Павел Кожевников: Оловянный солдатик

Loading

Подошёл Курт, весь помятый, лицо бледное. Он с нескрываемым восхищением осмотрел меня с ног до головы. Так, с таким любопытством, рассматривал Черчилль советских солдат в почётном карауле, когда прилетал в Москву после Сталинградской битвы.

Оловянный солдатик

(Из воспоминаний переводчика)

Павел Кожевников

За русскими прочно закрепилось клише горьких пьяниц. Не совсем это так, по потреблению алкоголя на душу населения Россия сейчас по одним подсчётам на 22 месте, по другим — в первой пятёрке. Это смотря как и что подсчитывать. Хотя, вся «статистика» на поверхности: пьют в России отчаянно, не жалея ни себя, ни своих любимых. Но я сейчас не об этом, я о стереотипах в сознании людей, которые иногда приводят к взаимопониманию и даже дружбе…

Было это в 80-х годах прошлого века. Словом, в период «застоя» (ну вот и я скатился к стереотипам. Честно сказать, тот «застой», по сравнению с теперешним состоянием дел во многих бывших братских республиках, был просто раем).

Как бы то ни было, произошёл со мной один случай, который до сих пор вызывает добрую улыбку и, если хотите, малюсенькую гордость за поддержание марки — «русского мачо» — на международном уровне. Хотя я и не был чисто русским, но тогда иностранцы нас всех называли так. Держу пари, что где-то в Дании сейчас есть старички, которые с восхищением рассказывают своим внукам о парне в далёкой России, который на спор, почти без закуски, выпил две бутылки водки и ни капельки не опьянел. Смею надеяться, что эти воспоминания о «русском простом человеке недюжинной силы», помогают моим бывшим знакомцам поддерживать достойное уважение к России, к другим республикам бывшего Союза, сильнее, чем робкие потуги их дипломатов. Думается, что пора переходить к народной дипломатии, а не зависеть от наивных пацанят, закончивших оксфорды и мидакадемии…

В то время, о котором я хочу поведать, я почти не пил. Не пил не потому что проникся западным стремленьем к культу здорового образа жизни, а просто болел желудок, как и у многих в то время, у кого был режим ненормированного рабочего дня и пригастритное совковое меню.

Так вот, однажды вызывает меня начальник нашего Отдела зарубежных связей, был тогда такой в нашей организации, и сообщает «пренеприятнейшее известие»:

— Звонили оттуда (он показал почему-то наверх, хотя над нами была только крыша и голубое Х-станское[1] небушко) и поручили нам обслужить высокую делегацию «Ланг ог фольк» во главе с председателем партии Бодиль Эммануэль.

Мэлс Максутович оглядел нас строго. Был он добрым человеком, гонял нас только когда «высшее начальство» поручало обслуживать «высокие делегации». В такое время он становился под стать штандартенфюреру СС «времён Штирлица». Мэлс унаследовал своё сложное имя от отца, известного в прошлом партийного деятеля Х-стана. Расшифровывалось оно как Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин. Но расшифровывать его он не любил, особенно из-за последней, не «модной» тогда буквы.

В его кабинете были все сотрудники Отдела в количестве трёх человек — меня и ещё двух девушек, имена которых я не хочу здесь приводить. Они ещё живут там, в ставшей суверенной республике, и, как я слышал, занимают довольно высокие посты. С «нетитульными» они перестали общаться, а без их разрешения я не могу себе позволить упомянуть их имена.

— А что это за делегация, откуда она? — неожиданно спросила первая девушка. Была она наивная, красивая метиска, любовница большого босса, и ничегошеньки не знала, ни иностранного языка, ни специфики Отдела. Все сознавали её «уровень», но никто не смел даже намекнуть ей об этом.

Мы со второй девушкой переглянулись. Вторая девушка была умной, но тоже по блату продвинутой на престижную должность в Отделе. Она за глаза жутко ненавидела первую девушку, но в её присутствии всегда была сама учтивость и уважение. Они частенько по очереди заходили ко мне покурить, а заодно и полить грязью друг на дружку. Я знал, что в своих кабинетах они и мне «перемывали косточки», но не обижался и воспринимал их такими какими они были.

Мэлс скривился от такого вопроса, но тут же очистил своё лицо натянутой улыбкой.

— Это из Дании, распространители газеты их компартии.

— А мы здесь при чём? — опять снаивничала первая девица.

— Вы не при чём, Анатолий Михайлович будет работать с ними, а вы подстрахуете его на телефонах в случае чего.

Мэлс повернулся ко мне.

— На вас возложена огромная ответственность: вам поручается сопровождать высокую делегацию, кормить, поить до отказа, показать всё лучшее, что у нас в Х-стане есть. Переводчик с датского приедет с ними из МИДа СССР; официальные переговоры он будет переводить, а не официальные — вы. Они все знают английский. Их примет Сам (здесь Мэлс опять кивнул головой наверх и мы невольно все бросили взгляды на обсиженный мухами потолок). Вам, Анатолий Михайлович, нужно только напоить их хорошо на банкете в «Ауле» и привезти в Дом Дружбы, где будет заключительный приём и вручение сувениров от имени республики. Все распоряжения по обслуживанию делегации даны соответствующим организациям, так что за вами остаётся с честью представить нашу республику, чтобы у датских товарищей осталось впечатление на всю жизнь. Не подведите, поняли?

Я кивнул.

Визит делегации датчан проходил успешно. Их было десять человек: девушки и парни — все молодые, все в первый раз в Советском Союзе. «Лапшу на уши» им вешали по полной, везде цвели улыбки, везде царствовало «изобилие развитого социализма». Я ездил с ними, переводил где надо, подменяя уставшего переводчика, созванивался, состыкОвывал пункты программы, словом был на подхвате. К концу их пребывания мы подружились, свободно шутили, смеялись, обменивались анекдотами.

Чуть более официально держала себя Бодиль, их руководитель. Она была пышной блондинкой с потрясающей фигурой. Особенно притягивали взгляд её груди, их нельзя было обойти вниманием, они были идеально круглые с ярко выпирающими под лёгким платьишком сосками. В нашей прекрасной стране у женщин эти вещи были не хуже, а иногда и получше, но они их скрывали, а здесь — опаньки! — на всю вселенную, гляди — не хочу. Вернее — хочу, и очень даже все хотели. Но, время было «совьетико морале» и местным мужикам оставалось только лицезреть это женское чудо, отринувшее все условности прошлой морали и представившее на наш суд одну из запретных прелестей «загнивающего капитализма».

Пришло время банкета. Надо сказать, что МИД нашей республики был тогда в зародышевом состоянии, там сидели отставные кэгэбэшники или партийцы-в-опале. Было, правда, несколько толковых парней, окончивших мидовскую академию, но они были на побегушках и ничего не решали. Роли местные МИДы в то время не играли почти никакой, просто были на подхвате у партийных структур. Ни вопросами протокола, ни другими важными спецзнаниями в ведении иностранных дел они не обладали. Вот и ту программу пребывания местные «дипломаты» скроили так, что после банкета делегация должна была ехать на приём в Дом дружбы, что было понятно и без дипломатических знаний делать нельзя. Я попытался вмешаться и подправить программу, но Мэлс отмахнулся, мол, всё уже согласовано.

Банкет был в показательном совхозе — стилизованном «Ауле», рядом с городом, куда возили всех «высоких гостей» из капстран и высших руководителей из соцстран. Столы были накрыты прямо в поле, в огромной юрте человек на пятьдесят. Когда наши гости увидели всю прелесть Х-станской кухни, то, думаю, им сразу же захотелось и у себя построить такой «развитой социализм». В центре посадили Бодиль и цвет национальной интеллигенции — несколько писателей, поэтов и партийных работников. Я устроился в конце стола с тремя парнями из Дании. Один из них, сейчас уж и не помню его имя, кажется Курт, был крепким парнем, повыше меня ростом, весь в мускулах, по-нынешнему — качок. За пару дней до банкета, он начал меня подзадоривать, мол, слышал, как русские пьют, но по сравнению с датскими парнями вы — ничто. Я отвечал ему в таком же духе, не ведая, что гости вынашивали серьёзные намерения доказать «русскую несостоятельность» в этом деле.

Когда официальные тосты закончились, запел местный акын и разговор перешёл в нормальное русло, Курт, сидевший напротив и видевший, что я не пил, а только пригублял рюмку, начал подтрунивать:

— Анатоль, ты что не пьёшь, боишься что опьянеешь? Где же хвалёная русская сила? Давай посмотрим, кто сильнее, вы или мы?

Датчане оживились, затараторили, поддерживая Курта. Тот, не долго думая, предложил пари, что перепьёт меня. Он поставил на кон свои шикарные часы. Я попытался отшутиться, говоря, что, мол, на работе, что я не «чистый русский», что не тот человек, с которым ему нужно бы соревноваться (здесь я не шутил), но ничего не помогло. Курт был в ударе.

— Ты знаешь, товарищ (я перешёл на официоз, наивно думая, что хоть это его остановит), я легко перепью тебя, но мне нечего поставить на кон, я ничего ценного не взял с собой, кроме этой ручки, — и я показал Курту свою дешёвенькую шариковую авторучку.

— Не беспокойся, Анатоль, эта ручка будет лучше любого приза, которых у меня полно дома. Никто меня ещё у нас не перепивал. Или трусишь? Наверное, все русские такие цыплята?

Последнее задело меня за живое. Я запросто мог бы посоревноваться с Куртом, но последствия такого «соревнования» мне могли выйти боком. Спускать же подобное оскорбление даже «комбрату по классовой борьбе» было западло. Он же уедет в своё королевство, подумал я, и будет хвастать победой над всеми «русскими». У меня мелькнула озорная мысль, но перед тем, как решиться на задуманное, я дал «сопернику» последний шанс:

— Слушай, русские пьют так, что тебе и не снилось, бейби. У меня нет призов, но я могу попробовать посоревноваться с тобой. Только знаешь, Курт, наша водка ведь не ваша слабенькая шнапс-моча, она может и убить неподготовленного иностранца. Желудки у вас слишком нежные для такого питья. — При слове «желудок» я поморщился и представил, что было бы, если бы я действительно напился.

Датчане громко загоготали. Я боязливо оглянулся на то место, где сидела наша элита и Бодиль. Но им было не до нас, они увлечённо о чём-то разговаривали. Бодиль открыто флиртовала с красивым партийным боссом, назовём его Шатилов, а он не отрывал взгляда от её шикарной датской груди. Остальные присутствующие тоже не обращали внимания на нас — кто слушал акына, кто, позабыв про «высоких» гостей, разговаривал с «коллегами по приёмам», или просто пил и ел, обрадовавшись такой халяве. Услышав наш разговор, подсели к нам и остальные датчане.

Курт поднял меня на смех.

— Хватит языком трепать (по-английски это прозвучало более обидно), давай, наливай. — И он потянулся за бутылкой водки, стоящей рядом на столе.

Делать было нечего, я кивнул головой в знак согласия, но быстренько перехватил его руку с бутылкой.

— О’кей. Ты парень достал меня (эта фраза тоже здесь не совсем точна, тогда я высказался посмачнее). Ты хочешь со мной посостязаться в питье водки, но начал как лузер, в этой бутылке почти ничего нет. Так не пойдёт.

Я подозвал официантку и попросил её принести две полные бутылки водки. Она удалилась выполнять заказ, а я, извинившись, сказал, что мне надо отлучиться на секунду, пошёл вслед за ней в маленькую юрту, где была вся провизия и напитки.

— Слушайте, уважаемая, сделайте доброе дело, принесите одну бутылку с водкой и отдайте иностранцу, что сидит напротив меня, а из второй выплесните водку и налейте в неё воды. Её вы дадите мне.

Глаза официантки на мгновение выкатились и упали на её высокую грудь. Думаю, она в своей жизни видела и слышала всё, но чтобы такое услышать от нормального непьяного человека, ей, видимо, не приходилось. Такое было разве в бессмертной советской комедии, когда Никулин за подобную фразу хотел прибить заведующего складом. Поняв её состояние, я поправил себя:

— Ну, можете перелить водку во что-нибудь и взять себе.

Её глаза быстренько закатились обратно в их орбиты, и она радостно кивнула, мол, «бусделано».

Я вернулся к столу. Мои датские «коллеги» ждали меня с нетерпением и смотрели с любопытством и насмешкой, предвкушая, как их Ханс-силач легко разделается с этим русским, словно с гадким утёнком из сказки Андерсена.

Я сел, расправил плечи. Виляя бёдрами, к нам весело подплыла официантка и поставила две бутылки, одну передо мной, другую перед Куртом. Я боялся, что вода в моей бутылке будет заметна и, быстренько взяв свою «подруженьку», налил из неё полный до краёв стакан. Курт сделал то же самое, но в его стакане была водка.

Я встал и тихо сказал:

— Я хочу поднять тост за советско-датскую дружбу, — и медленно выпил стакан до дна.

Курт подал мне какую-то закуску, но я, вспомнив Шолохова, отказался от неё, мол, после первой не закусываю. Краем глаза я увидел как официантка прыснула в фартук (видимо советскую классику в отличии от датчан она знала) и что-то зашептала своей подруге — симпатичной смугленькой напарнице.

Курт вальяжно встал, выпрямился и, подняв тост за дружбу, выпил стакан большими глотками. Он было хотел тоже не закусывать, но водка — это не молоко, и он охотно приняв от меня огурец, быстро отправил его вслед «огненному змию».

Я налил ещё стакан и, подняв тост, также медленно, со смаком, выпил за «Андерсена», который открыл нам целый мир сказок. Здесь я не слукавил, за этого великого датчанина я бы, при случае, выпил целый стакан настоящей водки, даже при больном желудке.

Опять я небрежно поставил стакан и, взяв корочку хлебца, только понюхал её. Мне показалось, что в этот момент Великий Шолохов усмехнулся на небесах своей неповторимой казацкой улыбкой и неодобрительно покачал головой.

Датчане жалостно посмотрели на меня, а Курт — с уважением. Он выпил второй стакан уже с трудом.

— Ну, что, парень, может хватит, давай считать, что ничья? — сжалился я над ним.

Но Курт оказался настоящим викингом. Мы допили свои бутылки. Курт потребовал ещё водки. Я попытался его вразумить, даже апеллировал к его друзьям, но те настояли на продолжении «матча», думая, что я уже выдохся.

Делать было нечего. Я подозвал официантку и попросил повторить «заказ». Официантка была настоящей профессионалкой, ничего не забыла, всё исполнила в точности с моей прежней инструкцией. Я налил полный стакан и, как ни в чём не бывало, медленно, с показным удовольствием, выпил воду. На этот раз я съел кусочек пирожного, так как голимая вода начала мне надоедать.

Курт выпил свой стакан уже не вставая. Его начало развозить. На улице была сорокаградусная жара и хотя в юрте было попрохладнее, но не намного. Он потянулся за сигаретами и, не удержав равновесия, упал. Его подняли, сунули в рот сигарету и стали уговаривать прекратить «соревнование». Однако он упирался, хотел продолжения.

Тогда я, решив его спасти, встал и держа в руках свою бутылку, сказал:

— Ты настоящий боец, Курт! Но перепить русских никому в мире не удавалось, и не удастся. Так же, как не удастся никому написать сказки лучше вашего Андерсена. Каждая нация сильна своими традициями и своим укладом жизни. Поэтому, будем считать, что победила дружба. Вот за неё я и пью мой последний тост.

С этими словами я взял бутылку и из горлышка выпил остатки воды в своей бутылке. То что я увидел на лицах датчан — не описать! Там было всё — и изумление, и восхищение, и даже страх, которые я никогда ни до того момента, ни после не видел. Потом раздались аплодисменты, объятия, комплименты. Видя, что Курт потянулся за своей бутылкой, я его опередил и, махнув рукой на свой сжавшийся от такой наглости желудок, опрокинул и его остаток в рот. Это был полный успех! Я впервые в жизни удостоился такой овации, что на секунду почувствовал себя и Смоктуновским и Высоцким вместе взятыми! Бодиль и её собеседники в недоумении посмотрели в нашу сторону, но поняв шум за нашими столами по-своему, продолжили свои разговоры.

Пришло время ехать в Дом Дружбы. В автобусе работал кондиционер и Курт немножко очухался. Он громко восхищался мною, хотел отдать часы, но я великодушно простил ему проигрыш.

— Курт, ты же мой гость, а гость в Х-стане — король стола. Кроме того, мы состязались на моей территории, а на своей земле никакой народ не победить.

Датчане ещё раз зааплодировали. Я с трудом сдерживал смех, во мне боролись два желания, первое — рассказать им всю правду, чтобы они посмеялись. Второе — оставить всё как было. Я вспомнил легендарного уральского Рыжечку[2] и второе чувство победило. Победило не из-за того, что хотелось быть в их глазах сверхчеловеком, а потому, что я не посрамил в глазах датчан звание «русский». Как и маленький Рыжечка, я не испытал угрызения совести, а почувствовал, что побеждает не сила, а ум и находчивость. Да и, честно признаться, я не знал, как мои датчане отреагируют на это признание, смогут ли они, мягко говоря, правильно оценить мою «шутку».

Правильность этого решения подтвердил приём в Доме Дружбы. В конференц-зале делегацию принимала Председатель этой организации, сестра Превого секретаря Х-стана. Она была довольно известным человеком в республике. Я очень её уважал за необыкновенную мудрость и благородство. Мы с ней иногда встречались на подобных мероприятиях и всегда она вела себя со мной и другими переводчиками как с равными.

В тот день, она долго говорила о мире, сотрудничестве стран с разным политическим строем. Бодиль, очарованная ею, отвечала не менее сердечно. Всё шло хорошо. Но неожиданно в конце стола, раздался громкий храп. Курт, положив голову на стол, издавал такие трели, что графин с водой на столе стал дружно ему подыгрывать, дребезжа о стоявший рядом стакан. Датчанин, сидевший радом с Куртом, толкнул его в бок. Курт проснулся, улыбнулся глупой улыбкой и что-то промычал. Переводчик тут же «сшоколадил» это мычание, как «искренне извиняюсь, просто устал, не акклиматизировался».

Председатель мягко улыбнулась и продолжила переговоры. Но тут случился другой конфуз с Куртом: он начал громко икать. Сначала его иканье было не таким частым и все старались не обращать внимания на эти звуки. Но вскоре Курт опять повалился на стол и захрапел ещё сильнее. Бодиль повернулась ко мне и тихо попросила увезти его в резиденцию. Её голос был пропитан отчаянием и стыдом.

Не успел я ответить ей, как председательша подозвала меня и также тихо спросила:

— Анатолий Михайлович, что с ним, он пьян?

Это уже вовсю бросало тень на мой профессионализм «смотрящего». Я как можно беспечнее успокоил её:

— Нет, что Вы! Он — больной человек. Он засыпает неожиданно в любых местах, я забыл как эта болезнь называется. Я сейчас его увезу отдыхать.

И председатель, и Бодиль с благодарностью посмотрели на меня, вытаскивающего Курта из зала. “Всё обошлось”, — подумал я у двери. Но в этот момент, Курт встрепенулся и запел во всю мощь своего голоса какую-то датскую песню. Глаза председательши полезли на лоб, думаю она поняла, что я ей соврал, так как язык можно и не знать, а вопль пьяного мужика — он и в Африке понятен всем. Я не стал ждать, пока меня испепелит председательский возмущённый взгляд, а просто, нагнувшись, вскинул Курта на плечо и вышел вон. Был я тогда довольно сильным человеком, занимался борьбой и вынести пьянёхонького датчанина мне не составляло труда.

Я отвёз Курта в партийную резиденцию, дал инструкцию по ухаживанию за «заболевшим высоким гостем республики» тамошним девчатам, а сам вернулся в Дом Дружбы. К моему приезду приём был уже закончен, делегация ждала меня и автобус у входа.

В автобусе Бодиль села со мной и всю дорогоу извинялась за глупый проступок товарища по партии. — Завтра мы с ним поговорим серьёзно! — сказала она. Её «выдающаяся» грудь говорила мне о другом.

Остаток дня был насыщен поездками по магазинам, на базар, в горы.

Вечером мы приехали в резиденцию гостей. На прощальный ужин пожаловали Шатилов и ещё кто-то из высокого начальства. Московский переводчик ушёл к себе в номер отдыхать, и мне пришлось одному переводить пьяные разговоры и тосты.

Ужин закончился поздно, все датчане ушли спать, а Бодиль всё не отпускала Шатилова. Она энергично звала его в номер, чтобы показать какой-то документ.

— Толя, что она от меня хочет? — смущённо спросил Шатилов.

— Василий Семёнович, Вы что, не знаете что она хочет? — спросил я улыбаясь.

— Нет, — наивно ответил он.

Я с удивлением посмотрел на него. Шатилов занимал довольно высокую должность в республике, пройдя путь от комсольского вожака до работника республиканского уровня. Зная хорошо «тернистость» такого пути, я понял, что он валял дурачка. Я не выдержал и сказал, смеясь:

— Она хочет Вас, Василий Семёнович! — Это было и смело и нагло с моей стороны: так разговаривать с высоким начальством было не принято.

— Ты думаешь? — продолжал наивничать он. — А что же мне делать?

Я совсем обнаглел и посоветовал:

— А Вы трахните её, Василий Семёнович, от имени всех мужиков Х-стана, которых она дразнит своими причиндалами.

Шатилов с удивлением посмотрел на меня и заржал здоровым жеребячьим смехом. Бодиль встала и потащила его к себе в номер. Я видел, как они подошли к двери, как она открыла её. Я уже хотел деликатно отвернуться, но в этот момент, Шатилов пожав ей руку, направился к выходу.

«Мудак!» — услышал я свой внутренний возмущённый голос. В это время захлопнувшаяся дверь сотрясла здание — то Бодиль так неистово выплеснула своё комразочарование.

Наутро я заехал за делегацией, чтобы отвезти гостей в аэропорт. Датчане смотрели на меня с искренним удивлением, пытаясь найти на моём лице «остатки вчерашнего соревнования».

— Как ты себя чувствуешь, Анатоль? Не болит ли голова? Что сказала тебе твоя жёнушка? — их вопросы развеселили меня.

— Как чувствую? Нормально? А почему спрашиваете? Что-то случилось? Жена? Нормально. Мы с ней выпили пару бутылок шампанского вчера ночью, и я ей рассказал, какие чудесные люди датчане — поиздевался я.

Это был прощальный аккорд, датчане были в нокауте.

Подошёл Курт, весь помятый, лицо бледное. Он с нескрываемым восхищением осмотрел меня с ног до головы. Так, с таким любопытством, рассматривал Черчилль советских солдат в почётном карауле, когда прилетал в Москву после Сталинградской битвы.

Курт обнял меня и сказал, глядя в глаза:

— Ты знаешь, Анатоль, я теперь понял, почему немцы вас не одолели. Вы — сильные люди. Мог ли я предположить в простом русском человеке такую недюжинную силу? Извини, что вёл себя как идиот. Это мне урок на всю жизнь: с русскими лучше дружить, чем сражаться.

Мне стало неудобно и искренне стыдно за свою хитрость накануне. Я открыл рот, чтобы признаться во всём, но подошла Бодиль и, отведя меня в сторонку, тихо сказала:

— Дорогой Анатоль, от имени нашей делегации выражаю Вам лично огромную благодарность за Вашу работу. Вы нам помогли лучше узнать вашу республику, людей, вашу культуру. Я также через Вас хочу передать наши искренние извинения председателю Общества дружбы за ужасный поступок одного члена нашей делегации. Рано утром у нас было партийное собрание, и мы вынесли Курту строгий выговор.

Я было опять собрался всё объяснить и спасти Курта, но она крепко прижала меня к своей сказочной груди и поспешила к появившемуся Шатилову. Они отошли в сторонку, нежно улыбаясь друг другу, как будто всю ночь обсуждали проблемы коммунистического движения. «А может он вернулся потом?», пронеслось в моей головушке.

Самолёт улетел в далёкую сказочную Данию, где у берега сидела бронзовая русалочка, дожидаясь меня, и где всегда добро побеждало зло, и где не надо было обманывать и притворяться.

Я стоял и смотрел вслед самолёту как оловянный солдатик, жалея, что не улетел с ними.

___

[1] Х-стан — автор специально не стал называть республику в этом рассказе, чтобы читатель не подумал о его предвзятости к той прекрасной стране, добрым и мудрым людям, где он жил и трудился. События, которые он здесь описал, могли произойти в любой республике бывшего Союза.

[2] Вымышленный древний герой, победивший врага хитростью.

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Павел Кожевников: Оловянный солдатик

  1. Зоя Мастер 30 мая 2019 at 6:21
    Ну да, нечестный поединок, как в известной сказке The Tortoise and The Hare о самоуверенном зайце и хитрой черепахе. Но если серьёзно, повествование Павла Кожевникова – это прежде всего очень точно переданная атмосфера застойных 80-х годов с их рутинной бюрократией, двойными (тройными) стандартами – говорить одно, думать другое, делать третье.
    ______________________________
    Да, конечно, но в первую очередь это характеризует героя, а не эпоху. Мы все дети той эпохи, и в этих «предлагаемых обстоятельствах», как в каких-нибудь сценических этюдах, разыгрываемых актерами, все проявляют себя по-разному.

  2. Ну да, нечестный поединок, как в известной сказке The Tortoise and The Hare о самоуверенном зайце и хитрой черепахе. Но если серьёзно, повествование Павла Кожевникова – это прежде всего очень точно переданная атмосфера застойных 80-х годов с их рутинной бюрократией, двойными (тройными) стандартами – говорить одно, думать другое, делать третье. И вроде бы развязка сюжетной линии предсказуема, и концовка ожидаема, но последняя фраза неожиданно меняет смысловое восприятие только что прочитанного рассказа. И в этом, мне кажется, кроется изюминка.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.