Модернисты совпали с главным вектором двадцатого века, когда головная идея могла поднять или расстрелять массы. Они не просто вернулись к давней, шаманской модели условности (описания, познания мира), они изменили «под себя» весь современный (теперь получившийся) мир, а не один лишь взгляд на него.

Книгочей 9,7′

Иосиф Гальперин

1.

Ты смотришь на обнажающуюся женщину, слушаешь ее голос, вспоминаешь, как меняется ее кожа, понимаешь, что значат ее слова, уже можешь предсказывать их — и тебе кажется, что даже меняется она в логике, принятой тобой. Собираются звуки, движения, смыслы, они цельны и нераздельны — ты же никогда не сможешь представить, из чего состоит ее тело, например! Ты не знаешь и чаще всего никогда не узнаешь, о чем она думает в данную минуту, но тебе уже достаточно общего, соединенного в нейронную нескончаемую гроздь, представления о ее предпочтениях и возможных реакциях. Наверное, и не надо влезать в ее голову, достаточно того, что она целиком в твоей голове.

Есть серьезная поэзия, может быть — самая серьезная, в собирании образов мира в себя, в запуске этой маленькой, размером с тебя, машины. Поэзия поверх слов в том, что тебе кажется гармонией, а кажется, независимо от объективной ценности, потому что собранное тобой соответствует — на данный момент! — тебе, твоим представлениям о себе.

Ты стоишь перед «Венерой» Веласкеса и она, отвернувшись (любая женщина в разговоре со своим мужчиной, а она моя уже полвека, может позволить себе отвернуться, она же знает, что он ее слушает, тем более — такую, тем более, что она подглядывает в зеркало) говорит с тобой, ты ее понимаешь, несмотря на незнание языка, на котором столетия назад разговаривали художник и его модель. Она говорит с тобой, вам не мешают другие люди, движущиеся вдоль стен и других картин.

Да ладно Веласкес! С тобой разговаривает и картинка на мониторе. «Винда» вытащила из оцифрованного полотна Борисыча (академик, между прочим, хоть и не Веласкес его фамилия!) лишь фрагмент, увеличила деталь и сделала заметной академикову манеру класть мазки, но ты держишь в памяти всю картину и все картинки, которые программа меняет перед твоим лицом. Ты можешь с ней говорить, как с человеком, которого видишь в створе дверей не целиком, но он для тебя цельный, не плоский, не только видимый, а и мыслящий, существующий понятным тебе образом. Впрочем, разговариваешь ты не с каждой. Вот этот, такой призывный, изгиб бедра не заставляет тебя оживлять модель, хотя ты, может быть, ее и видел в мастерской. А это, японское, что ли, лицо вдруг тебе внятно и ты ему внемлешь.

Ты увидел обнажающуюся женщину — и захотел… Написать о мире образов, о власти их, о выборе между ними. Пусть кто-то уверен, что это виртуальный мир, но ты-то знаешь, что поэзия реальна, что она способна менять тела. Вот и пример: слово «виртуальный» вертит— крутит объектом, расшатывает его, делает неустойчивым, неуверенным. Может и уничтожить.

2.

— А этот почему так называется?

— Отечественная сборка. Чипы, конечно, тайваньские, но архитектура — наша, программу тоже сами писали, использовали, что у них в «ящике» завалялось. Дело-то нехитрое. Только берут его плохо из-за названия, привыкли к иностранному. Но аутентичный ридер защищен всякими патентами, лицензия нашей оборонке не по карману, да и привыкли они «советизировать» — вот и назвали «Книгочей 9,7»

Минут двадцать Андрей ходил по радиорынку, общаясь с продвинутыми продавцами. Электронная книжка ему нужна была попроще и понадежнее, чтобы в рюкзаке не сломалась, когда он в электричку будет влазить, чтобы экран поярче и буквы пожирнее, а то зрение начало садиться из-за старых институтских мониторов. Значит, экран нужен покрупнее, 9,7 дюймов по диагонали, формата приличной книжки. Книжек он в дорогу не брал, но чем-то же надо было отделяться от суеты спутников, придется к остальным гаджетам добавить ридер. Скачивай, что хочешь, и на книги не траться. На лавку в закутке набрел случайно, а специально ее и не найдешь, потеряешься среди похожих. Но задержался — продавец понравился, несуетливый пожилой мужик, явно не всю жизнь торговлей занимался.

— Фишка здесь — встроенный модем, сразу входишь в инет и скачиваешь текст.

— Как это? Через какую сеть? Сотку?

— А они настроили все эти приборы на заводскую, ты входишь в нее через спутник, она как браузер пускает тебя в интернет и можешь бесплатно хоть всю «википедию» скачать.

— Посмотреть можно?

И продавец, кликнув на экране, вызвал из виртуального мира какой-то текст. «… обнажающуюся женщину…» Чем еще можно завлечь незнакомого молодого потребителя мужского пола? Ладно, потом разберемся, есть же гарантия, киоск запомнил, если что не так — найдем. Будем поддерживать отечественного производителя, сами такие. Андрей решил больше не бродить по рынку.

Минут через пятнадцать он уже сел в электричку на Савелии и достал из рюкзака бутылку сладкой газировки (он из «поколения «Пепси», поэтому «Рэд буллы» и прочие энергетики, алкогольные смеси и даже пиво с собой не таскает). Вот прижилась мода пить на ходу, наверное, это связано не столько с пропагандой здорового образа жизни (ЗОЖ требует больше жидкости), сколько с обилием предложения, еще и с появлением мелкой легкой тары.

Минут сорок-сорок пять — и он в конторе. Удобно получилось, уже на четвертом курсе Андрей устроился в фирму, открытую при институте, даже дорогу новую запоминать не надо, а при желании можно и на байке добраться, если погода хорошая, не так жарко, как сегодня, и торф вокруг Москвы не вытесняет дымом кислород. Ну так что там про обнажение пишет человек, спрятанный за ником m.twister?

«Ты как бы хозяйничаешь в чужом человеке, знаешь его кожу на ощупь лучше, чем свою, родинки и жилки… там, куда у себя ты никогда заглядывать не будешь, не то что не сможешь — неинтересно. И все равно глаза тебе неподвластны, они всегда — другой субъект. Но это для тебя, поскольку ты заметил в ней именно новое, неведомое, не твое, а как для всех? Для тех, для кого другой — лишь объект? Да и для тебя — и то не всегда.

И вот тут понимаешь, что желание манипулировать другим человеком — от первобытного, даже просто приматного стада, где нужно утвердить себя на роль в ежедневном представлении. Желание одинаково просвечивает в детском саду, во дворе — с криком «За мной!», в семейной жизни, в офисной битве всех против всех и всех за одного, в тюряге, в казарме.

Но при этом: чем ближе ты к другому человеку — тем опаснее перенять его психо-вирусы, его способы смеяться и делать выводы. Даже лелеемые тобой механизмы сопереживания, сочувствия рвут тонкие клеточные мембранные перегородки личностей. И уже непонятно, когда ты воображаешь другого в своей власти, в своей голове, что это — защита или нападение? Ты боишься приема-передачи чужого опыта, поскольку уже видел, как он становится моровым поветрием больших идей и маленьких удовольствий, хотя именно на передаче опыта и стоит человечество.

Всякий страх современный человек изживает (или материализует, что иногда одно и то же) в технологии, в выносе за пределы своей туманной головы, в распылении на общую почву. Отсюда, от боязни манипуляции (знаешь за собой и подразумеваешь в других) страшилки про тотальную слежку, про вживленного в башку электронного жучка, отсюда «голоса» — если они не от «белочки», белой горячки. И вот в экранах технологии бедный человек видит, что им действительно манипулируют — массовыми психозами, волнами слухов и прочим. Но он не понимает, что манипулируют и его телом, его генами, его потомством…»

Так это не порнушка, а трактат. Но видно крепко зацепило “Мистера Твистера», если он с таким жаром взялся излагать общие соображения. Интересно, что он подразумевает под манипуляцией генами, остальное-то достаточно тривиально… Этакий науч-поп, дело Андрею не близкое, он больше формулами оперирует, чем словами. Хотя при написании первой главы диссера пришлось выжимать из себя и слова, ладно, что дальше их меньше понадобится, выжимать неприятно, а работу скоро подавать на защиту… Но все равно за ходом мысли неведомого автора ему следить легче, чем вскрывать образную оболочку худлита, значит, мужик на Савелии ему закачал то, что нужно. Типа — для своего пацана.

«Ну, во-первых, им крутит другая половина, не обязательно — в браке, но обязательно — в отношениях взаимозависимости. Говорю от имени мужчины, может, и женщины это знают, наверняка, за эпоху патриархата натерпелись. Но и приспособились добиваться своего (когда это «свое» хотя бы подразумевается: устойчивые условия для комфортного выведения потомства) вне зависимости от статуса и озвученных намерений, добиваться привязанности, не прибегая ко второй сигнальной системе. У нее неизъяснимые глаза, такая кожа на внутренней стороне бедер (а тебе, оказывается, это жизненно важно), что все, что она может подумать, сказать, захотеть — единственно верное!

Потому что она как раз по тебе, другие, ты знаешь, тоже чем-то хороши, обижать не стоит, каждая по-своему, но вот эта гладкость — обезоруживает, раньше выражались, кстати, точнее — пленяет. Ощущение кожи каждый раз — как открытие, а поскольку запомнить (и, допустим, попытаться изжить) это невозможно, ты каждый раз переживаешь ощущение как потрясение. И ты отдашь зачатому в ней ребенку свои гены, и твое тело и твоя душа будут считать ее культурные стереотипы, то есть ее способы обращаться с тобой, естественными.

А она, женщина — основной рецепиент массовой культуры, на нее нацелены мода и бизнес на основе той самой сигнальной системы — аудио-видео. Рекламная пауза в осознанной мозговой деятельности. Внучка, смотревшая вполглаза вполне приличный фильм, замирает, как мартышка перед Каа, как только появляется на экране картинка особой яркостью с громким звуком особой доверительно-самоуверенной интонации. Даже с пока бессмысленным для ребенка содержанием, спекулирующим на неведомых ей потребностях. Или это еще и спекуляция на тяге к иной (в данном случае — взрослой) жизни? По крайней мере, за мальчишками я такого внимания именно к рекламе не замечал. Не надо никакие «25 кадры» выдумывать, и так получается…

Не зря они в младенчестве раньше начинают говорить и всю остальную жизнь этот поток трудно остановить. На звук их и ловят, как в личном общении, так и втюхивая товары и услуги. Здесь мужчина (изобретатель все новых стандартов потребления) явно берет реванш — он формирует не только ее предпочтения, но и ее саму. Появилась кукла Барби — и в мире стало больше тоненьких, худеньких, длинноногих, хотя на момент ее воцарения таких было явное меньшинство. (Хотя здесь «товары и услуги» предлагаются скорее мужчине взамен приевшегося, получается, женщина «покупает» новые маркетинговые ходы…) То есть, геном меняется со скоростью, необъяснимой неспешной эволюцией.

Возьмем японок (нет, не в этом смысле, хотя Чехов в письме из Владика очень хвалил) как самый наглядный пример. Они всегда были коротконогими и без ярко выраженной талии, ну, типа монголок, а с появлением Барби за какие-то полвека изменились до изумления. Здесь, вполне возможно, сказывается японская страсть к регламенту, этикету, ритуалу. Самурайство и вообще самобытный феодализм исчерпали стереотипы, проиграли их Западу, значит, надо с прежним рвением следовать победившим стереотипам, подражать успешному фенотипу. Вплоть до изменения генотипа!

Как чужая культура может влиять на мозг отдельного индивидуума, как может влиять на культуру местную, до того закрытую, — в общем, представимо. Но вот каким механизмом это влияние так быстро передается от мозга до хромосом, причем, не в единичном случае — представить никак нельзя».

Тут что-то личное, несчастное, неотвязные страсти, заело мужика. Ходит кругами. И явно не с японскими ножками старается разобраться. Хотя для объективности примеряет свою историю к нащупываемой тенденции. Видно, она так проще поддается анализу, попытка взглянуть снаружи, применить к себе общие закономерности. Тоже моделирование. Андрей как раз этим и занят, моделированием для избежания больших опасностей. Лучше попытаться рассчитать виртуальный ядерный взрыв, чем измерять последствия реального. Да и дешевле. По крайней мере, для завершения диссера не придется ехать на полигон.

«Механизмы более низкого порядка открыто демонстрируют свои возможности. Скажем, человек и раньше успешно управлял эволюцией домашних животных, разнообразие собачьих-кошачьих пород явно не отнесешь к естественному отбору. А теперь это делается быстрее, с помощью компьютера. Рассказывал биолог: они успешно управляют не столько поведением пчел, сколько всей их малой жизнью, от зарождения. На весь рой влиять не надо, только на матку: заложили в компьютер программу, которая устанавливает в подопытном улье вычисленные заранее температуру, влажность, освещение — и меняют не только сроки вылета, роения, присущие данной породе, но всю биомассу — рождается не сто, допустим, а сто пятьдесят личинок.

Правда, напоминает влияние на человеческий род через женщин? Разве что механизм не такой наглядный. Об этом ученая дискуссия пока не проявилась, может, тихо идет в спецжурналах, зато причины изменений биометрических данных ищут заметно для широкой публики. Вот, например, выжимка из статьи общественно-политического еженедельника.

За сто лет, с 1880-го по 1980 год, то есть за пять поколений, мужчины — жители Нидерландов «выросли» примерно на 15 см, шведы — на 10, французы — на 8, а вот португальцы (их низкорослость я могу подтвердить личными наблюдениями) — всего на 3,7. Статистика приводится по мужчинам, которых, призывая в свои ряды, исправно мерили военные ведомства. Основной причиной такого роста называют глобальное улучшение условий жизни, в первую очередь — питания. Дети войны ниже родившихся в менее трудное мирное время, прибавка сантиметров начинается с устойчивого благосостояния, в Европе — с 60-х годов. Но как только его устойчивость становится стабильной, то и рост замедляется. Зато на Сейшельских островах, где достаток еще в новинку, средний рост 15-летних подростков из года в год увеличивался (с 1998 по 2006-й) на 1,14 см у мальчиков и на 1,82 — у девочек.

Тут улучшение условий как простое объяснение роста срабатывает, но есть и еще одно толкование, генетическое. Закономерность всего животного мира: чем дальше по родству расходятся корни родителей — тем крупнее потомство. В прошлом веке началось активное «перемешивание» населения, люди вырвались из деревень, ущелий, фьордов в мегаполисы — и браки стали совершаться пусть и не небесах, но уже достаточно далеко от привычной почвы.

И дальше я просто замер, как охотник перед удачей: ученые ради объективности стали рассматривать именно японский пример. К новому тысячелетию на островах качественно иного «перемешивания» не наблюдалось, а люди заметно вытянулись. Конечно, изменилось питание, но оно и в других азиатских странах ушло от чашки риса в день, а там перемены не столь разительны. И здесь авторы обзора в еженедельнике приводят к тому же, практически, выводу, к какому я пришел безо всякого научного аппарата (дилетант, грешен), — кроме среды и генетического разнообразия людей — физически! — меняют движения социокультурных стереотипов. Как пласты земной коры, двигаясь по своим законам, разворачивают цивилизации с помощью землетрясений, засух или наводнений, так большие подвижки в обществе отражаются на еще не рожденных его членах.

А конкретно — немецкий ученый Михаэль Хермануссен установил, что после присоединения Восточной Германии к Западной рост призывников с территории бывшей ГДР быстро увеличился и догнал рост западных сверстников. С генетикой за менее чем двадцать лет такого произойти не могло, да и условия жизни столь существенно не улучшились. (Разогнулись… Из-под глыб). Еженедельник вопрошает: «Неужели причина в психологических изменениях?» Конечно! И вызваны они другим, новым набором культурных моделей.

Ведь и упомянутые ранее исследования столетия (с конца века девятнадцатого до конца двадцатого) захватывают как раз время воцарения кино, а вслед за ним и радио с телевидением, звукозаписи и видеозаписи. Эти новые коммуникации, как указывали философы еще в середине века, сделали распространение моделей делом не более трудным, чем организация эпидемии гриппа. Ученые удивляются, почему в 70-80 годы родилось поколение тощих и длинных акселератов, а в наше время образ молодежи, встречающейся на улице, скорее ассоциируется с приземистыми широкозатыльными братками. Дело не в том, что питание поменялось, поменялся имидж успеха. Тогда на волне хиппи-пацифизма привлекательнее казались длинные и худые юноши, Причем, у нас эта идеология не была широко распространена, но зато популярными были ее культурные проявления. А теперь, в борьбе всех против всех, надежнее кажутся мускулистые коротышки».

Да уж, усмехнулся Андрей, этот Мистер-Твистер — явно не бывший министр и уж тем более — не владелец заводов-газет-пароходов. Ему для подобной деятельности не хватает логики, последовательности. То он об одном и том же, практически, по два раза пишет, с разных сторон возвращаясь к любимой мысли, то упускает фундаментальный момент. Твистер говорит о кино и ТВ и косвенно упоминает хиппи, которые, между прочим, если верить культурологам, «буржуазные зрелища» не жаловали. Но автор забывает, Андрей перешел на стиль отзыва к диссертации, что в это же, анализируемое автором, столетие формировались и более могущественные «переносчики заразы»: повсеместная грамотность, вера в научный прогресс, массовые (и тоталитарные в том числе) идеологии, вытеснившие религию с поста модератора. Глобализация, сэр! Хотя, мэй би, все эти силы реализовывались через масс-культ, а ведь и андерграунд может быть поветрием. Альтернативным.

«Если честно, то добрая половина фантастов зарабатывает размышлениями на схожую тему — о несанкционированном вмешательстве в душу и разум человека. Но есть несколько нюансов, которые позволяют мне, не стыдясь банальностей, вываливать этот текст в мировое информационное пространство. Во-первых, тема меня и вправду волнует, значит, не стоит стыдиться. Просто надо успеть, пока есть силы, сказать. Во-вторых, фантасты оперируют гротеском, состоящим на большой процент из выдумки, я же не выдумываю ничего. В-третьих, у них в принципе другой уклон: либо искусственный (перепрограммированный) субъект выходит из подчинения и угрожает создателю (читай, человечеству), либо заранее планируется что-то нехорошее.

А в моем случае, когда мы видим, как модераторы в телестудии заставляют оплаченную публику кричать «Вау!» только потому, что в американской программе, откуда содрана (или куплена) их передача, этот индейский крик имеет хоть какой-то смысл, то здесь злобный замысел или угроза инициаторам со стороны манипулируемых явно отсутствуют. Говоря прямо, вряд ли манипуляторы-модераторы намереваются, подогреваемые «мировой закулисой», нарушить самобытность родины, просто так уж прописано в зазубренном рецепте. И в ответ мальчики-девочки любого возраста не подымутся гневной волной, а с удовольствием последуют навязываемой моде. Они же и сами легко говорят голосами, репликами, псевдоангийскими языковыми кальками из переводных мутьфильмов.

Вроде бы и нет здесь никакого влияния на гены и т. п., но мы же знаем, что воспитание — это манипуляция, в данном случае — прямая. Да и не обязательно менять «порядок хромосом», как поет один бард. Достаточно повлиять на их модальность — и они дают команду железам обеспечить рост ног, допустим. Вряд ли в случае с Барби мода успела повлиять на состав генома, а вот на активность отдельных его участков — выходит, могла. И в этом роль команд, извне поступающих через мозг к организму.

Как молодым пластичным человеком крутит среда, мы прекрасно знаем. Вот пришла в отдел писем учетчица Иришка семнадцати лет. Чистое существо, мамина дочка, балетная студия. И попала в контору, где самые отвязные в провинции мэны крутят романы с самыми эмансипированными барышнями с журфака, каждый сезон разноцветной стайкой налетающими в редакцию на практику.

Через год Ира выходит в коридор, видит меня в другом конце, поднимает руки, соединяет над головой тыльные стороны запястий и резко качает бедрами. Что это — воспоминания о студии? Так ведь там фламенко не учили. Гормоны проснулись? Спустя много лет я прочитал в популярной статье со ссылкой на науку, что именно желание заставляет женщину поднимать руки, поправлять волосы, трясти головой, это желание так показывает себя в освобождающемся жесте. Бедные эмоционалки — не могут спрятаться!

Но не только, здесь еще и толчки среды, соблазн подражания, след чужой эмансипации. И это ведает развитием девочки, пусть и не меняет ее форм, но диктует наполнение (отличное от садоводчески-добропорядочной среды родителей), прорисовывает судьбу, заставляет в будущем рожать от того человека, с кем не надежно и не комфортно. Ведь не поспоришь с тем, что уже проникло внутрь.

Вот и всплыл жест из графики Пикассо, из крито-микенских рисунков девичьего танца перед быком. Дразнящая пластика женской власти, не знающей сомнений, над мужчиной-быком, презрение к мукам раздвоенного Минотавра. То ли зазывает, то ли диктует, то ли подчеркивает разницу, выпячивая свои достоинства… А потом, когда я уже запомнил ее обнаженной, опять меня дразнили руки. Она идет, совершенно одетая, но кисти рук легко, как бы не в такт остальным движениям, летают возле колен, и это порхание вокруг бедер возбуждает больше заемного знания о том, что значат поднятые руки».

Ну-ка, ну-ка, теоретик… Теперь понятен мотор рассуждений. Но чем-то это и Андрея цепляет… Да, ведь Ирина Анатольевна, его мама, в редакции прошла путь от учетчицы до начальницы. Но мало ли бывает совпадений.

3.

«Теща называла Ирину шлюхой с тех пор, как родился Дюшка. После Вовки и перед Славкой. Я и не скрывал, что у меня есть сын на стороне, да и Наталья, в отличие от своей родительницы, с самого начала знала про Ирину, как только нас познакомил Серега. Наталья была подругой его Гульнары, тоже швейным технологом, на свадьбе Сереги с Гулей все и определилось: Ирина никак не могла понять, почему я все время танцую с Натальей, и ушла со свадьбы с Витькой. Вот и остался я с подружкой невесты, и стала она моей женой. А потом, когда закрутился у нас серьезный роман с Ириной, с которой я продолжал каждый день кроить и метать нашу газетенку, моя швея намеренно второй раз забеременела, чтобы не отпустить меня. Так вот Дюха и стал моим средним и незаконным сыном, так теща и назвала его мать шлюхой…

Так вот, кто дал для этого основания? Я. Кто определил ее судьбу, судьбу нашего с ней (ее единственного) сына, кто отправил мои гены в разные русла? Я, ну не Серега же. И научил ее метаться между чужим мужем и возможностью завести своего. Потому что мне так было удобнее — не рвать навсегда, одной жизнью жить в конторе, оставаясь до подписания последней полосы, и другой — в выходные выводя семейство в люди. А Ирина моя, набираясь двойных уроков, теряла и безоглядность, и самоценность страсти, она у нее зато тихо мерцала, вспыхивая по моему мановению. А в промежутках, обученная мной, она пыталась хоть что-то получить от ярких редакционных мужчин.

Первый наш, главный урок — командировка. Мы поехали в разные города, но рядом, в разные дни, но близко по времени. Наталья ревновала даже и без повода, а тут могла случайно узнать через Серегу, что кто-то еще из корреспондентов поехал со мной, пусть и по другому заданию. Я ждал ее в ампирно-районной гостинице «Девон» (не в честь английского графства, а в честь древних нефтяных пластов), поставив между стекол, а в гостинице пятидесятых годов постройки были широкие подоконники и большие рамы, бутылку венгерского шампанского. И поднимались во мне, готовые проявиться, как пузырьки из налитого бокала, отнюдь не моральные терзания. Смотрел на дорожку между сугробами и не мог себе представить, что будет через час, когда она приедет на автобусе из соседнего Первомайского и пройдет от автостанции по метели. Потом мы сидели на полу, кутаясь в мой дежурный командировочный полушубок, она смеялась, откидывая голову, а рот у нее и так всегда смеющийся, большой, с широкими и ровными, не вырезанными, губами, а глаза -тоже смеющиеся, круглые, навыкате, с ранними не то что морщинками — складочками…»

— Ма, я вот подумал, ты только не пугайся, почему я на отца совсем не похож. Копия ты. И губы такие, и глаза, нос, жалко, не курносый, выпирает.

— Андрюха ты Андрюха, мыслитель-наблюдатель. Пойми, ты похож, наверное, на всех мужчин, кого я в юности вприглядку примеряла в отцы своему ребенку. Мне, честно, многие нравились, самые яркие люди города собирались вокруг редакции. Человек двадцать — не меньше. А отец, так уж устроено, всегда один.

— Ну что вот ты меня, монскать, молодого ученого, Андрюхой дразнишь. Никогда ласкового слова не скажешь, вот сейчас заплачу! Слушай, кстати, а как ты меня в детстве звала-то, подзабыл?

— Андрюшкой и звала.

— А отец?

— Чего это ты детство вспоминаешь? Так же. Иногда, понятно, Андрюхой.

— А Дюшкой меня никто не называл?

Промолчала. Может, не расслышала, убегая на кухню, про сковородку вспомнила, перед его приходом поставленную.

«Имена подменяются «никами», это такие клоны сознания, представления о себе того, кто показывается как-то в интернете. Ярлыки, торговые этикетки для коммуникации, одномерные и в лучшем случае — одноцелевые (а то и без цели). Вызывание бесплотных духов — если применять мистические практики. Ник пишет на страничку ника, встреча двух эманаций. И складывается эмо-нация. Дед и внучка общаются электронным способом.

Древнеиндийская богиня обмана, чудес и искусства Майя, о которой в позапрошлом веке, обрадовавшись, узнала западная философия, имела покрывало, прятавшее что угодно. В интерпретации философов, предтеч НТР и масс-культа, совпавших по времени с декадансом и прочим модернизмом, — покрывало, скрывавшее иллюзорность мира. Вот фраза из всезнайки-интернета: «Главная же иллюзия та, что человек при жизни, как под покрывалом, не видит своего единства с окружающим миром, своего присутствия в окружающих вещах. Вот после смерти все становится на свои места». Иллюзорные имена, скрывающие мантру — что всё одно и то же, но покрывало это само несет иллюзию единства, взаимопроникновения, полного понимания. О чем я уже рассуждал…

Игра и раньше была моделью, а теперь, в мониторе, стирается ощущение реальности, отсюда легко возникающее насилие. И выходит привыкание к насилию, без насилия над собой — преодоление старых табу. Игра на экране выглядит так: фигуркам даются имена (функции, оценки — плохой, злой), их расставляют во времени и пространстве (за углом, в окне, на ферме…) и потом их всех надо убить. Или накормить. Нет такой игры, чтобы вошел в нее кто-то небывалый, снаружи, придуманный, скажем, тобой (вне ранее написанной программы), и остался в ней, принося тебе (и фигуркам) добро…

Неточно, потому что новый человек все-таки получается. Пусть и недобрый… Читатель, зритель, игрок. Который продолжает играть (популярность детектива) без сочувствия, ради призрачных призов (программных плюс собственное спортивное настроение, ради адреналина). Строит и испытывает модель, модель поведения. Втыкает иголку в куклу, а умирает человек. Художник и модель (опять рисунок Пикассо!).

Ну что ж, о них. Модернисты совпали с главным вектором двадцатого века, когда головная идея могла поднять или расстрелять массы. Они не просто вернулись к давней, шаманской модели условности (описания, познания мира), они изменили «под себя» весь современный (теперь получившийся) мир, а не один лишь взгляд на него. «Мир разложил на части Пикассо». И дал волю другим своенравцам, пусть и не умевшим к двенадцати годам, как он, виртуозно рисовать голубиные лапки, зато хотевшим избавиться от неясных ужасов, вытеснить их наружу.”

Андрею начало казаться, что этот «Мистер» подглядывает за ним, уж больно своевременно высказывается. Хотя, если уйти от суеверий, любая свежая мысль — своевременна. Кстати, неплохая подсказка про модель: а если попробовать ввести фактор нейтральной (или хорошей) случайности, что произойдет с виртуальным ядерным взрывом? Вводные — это не армейские учения: «Вспышка слева!», они же могут быть и не учтенные правилами игры. Как у Брэдбери: ну, наступили случайно на бабочку, а мир необратимо изменился…

Странно, что ник «m.twister” не доступен ни одной поисковой машине. Нет такого в интернете! Откуда же он в «Книгочее»? А не в лом ли вам, Андрей Викторович, заглянуть после работы на Савелий? Поговорить насчет ридеров и текстов в них. Вообще-то ридер — рутинная вещь, не нано-мода, а ее уже укорененный предшественник, даже не планшет. Такую наши, если бы начали с 80-х, могли бы и сами создать. Но в провинции они и сейчас редкость — дороги для средней зарплаты тех, кто еще интересуется чтением. А не только звуком и изображением в чистом, до гуттенберговском виде. То есть, при отсутствии необходимой плотности интеллектуального, креативного слоя, чтение — один из немногих способов поддерживать топливом горение мысли в провинции. Сидеть в интернете дорого, иногда дешевле из него скачать — и читать потом не спеша, не оглядываясь на траффик.

Но поговорить об этом с компетентным человеком не удалось. И рынок на месте, и на многих прилавках — ридеры, но в закутке под лестницей торгуют совсем другой электроникой и нет там продавца, соблазнившего «Книгочеем». Где он, куда делась его фирма — никто не знает, а гарантийный талон с адресом Андрей посеял. Помнит лишь, что собран был гаджет («Гад же ты!») в городе, откуда они с матерью уехали лет десять назад. И где остался на продавленном диване глядеть в потолок его отец.

«Мы поехали вместе, ни от кого особенно не скрываясь, она — в уже довольно развитый город, а я — в старинный русско-тюркский городок, который тоже начали приобщать к большой химии. Билеты покупали врозь, для соблюдения приличий, а потом поменяли в одно купе. Единственным посторонним оказался смурной парень, поезд ночной, лишь отъехали от перрона, он завалился спать на своей верхней полке. Ира разделась, оказалась в почти мужской майке-безрукавке, белым сияющей в темноте. У этой тоненькой Барби обнаружились большие, торчащие сквозь майку груди. Мы сидели на нижней полке, вроде как разговаривали. Меня колотило, она не отталкивала мои руки, в результате мы залезли под простыню и старались не шуметь на узкой и скользкой поездной лавке. Очевидно, получалось не слишком, парень несколько раз вздохнул. Хотелось думать, что во сне.

Это были лучшие три дня в моей жизни. Пока было светло, я мотался по заводу и городскому начальству, а к вечеру приезжала Ира. Ее волосы, из-за которых я не смог от нее тогда, на Серегиной свадьбе, отказаться даже ради дружеской солидарности, в темноте блестели, как масляные. Как покрывало Майи не скрывая, а даря небывалое. В свете ночника длинные светло-русые пряди с медно-рыжими прожилками метались по маленькому номеру, пока мы не успокаивались. Да и то на время. Лишь одно кровоточило: она пару раз, падая в почти бессознательное состояние, называла меня, о чем-то умоляя, не Витей, а Васей. Двойное удовольствие или поиски хотя бы одного, но за счет другого? Виртуально-материальный акт, получается. Как это у них за закрытыми веками такая полнообъемная подмена происходит? Не так как у нас, наверное…»

Окончание