4. В недрах МШУ «Сколково» зреет семинар «Человечность и менеджмент»…”
    Зреет в недрах МШУ… интересная мысль, очень даже интересная, мысль. Ещё интереснее,
    imho: “НАРОД — общество, наделённое собственными проектами и формирующее собственное будущее.”

    1. P.S. https://ru.wikipedia.org/wiki/Предтеча
      Предте́ча (англ. forerunner): Предтеча (предшественник) — именование Иоанна Крестителя по отношению к Иисусу Христу. Предтеча (устар.) — то, что предшествует чему-либо, служит предвестием чего-либо.
      Предтеча (деревня) — в Тотемском районе Вологодской области.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.