К весне 1945 г. конечный итог войны был предрешен, и изменить его было невозможно. Речь шла только о сроках и условиях Победы. Однако при этом сроки оказались важнее, чем количество крови, которое оставалось пролить для полного разгрома врага.

День Победы 9 мая 1945 г. глазами современников

(По страницам писем и дневников советских евреев)

Леонид Смиловицкий

Окончание. Начало

Горечь потерь

Радость победы, которую переживала вся страна и мир в целом в майские дни 1945 г. была неотделима от горечи понесенных утрат в годы войны. «Кончился кошмар. К сожалению, это был не сон. Наши потери велики, не говоря уже о том, что каждый из нас потерял четыре лучших года», — писал домой Борис Рывкин 9 мая 1945 г.[1] Его дополнял Лев Фонталин[2] в письме к матери: «Да, четыре года мы ждали этого дня (3 года 10,5 месяцев). Иных уж нет, а те далече. И на душе грусть, слишком много ее накопилось за четыре года. «И мед устам, огонь полыни изведавшим, не сладок поздний мёд».[3]

Горькая правда войны состояла в том, что далеко не все ее участники могли дожить до победы. Для того чтобы «воевать не числом, а умением»,[4] пришлось заплатить слишком дорого. События предвоенных лет, отмеченные необоснованными массовыми репрессиями против высшего советского военного руководства, самым пагубным образом сказались на общем количестве потерь Красной Армии в войне с Германией. Подобные признания не были сделаны ни в день Победы 9 мая 1945 г., ни после. Общая трагическая статистика потерь в советско-германской войне оказалась засекречена. Разговор о цене победы считался неуместным перед ее величием и отодвигался в сторону на неопределенное время. Известные слова песни о том, что «мы за ценой не постоим»,[5] оказались жестокой и горькой правдой. Непомерное количество потерь в годы войны в Красной Армии стало результатом традиционного отношения руководителей (российского, а затем советского) государства, к солдату, как к пушечному мясу. [6] Но 9 мая 1945 г. говорить об этом считалось неподобающим, нужно было радоваться победе.

Менаше Ваил писал своей жене Белле в тот памятный день: «Одновременно с великой радостью мы переживаем и глубокую печаль о тех, кого с нами нет, кто отдал свою жизнь за то, чтоб добиться этого победного дня, для того, чтобы ценою своей жизни спасти жизнь миллионов других людей … Но сегодня это не должно омрачать нашей великой радости. Мы должны гордиться тем, что в завоевании величайшей Победы есть и наша участие, братьев, мужей, отцов и сыновей, отдавших жизнь за счастье всего человечества».[7]

Письма советских евреев, как правило, умалчивали о национальном составе потерь Красной Армии в годы войны, редко в них можно было прочитать и о нацистском геноциде евреев. Это считалось непатриотично и могло повлечь за собой неудовольствие властей. В лучшем случае вместо слова «евреи» в письме можно было прочитать «наша семья», «наш народ», «наши люди». Однако, сами участники переписки (евреи), хорошо понимали, о ком идет речь. Рая Левина писала 9 мая 1945 г. своей подруге Елене Глозман: «В этот радостный день невольно льются слезы радости и горя. Как много наших родных, знакомых погибли на фронте, их мы уже никогда не забудем. Леночка! Это правда, что Яшка Брегман погиб? Неужели этот чудесный мальчик погиб? Мне не хочется верить в это. А где Абраша? Как мне хочется, чтобы он вернулся скорее, если он только жив. Я ведь очень, очень его любила и можешь себе представить, до сих пор очень люблю … Вот видишь, как все сложилось. Значит, не судьба быть счастливыми».[8]

Лев Фонталин нарушил это негласное правило в письме к матери 9 мая 1945 г.: «…еще одна ступенька кровавой лестницы, по которой поднимается человечество. Но эта ступенька — из миллионов человеческих жертв, забыть которых нельзя. И евреи, давшие миру и Христа и Маркса, и на этот раз щедро омыли своей кровью эту ступеньку. Но солнце смеется, так засмеёмся же с ним и мы, хотя бы и сквозь слезы. Как говорил Кола из Кламен: «Чем больше мы теряем, тем больше у нас остается». Так поговорим о том, что у нас осталось.[9]

Не легче было в этот день и в тылу. Лия Ратнер 9 мая 1945 г. записала в своем дневнике: «Иду в школу, у всех отцы на фронтах. У Ниночки даже похоронная. Они грустны. Ясно, им тяжело. Я говорю о счастливой будущей жизни. В школе: у кого радость, а кое-кто рад, но плачет. У таких убиты родные: отцы, братья, мужья. В 6 часов вечера назначили вечер в школе. Да, «В 6 часов вечера после войны» — этот фильм такой хороший. Так мечталось об этих 6 часах вечера после войны ... Ну, что это? Я грустна? Сижу дома возле окна. Идет сильный дождь».[10]

Нина Эпштейн, потерявшая сына Зорика на фронте,[11] сообщала своему мужу Якову из Ленинграда: «9 мая 1945 г. Сегодня великий день. Все ликуют, а я согласилась подежурить в школе, пусть люди веселятся, а мне все равно тяжело, хоть я и надеюсь, но ведь мало надежды. Четыре года на фронте, на передовой и такое горе. Конечно, радостно, что кровь больше не льется рекой, но так тяжело за нашего сына. Бедный наш мальчик, неужели он ничего это не узнает, неужели мы его никогда больше не увидим?»[12]

Лейба Смиловицкий в 1945 г. видел в Бреслау[13] огромное братское кладбище советских солдат, куда свозили останки бойцов и командиров Красной Армии со всей округи. Лейба насчитал на кладбище 25 могил Героев Советского Союза. По его словам — «косточки бедненьких наших солдатиков разбросаны по всей Германии и Европе так, что и следов не найдешь. Закапывали просто так, ставили какой-нибудь знак, фанерку с надписью химическим карандашом, если была краска, то краской… Вне всякого сомнения, очень многие не знают до сих пор, где покоится прах их близких».[14]

9 мая несло собой надежду, что после грандиозной победы над нацистской Германией рухнут границы, разделявшие народы и все станут жить мирно и свободно, не опасаясь друг друга. 24 мая 1945 г. Цива Файнштейн писала своему брату в Америку: «Поздравляю вас с великим днем, днем Победы над фашистскими варварами, наконец, человечество всего мира вздохнет свободно и восстановится нерушимая дружба народов всего земного шара. Писать о пройденной жизни надо много времени и расположения. Достаточно сказать о настоящей: сегодня как раз 5 месяцев, как я похоронила моего дорогого мужа и наилучшего друга Моисея Марковича».[15]

Несоизмеримо большие потери советских войск на завершающем этапе войны имели свое объяснение. Государство относилось к своему гражданину, надевшему воинскую форму, как к неодушевленной единице, которая должна была просуществовать какое-то время на передовой и уступить свое место новому пополнению. Подобное отношение к личному составу Красной Армии было обусловлено пренебрежением к ценности человеческой жизни и произволом массовых репрессий в Советском Союзе в конце тридцатых годов. У советского солдата перед лицом своего командира не было права на сохранение собственного достоинства и жизни.

Письма ретроспекции

Известие о победе над нацистской Германией заставило многих фронтовиков и членов их семей вспомнить, как начиналась война. Даты 22 июня 1941 г. и 9 мая 1945 г. замкнули в себе временное пространство, полное драматизма событий четырех лет войны. Это были первые попытки оценить и осмыслить недавнее прошлое, которое еще «дымилось», помогало узнать цену достижений и триумфа. Осталось позади время, полное страданий и лишений, с ежедневным и ежечасным ожиданием смерти, которая угрожала со всех сторон и на фронте, и в тылу. Ушли в прошлое бессонные тревожные ночи с мыслями о том, жив ли еще тот, который находится на передовой, и не погиб ли кто-нибудь из тех, кто остался в тылу, поскольку тыл был тем же фронтом.[16]

Инна Фруг 8 мая 1945 г. писала своей матери: «Вспомни все! 1941-го, 1942-го, а теперь Победа! Как ты мне рассказала про Зою Космодемьянскую, московскую школьницу, когда мы шли на кирпичный завод в Усть-Гаревой. И сказала: «Тебе черт знаешь, что в голову лезет, разные покойники и пр., а вот, небось, на фронт бы побоялась!» Ты хотела задеть, чтобы я не думала о глупостях, а мне это сильно запало в душу».[17]

Раиса Левина 9 мая 1945 г.: «Вспомнилось, как мы 22 июня 1941 г. учили в институте физику с ребятами. Если я не ошибаюсь, Сандлер и Габрилович. Зашел к нам Леша, его фамилии я не помню и сказал, что началась война. Помнишь, как мы бродили по улицам, ходили в мастерскую за пальто Лизы? Как мы прощались 24 июня. Я помню все, все. Как хочется все вспомнить, поговорить с тобой, дорогая».[18]

Соломон Канцедикас 30 марта 1945 г.: «В 1942 г. я встретил весну в Городце, на Волге, готовился на фронт, в 1943 г. — в госпитале, я был почти весь в гипсе, но сердце билось горячо, ожидая встречи с тобой. 1944 г. — Белоруссия, под Полоцком, готовились к новым величайшим боям. И вот сейчас в 1945 г. — самая хорошая из всех весен: с твердой уверенностью на встречу с тобой, чтобы больше не расставаться».[19]

Аркадий Лейзеров записал в свой дневник: «Как сейчас, помню первый день войны. О дне победы тогда мы не мечтали — он был за пределами мечты. Мы знали, что он будет. Но о датах мы не осмеливались думать, а сегодня — 8 мая 1945 года — на передовые были сброшены наши листовки: «Военные действия со стороны Красной Армии прекращаются в 12-00». Мы ожидали это 8 мая почти четыре года. Миллионы людей делали его, приближали, подтаскивали, очищали. И вот он с нами, бесконечно светлый День Победы».[20]

Письма ретроспекции давали облегчение, избавляли от груза, который советские граждане несли на себе все четыре года войны, говорили о новых возможностях, открывавшихся с началом мирной жизни. Это было желание людей взглянуть на себя, своих близких, родных и друзей, сравнить прежний опыт жизни с настоящим. Большая часть писем-ретроспекций, несмотря на горькие нотки, была проникнута оптимизмом, и излучали позитивные эмоции — все препятствия на пути к победе были преодолены, испытания выдержаны, враг был повержен. Впереди, как тогда представлялось, ожидала счастливая жизнь, всеобщее братство и гармония отношения человека с государством.

Встреча с родными

Одним из основных лейтмотивов писем всегда оставалась встреча с родными и близкими. Победа была потому желанной, что означала конец бесконечным ожиданиям, означала что встреча, отодвигавшаяся прежде на неопределенный срок, наконец, состоится. Встреча была необходима, чтобы обнять, поцеловать и приласкать своих близких, показать детям отцов, которых они не видели или успели забыть за четыре года войны. Родители могли взглянуть на взрослых детей, которые теперь сами строили свою жизнь. Семьи воссоединялись, чтобы вместе трудиться и преодолевать препятствия и невзгоды, воспитывать детей, заботиться о женах, дарить радость друг другу.

Встреча означала конец испытаний военного времени, когда выживать в эвакуации или в тылу советском приходилось в одиночку. Давался старт новой жизни, определялась новая точка отсчета времени, которое отныне будет работать не против человека, а в его пользу. Для жен и матерей она означала конец одиночеству, когда все приходилось делать одной — зарабатывать на жизнь, учить детей, решать бытовые вопросы, латать скудный семейный бюджет. Белла Новак-Ваил писала своему мужу Менаше 20 апреля 1945 г.: «Жду не дождусь того дня, когда наступит победа, и ты уже вернешься домой, чтоб можно было говорить с тобой. Победа уже близка, а вместе с тем еще столько нужно ждать. Время страшно тянется, и каждый день кажется годом. Основная помощь — это только ты, и я жду того счастливого часа, когда ты вернешься домой».[21]

За четыре года войны люди изменились. Все понимали, что они встретят близких не такими, какими провожали на фронт. С другим здоровьем, внешностью, терпением, мировоззрением, состоянием духа, не настолько наивных, где-то постаревших и даже огрубелых. Элишева Канцедикас в письме к мужу Соломону 9 мая 1945 г.: «Мне приснилось, что ты приехал, еще в ватнике и сбросил вещмешок, а я была так взволнована и растерялась, что не знала, за что раньше взяться. Ну, теперь будем ожидать эту минуту. Каждый день и каждую ночь. Люди говорят: как ты сияешь, скоро будешь жить с мужем. Говорят, что через месяц ты уже, может, приедешь, но я все мечтаю, что, может, даже раньше. Но теперь все равно, мне бы дождаться, а ведь я жду уже тебя три года и месяц, подожду еще немножко, хоть теперь уж все рвется к тебе, ведь для меня победа — это ты».[22]

Наконец, не нужно будет больше ждать писем с войны, волноваться и переживать, прислушиваться с замиранием сердца к шагам почтальона, не зная, какую весть он принесет — добрую или злую. Возвращение домой являлось самой большой наградой, о которой все мечтали, начиная с 1941 г. и кончая победным 1945 г. Давид Пинхасик сообщал своей жене Марии Вагановой 23 мая 1945 г.: «Дай скорей взглянуть на тебя, дай свидеться! Скорее — это слово не сходит сейчас с языка. И, как ни странно, еще томительнее стало ждать сейчас, когда реальность встречи так возросла, хотя сроки ее даже смутно не представляются и могут быть они довольно значительными».[23] Юрий Марголин 26 мая 1945 г.: «Ни на одну минуту мысль о встрече с тобою не покидает меня. Чтобы я ни делал, эта мысль постоянно меня преследует. Как дорого бы я отдал за такую встречу. Будем надеяться, что в скором времени она состоится».[24]

Конец войны говорил, что встреча солдат и их семей не за горами, можно строить конкретные планы на будущее. Победа была одна на всех, а личные ожидания были у каждого человека свои собственные. Весной 1945 г. это сочетание индивидуального и общего рождало атмосферу единства и душевного подъема всей страны в целом и каждой семьи в отдельности. Вот почему в сознании людей понятия «конец войны», «победа» и «встреча» составляли один логический ряд.

Демобилизация

После победы над Германией основной темой в письмах домой и из дома стала демобилизация. Люди задавались вопросами, когда она начнется, как будет проводиться и кого в первую очередь коснется? Все хотели домой скорее, с чувством исполненного долга, законным правом на уважение и почет. Одновременно это означало восстановить силы и вернуть душевный покой, подставить плечо семье, надрывавшейся все годы войны в тылу. Менаше Ваил писал своей жене Белле 11 мая 1945 г.: «Трудно передать, каким тяжелым стало ожидание. Когда я находился в боях, то было значительно легче, чем теперь, когда над головой снаряды уже не свистят. Важно то, что Победа за нами и война уже кончена. Уже теперь мы уславливаемся о будущих встречах (с однополчанами — ЛС), после того, как разъедемся по домам».[25] Михаил Гинзбург 15 мая 1945 г.: «Дорогие мои! Теперь все мысли у нас переключились на одну тему «Когда отпустят?»[26] Юлий Аронсон 19 мая 1945г.: «Вот уже 10 дней, как кончилась война, а у нас пока изменений мало … за исключением того, что больше не стреляют и ничто не напоминает немцев».[27]

Многие надеялись, что если демобилизация затянется, то можно будет выехать в краткосрочный отпуск. Юрий Марголин писал 26 мая 1945 г.: «Между прочим, о демобилизации пока еще ничего не слышно. В крайнем случае, рассчитываю на то, что для старослужащих будут установлены отпуска. Жизнь проходит однообразно. С подъема до отбоя день полностью заполнен. Но, несмотря на это, скука ужасная».[28]

Демобилизация была нужна государству, поскольку армия с окончанием войны превратилась в обузу. Образно говоря, это была жизнь в долг, и когда наступил мир, то долги нужно было оплатить. Государство должно было расплатиться со своими гражданами за их верность, труд, терпение. Одним из видов компенсации было отпустить домой солдат и их командиров, которым теперь не нужно было воевать. Одновременно это снимало с государства непосильное бремя обеспечения миллионов людей в военной форме питанием, кровом и позволяло занять их производительным трудом. В своем большинстве, демобилизованные воины — это были здоровые, молодые, трудоспособные, опытные, выносливые, дисциплинированные люди, которые за время войны научились принимать самостоятельные решения и отвечать за свои поступки. Наум Березкин 29 декабря 1945 г. писал своей жене: «В этом году я, конечно, еще буду здесь. Некоторых офицеров уже демобилизовали, но ты должна понимать, что гораздо легче отпускают не особенно ценных и годных для армии, чем годных. В этом то и суть дела. Но я думаю, что ты не будешь особенно огорчаться, что я принадлежу к числу «годных». Пусть нам будет хуже. Это, конечно, между прочим. Я надеюсь, Таня, что скоро я вернусь домой, к мирному труду и заживем по-старому, на новый лад…»[29]

Демобилизация армии явилась началом комплексной программы государства по переходу страны на мирные рельсы. Требовалось сделать так, чтобы все прошло организованно, в намеченный срок и менее болезненно. Отъезжавшим нужно было обеспечить минимум — одеть, обуть, оплатить дорогу, выдать выходное пособие, чтобы у людей, которые возвратились на родину, не возникло чувства неблагодарности и брошенности. Израиль Фишкин 6 августа 1945 г. писал: «По-видимому, дело клонит к тому, что скоро я вернусь. Сегодня заново заполняли красноармейскую книжку, в ней отражены все важнейшие события моей военной жизни (назначения, переводы из части в часть, ранения, награждение). Возможно, в этом месяце я буду отпущен. Меня предупредили, что придется избрать определенное направление — Минск или Фергану, что отклонения в пути быть не может, так как ехать будем командами до станции назначения».[30]

Военный хирург Яков Эпштейн писал жене Нине 2 июня 1945 г.: «Ни, я сегодня взбудоражен невероятно. Не ожидаешь меня? Я ношусь, как помешанный, и готов весь мир и всех обнять и целовать. Другого объяснения я не знаю, … пока еще никого не освобождают, хотя в скором времени это будет со всеми нашими. Начальник госпиталя обещал, что отпустит, только бы сделать отчет за полгода. Это примерно неделя и там начнется мое хождение по мукам. Добраться домой не так легко и не так быстро. Ни, я так хочу скорее к вам. Ничего в голову не идет, а сейчас столько отчетов, еще доклад ждет и всякая мура. И немножко грустно расставаться со своим коллективом. Нинок, это будет так хорошо!»[31]

Перевозка демобилизуемых воинов до места их жительства производилась за счет государства, которая включала в себя обеспечение питанием в пути следования. При увольнении всем выдавался полный комплект обмундирования и обуви. Единовременное денежное вознаграждение составляло выплату за каждый год службы в период войны — 300 руб. рядовому составу, 900 — сержантскому, а офицерскому составу за один год войны выплачивался единовременно двухмесячный оклад, от 1500 до 3000 руб.

Вожжи нужно было отпускать постепенно, чтобы избежать социального взрыва, чтобы власти на местах не захлебнулись от огромного количества демобилизованных. В соответствии с принятым Законом от 23 июня 1945 г. о демобилизации армии, авиации и флота, произошёл ее последовательный перевод на штатное расписание мирного времени. Демобилизация в Советской Армии началась 5 июля 1945 г. и завершилась в конце марта 1948 г. Вооружённые Силы были сокращены с более чем 11 млн до менее 3 млн чел. Общий план демобилизации предусматривал шесть очередей. Первая очередь включала в себя 13 призывных возрастов (1883-1905 г. р.) и составила почти 1 млн 380 тыс. чел.[32] Во вторую очередь (1906-1915 г. р.) отпустили 2 млн 800 тыс. чел., включая военнослужащих, имевших законченное высшее, среднее специальное образование, работавших до призыва учителями и преподавателями, а также студенты, призванные в армию до окончания вузов и лица, получившие три и более ранений. Увольнялись воины, призванные на службу в 1938 г. и ранее, также женщины, кроме женщин-специалистов, выразивших желание продолжить службу. Третья очередь (1916-1921 г. р.) — более 1 млн 380 тыс. чел., четвертая очередь (1923-1925 г. р.) — 302 тыс. чел., пятая очередь (1923-1925 г. р.) — 673 тыс. чел. В последнюю шестую очередь уволили в запас всех оставшихся военнослужащих старших возрастов. [33] Значительно уменьшилось количество советских войск в Восточной Германии, Австрии, Венгрии, Чехословакии, Польше, Болгарии, Норвегии, Финляндии, Дании и Румынии. В сентябре 1945 г. советские части были выведены из Северной Норвегии, в ноябре — из Чехословакии, а в декабре 1947 г. — из Болгарии.

В соответствии с решением Правительства Союза ССР органы власти на местах были обязаны предоставить демобилизованным солдатам и офицерам работу не позднее месячного срока со дня прибытия их к месту жительства. При этом требовалось учесть приобретенный опыт и специальности, полученные в Красной Армии, но не ниже выполнявшейся ими работы до ухода в армию, а также обеспечить фронтовиков жилой площадью и топливом. В районах, пострадавших от немецкой оккупации, демобилизованным воинам, нуждающимся в постройке или ремонте жилищ, полагалось бесплатно выделять лесосечный фонд для заготовки строительного материала и ссуд в сумме от 5 до 10 тыс. руб. со сроком погашения до десяти лет.[34]

После Победы

Уже в преддверии победы люди задумывались, что будет, когда пушки смолкнут. Все понимали, что ритм жизни изменится. Привычная обстановка, налаженные связи, друзья-однополчане, с которыми так много пережито, придется расстаться и начать все заново. Это одновременно радовало и пугало, потому что было неизвестно, что ждало их впереди. Соломон Канцедикас: «Частенько задумываешься, что будем делать после войны, ведь мы совершенно отвыкли от мирной, тихой жизни. Мы привыкли жить в землянках, блиндажах и под открытым небом сегодня здесь, а завтра там, с женой поддерживать связь по почте. И вот, странно когда подумаешь, что настанет время и ежедневно буду видеть тебя, сумею обнять, поцеловать, что рядом будет Алик и всем нам будет хорошо и спокойно. Не надо будет волноваться за жизнь друг друга, не будут впереди ни маршей, ни атак, а будет счастливая жизнь простых советских людей, которые знают что до конца выполнили свой долг перед Родиной. И в тихие вечера, после работы, можно будет громко читать друг другу хорошую книгу или рассказывать о пережитом в разлуке».[35]

Письма после 9 мая 1945 г. по своему содержанию не всегда были оптимистичны. Сказывались заботы и напряжение, накопившиеся за годы войны. Марк Смехов писал 28 мая 1945 г.: «Ну, война, наконец, окончилась. Не знаю, как будет дальше, но пока ничего хорошего нет, кругом пустота (…)»[36] В тот же день Соломон Канцедикас сообщал своей жене: «Сейчас, когда умолкли пушки, стало еще тревожнее на душе. Продолжай писать, пиши часто и много, сейчас с еще большим нетерпением жду твоих писем».[37]

Первое время люди считали дни после победы, настолько невероятным по своему значению событием она казалась. Сознание людей еще не могло привыкнуть к тому, что возникла новая реальность — эпоха мира. Давид Пинхасик писал своей жене после победы: «Как томительно долго идут твои письма! Сегодня получил за 27 апреля. Боже мой, какая это уже старина, ведь после этого мир совершенно стал иным. Вот что значит в наше время разница в каких-нибудь десять дней».[38] Рая Левина 9 мая 1945 г. делилась со своей подругой: «Леночка, это письмо придет к тебе уже через две недели — две недели после войны — чувствуешь, как это звучит — но хотя немножко, мысленно побудь вместе со мной. Сижу здесь в этой Самаре и умираю от скуки и жажды на родину, в родные места, даже наша Речица и то дороже для меня, чем этот Куйбышев».[39]

Тем не менее, большинство людей, как в армии, так и в тылу с радостью ожидало перемен. Лия Левитан в письме к матери из Германии 9 мая 1945 г.: «Трудно, очень трудно себе сейчас представить жизнь после войны, особенно первые месяцы, что мы будем делать, как жить, где, с кем? Но все знают, что кончилась очень тяжелая полоса жизни и радуются».[40] Лев Фонталин делился в письме к матери в тот же день из Москвы: «Прочел у Ромена Роллана описание дня окончания войны 1914-1918 гг. и в душу закрался вопрос: что-то будет через 20 лет? Но к чему мучиться, сейчас будем радоваться».[41] Цива Файнштейн 24 мая 1945 г.: «Я приехала в Днепропетровск, еще не работаю, хочу получить свою квартиру, обещают вернуть. Здесь жизнь бьет ключом, за один год очень много восстановлено учреждений, заводов, жилых помещений …»[42]

Новая реальность не только сулила освобождение от ограничений военной дисциплины, возвращение на родину, встречу с семьей, но и возможность не стоять на месте, самому строить свое будущее, воплощать свою мечту. Люди перестанут жить по команде, быть одинокими, зависеть от писем. Борис Рывкин в письме к отцу 9 мая 1945 г.: «Пока еще неизвестно, куда меня забросит судьба, но я буду стараться закончить (…) гражданское или военное образование. Это, конечно, необходимо. В настоящее время у меня все по-старому, одно ново, что мы больше не слышим выстрелов».[43]

Фронтовики были озабочены тем, как обустроить жизнь, с чего начать? Одни хотели вернуться к прежним занятиям. Другие, наоборот, сознавали, что прошлого не воротишь. Израиль Перлов в письме к жене 11 мая 1945 г.: «Я твердо решил в Ташкент пока носа не показывать, ведь я не смогу ни одного дня просидеть без работы, вы же меня не прокормите, несмотря на то, что я вас почти четыре года честно защищал (надеюсь, что ты поняла шутку). А принять какую-либо работу в Ташкенте, это значит поставить себя под угрозу застрять там, что тебе … в такой же мере, как и мне. Поэтому решил я ехать прямо в Одессу, поступить на работу и устраивать ваш приезд».[44] Наум Березкин 29 декабря 1945 г.: «Да, тяжеловато, ведь все почти придется начинать сначала. Меня приглашают на работу в Ленинград на военный авторемонтный завод. Дадут квартиру, условия неплохие. Ленинград прекрасный город, имеет большое будущее, но жизнь здесь пока тяжела и дорога. Цены на продукты там вдвое (если не больше), как у нас здесь в Таллинне (масло сл. 300 руб. и пр.). Климат хуже, чем в Белоруссии. Часто бывают туманы, сыро. Я прямо не знаю, что решать. Некоторые уговаривают оставаться на работе в Таллинне, но тогда незачем уходить из армии. Жизнь здесь вообще намного легче и дешевле, но это все, однако, как-то «не дома».[45]

Люди были готовы к переменам и верили, что их счастливое будущее не за горами. Пережив страшную войну, они понимали, что восстановить разрушенное не просто, что придется трудно и тяжело работать, но считали, что достижимо.

Вывод

День победы над нацистской Германией вошел в историю как событие величайшего мирового значения. Справедливая борьба международной коалиции и, прежде всего, Советского Союза и его Красной Армии, увенчалась успехом, значение которого невозможно переоценить. Письма, посвященные Дню Победы, явились заключительной частью обширной переписки между фронтом и тылом 1941-1945 гг., отразившей не только главные события эпохи войны, но и многие перипетии частной жизни граждан. Они вместили в себя сложный мир переживаний целого поколения людей, поставленного на грань выживания в самой жестокой и кровопролитной войне за всю историю человечества. Письма давали представление о том, как люди оценивали себя и окружающий мир, воспринимали перемены, происходившие на их глазах. У каждого советского гражданина был свой счёт к войне, Германии и немцам. Хорошо отлаженный советский механизм взаимодействия тыла и фронта, обеспечивавший Красную Армию всем необходимым, начиная от тёплого полушубка и кончая реактивными снарядами, действовал безотказно. Наука побеждать была хорошо усвоена, как бойцами, так и командирами.

К весне 1945 г. конечный итог войны был предрешен, и изменить его было невозможно. Речь шла только о сроках и условиях Победы. Однако при этом сроки оказались важнее, чем количество крови, которое оставалось пролить для полного разгрома врага. Здесь интересы государства и его граждан вступали в противоречие, вопрос потерь в личном составе считался второстепенным. Публикации в периодической печати и сообщения Совинформбюро носили исключительно информационный или пропагандистский характер. Единственным сдерживающим фактором служила необходимость послевоенного устройства жизни в Германии, как и имидж Красной Армии в глазах освобожденных народов Европы.

Большинство советских людей, радостно принявших известие об окончании советско-германской войны 9 мая 1945 г., мало отдавали себе отчет, что при этом они сами оставались несвободными людьми. Это был результат целенаправленной сталинской политики, насильно лишившей молодое поколение советских людей (1917-1925 г. р.), вынесшее на себе основное бремя войны, опыта другой жизни. Почти весь негатив, которым была насыщена жизнь страны, боровшейся с врагом и те невероятные затраты, на которые пришлось пойти, чтобы завоевать победу, остались за пределами частной переписки между фронтом и тылом. Образно говоря, из океана писем эпохи 1941-1945 годов виднелся лишь краешек айсберга человеческих страданий, горя и утрат, которые составили цену Победы.

Демобилизация армии и перевод страны на мирные рельсы подавались, как забота родного государства о своих гражданах. На самом деле у режима был свой интерес — отодвинуть в тень вопрос о цене победы, о виновнике непростительных поражений Красной Армии, о напрасных жертвах, которые исчислялись миллионами человеческих жизней. Как получилось, что миллионы людей были оставлены государством на произвол судьбы? Чем обернулась в годы войны «сталинская дружба народов»? Как объяснить, что сотни тысяч людей на оккупированной территории пошли на сотрудничество с врагом? Почему оказался возможен геноцид еврейского населения на оккупированной советской территории? Нужно было позаботиться, чтобы никто не мог призвать к ответу государство за допущенные в годы войны ошибки и просчеты. Все это требовало контроля над миллионами солдат и командиров, возвращавшихся домой после окончания войны.

___

[1] Письмо Б. М. Рывкина — М. Г. Рывкину, 9.5.1945.

[2] Письмо Л. Н. Фонталина, 9.5.1945.

[3] Франческо Петрарка. Лирика. Сонет 61.

[4] Известное изречение Александра Васильевича Суворова (1730-1800), великого российского полководца.

[5] «Нам нужна одна победа» («Десятый наш десантный батальон»), песня Булата Окуджавы, написанная для художественного фильма Андрея Смирнова «Белорусский вокзал (1970).

[6] По данным В. Н. Земскова, прямые советские потери за годы войны составляли около 16 млн чел., из которых 11,5 млн чел. — военные и 4,5 млн чел. — гражданские лица. Военно-исторический архив. 2012, № 9, с. 59−71.

[7] Письмо М. Б. Ваила, 9.5.1945.

[8] Письмо Раисы Исааковны Левиной — Елене Михайловне Глозман в Житковичи Полесской обл., 9.5.1945.

[9] Выражение из либретто оперы «Кола Брюньом» (Мастер из Кламен по P. Роллалу), Ленинград, 1938.

[10] Дневник ученицы 6-8 класса Лии Ратнер. Урал, село Осинцево Кишертского района Молотовской (ныне Пермской) области, детский интернат, во время эвакуации из Ленинграда. Запись 9.5.1945.

[11] Георгий (Зорик) Яковлевич Эпштейн (1924-1945 гг.), мл. лейтенант, сын Нины и Якова Эпштейнов, родился в Берлине, эмигрировал с родителями в СССР (1933 г.), окончил среднюю школу в Ленинграде (1941 г.), служил в 2-м танковом армейском корпусе, умер от ран 2 февраля 1945 г., похоронен г. Вольденберг // ЦАМО, ф. 33, оп. 11458, д. 783;

[12] Письмо Нины Яковлевны Эпштейн (Должанской) — Якову Абрамовичу Эпштейну, 9.5.1945.

[13] Вро́цлав (польск. Wrocław), старое русское название — Бреславль; нем. Бре́слау (нем. Breslau) — столица Силезии один из самых крупных (четвёртый по населению в Польше после Варшавы, Кракова и Лодзи и один из самых старых городов Польши, расположен на обоих берегах среднего течения Одера. Бреслау стал одним из немногих городов в Польше, оказавших упорное сопротивление наступающим частям Красной Армии весной 1945 года.

[14] Лев Смиловицкий. Из опыта пережитого. Воспоминания. Иерусалим 1988-2017 г., с. 90.

[15] Письмо Ц. И. Файнштейн — Моше-Ноаху Шейнину, 27.11.1943 г. // Central Archives of the history for the Jewish People in Jerusalem (CAHJP), f. Р275-14.

[16] Письмо М. Б. Ваила, 9.5.1945.

[17] Письмо Инны Львовны Фруг — Екатерине Осиповне Маневич в Москву, 8.5.1941.

[18] Письмо Раисы Левиной, 9.5.1945.

[19] Письмо С. М. Канцедикаса, 30.3.1945.

[20] Дневник А. Т. Лейзерова, запись 8.5.1945.

[21] Письмо Б. Ш. Новак-Ваил, 20.4.1945.

[22] Письмо Э. Канцедикас, 9.5.1945.

[23] Письмо Д. Пинхасика, 23.5.1945.

[24] Письмо Юрия Исаевича Марголина — Гене Абрамовне Спевак в г. Речица Гомельской обл., 26.5.1945.

[25] Письмо М. Б. Ваила, 11.5.1945.

[26] Письмо М. Гинзбурга, 15.5.1945.

[27] Письмо Юлий Павловича Аронсона — Эйдли-Риве Ицковне Казимировской в Москву, 19.5.1945.

[28] Письмо Ю. И. Марголина, 26.5.1945.

[29] Письмо Наума Абрамовича Березкина — Татьяне Палладьевне Кирножицкой, 29.12.1945.

[30] Письмо Израиля Семеновича Фишкина — Лизе Бенцман 6.8.1945. // Музей истории и культуры евреев Беларуси (Минск), ф. 1, оп. 1, д. 115.

[31] Письмо Якова Абрамовича Эпштейна — Нине Яковлевне Эпштейн, 2.6.1945.

[32] Центральный архив Министерства обороны России (ЦАМО), ф. 13-А, оп. 276, д. 48, л. 12.

[33] ЦАМО, ф. 13-А, оп. 348, д. 32, лл. 34-36.

[34] «Военные сообщения за 50 лет». Москва, 1967 г., с. 34.

[35] Письмо С. М. Канцедикаса, 8.4.1945.

[36] Письмо Марка Ефимовича Смехова — Ефиму Наумовичу Смехову в пос. Красный Ключ Нуримановского р-на Башкирской АССР, 28.5.1945.

[37] Письмо С. М. Канцедикаса, 28.5.1945.

[38] Письмо Д. Ш. Пинхасика, 23.5.1945.

[39] Письмо Р. Левиной, 9.5.1945.

[40] Письмо Лии Залмановны Левитан — своей матери Басе Эммануиловне Левитан в Ленинград 9.5.1945.

[41] Письмо Л. Фонталина, 9.5.1945.

[42] Письмо Цивы Файнштейн, 24.5.1945.

[43] Письмо Б. М. Рывкина, 9.5.1945.

[44] Письмо И. С. Перлова, 11.5.1945.

[45] Письмо Н. А. Березкина, 29.12.1945.