Андрей Зоилов: Израильская литература на русском за свой счёт

Loading

Да, за мой труд платят. Не щедро, но платят. По-видимому, сексуальные услуги всё-таки гораздо дороже литературных. И спрос на литературу, по-видимому, меньший. И контингент клиентов не совпадает. Впрочем, сексуальные услуги я оказывать не умею. А литературные — пожалуйста, вот они.

Израильская литература на русском за свой счёт

(Продажные заметки о тенденциях литературного процесса)

Андрей Зоилов

«Работать в искусстве по любой причине, кроме любви к нему, — это проституция».
Стивен Прессфилд. «Война за креатив. Как преодолеть внутренние барьеры и начать творить»

«Этому писателю многого удалось добиться. Он снизил общий уровень».
Станислав Ежи Лец

Я — литературная проститутка. Ей-богу, тяжёлая работа. И отвратительно оплачивается. Конечно, встречаются и более дорогостоящие литературные «жрецы любви». И даже бесплатные. Но я ничего другого не умею толком. Да и это ремесло освоил недостаточно, чтобы продаваться очень дорого, но достаточно для того, чтобы за мои услуги всё-таки платили.

Собственно говоря, это всего лишь слова. Всё, что вы читаете здесь (а я это, соответственно, написал) — всё слова. Собранные во фразы, которые я называю словесными формулами, они вместе представляют собой текст. Текст — это то, что вы читаете. У всякого текста есть автор, иногда — группа авторов. Есть человек, который скомпоновал слова в словесные формулы, а формулы свёл воедино. Иногда фамилия автора читателям неизвестна. Чаще — известна, потому что автор подписывает текст своей фамилией. Или псевдонимом — заменителем фамилии. И вот находятся люди, — взрослые, иногда даже состоятельные, подавляющее большинство из них в здравом уме — которые хотят стать авторами. Хотят, чтобы над текстом красовалась их фамилия. Красиво выражаясь, они желают оплодотворить девственные страницы семенем своих слов с указанием отцовства, и разжечь эмоции читателей с указанием источника настроения. Желание вполне законное и почтенное. Но проблеск здравого ума подсказывает им, что их словесное семя бесплодно. Они читают собственный опус и сравнивают его с опусами тех, кого среди их знакомых принято почитать вершинами мастерства — и втайне обнаруживают громадную, неустранимую разницу. Потом они вновь читают собственный опус и сравнивают его со случайно выбранным опубликованным трудом какого-либо автора, который им не нравится — и со всей для себя очевидностью устанавливают, что их труд гораздо, гораздо лучше. Потому что стремление немедленно стать автором не коррелирует с немедленной востребованностью произведения. Или, иными словами, число точных словесных формул огромно, но число неточных словесных формул бесконечно. И вот авторское влечение причиняет его носителю такие же неудобства, как явственные сексуальные желания при отсутствии партнёра.

И тут появляюсь я. И спрашиваю: «Чего изволите-с?» То есть, конечно, именно этого вопроса я и не задаю, но явный смысл моего обращения фактически таков. И они размякают. «Книжечку вам? Сейчас изготовим-с. Электронную угодно или типографскую? А может, и ту, и другую взбодрим? Текст будет вполне приемлемым, ручаюсь вам. В конце концов, вы же его сами и писали. Тут они явственно слышат посыл: «Если вы сами и писали — неудачным произведение быть не может!» И они подтаивают, но ещё не текут. Корректура, нежная редактура, вёрстка — всё в наших руках. Может, ещё и книжечку стихов угодно выпустить? Вдобавок к прозе, а? Вы ведь замечательный писатель. Любой каприз — за ваши деньги». И когда я говорю клиенту об успехе будущей книги — он испытывает первый умственный, воображаемый оргазм. И когда он щедро заплатит, я подарю ему ещё несколько виртуальных оргазмов, от которых даже жестоковыйные ласково текут. Его текст кто-то солидный внимательно прочитал (и выправил уйму несообразностей; но указываю я ему только на самые вопиющие). Он впервые держит в руках собственного производства артефакт — книгу, на обложке которой указана его фамилия. Он увидит свою книгу на тех десятках страниц в интернете, отсылки на которые я ему пришлю. Он стал автором, он сопричислился к сонму божеств. И единственная его ошибка — он полагает, что его произведения вызывают сочувственный отклик у кого бы то ни было. Дудки! (Трубы и литавры!) Во мне его творческие оргазмы вызывают не умиление, а омерзение. Профессиональная проститутка испытывает творческий бестелесный оргазм всего дважды: когда клиент платит и когда он уходит. Вот и я так же.

Разумеется, я заинтересован в престиже, успехе и доходности своей профессии. Это не помешает бросить её, как только подвернётся что-нибудь полегче и интереснее. Но не подворачивается что-то. И даже если подвернётся — хорошо иметь возможность снова к ней вернуться. А для этого мне нужно изо всех сил поднимать престиж писателей в сравнении с остальным человечеством. И убеждать вменяемых, но не сведущих людей, что с появлением именно их книги на литературном рынке произойдут благоприятные изменения, что их мастерство достаточно для успеха (это, как правило, ложь!), писательский труд может окупиться (наглая ложь!), а их авторские амбиции получат достойное удовлетворение.

— Почему же ты проститутка? — вмешивается мой внутренний голос, он же предполагаемый читатель. — Ну, редактор, ну, корректор в придачу. Выполняешь свою работу, за которую платят…

— А нет, нет, — перебиваю я его. — Редактор в издательстве защищён должностью и соблюдает интерес издательства. А в чём интерес издательства? Выпустить такую книгу, которая будет успешно продана. Я же вынужден искать себе работу сам. Мой интерес, как у торгующей собою девицы — деньги. То, что я нахожу, никак не может быть продано, даже предположительно. Мой художественный вкус показывает, что это бред сивой кобылы. Откуда же возьмутся деньги? Только из кармана автора. Так вот, я понимаю, что книгу, с которой работаю, ждёт забвение. Мой опыт, мои знания, моё литературное чутьё подсказывает это. И даже если бы я знал, каким образом выправить её, чтобы текст стал интереснее для предполагаемого читателя…

— Для меня?! — вмешивается предполагаемый читатель, сидящий глубоко внутри.

— Да, для тебя и таких, как ты. Для посторонних. «Ад — это другие», — сказал Сартр; можно не читать всё произведение, откуда хрюкнута эта цитата, но, зная эту цитату, ты знаешь о мире всё, что требуется. Так вот, даже если я догадываюсь, как поправить рукопись, то не стану предлагать этого клиенту. Потому что исправить радикально текст под его руководством невозможно: он уже создал материал, который нуждается в исправлении задолго до его публикации. Как его не исправляй — на рынке он не востребован. А исправлять частично — мартышкин труд. Впрочем, особо резко режущие глаз фрагменты я всё-таки рекомендую поправить.

Да, за мой труд платят. Не щедро, но платят. По-видимому, сексуальные услуги всё-таки гораздо дороже литературных. И спрос на литературу, по-видимому, меньший. И контингент клиентов не совпадает. Впрочем, я оба этих спроса всерьёз не подсчитывал. Но сексуальные услуги я оказывать не умею. Да и недостаточно красив я для этого. А литературные — пожалуйста, вот они. И внешность не мешает.

Конечно, собственные признания литературной кокотки — такая же редкость, как мастурбация у обыкновенной проститутки. Предполагаю, что при такой работе сам предмет производственных усилий мало интересует тех, кто им зарабатывает. Иными словами: если бы платили или хотя бы хвалили за молчание, а не за текст, количество произведений, отнесённых самими авторами к изящной словесности, резко убавилось бы. И всё же эта статья перед вами. Вероятно, на меня действуют те же импульсы, что на остальных писателей, и достигших популярности, и навсегда безвестных. Берясь за литературную работу, автор следует двум векторам, двум условно обозначенным устремлениям — импульсу «я должен об этом рассказать, и делаю это в первую очередь для себя» и импульсу «я должен понравиться читателю, и потому даю ему то, чего он, по моему мнению, хочет». К примеру, в подавляющем большинстве изданных за свой счёт книжек, которые авторы называют поэтическими, а я — рифмованными, первый импульс резко преобладает над вторым. То же происходит и в большинстве мемуаров. А в юмористических приключенческих романах, в обучающей литературе либо, к примеру, в порнографической — второй импульс очевидно преобладает над первым. Стабильная общественная ситуация слабо влияет на борьбу этих импульсов в сознании автора, и результаты его трудов зависят в основном от его собственного таланта и спроса на литературном рынке. Утрата же стабильности вынуждает автора следовать какому-либо одному из импульсов в ущерб другому. И как бы ни стимулировал я второй импульс, первый — выскочит сквозь строки, как шило из мешка.

Что ж, весьма вероятно, что я за эту статью ничего не получу. Не беда: даже писатель лёгкого поведения может позволить себе акт благотворительности. Но уж вкладывать свои деньги в публикацию я не намерен. Труд — ещё куда ни шло. То, что другие коллеги противоположного пола зарабатывают, лёжа на спине, я получаю, сидя на попе. Могу же я позволить себе некоторую часть времени просидеть бесплатно, не бросая ремесла.

Ремарк в романе «Три товарища» упомянул проститутку Лили, которая решила бросить ремесло и вышла замуж. Он пишет примерно следующее: «Она уже всё повидала и ей всё надоело. Такая становится верной женой». Увы, в романе Лили не повезло: муж обобрал её, и ей пришлось вернуться к прежней профессии. Точную цитату из Ремарка мгновенно подсказал Интернет. Вот чем кончилось дело:

— Всё проходит.

— Правильно, — подтвердил я. — Это самая верная истина на свете.

— Ясно, — подтвердила Роза. — Лилли тоже могла бы порассказать кое-что на этот счет.

— Лилли? — Я только теперь заметил, что она сидит рядом с Розой. — Ты что здесь делаешь? Ведь ты замужем и должна сидеть дома в своем магазине водопроводной арматуры.

Лилли не ответила.

— Магазин! — насмешливо сказала Роза. — Пока у нее еще были деньги, всё шло как по маслу. Лилли была прекрасна. Лилли была мила, и ее прошлое не имело значения. Всё это счастье продолжалось ровно полгода! Когда же муж выудил у нее всё до последнего пфеннига и стал благородным господином на ее деньги, он вдруг решил, что проститутка не может быть его женой. — Роза задыхалась от негодования. — Вдруг, видите ли, выясняется: он ничего не подозревал и был потрясен, узнав о ее прошлом. Так потрясен, что потребовал развода. Но денежки, конечно, пропали.

— Сколько? — спросил я.

— Четыре тысячи марок! Не пустяк! Как ты думаешь, со сколькими свиньями ей пришлось переспать, чтобы их заработать?

И ещё одна цитата, на сей раз — российского автора. Георгий Иванов. «Из воспоминаний. Анатолий Серебряный»:

«Каждый, кто имеет отношение к литературе, особенно если он редактировал что-нибудь, секретарствовал, читал рукописи, знает, как огромно количество этих людей (неудачников от искусства). И какой «заряд» самолюбия, честолюбия заложен в каждом из них, какая жажда славы и какая уверенность, что на славу эту кто-кто, а уж он-то имеет право.

Потомки. Я бы взять хотел, Что мне принадлежит по праву. Народных гениев удел, Неувядаемую славу…

Это случайно всплывшие в памяти стихи одного из таких графоманов. Не помню ни фамилии автора, ни того, где и при каких обстоятельствах пришлось с ним встретиться. Но стихи запомнились, запомнилось и лицо. Хитрая, острая мордочка, смесь наглости и робости, хвастливой самоуверенности и готовности хоть чужие сапоги целовать, только бы его приняли, напечатали…»

Теперь сразу целовать сапоги, чужие или свои, не требуется. Нужны только деньги, чтобы ознакомить со своими сочинениями остальное человечество. А уж из-за денег в итоге всё-таки приходится не только «чужие сапоги целовать», но и чужие сочинения принимать близко к коже, как собственные.

Лучшее сочинение, которое я читал в своей жизни, было совсем коротким. Я жил в Киеве, учился в обыкновенной средней школе, где нам преподавали не только русскую, но и украинскую литературу. Вот её-то урок как раз и шёл. В классе было 42 человека; это был девятый класс обыкновенной школы с десятилетним -тогда — обучением, и вот утомлённая учительница задала нам написать в классе сочинение, уж не помню, то ли на тему произведения Ивана Нечуя-Левицкого «Кайдашева сiм’я», то ли на тему Панаса Мирного «Хіба ревуть воли, як ясла повні». Если встретите моих однокашников, спросите их об этих произведениях — надеюсь, немало посмеётесь их нынешним ответам; но тогда нам, пятнадцатилетним, было не до смеха. За одной партой со мною сидел замечательный, очень мужественный и честный юноша, Ян Осадчий, уже тогда силач и спортсмен, впоследствии ставший мастером спорта по фехтованию и вымахавший за два метра ростом. Я бодро усеивал тетрадку какими-то необязательными словами, а потом скосил глаза в тетрадь Яна и увидел его чудесное сочинение, всю прелесть которого смог оценить, только став взрослым и всерьёз занимаясь литературой. Оно было точно и лапидарно: «Я не знаю, що писати». И всё!

Полагаю, Ян не хотел писать на уроке сочинение. Возможно, и многие из нас этого не хотели. Но сорок два молодых разума — и это только в нашем классе, а параллельных классов в нашей школе было пять, а номера киевских школ тогда перевалили за двести пятьдесят, — были обязаны напрягаться, собирая необязательные и неточные слова в обязательные фразы, чтобы продемонстрировать учительнице и всем, кто над нею начальствовал, что школьная программа усвоена. А уж как она усвоена и насколько она помогла ученикам в дальнейшей жизни? — спросите моих однокашников, если встретите их; полагаю, будет, чему посмеяться. И Ян оказался для меня единственным знакомым, который решился ввести в сочиняемый текст критерий актуальной правды. Он написал о том, что было для него актуально, что он хотел сказать — и сказал. Вернее, он совсем не хотел говорить о своём незнании, а охотнее поговорил бы о чём-нибудь другом, причём устно, а не на бумаге — что и он, и мы все делали после урока. Но от него требовалось написать какие-то слова на тему, очень далёкую от его интересов как тогда, так и сегодня. И он нашёл свои слова.

Забавно, что в поисках клиентов просматривая просторы Интернета сегодня, я обнаруживаю множество людей, находящихся в обратной ситуации, говоря проще: в положении с точностью наоборот. От нас, школьников, на уроке требовали написанный текст, но мы нигде, кроме своей тетради, его не размещали. От подавляющего большинства размещающих свои тексты в Интернете этого размещения совершенно не требуется, задачи написания текста им никто не ставил. И всё-таки они помещают свои опусы, основным информационным посылом которых оказывается имя и фамилия автора. Люди хотят числиться писателями. Пусть израильскими, пусть русскоязычными — но писателями. А я пытаюсь выловить литературно озабоченных так же нежно, как «жрица любви» — озабоченных сексуально.

Если кто-то скажет вам, что быть израильским русскоязычным писателем легко и приятно — плюньте в него. Понимаю, что такая рекомендация может показаться некультурной, но другого способа бороться с тяжелейшим заблуждением не вижу. Жизнь израильтянина, сочиняющего на русском языке, полна терниев и огорчений. Ещё до написания первой строки его терзает мысль, что труд останется совершенно безвозмездным. Преодолев её, автор ушибает сознание о другую мысль: его работа не найдёт читателей, его слово никак не отзовётся, его глас вопиет в пустыне. Справившись и с этой сложностью, бедолага-писатель обнаружит, что вынужден заниматься делами, плохо совместимыми с творческой сосредоточенностью. Например, продажей собственных книг, или организацией своих же выступлений, или выколачиванием средств из различных фондов. А периодические издания устаревают и забываются на следующий после публикации день, даже если автору кажется, что размещённый в них текст был написан кровью его сердца. Тем не менее, в Союзе русскоязычных писателей Израиля состоят и даже периодически платят взносы около трехсот человек. Герои! Подвижники. Сумасброды…

Понравилось ли читателям произведение, не понравилось ли, увлекло или оставило равнодушными — для писательского статуса это совершенно неважно. Для популярности сочинителя — важно, а для того, чтобы числить себя писателем — не существенно. Нужно только видеть свою фамилию напечатанной. Тогда её и другим можно показать. Удивительный, но закономерный парадокс: многие люди, ощущающие в себе литературные потенции на русском, после репатриации выпускают на скудные гроши собственные книжки — и используют их вместо визитных карточек, раздаривая знакомым, хотя за те же деньги в условиях местного капитализма могли бы доставить себе гораздо больше удовольствий. По моим предварительным подсчётам, как минимум одну собственную книжку в Израиле издаёт или уже издал приблизительно один из тысячи взрослых, половозрелых репатриантов. Если бы какая-то хвороба подкосила одного человека из каждой тысячи, врачи говорили бы об эпидемии. В данном случае врачам вмешиваться нет причин, и радуются только владельцы небольших типографий.

Именно поэтому, рассматривая тенденции современной израильской литературы на русском языке, я избегаю в тексте упоминания фамилий ныне живущих авторов. Тенденции не зависят от фамилий, и бывает, что писатели, к прискорбию, помирают, а тенденции при этом не изменяются. Но это во-вторых. А во-первых: неназванные обидятся. Кого ни назови — неназванных останется больше. Не переписывать же сюда весь справочник Союза русскоязычных писателей с отдельным списком желающих поступить. А обижать писателей нельзя, грех. Им и без того нелегко живётся.

Чтобы понять тенденции, придётся немножко отодвинуться на временной шкале и окинуть мысленным взором ретроспективу. К примеру, за тридцать лет. Тридцать лет — срок для литературы сравнительно небольшой, тем не менее, это примерно половина деятельной человеческой жизни. Поставим три условные вешки: 1980-й год, 1995-й год, и 2010-й год, и бегло посмотрим, как изменялась литература на русском языке вообще и израильская русскоязычная в частности.

Итак, восьмидесятые до «перестройки». В СССР процветает советская литература, потому что ни к какой другой свободного доступа нету. Даже изувеченная редактурой, втиснутая в рамки соцреализма и принятая издательством к печати книжка стоит в плане три-пять лет. Существует «самиздат» и «тамиздат», который приходится доставать из-под полы, и за который со знакомых не принято брать денег. Некоторые жанры отсутствуют как явление; например, любовный роман — он ещё называется «женским романом», религиозное просвещение, политические непереводные мемуары, фэнтези. Эротическая литература и порно — ни слова понятного, только иностранные журналы в картинках. Таможня бдит, чтобы это в СССР не попадало, КГБ смотрит, чтобы не распространялось. За чтение журнала «Посев» можно свободно схлопотать тюремный срок. Это — исходное положение. В то время в Израиле сосредотачиваются как раз те, кто совершил два подвига без перерыва: сумел преодолеть все советские препятствия к выезду, и после этого предпочёл бедный Израиль богатой Америке. Впрочем, их сравнительно немного. Средства на израильскую русскоязычную литературу выделяют люди, ни слова не понимающие по-русски. Поэтому израильский «тамиздат» доходит к массовому читателю в Россию только специфический, еврейский, и по увлекательности и широте художественного спектра он частенько проигрывает не только американским, но даже французским и немецким издательствам. Создаётся впечатление литературной провинции: более сытной и более свободной по сравнению с метрополией, но всё же подлинной глухой провинции со своей внутренней «табелью о рангах», твёрдо распределённым скудным бюджетом и двумя основными тусовками: тель-авивской и иерусалимской. Что ж, «если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря»…

«Перестройка», изменившая литературные тенденции языковой метрополии, мало повлияла на состояние русскоязычной литературы Израиля. В СССР стала гораздо свободнее пресса, а вслед за ней и издательства. «Самиздат» перетёк в типографски исполненные издания, задымился и исчез за ненадобностью. На книжный рынок вывалилась масса новых переводов, преимущественно с английского. В таких переводах были представлены публике и отсутствовавшие прежде жанры — своих-то авторов русскоговорящая среда ещё не успела воспитать в достаточном для этого рынка количестве. Крушение компартии со всей её идеологией ударило и по издательским планам: срок ожидания выхода актуальной книги сократился до времени, необходимого, чтобы подготовить её к печати. При этом многие книги не успевает толком прочитать даже корректор. Прошумел стихотворческий бум, появилось множество неслыханных дотоле литературных журналов, мгновенно сравнявшихся тиражами с журналами старыми и известными. И не потому что новые журналы оказались интересными, а потому что у старых резко сократились тиражи. Многие рукописи вышли из-под спуда, хотя и не в таком количестве, какого ожидали ревнители свободы. Но в Израиле литературная ситуация всерьез не изменялась до начала Большой Алии. Лишь захлопнутая политиками калитка в Америку привела в Израиль тысячи людей, у которых не оказалось выбора. Многие из них помнили совсем недавнее положение: напечатанное на обложке имя давало его носителю не только существенные материальные блага, но и возможности интересного общения, право входа в элитарные места отдыха. Этим людям нечего было доставать из-под спуда — литература прежде не была их профессией, художественных запасов они не накопили — но они готовы были попробовать себя в новом амплуа. И репатрианты устремились в литературу. На следующей временной вешке, в 1995-м, можно обнаружить резкое увеличение числа местных газет, учреждение новых журналов, всплеск книгоиздания, активное пополнение числа авторов и выраженное у них стремление хоть как-то заработать литературой. Создаётся впечатление некоторой оголтелости этого сообщества. При этом владельцы газет и распорядители поддерживающих литературу фондов, не понимающие русского языка и слушающие его с отвращением, пребывают в полной уверенности, что на улице стоят десятки желающих заменить любого имеющегося сотрудника за нищенское жалованье. Углубилось противостояние между тель-авивской и иерусалимской тусовками — ещё бы, они же делят средства из одних источников. Возникает множество литобъединений, служащих не кузницей литературных кадров, как прежде бывало, а средством общения людей, желающих иметь отношение к литературе. Зато появилось значительное число переводов израильской беллетристики на русский. Сравнимые объемы переводов русских авторов на иврит появятся чуть позже, когда подрастёт поколение понимающих по-русски переводчиков, родным языком которых стал иврит.

Несмотря на всплеск местного книгоиздания, потребляют говорящие по-русски израильтяне, как правило, российскую книжную продукцию. Со временем и здешние писатели нащупали дорожку в языковую метрополию, так что немногие наиболее успешные из них печатаются в России, попадая своими произведениями в Израиль уже оттуда. Все больше текстов оказывается в Интернете, — и тут изготовленная в Израиле литература на русском практически незаметна на фоне российской.

На третьей вешке, в 2010-м, можно заметить относительное умиротворение, устранение ажиотажа, успокоение местных страстей. Рынок и штаты израильских русскоязычных газет и журналов стабилизировались. Нежизнеспособные закрылись, а выжившие влачат безгонорарное существование и зачастую бывают принуждены украшать свои страницы работами иностранцев. В израильской русскоязычной литературе произошло значительное постарение. Алия уменьшилась, а молодёжь, уже интегрированная в окружающий социум, предпочитает понятный ей иврит. Те, кто «занимался литературой» в Израиле в восьмидесятые, продолжают то же самое и тридцать лет спустя. И что показательно — с тем же успехом. Если представить ситуацию в образе свадьбы, на которой художественное слово венчается с вниманием читателя, то во главе праздничного стола сидят не те, кто это слово породил, а те, кто сумел добыть больше средств для обеспечения застолья. Истинными вдохновителями писателей становятся спонсоры и фандрайзеры, собиратели пожертвований. Если, проходя предыдущие вешки, писатели задумывались о том, как пополнить свой литературный архив, то на этой вешке их беспокоит более серьезный вопрос: как распорядятся этим архивом те, кто его унаследует?

Крупные российские издательства поделили сферы влияния, придавили или поглотили мелкие, и освоили выпуск обширных серий, так что читателям, увидевшим обложку, сразу становится ясно, с каким жанром они имеют дело. Если мелкие российские издательства выпускают в лучшем случае по нескольку десятков новых книг в год, то крупные — по несколько тысяч. Если на первой вешке тираж в десять тысяч экземпляров считался крохотным и назначался, как правило, только книгам начинающих поэтов, то на второй вешке этот тираж считался уже весьма значительным, пригодным лишь для самых «ходовых» изданий, а на третьей — это нормальный, достойный тираж, которым выходят имеющие стабильный спрос книги. При этом вовсе не обязательно совпадение указанного тиража с действительным. В советских условиях по тайному соглашению издательства и типографии удавалось напечатать чуть меньше книг, чем указано в выходных данных. Бумага была фондируемым, распределяемым сверху ресурсом, и этот ресурс следовало сэкономить в свою пользу. В постсоветских условиях, когда бумага стала товаром рыночным, иногда указывается меньший тираж, нежели реальный выпуск. Это делается для сокращения налогов, авторских отчислений и прочих платежей. Впрочем, Израиля такая тенденция не коснулась — изданные здесь книги практически невозможно отыскать в России. А если даже они отыщутся -то из рук в руки больше не передаются. «Тамиздат» сохранился как явление, но напрочь утратил литературную ценность. Правду о жизни и отточенное художественное слово теперь говорят русскоязычному читателю России и Израиля именно российские писатели и издатели. Не осталось «западных» журналов на русском, за которые в России можно схлопотать тюремный срок, — и это прекрасно. Но эти журналы стали скучными и унылыми; во всяком случае — более скучными и унылыми, чем прежде. Спросите у их сотрудников, а если их не встретите, то спросите у сотрудников местных, израильских русскоязычных средств массовой информации об их сокровенной мечте — и вы услышите: «пенсия».

Изменился и смысл фразы «он печатается». На первой вешке эта фраза чаще всего означала, что тот, о ком говорят, достиг приемлемого соглашения с властями; на второй вешке — что у него есть знакомства в «литературном мире» либо его текстам удалось обратить на себя внимание издателей, на третьей — что он располагает свободными средствами. Впрочем, подобным образом изменилось значение и других слов. К примеру, слово «отказник» в 1980-м году обозначало человека, которому отказано в выезде из СССР, а в 2010-м оно же обозначает оставленного в роддоме ребёнка, от которого отказались родители.

Прослеживая тенденцию, допустимо предсказать промежуточный результат. Промежуточный — потому что конечного результата у литературы не бывает. Предстоящий и столь желанный мне подъем русскоязычной израильской литературы во многом определяется работой политиков, как израильских, так и зарубежных. Чем хуже будут вести дела в СНГ зарубежные политические лидеры и чем спокойнее будет ситуация в Израиле, тем больших художественных шедевров вправе ожидать публика. Конечно, у каждого в отдельности писателя иногда случаются творческие удачи. Но общий подъем возможен только при целенаправленной социальной работе. Активное стимулирование литературной деятельности может привести местных авторов к таким успехам, на которые пока не способны не нюхавшие Израиля россияне.

Можно представить себе современную ситуацию в виде, например, «кадрили литературы» на русском языке, — приблизительно так, как она описана в романе Фёдора Достоевского «Бесы». Вот вообразите бал. Группа гостей олицетворяет нынешнюю российскую литературу: тут и худощавая нервная девушка-поэзия в лоскутном платье, и небритый встрёпанный мужчина-фантастика, обвешанный экзотическим оружием, и женщина-детектив в полумаске, прикрывающей не только лицо, но и декольте, и прыщавый юнец молодёжной прозы в лохмотьях и синяках, но с пионерским галстуком на странгуляционной борозде. Рядом критика в лице пожилого вампира, у которого в одной руке сильная лупа, а в другой — шаманский бубен. За ним — деревенская проза в лаптях поверх сапог, с огромной бородой во весь живот и бутылью сивухи под мышкой. Военные приключения в погонах, но без брюк. Нахальная и бесцеремонная литература по самосовешенствованию с бегающими глазками и подвязанным к поясу бренчащим кошелем, танцующая с мышеловкой на плечах. Эссеистика в инвалидной коляске с ведром дрожащего студня на коленях. А вот джентльмен, представляющий переводную английскую литературу, в смокинге и цилиндре, но с кастетом в одной руке и шприцом в другой. Американская — мускулистый гигант с крохотной головой. Французская литература представлена сердитой девушкой в очках, загримированной под пейзанку, но с мужскими усами. Итальянская — щуплым профессорского вида сверху дядечкой, нижняя часть тела которого стилизована под павиана. Переводная литература на славянских языках будет внесена на носилках, она выглядит крайне истощённой и передвигаться самостоятельно не в силах. Всем жанрам и странам найдётся место в этой кадрили, все спляшут — в меру моей и вашей фантазии. Но как же будет выглядеть на таком балу наша, израильская литература на русском языке? Воображаю чахлого, но юркого старикашку со следами многочисленных пороков на лице, в сандалиях с пыльными носками, по-репатриантски, одетого в тогу из фиговых листков, причём в некоторых местах эти листки отвалились, а под ними — даже не тело, а пустота. Спляшем?

Print Friendly, PDF & Email

22 комментария для “Андрей Зоилов: Израильская литература на русском за свой счёт

  1. Теперь сразу целовать сапоги, чужие или свои, не требуется. Нужны только деньги, чтобы ознакомить со своими сочинениями остальное человечество. А уж из-за денег в итоге всё-таки приходится не только «чужие сапоги целовать», но и чужие сочинения принимать близко к коже, как собственные.

    Дорогой Андрей, вывожу неуверенно я ваше имя. Вот у нас есть настоящие мудрые и всезнающие люди, которые запросто по имени и фамилии определяют имя, возраст, пол и даже кажется партийную принадлежность. Я, стыдно сказать до сих пор не знаю, кто такой Хулиган, хотя судя по Гостевой, это должна знать каждая собака.
    Но раз Андрей, значит Андрей. Нравится мне ваш стиль, Андрей! Это такой узнаваемый и даже дорогой сердцу стиль редакционного циника, прожженного и на мякине не объезжаемого.
    Но мне кажется что в списке вызывающих раздражение субъектов эти авторы должны занимать самую последнюю строку. Даже оттуда я бы их выбросила. Ну в самом деле, чем они провинились? Ну стараются совладать с жизнью как могут. А вам еще и копеечку приносят, пусть копеечку скромную, ну чем богаты… не сердитесь на них!

    1. Дорогая Ася! Я не знаю, кто такой «Хулиган», и очень рад, что я этого не знаю. И «списка вызывающих раздражение субъектов» вовсе быть не должно, и не веду я такого списка. Мне казалось, что написал я о другом — о некоей динамике общего процесса, крохотной частью которого оказываемся и мы с Вами. Он (в первом приближении) называется «литературным процессом», и этот сайт, где мы переписываемся, по мере своих слабых сил принимает в нём малозаметное участие. За время моей земной жизни и работы в этой сфере экономика и эргономика данного процесса изменились, и вот эти изменения, поддающиеся наблюдению и описанию, я и пытаюсь проследить. Подробнее об этом напишут другие авторы под другими фамилиями; мне мою прирождённую так же жалко трепать для этого обсуждения, как какому-нибудь «Хулигану» жалко трепать свою. Но для помощи в наблюдении и описании важных для меня предметов и явлений мне действительно необходимо знакомство с мудрыми людьми; вот только истинно мудрый никогда не бывает всезнающим. И я тоже, как все, «стараюсь совладать с жизнью», как могу.
      Готовый к услугам Андрей Зоилов (псевдоним)

  2. “…А отвечать — тоскливо и постыдно. Видите, как мне не повезло: на той же странице «Мастерской» расположено ещё несколько статей, но Вы для «комментария», частично рифмованного, выбрали именно мой текст..” — — Не тоскуйте, м-сье “Зоилов”, и “не хмурьте бровей”. Не стоит стыдиться, что Вы не поняли ничего из коммента. Вина не ваша, а — моя.
    Надо было проще: работа ваша мне показалась интересной и, что главное (для меня) – неординарной. Сегодня постараюсь пояснить, по пунктам:
    1. Вы правильно отметили: “как минимум одну собственную книжку в Израиле издаёт или уже издал приблизительно один из тысячи..Если бы какая-то хвороба подкосила одного человека из каждой тысячи, врачи говорили бы об эпидемии. В данном случае врачам вмешиваться нет причин..” — — на этот абзац у меня: “Так ли это?”, т.е., решился возразить, полагая, что с “эпидемиями” любого рода следует бороться. Независимо от того, что “радуются только владельцы небольших типографий.”
    2. “И беззастенчиво рифмуете, что Бог на душу положит. «Стыд! В какой несгораемый ящик упрятали вы стыд?!» Неужто Вам мало в Интернете сайтов типа «стихи.ру», чтобы помещать написанное Вами под влиянием минутного вдохновения?” — — По этому, очень симпатичному эмоциональному пункту, достав из несгораемого походного сейфа свой стыд,
    на этот раз стыдливо поясню: не предполагая, что кому-то (особенно — пищущему/пишущей “словами” – свои “тексты”) не известны 11 (из 12) предложенных строчек Иосифа Бродского — на день рождения Р. Каплану.
    Каюсь, 12-ая строчка — “Андрей-Зоилову-Ири-Маулер-ох-boy-с-тобой” , увы, моя. Ох, boy.
    И за это меня “сурово, но справедливо” покарало ПЕРО неизвестного мне А.З., а по предположению С. — перо И.М.
    p.s. Что сказать вам всем, друзья,“на прощанье, чем наградить вас, за ваше вниманье?” — И мне «выпало в империи родиться, (и) лучше жить — в глухой провинции у моря», но и в провинции хлебнёшь у моря горя. Шалом.

  3. 1. “По моим предварительным подсчётам, как минимум одну собственную книжку в Израиле издаёт или уже издал приблизительно один из тысячи взрослых, половозрелых репатриантов. Если бы какая-то хвороба подкосила одного человека из каждой тысячи, врачи говорили бы об эпидемии…”
    2. “По сути (комментария): откуда Вы знаете, что «дерево не заметило»? Может, оно написало в комментах своей социальной сети деревьев: «У меня погиб любимый отросток. Последний. Желанный… Но я всё равно буду расти!» «Ай-яй-яй!» — ответили ему другие деревья. У деревьев нет социальной сети? Верно. Но могут ли они «замечать»? Все вопросы здесь — риторические.”
    :::::::::::::::::::::::::::::::::::
    1. “В данном случае врачам вмешиваться нет причин…” — — Так ли это?
    2. Дерево, возможно, заметило, а комментатор мог и не заметить. Что не мешает дереву расти. На рито-рический вопрос – риторический ответ. В ник-уда.
    Спасёт любимый мой отросток, И.Б. с тобой —
    Теперь мне пищей, вне сомнений, —
    одна маца.
    Ни шашлыка мне, ни пельменей,
    ни холодца,
    ни рюмки дорогой отныне.
    Душою стар,
    войду я, как Моисей в пустыне,
    в ближайший бар
    и прошепчу, припав к стакану
    сухой губой
    Андрей-Зоилову-Ири-Маулер-ох-boy-с-тобой

    1. Господин «Aleks B.»! Не отвечать на Ваш, с позволения сказать, «комментарий» — значит, оставить за Вами последнее слово, к чему я пока не готов и делать это не намерен. А отвечать — тоскливо и постыдно. Видите, как мне не повезло: на той же странице «Мастерской» расположено ещё несколько статей, но Вы для «комментария», частично рифмованного, выбрали именно мой текст. И беззастенчиво рифмуете, что Бог на душу положит. «Стыд! В какой несгораемый ящик упрятали вы стыд?!» Неужто Вам мало в Интернете сайтов типа «стихи.ру», чтобы помещать написанное Вами под влиянием минутного вдохновения? Я всё-таки сочинял и обрабатывал свою статью в меру своего умения, стараясь увлечь или хотя бы развлечь читателей, заинтересованных в предмете обсуждения. Плоха она или хороша — это всё-таки материал (утверждаю это на основании долгого опыта работы). А Вам, досужему читателю, немедленно захотелось «вставить свои три копейки». Мне представляется такая ситуация: если бы я предложил не статью, а пальто из добротного материала, и выставил бы его в открытом доступе, а Вы в это время проходили мимо, и у Вас нашлось бы в кармане лезвие — Вы бы пальто не купили, но полы и рукава немножко порезали бы, а?

  4. Уважаемый Борис! Каково бы ни было моё имя — оно известно явно недостаточно; в противном случае я бы подписывался им, а не псевдонимом.

    Андрей, все же оно известней псевдонима, на него существует 1700 линков. К тому же не исключено что есть реальные Андреи Зоиловы. Но это я вас несколько поддразниваю, прошу покорно извинить.
    Однако в сумме, имя и псевдоним дают в полтора раза больше линков, чем имя. Это наводит на мысль, что даже если пишешь об одном и том же и под своим имененем и под псевдонимом, то ссылок будет больше, хотя бы потому, что часть читателей находит автора случайно на интеренете, а потом упоминают его в своих текстах, если им что понравилось. Это процесс чисто технический. И в этом смысле лучше иметь много псевдонимов, но в конце концов читателю надо бы дать знать, что это один и тот же человек.

    >Но обратите внимание, Ваша фраза: «Это фан, очень приятное занятие, ну может за деньги действительно тошно, а в порядке развлечения очень даже ничего» относится скорее к сексуальным развлечениям, нежели к литературным.

    Вот это спорно. Поскольку исходя из байки, что евреи носят кипу потому, что они прикрывают оба места, от которого они получают удовольствия, и то, что ниже пояса и голову.

    Во всяком случае, так полагает рабби Шнеур-Залман из Ляд в своем «Шулхан Орухе» (вариант второй, 2:6): «…. Ибо обнажение головы подобно обнажению той части тела, которая должна быть прикрыта.»

    Думать, придумывать и излагать удовольствие не меньшее, чем секс, но сфера другая.

    Чехов в своем знаметом рассказе вкладывает в уста главного героя такие слова:»Никакой спорт, никакие развлечения и игры никогда не доставляли мнетакого наслаждения, как чтение лекций. Только на лекции я мог весь отдаваться страсти и понимал, что вдохновение не выдумка поэтов, асуществует на самом деле. И я думаю. Геркулес после самого пикантного из своих подвигов не чувствовал такого сладостного изнеможения, какое переживал я всякий раз после лекций.»

    >И вот это как раз то, о чём я раздумываю: литература из области (сферы, плана, мира) работы переходит в сферу (область, занятие) досуга, развлечения. Разница здесь — в обязательности. Проститутка обязана дать и уверена, что своё возьмёт. Честная давалка может дать или не дать, но и её могут не вознаградить. Литература из деятельности для заработка, для дохода превращается в деятельность для прославления, для самоудовлетворения (первый авторский импульс усилен в ущерб второму — см. в тексте статьи). В старину была поговорка: «Книги в доме стоят не для чтения, а для почтения». Так вот раньше их так покупали, а теперь их так пишут. Понятно, что тезисы мои очень приблизительны, да ведь и это — не статья, а комментарий к комментарию.

    Если брать взаимотношения «Автор — читатель», то, во всяком случае в России, процесс проходил через несколько стадий.

    1. Писателей мало, да и читателей не то, чтобы слишком много. Литературой занимаются люди обеспеченные

    » Вы ошибаетесь, Signor, — прервал его Чарский. — Звание поэтов у нас не существует. Наши поэты не пользуются покровительством господ; наши поэты сами господа…»

    Для быдла есть своя литература. Некрасов правда интересуестся временем «Когда мужик не Блюхера, И не милорда глупого — Белинского и Гоголя С базара понесет?

    Довольно дикое предположение с его стороны, зачем мужику Белинский? Ну Гоголь туда сюда еще.

    2. Послереформенный. Писатели уже не обязательно господа, да и круг читателей расширился. Литературой вполне можно было заробатывать, что действительн талантливые люди и делали.

    3. После революционный. Писателей столько сколько вместит Союз Писателей, остальные не писатели. И читатели. Их много. Библиотек много. Тиражи огромные, но книг относительно немного и большая часть заказные в духе Соцреализма. Писателем быть почетно и прибыльно.

    Ну а что дальше вы сами в статье написали. Фактически талантливый человек в России, мог заработать именно литературой только в послереформенных период. В советский тоже, но если он колебался хотя бы частично с линией партии.

    Текущее время не очень благоприятно для писателей. Народ в фейсбуке читает друг друга и им не до литературы. Вот если быть хозяином раскрученного блога, тогда да, и литературой можно заниматься и заробатывать.

    Вообще иметь свой раскрученный блог это своего рода социальный лифт, чтобы добится того, чего хочешь.

    В качестве примера. Ребенок какого-то моего дальнео знакомого решил поступить в очень приличный вуз Лиги Плюща.

    И он стал вести блог, в котором главной темой были разного рода его истории, байки и размышления на тему:»Как бы было здорово, если б я поступил этот в институт.»

    Каким-то образом этими своими рассказими он попал в нерв большого количества подростков, которые тоже хотели бы поступить учится в данном вузе.

    В результате количегов «друзей» у него достогло десятков тысяч, он стал своего рода знаменитость и его приглашали на какой-то телевизионный канал и в конце концов его взяли в вуз, когда он закончил в школу. Хотя ни отметки, ни связи ни цвет кожи, у него были не те — он был белый.

    У парня оказался явный литературный талант, пусть не с точки зрения ценителей прекрасного слова, но во всяком случае по мнению зрения аудитории к которой он обращался.

    К чему я собственно. К тому, что мало владеть словом, надо еще знать, где его произносить. Литература действительно стала прикладной профессией и надо найти к чему ее приложить. Дверь
    это прилогательное. «Потому что она приложена к своему месту. »

    Сама по себе литература это занятие для избранных. Ибо количество читателей и ценителей скукожилось. Слишком много есть чего читать.

    — Тогда как же, Цезарь, ты наградишь меня за вот это?
    — За что?
    — За мое третье изобретение, которое я хранил про запас…
    Фанокл медленным театральным жестом опустил руку к поясу. Император с интересом следил за ним.
    — Это как-то связано с громом?
    — Только с тишиной.
    Император нахмурился. Он держал по листу бумаги в обеих руках и переводил взгляд с одного на другой.
    — Стихотворения? Так, значит, ты поэт?
    — Нет, их сочинил Мамиллий.
    — Я мог бы догадаться. Софокл, Каркид — ничего не скажешь, хорошо начитанный юноша!
    — Это прославит его. Прочитай другое стихотворение, Цезарь. Оно точная копия первого. Я изобрел способ размножения книг. Я назову его печатанием.
    — Но ведь это… это еще одна скороварка!
    — За один день взрослый мужчина с подмастерьем смогут сделать тысячу экземпляров книг.
    Император оторвал взгляд от бумаг.
    — Так мы сможем выпустить сто тысяч экземпляров Гомера!
    — Миллион, если захотим.
    — Прекратятся стенания поэтов, у которых нет слушателей…
    — И денег. Никаких рабов-переписчиков. Поэты, Цезарь, начнут продавать свои стихи мешками, как овощи. Последняя судомойка утешится величием нашей афинской драмы.
    В волнении Император сел.
    — Подумать только, своя публичная библиотека в каждом городе!
    — И в каждом доме.
    — Десять тысяч экземпляров любовной лирики Катулла…
    — Сто тысяч книг Мамиллия…
    — Гесиод придет в каждый сельский дом…
    — На каждой улице будет свой писатель…
    — Горы исчерпывающих данных и лавина информации по любому предмету…
    — Знание и образование в массы…
    Император снова лег.
    — Постой. А нам хватит гениев? Часто ли рождаются Горации?
    — Пустое, Цезарь. Природа изобильна.
    — Ну а если мы все начнем писать книги?
    — Почему бы и нет? Интересные биографии…
    Император напряженно всматривался в запредельное — он смотрел в будущее.
    — «Дневник провинциального губернатора», «Как я строил стену Адриана», «Моя жизнь в обществе. Сочинение многоопытной дамы».
    — А ученые труды?
    — «Пятьдесят интерполированных поправок к Морскому регистру», «Метрические инновации в мимиямбах Геронда», «Сублимированный символизм первой книги Евклида», «Пролегомены к исследованию остаточных тривиумов».
    В глазах Императора мелькнул ужас.
    — История — «По следам Фукидида», «Воспоминания бабушки Нервна».
    Фанокл сел и радостно захлопал в ладоши.
    — Не забудь отчеты и проблемные записки, Цезарь!
    Ужас в глазах Императора рос.
    — Военные, страноведческие, санитарные, евгенические — все придется читать! Политические, экономические, пастушеские, огороднические, приватные, статистические, медицинские…
    Император, шатаясь, поднялся на ноги. Он воздел руки к небу, закрыл глаза, лицо его исказила гримаса отчаяния.
    — Почему кастрат не поет?!
    Голос зазвучал уверенно и бесстрастно.
    Император открыл глаза. Быстрым шагом он подошел к одной из колонн и, постепенно приходя в себя, принялся похлопывать ладонью по камню. Потом поднял голову и долго смотрел на мерцающее созвездие, висевшее в хрустальных сферах. Мало-помалу он успокоился, хотя все еще изредка вздрагивал. Наконец он повернулся и внимательно посмотрел на Фанокла.
    — Итак, мы говорили о твоей награде.
    — Я во власти Цезаря.
    Император приблизился к Фаноклу и спросил дрогнувшим голосом:
    — Ты хотел бы стать послом?
    — Даже в самых смелых снах я никогда…
    — Тогда у тебя будет предостаточно времени, чтобы изобрести прибор, указывающий на север. Кстати, взрывчатку и машину для печатания можешь взять с собой. Я тебя сделаю чрезвычайным и полномочным послом. — И, помолчав, добавил:
    — Фанокл, друг мой, я хочу, чтобы ты поехал в Китай.

    1. Уважаемый Борис! Довольно-таки свинство помещать цитату, по размеру сравнимую с комментируемым произведением. Место заполняете? Если Вы хотели упомянуть текст Уильяма Голдинга «Чрезвычайный посол», то достаточно одной отсылки (например, этой: http://lib.ru/GOLDING/envoy.txt ) Кроме того, Вы ошибочно называете повесть Антона Чехова «Скучная история» рассказом, а цитату из неё произвольно обрываете на якобы «выгодном» для Вашей мысли месте. Ведь у Чехова далее следует: «Это было прежде. Теперь же на лекциях я испытываю одно только мучение». Обращу Ваше внимание и на то, что грамотность — вежливость переписки, а судя по Вашему комментарию, Вы его не перечитывали, прежде чем отправить. Единственное, с чем я соглашусь: «мало владеть словом, надо еще знать, где его произносить». Оба дела мне удались: и мало-мало владею, и произнёс в «Мастерской». Понимаю, что сам нарвался: на некоторые комментарии лучше не отвечать… Не сердитесь на меня; ничего личного — да мы и не знакомы; просто могу пожелать Вам множество подобных комментариев на любую написанную Вами статью.

      1. Дорогой Александр.

        За грамматические ошибки каюсь.

        Цитату из Чехова я оборвал на том месте, на котором, я ее оборвал не потому, что мне это «выгодно», а потому что именно процитированное служит примером получения наслаждения от интеллектуальной деятельности. Наслаждения более сильного, чем секс. Хотя и другого по природе. Во всяком случае для героя Чехова. Что и было предметом разговора. А то что в старости у профессора ни на чтение лекций, ни на секс (очевидно) сил нет, так это к разговору уже не относится.

        Относительно размера цитаты из Голдинга, мне могла бы попенять администрация, но вас то какая муха укусила?? Поместил я ее целиком, а не дал на нее ссылку, потому что из этой огромной цитаты и следуют все проблемы описанные в статье. И мне хотелось чтобы публика эту цитату прочитала.
        Впрочем если слово «Довольно-таки свинство» есть следствие фамилии псевдонима, то возражение снимаю — зоил должен ругаться.

        > Оба дела мне удались: и мало-мало владею, и произнёс в «Мастерской»

        Безусловно, нет предмета для спора.

        И я на вас ни в коем разе не сержусь. Удачи.

  5. У нас совсем рядом с входной дверью растет дерево, старое, с вылезшими из земли корнями. Совершенно неожиданно из одного такого корня вылез зеленых отросток… и пошел зеленеть и расти. За год-два получилась такая заметная вертикальная веточка. А пару дней назад пришли в очередной раз местные садовники, которым эта веточка чем-то помешала, кажется, убирать листья с земли — и срезали веточку. А дерево даже не заметило, продолжает расти.

    1. Уважаемый Игорь! Ваш комментарий вызвал у меня, бедолаги-автора статьи о литературе, два вопроса: по форме и по существу написанного. Уж извините, я их задам. 1) По форме: уверены ли Вы, что поместили комментарий именно к той статье «Мастерской», к которой хотели? Что в моей статье, какой пассаж или тезис побудил Вас откликнуться этим примером о дереве? В чём Вы видите параллель (ассоциацию, пояснение, намёк, аллюзию) моего текста и Вашего вполне удачного примера? 2) По сути: откуда Вы знаете, что «дерево не заметило»? Может, оно написало в комментах своей социальной сети деревьев: «У меня погиб любимый отросток. Последний. Желанный… Но я всё равно буду расти!» «Ай-яй-яй!» — ответили ему другие деревья. У деревьев нет социальной сети? Верно. Но могут ли они «замечать»? Все вопросы здесь — риторические.

      1. Уважаемый Андрей, не обращайте внимание — это обыкновенное старческое. Вы почти в два раза моложе, и у вас другой взгляд на очень многое, включая литературный русско-язычный и более обще — культурный зеленый росток — на старом дереве местных литератур и культур. Дай Бог, чтоб зеленел и чтобы местные садовники были более бережны.
        Но если по существу, то как мне видится по моим американским местам проживания (район Сан-Франциского Залива, это 8+ миллиона человек), количество все еще интересующихся русско-язычной литературой стремительно уменьшается. В залах на концертах и выступлениях, особенно — литературных, людей моложе 60 практически нет. «Бег времени», что можно с этим поделать? Хотя, кто знает, может быть в Израиле, куда более близком к России и европейской культурной традиции, все по-другому. И на смену одному зеленому ростку придут другие. А со временем вырастет лес. Дай-то Бог.

        1. Многоуважаемый Игорь! Благодарю Вас за комментарий, он позволяет проиллюстрировать приведенную выше мою статью примером, дающим возможность, как мне представляется, сделать предмет нашего обсуждения более наглядным. Представьте себе, что я обращаюсь к Вам со следующим увещеванием: «Вы – замечательный писатель. Это ясно из Ваших комментариев, да полагаю, что Вы и сами это знаете. Будет нестерпимо жалко, если Ваше литературное наследие пропадёт. Оно нужно людям, нужно читателям. Позвольте мне помочь Вам скомпоновать и издать книгу Ваших произведений. С иллюстрациями, если пожелаете. С Вашей фамилией на обложке! Книга будет выставлена на нескольких десятках интернет-ресурсов, она будет продаваться на популярных торговых интернет-площадках, а если захотите – через некоторое время она будет поставлена в крупные интернет-библиотеки для массового читательского доступа. Объём предполагаемой книги – до 8 авторских листов (чтобы было понятнее – не более 750 страниц обычным шрифтом). Стоимость такой работы просто смешная для Вас, американца: всего 100 (сто) долларов. Срок исполнения — два месяца, если Вы не пожелаете сами продлить его. Речь идёт об электронной книге, но она не отличается от типографской: у большинства торговых площадок есть опция «печать по требованию», так что и Вы, и любой читатель можете получить не только электронное издание, но и бумажную книгу. Кроме того, Вы получите готовый файл свёрстанной книги, и сможете отдать его в любую приемлемую для Вас типографию недалеко от дома – чтобы самостоятельно выкупить тот тираж, который посчитаете достойным. Решайтесь, дело того стоит! Вы навсегда войдёте в мировой пантеон писателей. Добавлю: и презентации сможете устраивать…»
          Прочитали? Согласитесь ли Вы на такое предложение? И даже если Вы лично не согласитесь, представьте себе, что на каком-либо русскоязычном литмероприятии, о котором Вы пишете в комментарии, с таким предложением некто солидный, вдохновенный и козлобородый, обращается к его участникам, которым за 60 (дай Бог нам всем до 120). Как Вы полагаете, найдутся те, кто согласится? Это предложение вполне серьёзно. И ведь без обмана – заказчик действительно получает в итоге собственную книгу. И нет здесь подвоха.
          Единственная беда: книга столь же бездарна (или столь же талантлива, если угодно) как и её автор. Как приходящий к проститутке за иллюзией любви получает быстрый секс, так и автор, приходящий за иллюзией собственной важности, получает зеркало собственной амбиции. Теперь ему осталось только приплатить каждому читателю, чтобы тот вытерпел сколько-нибудь продолжительное знакомство с текстом.

  6. Ух, круто, но справедливо! От всей души и близко к реальности.
    А как же Вас найти, уважаемый Зоилов, для очередного лит. заказа?

    1. tanya azaz-livshits 3 июня 2019 at 12:39

      …А как же Вас найти, уважаемый Зоилов, для очередного лит. заказа?
      =====
      Наберите в поисковике «Ирина Маулер». Там вам помогут.

    2. Глубокоуважаемая tanya azaz-livshits! Видите, как просто сделать человека почти счастливым. Заказ? А. З. оживился. Заказ! Он вскочил и заплясал на месте. Заказ!! Климат улучшился, настроение приподнялось, благосостояние обещало расцвести, губы растянуло улыбкой. Лучше одного заказа могут быть только два заказа. А найти меня очень просто: напишите несколько слов по электронному адресу avva6@mail.ru. Если Вам удобнее общаться голосом — укажите свой номер телефона и время для звонка, в которое Вы будете свободны от других дел. Если же удобнее переписываться — сообщите, пожалуйста, в письме, какого рода работу Вы предполагаете поручить мне. Надеюсь, Вы не будете разочарованы и получите максимальное доступное в таких случаях удовольствие.
      Готовый к услугам Андрей Зоилов (псевдоним)
      P. S. А досужих советов «Soplemennik»а не слушайте. То есть никто не помешает Вам набрать в поисковике любое имя и фамилию, и даже посмотреть результаты, но предлагаемые для поиска имя и фамилия непосредственного отношения ко мне не имеют. Ваш А. З.

      1. P. S. А досужих советов «Soplemennik»а не слушайте. То есть никто не помешает Вам набрать в поисковике любое имя и фамилию, и даже посмотреть результаты, но предлагаемые для поиска имя и фамилия непосредственного отношения ко мне не имеют. Ваш А. З.
        =====
        Чуточку лукавим, коллега Зоилов?
        ВСЕ шесть ваших публикаций посвящены одному имени.

        1. Уважаемый Soplemennik, у меня нет никакой необходимости лукавить. Но почему Вы решили, что шесть публикаций Зоилова — это ВСЕ его публикации? Вероятно, Вы нашли в Интернете только шесть публикаций (рекомендую пользоваться сразу несколькими поисковыми машинами: Гуглом, Яндексом, Рамблером, Апортом, Яхуу, Аск и другими). На этом портале, насколько мне известно, данная статья — пятая публикация этого автора. Но есть ведь ещё и неоцифрованные бумажные газеты. есть журналы — и бумажные, и электронные. Смело признаю: Андрей Зоилов всегда старается действовать в интересах хороших людей, которые поручают ему такие действия. Я пишу и о вышедших книгах, и о предстоящих «литературных» событиях, — короче, обо всём, что нуждается в освещении, в так называемом «пиаре» («паблик рилейшнз»), в аккуратной и ненавязчивой рекламе. Но писать текст и размещать его в СМИ — разнородные процессы, требующие не совпадающих умений и навыков. Поэтому я не всегда делаю и то, и другое параллельно; иногда написанные мной тексты размещают другие люди, заинтересованные в их публикации. А иногда я помогаю удачно и вовремя разместить текст, написанный другим автором. Десятка два-три текстов Зоилов точно создал. Так что лукавить с Вами — пока нет ни повода, ни нужды.
          Но почему Вы пишете, что мы коллеги? Вы тоже предоставляете литературные услуги за вознаграждение?
          Андрей Зоилов

      2. Да ваше имя другое и достаточно известное — гугл дает больше 3000 линков.
        Я сам бывало правил тексты, не за деньги, а так в порядке помощи. В основном помогал автору увидеть какие-то места в рассказе, которые он «недоиспользовал».
        Развивал какие-то сюжетные линии.
        Это фан, очень приятное занятие, ну может за деньги действительно тошно, а в порядке развлечения очень даже ничего.

        1. Уважаемый Борис! Каково бы ни было моё имя — оно известно явно недостаточно; в противном случае я бы подписывался им, а не псевдонимом. Но обратите внимание, Ваша фраза: «Это фан, очень приятное занятие, ну может за деньги действительно тошно, а в порядке развлечения очень даже ничего» относится скорее к сексуальным развлечениям, нежели к литературным. И вот это как раз то, о чём я раздумываю: литература из области (сферы, плана, мира) работы переходит в сферу (область, занятие) досуга, развлечения. Разница здесь — в обязательности. Проститутка обязана дать и уверена, что своё возьмёт. Честная давалка может дать или не дать, но и её могут не вознаградить. Литература из деятельности для заработка, для дохода превращается в деятельность для прославления, для самоудовлетворения (первый авторский импульс усилен в ущерб второму — см. в тексте статьи). В старину была поговорка: «Книги в доме стоят не для чтения, а для почтения». Так вот раньше их так покупали, а теперь их так пишут. Понятно, что тезисы мои очень приблизительны, да ведь и это — не статья, а комментарий к комментарию.

        2. Андрей Зоилов 5 июня 2019 at 16:25

          … Но почему Вы пишете, что мы коллеги? Вы тоже предоставляете литературные услуги за вознаграждение?
          =====
          Нейтральный (!) термин «коллега» был удачно введён в здешний оборот кем-то из ветеранов портала, кажется Б.М.Тененбаумом.
          Засим — всего наилучшего Вам и И.М.

  7. Зоил означает, судя по Пушкину и википедии, злой критик. Так что автор видимо выступил скорей всего под псевдонимом, что само по себе уже интересно. А по существу — все уже было. И в бумажной литературе всегда было больше макулатуры, чем шедевров. Так и в интернете. А что находит читателя зависит от редактора сайта.

    1. Ваш комментарий побуждает к размышлению. Он может быть приложен практически к любой статье о современной русской литературе — с тем же эффектом. «А по существу — все уже было». И ведь не поспоришь! И вот я размышляю: может ли приведенный комментарий служить иллюстрацией к тезису «о двух писательских импульсах», изложенному в статье. И если может, то что важнее, что дороже автору: его имя и фамилия, помещённые над комментарием, или неясная, небанальная суть приведенных шести фраз (которую я не постигаю, но которая должна ведь наверняка существовать)?
      Андрей Зоилов (псевдоним)

Добавить комментарий для Андрей Зоилов Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.