Я бесшумно откинул кроватное покрывало, сунул фотоаппарат и кассеты в карманы моего китайского одеяния и положил обе папки с документами в ящик тумбочки. Затем я на цыпочках вышел из спальни, миновал кухню и осторожно выглянул наружу. Дождь хлестал, не переставая…
Ленд-лиз
Роман
(Авторский перевод с английского. Новая авторская редакция)
Александр Левковский
Продолжение. Начало
Глава 26. Алекс Грин.
Владивосток. Июль 1943 года
— А сейчас, Алёша, мы сделаем из вас совершенно другого человека, — сказала Анна. — Первым делом я подкрашу вам волосы и подрежу их. Менять цвет глаз нет смысла, они у вас такие же серые, как у Саши. Хорошо, что вы уже отрастили Сашину бородку и усы…
Наша корабельная красавица-докторша улыбнулась мне своей ослепительной улыбкой и принялась за дело. Как заправский парикмахер, она защёлкала ножницами вокруг моей головы, мурлыча любимые ею Куплеты Периколы:
… Обожаю, люблю, мой разбойник, тебя!
Мне не стыдно забыть пред тобою себя!
Обожаю тебя, милый мой, милый мой,
Все желания мои-и-и и все мечты-ы-ы — с тобой!..
Затем она наклонила мою голову над тазом и, обмакнув кисточку в какую-то пахучую жидкость, стала мазать мои свежеостриженные волосы. А потом ушла в гостиную пить свой утренний кофе.
Процедура превращения меня в брата Анны происходила в кухне её квартиры, подаренной ей, как я уже упоминал, её поклонником, генералом Фоменко.
Через пятнадцать минут Анна вернулась, закатала рукава, быстро вымыла мне голову и высушила волосы американским феном. И нацепила мне на нос такие же точно очки, что украшали лицо её младшего брата.
Я взглянул на себя в зеркало. На меня из зеркальных глубин смотрел всё тот же Алекс Грин, но он уже определённо был похож на брата Анны, Сашу.
— Аня, — сказал я, — а почему «Советский Сахалин» отправляется в рейс так срочно — через неделю? Я помню, вы говорили, что рейс в Китай состоится в августе, а не в июле.
Анна пожала плечами.
— Фоменко сказал мне позавчера, перед вылетом в Москву, что Берия почему-то очень торопит с погрузкой и отправкой теплохода. — Она озабоченно покрутила головой. — Мне, честно говоря, не нравится этот его вызов в Москву. От наших вождей можно ожидать любой гадости…
… Вот так мы с Анной готовились к секретной отправке теплохода «Советский Сахалин» в захваченный японцами Порт-Артур, где я надеялся раскопать тайну появления американского военного оборудования в японских руках.
Я, Алекс Грин, американский журналист, исчез три дня тому назад, а вместо меня на свет явился корабельный радиоинженер Александр Берг. Брат Анны передал мне все свои документы, а его сестрица изменила мою внешность до вполне реалистичного Сашиного подобия.
За несколько дней до вылета в Москву начальник Дельневосточного НКВД генерал Фоменко утвердил секретный список членов экипажа теплохода. Капитаном корабля стал наш старый знакомый по теплоходу «Феликс Дзержинский», Василий Петрович Лагутин; корабельным доктором была утверждена Анна Борисовна Берг; а я, новоиспечённый Александр Берг, занял должность старшего радиста.
Я уже упоминал однажды в начальных главах, что в далёкой молодости, будучи студентом Американского университета в Шанхае, мне довелось окончить радиошколу. Я проработал больше года на крупных грузовых джонках, курсировавших по рекам Янцзы и Хуанхэ.
И вот теперь мне понадобился этот неоценимый опыт…
… Катати, я забыл упомянуть, что был среди членов экипажа один человек, чья судьба была отныне неразрывно связана с моей, — человек, которого я однажды спас от неминуемой смерти и который впоследствии спасёт меня.
Этим человеком был четырнадцатилетний Серёжа Дроздов, сын Лены.
* * *
— Лена, — сказал я три дня тому назад, сидя с ней за рюмкой коньяка в моей консульской квартире, — мне придётся исчезнуть на какое-то время.
Она молча вытерла слёзы, проступившие на её глазах, совершенно не отличимых от глаз моей покойной Элис.
— Не плачь, — пробормотал я. — Через месяц я вернусь.
— Все покидают меня, — прошептала она. — Серёжа сказал мне вчера, что он на днях уплывает юнгой на учебной яхте — на север, вдоль побережья, до Советской Гавани. Его не будет полтора месяца. А теперь ты…
Это известие явилось для меня полной неожиданностью. Серёжа уплывает из Владивостока на учебной яхте?! На полтора месяца?! Хотя, если разобраться, что тут удивительного? Он ведь зачислен в мореходную школу, а там положено перед началом занятий провести несколько недель в море.
— Я очень за него беспокоюсь, — добавила Лена, и мне припомнилась Элис, когда она точно так же говорила о нашем сыне: «Alex, I worry about Brian…».
Я встал и подошёл к окну. За окном, в ярком свете восходящего солнца, сверкала бухта Золотой Рог, удивительно напоминавшая мне бухту Сан-Франциско.
Я повернулся к плачущей Лене.
— Леночка, — промолвил я умоляюще, — не беспокойся за Серёжу. Капитан Лагутин договорится с мореходной школой, и я возьму Серёжу с собой в плавание и не спущу с него глаз ни днём, ни ночью. Я ведь тоже уплываю на несколько недель…
— Уплываешь? — удивилась она. — Куда?
Я сел рядом и обнял её.
— В Китай, — прошептал я, — Но, Леночка, милая, — это тайна, о которой не должен знать никто. Обещаешь?..
* * *
… Мы пересекли без особых проблем Японское море, проплыли Цусимским проливом и повернули на северо-запад, к Порт-Артуру, который я не видел со времён моей далёкой юности. К Порт-Артуру, где прошло моё детство и где погиб мой отец.
Юнга Серёжа Дроздов всё свободное время крутился возле меня в радиорубке. Радистам по судовому расписанию вообще-то не положен помощник-юнга, но мы с моим заместителем, весёлым разбитным одесситом по имени Валера, с удовольствием обучали Серёжу между делом азам радиосвязи, работе с судовой радиостанцией НХ-666А, азбуке Морзе, двусторонним переговорам и прочим радиопремудростям.
Я строго-настрого запретил Сергею называть меня дядь-Лёша; я был для него теперь дядь-Саша. Я видел, что ему, прирождённому авантюристу, жутко нравилась вот эта атмосфера таинственности, которой было окружено наше плавание к берегам Китая. Я вдруг стал для него по какой-то причине дядь-Саша; тёть-Аня, мамина подруга, тоже оказалась почему-то на корабле; дядь-Вася, Танькин папа, был теперь нашим всемогущим капитаном, которому подчинялись все матросы и офицеры…
И он, Серёжка Дроздов, шпана и бесстрашный король уличных мальчишек, вдруг превратился в настоящего моряка!
Просто сказка да и только!
И он, конечно, был в восторге от того, что на голове у него красуется пилотка, а тощую подростковую грудь его обтягивает самая натуральная полосатая тельняшка -точь-в-точь как у героев-моряков из популярного в те времена рассказа Леонида Соболева «Батальон четверых».
* * *
«Советский Сахалин» стоял на рейде порта Дайрен, недалеко от Порт-Артура, повернувшись к берегу левым бортом. Двадцать лет тому, в годы моего детства, этот порт назывался по-китайски Далиан. Или по-русски — порт Дальний.
Когда мне было лет четырнадцать-пятнадцать, я неплохо подрабатывал рикшей на узких грязных улочках Далиана. Я даже добегал рысцой до центра Порт-Артура, привозя японских туристов к местам боевой славы Страны восходящего солнца.
Стоянка рикшей была тогда у самого порта, под огромным потрёпанным брезентовым навесом. Нами командовал старый, высохший точно мумия китаец по имени Ду Сяньи. Он был богатым человеком — ему принадлежало около тридцати повозок, среди которых было даже несколько комфортабельных велосипедных.
Рикшами были, в основном, китайцы, но и нищие русские эмигранты — бывшие чиновники, предприниматели и офицеры — не чурались этого заработка. Была среди нас, рикшей, даже парочка недавних князей и графов…
… В медицинском кубрике, где царила Анна Борисовна, было два иллюминатора, выходящих на левый борт, сквозь которые была видна набережная Дайрена.
Я стоял перед иллюминаторами, глядя на знакомые-незнакомые берега Китая и прислушиваясь к тому, как Аня тихо, но настойчиво уговаривала Серёжу стать на один вечер официантом.
— Серёженька, — говорила она, — ну что тут особенного? Наденешь белые перчатки и будешь приносить японцам их любимые блюда из нашего камбуза.
— Тёть-Аня! — взмолился Серёжа. — Не хочу я подносить японцам их любимые блюда! Я юнга, а не официант!.. Дядь-Саша, ну скажите ей! Я от волнения споткнусь и вылью суп японскому генералу на голову…
Я повернулся к ним.
— Сергей, — сказал я, — нам надо знать, о чём будут говорить японцы после того, как они выпьют несколько рюмок сакэ и у них развяжутся языки. И нам надо записать их болтовню на плёнку.
— И заснять их, — добавила Аня.
Она встала и прошла к настенному медицинскому шкафчику. И извлекла оттуда две ничем не примечательные коробки, в которых обычно хранят лекарства.
— Серёжа, — сказала она, — здесь лежат очень чувствительные микрофоны и миниатюрная кинокамера. Ты не возражаешь, если мы приклеим это оборудование к твоему мускулистому телу?
Уже немного зная бесстрашного Сергея, я был уверен, что эта авантюрная идея ему очень понравится. Я только не представлял себе, до какой степени она ему понравится! Он вдруг широко улыбнулся, вскочил и начал стягивать с себя верхнюю матросскую рубашку. Оставшись в одной тельняшке, он уселся на стул и промолвил:
— Давайте приклеивайте…
***
… Капитан Лагутин сказал утром Ане, что сегодня он ожидает прибытия на корабль группы японцев, среди которых будут офицеры Квантунской армии и высокие чины из администрации порта. И будет, добавил он, один бывший русский по имени Викентий Арсеньевич Тарковский, заместитель начальника порта по финансам.
— Тарковский?! — воскликнул я в изумлении. — Профессор Тарковский, бывший друг моего отца?! Я помню, лет двадцать тому назад он был скромным помощником портового бухгалтера… Высоко же он поднялся! Хотя что тут удивляться? Ведь до революции Викентий Арсеньевич был знаменитым экономистом европейского уровня. Не думаю, что во всём Китае есть кто-либо, равный ему по знаниям и опыту.
Помните, что я писал в начальных главах этой книги о нашей эмигрантской жизни в маньчжурском городе Порт-Артур, о друзьях нашей семьи и, в частности, о потомке ясновельможных польских князей, профессоре Тарковском?..
… Задолго до смерти отца наша семья развалилась. Мать не могла скрыть своего презрения к мужу, не способному добыть денег для семьи — в то время как она, работая в трёх местах, была настоящим добытчиком для нас всех. Она преподавала английский и французский в состоятельных семьях, работала библиотекарем в Лушунском Коммерческом Институте и переводила газетные статьи с английского и французского на русский.
Мать и отец в порыве гнева бросали друг другу грубые обвинения, и между ними часто вспыхивали громкие скандалы. Мы с сестрой никогда не слыхали ничего подобного в нашей спокойной и комфортабельной московской жизни. В разгар очередной ссоры мать ясно давала почувствовать отцу, что он ей не ровня даже в происхождении: она была дочерью старинных русских аристократов, а он был всего-навсего выбившимся в люди сыном простого украинского священника.
Относительный мир в семье поддерживался только в присутствии гостей. Это были бывшие коллеги отца по Московскому университету, два-три безработных писателя и православный священник, некогда занимавший высокий пост в московской христианской иерархии. Разговоры вокруг обеденного стола неизбежно вращались вокруг прошлой и нынешней России. Хотя воспоминания об ушедшей в небытие России были самыми разнообразными, мнения о настоящем и будущем нашей родины не встречали никаких возражений: большевистская Россия была, по мнению всех, средоточием зла, угнетения и террора.
Самым говорливым среди наших гостей был профессор Тарковский, бывший член Российской Академии Наук, один из крупнейших европейских экономистов. В противоположность нашим безработным и полубезработным гостям профессор Тарковский умудрился устроиться на неплохую работу — он был помощником бухгалтера в порту.
— Читайте Ленина! Читайте Ленина! — громыхал он на наших сборищах. — Наша беда в том, что мы не верим в то, что этот дьявол провозглашает в своих книгах! Послушайте, что этот бандит пишет: «Хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность являются в руках пролетарского государства, в руках полновластных Советов, самым могучим средством учёта и контроля…». Это — нынешняя Россия; но будущая окажется ещё более устрашающей, поверьте мне!..
… Вот таким я запомнил Викентия Арсеньевича.
Но Анна Борисовна добавила нечто новое к этому знакомому мне образу.
— По сведениям НКВД, — сказала она, — профессор Тарковский очень сочувствует Советскому Союзу в его борьбе с Гитлером. Вполне возможно, что у него в руках есть документальные сведения о поставках американского военного оборудования японцам. Ведь он является главным финансистом порта Дайрен…
* * *
Но вернёмся к обеду, которым наш капитан угощает группу высокопоставленных японцев после деловых бесед за закрытыми дверями. Этих ничего не подозревающих японцев и должен заснять наш юнга-официант Серёжа. И записать на плёнку их пьяную болтовню.
Опытный морской волк, привыкший к приёму иностранцев, капитан Василий Петрович Лагутин приготовил для японцев сюрприз — все блюда на этом обеде будут японскими! Для этой цели у нас в камбузе обитает повар-китаец по имени Сяо Ли, умеющий готовить экзотические блюда японской, китайской, вьетнамской и даже полинезийской кухни. Я представляю себе, какую чудовищную проверку устроило НКВД этому обрусевшему китайцу, прежде чем он был допущен на наш сверхсекретный рейс!
Мы с Анной Борисовной устроились у двух узких щелей в тонкой переборке, отделяющей салон от медицинского кубрика. Нам отлично виден весь салон, где во главе обеденного стола восседает капитан Лагутин, облачённый в свежевыглаженный белый мундир. Рядом с ним разместился переводчик. Старший офицер занял своё место у другого конца стола.
Японские офицеры и чиновники — их были всего шесть человек — уселись по обе стороны стола, ожидая прибытия горячих блюд, наслаждаясь водкой сакэ и негромко переговариваясь. Мой старый знакомый, профессор Тарковский, постаревший, с желтоватым морщинистым лицом, сидел молча, наклонив голову и крутя в пальцах обеденные палочки.
Распахнулась дверь, и в салон торжественно вошёл наш Серёжа, в сопровождении ещё двух официантов, неся на вытянутых руках японскую кухонную экзотику, сотворённую чудодейственными руками повара Сяо Ли. Здесь были такие шедевры, как хакусай набэ, агесаба анкаке, куриная печень по-японски, шпинат с кунжутной пастой, окура но аэмоно и прочие ароматные дымящиеся кулинарные изделия. Ну и, конечно, неизменные суши.
Раскрасневшийся от сознания своей важности, Серёжа в точности выполнял официантские обязанности, которым его обучила тёть-Аня. Я знал, что это был один из самых потрясающих моментов в авантюрной жизни мальчишки, выросшего на опасных улицах Владивостока военного времени!
Он, склонившись, подал суши генералам Тейичи Йошимото и Эйтару Уэда и, выпрямившись, задержался на несколько секунд позади беседующих офицеров. Затем он перешёл к гражданским чиновникам.
Закончив подавать блюда, Серёжа и два других официанта выстроились вдоль стенки, перекинув через локоть белые салфетки.
Вдруг Серёжа слегка приподнял голову и взглянул в нашу с Анной сторону, как бы спрашивая молчаливо, правильно ли он следует нашим инструкциям. «Правильно, сынок, правильно», — шептал я, припоминая нашу беседу два дня тому назад в моей радиорубке за чашкой зелёного китайского чая:
…— Дядь-Саша, — говорил, явно волнуясь, Серёжа, — вы женитесь на нашей маме, правда?
Я не медлил ни секунды.
— Правда, — сказал я. — Твоя мама, Серёжа, изумительный человек, и я был бы полным идиотом, если б не женился на ней.
— Она самая красивая, — вздохнул Сергей и посмотрел мне прямо в глаза. — Знаете, вы ведь с ней очень подходите друг к другу… — Он помедлил, крутя в пальцах чайную ложечку. — Вы что — увезёте её в Америку?
— Да, — сказал я. — Её и тебя с Мишкой.
Он вдруг печально усмехнулся и качнул головой.
— Вы не знаете нашего папу. Он просто убьёт вас с мамой, если узнает, что вы хотите увезти нас в Америку. Я его ненавижу. Он страшный человек. И у него огромная власть…
* * *
Повар Сяо Ли и вся кухонная братия беспрекословно подчинялись нашему доктору Анне Борисовне, которая тщательно следила за качеством продуктов и санитарной чистотой камбуза. Поэтому не было ничего удивительного, что для выполнения одного задуманного нами щекотливого поручения она, по договорённости со мной, выбрала именно тихого молчаливого китайца Сяо Ли. И, кроме всего прочего, только китаец мог справиться с этой задачей.
Вечером, после обеда с японцами повар Сяо Ли, одетый в традиционный манчжурский костюм, называемый ципао, в сопровождении двух помощников спустился в наш судовой катер. В складках одежды у повара находился документ, подписанный капитаном корабля и завизированный помощником начальника штаба Квантунской армии генерала Йошимото, гласящий, что ксианшенг («господин») Сяо Ли командируется в порт Дайрен для закупок продуктов для судового камбуза теплохода «Советский Сахалин».
Добравшись до берега, ксианшенг Сяо Ли отправил своих помощников на близлежащий рынок, а сам не спеша двинулся по направлению к стоянке для рикшей. Не прошло и получаса, когда наш повар, вручив владельцу стоянки сто американских долларов, получил в полное своё распоряжение комфортабельную двухместную велосипедную повозку.
Тем временем я под покровом темноты бесшумно проплыл на каноэ триста метров, отделявших наш теплоход от китайского берега, и пришвартовался у заброшенной пристани, которую я помнил ещё с тех пор, когда я был рикшей на улицах Дайрена. Я был одет в китайский костюм ханьфу и был неотличимо загримирован Анной под китайца.
Как и было заранее договорено, мы встретились с Сяо Ли у здания почты, находившегося недалеко от стоянки для рикшей. И не успел я забраться в велосипедное седло, как заполучил своих первых клиентов. Это был молоденький японский лейтенант и ещё более юная китайская проститутка. Им надо было срочно попасть в центр Порт-Артура. А мне надо было добраться как можно скорее до шоссе Сигоу, вблизи реки Лонгхе, где обитал мой старый знакомый, Викентий Арсеньевич Тарковский. Его точный адрес дала мне Анна Борисовна, у которой был секретный список русских эмигрантов в Манчжурии, которые представляли интерес для НКВД.
Я благополучно довёз моих клиентов до мэрии Порт-Артура и свернул на набережную реки. Через двадцать минут я стоял перед уютным особняком, где, как я надеялся, мне предстояла встреча со старым другом моего покойного отца.
Я нажал кнопку звонка.
Внутри особняка послышался шорох, дверь распахнулась, и профессор Тарковский возник на пороге.
Он окинул меня недоумённым вопросительным взглядом.
— Викентий Арсеньевич, — сказал я по-русски, снимая свою соломенную конусообразную шляпу, — вы меня узнаёте? Я Алёша Гриневский…
Глава 27. Генерал-майор Дроздов.
Июль 1943 года
Неожиданное известие о том, что мой непосредственный начальник, Павел Степанович Фоменко, задержан в Москве — и, по всей видимости, уже расстрелян, — лишило меня сна на несколько ночей подряд.
Ещё более потряс меня звонок Берии с поздравлением по поводу присвоения мне генеральского звания и назначения меня на пост начальника Дальневосточного Управления НКВД. Самое страшное заключалось в двух последних фразах Берии:
— Дмитрий Леонидович, отныне ты полностью отвечаешь за операцию «Шанхай» и за арест американского шпиона Грина. Отвечаешь головой!..
Никогда за всю мою карьеру в органах государственной безопасности — ни при Менжинском, ни при Ягоде, ни при Ежове и ни при Берии — моя голова не держалась крепко и уверенно на моей шее. Слишком много моих сослуживцев по НКВД было беспричинно арестовано и расстреляно, чтобы я чувствовал себя в полной безопасности. Но никогда угроза не висела надо мной так непосредственно и зловеще, как она повисла над моей головой после звонка Берии!
Посреди ночи, измученный бессонницей, я поднялся с дивана, поплёлся на кухню и заварил себе полный кофейник. Сел за стол, глотнул кофе и начал записывать в блокнот очерёдность действий по задержанию Грина. Долгий опыт общения с Берией (а через него и с самим Сталиным!) не оставлял сомнения, что арест американского шпиона Грина является сейчас моей главной задачей, выполнение которой будет гарантировать устойчивость головы на моей новоиспечённой генеральской шее.
В американском консульстве его нет. Повар и учительница русского языка в консульстве — наши агенты — в один голос заверили меня, что Грин исчез. Дважды, а то и трижды в неделю у него были раньше свидания с Леной в спальне его консульской квартиры — свидания, известия о которых переполняли меня такой неописуемой яростью, что я готов был плюнуть на всё, встретить его на улице и всадить десяток пуль в его самодовольную американскую морду!.. Четыре дня тому назад он должен был явиться в иностранный отдел НКВД для ежемесячного возобновления своей визы. Он не явился, и мы послали письмо в консульство с напоминанием мистеру Грину, что он нарушает советские законы.
На следующий день мне позвонил консул Крэйг и попросил принять его для «исключительно важного сообщения»…
… В голосе консула звучала тревога, но я знал, что дипломаты очень искусно имитируют тревогу, взволнованность, восхищение и прочие чувства по мере возникновения необходимости.
Мистер Джеймс Крэйг — или, уменьшительно, Джим Крэйг — провёл в моём кабинете полчаса, из которых не менее двадцати минут были посвящены самой беспардонной лжи с его стороны.
— Генерал, — сказал он на неплохом русском языке в самом начале беседы, — я считаю своим долгом сообщить вам, что американский подданый Алекс Грин, весьма влиятельный и уважаемый корреспондент газеты «Вашингтон Телеграф», проживающий в нашем консульстве, исчез из поля нашего зрения, и у нас есть предположение, что он был тайно и незаконно арестован вашей организацией.
Я расхохотался (что стоило мне немалых усилий), перегнулся через стол и дружески похлопал консула по руке.
— Мистер Крэйг, — сказал я, — перестаньте морочить мне голову. Вы прекрасно знаете, где находится сейчас ваш изобретательный соотечественник. Я не знаю, что он задумал, но его красочная биография, о которой нам многое известно, свидетельствует, что он по какой-то причине стремится повредить дружеским отношениям между нашими странами…
Вот как дипломатически изворотливо я научился говорить!
— Мы, несомненно, найдём его, арестуем и предъявим ему обвинение в нарушении советских законов, — продолжал я, вновь чувствуя себя в привычном для меня прокурорском кресле. — Мы поставим в известность Госдепартамент в Вашингтоне о подозрительной деятельности американского консульства во Владивостоке в связи с махинациями Грина, и вас могут ожидать неприятности по службе, my dear Mr. Craig!
В течение получаса мы вежливо обменивались взаимными обвинениями в связи с исчезновением моего смертельного врага, а затем поднялись, обошли мой письменный стол и пожали друг другу руки в знак дружбы советского и американского народов — дружбы, которую не может нарушить мелкая преступная сошка в лице злоумышленника мистера Грина…
То есть, моя встреча с американским консулом не приблизила меня ни на йоту к раскрытию загадки исчезновения Грина. Я, в общем, и не надеялся узнать что-либо полезное из моих контактов с американцами и немедленно обратился к другим, более многообещающим шагам в моём расследовании этого опасного для меня дела.
* * *
Я вынул из американского холодильника, доставленного нам по Ленд-лизу, бутылку виски, взбил подушку и улёгся на диван, который со времени моего ухода от Лены заменял мне привычную широкую двуспальную кровать. Бутылку виски я поставил на пол рядом с диваном.
Я жил сейчас в полупустой холостяцкой квартире, в доме сотрудников НКВД. Впрочем, мне не придётся тут долго жить. Мой начальник расстрелян, и я вскоре перееду в его квартиру. Я получил от Берии приказ немедленно арестовать супругу генерала Фоменко и перевести её без следствия и суда в тюрьму порта Находка. Там она должна будет ждать первого парохода, который отвезёт её в магаданские лагеря. Её два сына были бы тоже арестованы, если б не находились сейчас в действующей армии, где-то в бескрайних степях центральной России. Не знаю, сообщит ли Берия этим двум красноармейцам о смерти их отца…
… Я закрыл глаза и мысленно прикинул открытые для меня возможности.
Кто во Владивостоке, не считая консула Крэйга, близко знаком с Грином?
Ну, во-первых, его сестра Екатерина Ивановна, директор школы, где учатся Серёжа с Мишей. (Впрочем, Серёжа уже не учится там. Он зачислен курсантом в Дальневосточную Мореходную Школу и проходит сейчас корабельную службу в качестве юнги.)
Во-вторых, Лена… При мысли о Лене и о её с Грином медовом месяце приступ ярости вновь охватил меня. У меня даже слёзы покатились из-под век, что не случалось со мной со времени моего детства. Я вытер слёзы, выпил рюмку и мысленно поклялся, что сделаю всё возможное и невозможное, чтобы разрушить их грязный предательский союз. Всё возможное и невозможное!.. Даже если мне придётся убить их и погибнуть самому!
Кто ещё?..
Есть ещё доктор Анна Борисовна Берг, красавица-еврейка, пассия моего безвинно погибшего шефа. Она знакома с Грином очень коротко и знает о нём больше, чем кто бы то ни было. Она говорит, что пыталась осторожно завербовать его в нашу агентуру, но он слишком умён, чтобы проглотить крючок с той удочки, что она закидывает.
Её сейчас нет во Владивостоке. Фоменко утвердил её судовым доктором на сверхсекретный грузовоз «Советский Сахалин», везущий Ленд-лизовские товары нашим друзьям-врагам японцам. На корабле она окажется опять вблизи своего второго любовника, капитана Василия Лагутина. Кстати, зачем ей надо иметь двух мужчин одновременно? Одного из них ей недостаточно? По слухам, покойный генерал Фоменко был в постели таким неутомимым быком, что мог вполне удовлетворить десяток самых страстных женщин, а не только одну красавицу-докторшу.
Нет ли у Анны Борисовны в этих амурных делах какой-то не ясной на первый взгляд цели?.. Теперь она и мой Серёжа плывут в Китай… Мой сын, кстати, тоже близко знаком с Грином. Мне донесли, что Грин серьёзно и подолгу обучает его приёмам дзюдо, а Мишу тренирует в шахматных премудростях. Я гляжу, он постепенно входит в роль любимого отчима, вытесняя меня, законного отца. Впрочем, мне больно признаться, но мои сыновья никогда не жаловали меня особой любовью… Некогда было мне, в моей выматывающей роли подполковника НКВД и прокурора, — роли, заполняющей всю жизнь! — заниматься семьёй…
Итак, сестра Грина, по-видимому, ничего не знает о его местонахождении. Трудно представить себе, чтобы Грин посвятил её в те махинации, что он задумал осуществить. Я, однако, могу использовать её в качестве заложницы, если возникнет необходимость оказать давление на Грина, — когда и если мы его найдём.
Далее. Что даст мне разговор с Леной? Она, если даже знает что-то, не скажет ничего. У меня, конечно, есть квалифицированные костоломы в тюрьме на Второй Речке, но сама мысль о Лене в руках моих пыточных следователей вызвала у меня приступ тошноты.
Я опять выпил.
Странно, но мысль о докторе Берг опять вернулась ко мне. На корабле находятся сейчас два человека, которых я знаю, — Анна Борисовна и мой Серёжа. Мне, кстати, стоило немалых трудов согласиться на включение моего юнги-сына в состав экипажа «Советского Сахалина». Я дал согласие только после того, как доктор Берг заверила меня, что не спустит с Серёжи глаз во время плавания и что мне незачем волноваться.
Анна Борисовна… Почему это было так важно для неё — быть на борту нашего сверхсекретного грузовоза? И её постоянные контакты с Грином, хотя и утверждённые мною, вызывают у меня неясные опасения. Кто кого там вербует — она его или он её?!
Стоит, пожалуй, начать с неё. Она живёт в комфортабельной квартире, подаренной ей обезумевшим от любви генералом Фоменко. С ней проживает её младший брат, который был назначен — несомненно, по протекции Фоменко — старшим радистом на «Советский Сахалин». Назначен, несмотря на его подмоченную биографию — ведь он был ранее арестован по 58-й статье и был выпущен на свободу исключительно по распоряжению генерала Фоменко, на которого, конечно же, повлияла его любовница, доктор Берг.
Что-то здесь нечисто… Но что?
Их квартира сейчас пустует в ожидании возвращения хозяев. Едва ли мы найдём какие-либо подозрительные следы в квартире такого осторожного человека, как Анна Борисовна, но попробовать стоит.
Как правильно, по слухам, любит говорить наш умница-начальник Лаврентий Павлович Берия: «Попытка — не пытка»…
* * *
На следующий день я послал команду из четырёх человек для детального обыска квартиры доктора Берг. Но не успел я сесть за свой письменный стол, заваленный срочными бумагами, как мне позвонил начальник команды:
— Товарищ генерал! — почти кричал он в трубку. — Оказывается, объект не пустует! Тут живёт человек! Он отказывается назвать себя! Мы задержали его. Что прикажете делать?
Тут живёт человек?! Это что ещё за новость? Квартира должна была быть пустой… Что за причина, по которой Анна Борисовна поселила в своей пустой квартире подозрительного человека, отказывающегося назвать себя? Или он забрался туда без её ведома?..
— Ничего не предпринимайте! — приказал я по телефону. — Ждите меня.
* * *
«Подозрительный человек» оказался высоким светловолосым мужчиной лет тридцати, с аккуратной бородкой и коротко подстриженными усами. На нём была полинявшая пижама и поношенные домашние шлёпанцы. В общем, он не производил впечатления человека, который попал в эту квартиру случайно.
— Назовите ваше имя, — сказал я.
Мы с ним сидели друг против друга за столом в просторной гостиной. Ребята из моей команды стояли неподвижно вдоль стены, глядя то на меня, то на задержанного мужчину.
Он молчал, глядя в окно поверх моей головы.
— Предъявите ваши документы, — приказал я.
Молчание.
Я кивнул начальнику команды.
Тот отклеился от стены, не спеша подошёл к столу, поднял допрашиваемого за шиворот и внезапным ударом в живот свалил его на пол.
Я встал, обошёл стол и стал над лежащим человеком. Он тяжело дышал, широко открывая рот, из которого текла кровавая слюна.
Я уже готов был продолжить допрос, как вдруг мой взгляд упал на обрамлённый фотоснимок, стоящий на комоде. Я подошёл к комоду, взял снимок в руки и вгляделся в него.
Фото запечатлело двух человек: серьёзного светловолосого мужчину с бородкой и красивую улыбающуюся женщину.
Этой женщиной была Анна Борисовна Берг.
А серьёзный светловолосый мужчина с бородкой был, по всей видимости, её брат, Саша.
Я оглянулся на допрашиваемого. Он сидел, скорчившись, на полу, ловя воздух полуоткрытым ртом. Я нагнулся над ним, поднял его с пола, усадил на стул и поднёс к его лицу фотографию.
Нет сомнения! Это брат нашей докторши… Но почему он здесь? Он должен быть сейчас в Порт-Артуре, на борту грузовоза «Советский Сахалин».
И тут внезапная догадка обрушилась на меня, как обрушивается снеговая лавина на неосторожного альпиниста: он здесь потому, что вместо него на корабле под его именем и в его должности радиста находится Грин! Между ними есть несомненное внешнее сходство!
Я припомнил, что в досье Грина есть маленькое примечание, гласящее, что в 30-е годы, в Шанхае, Грин окончил радиошколу и работал радистом на рыболовных судах, курсировавших по Хуанхэ и Янцзы.
— Предъявите документы! — вновь приказал я и для убедительности расстегнул кобуру, вынул пистолет и положил его на стол перед собой.
Допрашиваемый коротко взглянул на пистолет и отвернулся, не говоря ни слова.
— Александр Берг, — сказал я, — вы, советский гражданин, отдали свои документы иностранцу Алексу Грину… Это тяжкое преступление…
Допрашиваемый повернул голову ко мне, и несколько мгновений мы напряжённо смотрели в глаза друг другу.
— … И тем самым способствовали его проникновению на наш корабль «Советский Сахалин» для совершения диверсии, направленной против нашего государства, — закончил я. — Вы признаёте это?
Молчание.
— Уведите его! — распорядился я, вложил пистолет в кобуру и вышел из квартиры доктора Берг.
Больше всего на свете я хотел бы сейчас задушить предательницу-докторшу своими собственными руками!
Впрочем, с гораздо большим удовлетворением я бы придушил этими же самыми руками её американского сообщника, шпиона Алекса Грина…
* * *
И вновь я оказался на диване, погружённый в лихорадочные размышления, наедине с бутылкой виски.
Что задумал осуществить Грин при помощи хитроумной Анны Борисовны?
Он ищет неоспоримые документальные доказательства наших сделок с желтокожими макаками. Я знал, что протоколы гостеприимства обязывают капитана корабля пригласить высокопоставленных японцев — военных и гражданских — на традиционный обед в корабельном салоне. Это застолье сопровождается обычно не только многочисленными тостами, но и деловыми переговорами, которые Грин, несомненно, сможет записать на плёнку.
Достаточно ли это для него?
Нет, пожалуй, недостаточно.
Что же ещё?
Ему нужны документы, подтверждающие нашу сделку с макаками. Эти документы хранятся в сейфах командования Квантунской армии и в сейфах администрации порта Дайрен.
У Грина нет никакой возможности проникнуть в эти сейфы.
Нет никакой возможности?!
Я приподнялся с дивана, налил себе полную рюмку и выпил, не закусывая. Затем сел за стол и открыл объёмистую папку, содержавшую досье на Алекса Грина — бывшего русского эмигранта Алексея Ивановича Гриневского, проведшего детство и юность в Китае, окончившего факультет журналистики Американского Университета в Шанхае, владеющего русским, английским, китайским и японским и работающего в настоящее время корреспондентом американской газеты «Вашингтон Телеграф».
Я открыл страницу, озаглавленную «Детские годы в Порт-Артуре». Перелистнув страницу, я отыскал интересующий меня параграф. Он гласил:
«Круг знакомых семьи Гриневских в Порт-Артуре ограничивался семьями русских эмигрантов, выброшенных в Китай наступлением Красной Армии в 1921-22 годах. Эти эмигранты, несмотря на отличное образование, были вынуждены трудиться на тяжёлых и низкооплачиваемых работах. Исключением был известный в России экономист, профессор Викентий Арсеньевич Тарковский, который смог устроиться на должность помощника бухгалтера в администрации порта…»
Профессор Тарковский…
Тот самый профессор Тарковский, который занимает сейчас ответственный пост заместителя директора порта Дайрен по финансам. Тот самый профессор Тарковский, который вот уже шесть лет является агентом НКВД, завербованным нами под угрозой смерти и сообщающим нам регулярно неоценимые сведения о Квантунской армии и особенно о её снабжении через порт Дайрен.
В его сейфе хранятся копии документов о наших поставках ленд-лизовских товаров японцам. Тех документов, на которые зарится Грин. И проклятая доктор Берг знает, что Тарковский — наш агент, и знает его адрес, и может сообщить об этом Грину… И не исключено, что Грин попытается встретиться со старым другом своего отца.
И тогда документы, хранящиеся в сейфе Тарковского, окажутся под угрозой!
Значит, Тарковский должен быть уничтожен. И как можно скорее.
Ну, что ж, мы шесть лет тому назад пригрозили старому профессору, что мы убьём его, если он не согласится работать на нас. Пора нам осуществить эту угрозу — правда, по другому поводу. У нас есть в Порт-Артуре надёжные агенты, которым ничего не стоит лишить Викентия Арсеньевича жизни — и тем самым окончательно разрушить диверсионные планы американского шпиона и моего смертельного врага Алекса Грина.
Глава 28. Алекс Грин.
Порт-Артур. Июль 1943 года
— … Викентий Арсеньевич, — промолвил я, — вы меня узнаёте? Я — Алёша Гриневский.
Тарковский слегка отступил назад и взялся за дверную ручку, словно намереваясь захлопнуть дверь. Несколько мгновений он смотрел на меня с выражением явного непонимания на лице.
— Алёша… — пробормотал он и дважды качнул головой, точно отгоняя какую-то навязчивую мысль. — Гриневский… Какой Гриневский?..
— Сын Ивана Дмитриевича, — сказал я. — Вашего коллеги по Московскому университету.
Тарковский сделал быстрый шаг вперёд, схватил меня за локоть и буквально втащил меня в прихожую. Я даже поразился той силе, которую при этом продемонстрировал пожилой товарищ моего покойного отца. Видно, желание убрать меня из поля зрения каких-то неведомых соглядатаев было очень значительным.
Как бы подтверждая эту мою догадку, Викентий Арсеньевич тихо произнёс:
— Алёша, ты не заметил — кто-нибудь следил за тобой?
— Не заметил.
— Японский патруль не останавливал тебя?
— Викентий Арсеньевич, я — китайский рикша… Они, я думаю, не останавливают рикш.
— Ты плохо знаешь японцев. Они могут остановить кого угодно. И горе тебе, если твои документы не в порядке.
Я мысленно поблагодарил нашу докторшу Анну Борисовну, снабдившую меня паспортом некоего маньчжурского китайца, попавшего в вездесущие руки НКВД.
— Викентий Арсеньевич, — заверил я его, — я рикша со всеми необходимыми документами. И мой маньчжурский паспорт — в полном порядке.
Он усмехнулся и осмотрел меня с ног до головы, как бы оценивая мой китайский наряд и загримированное под китайца лицо.
— 您目前的中国 («Ты настоящий китаец»), — похвалил он меня, и я поразился, как старый профессор смог за эти годы отлично освоить китайский язык и даже особый маньчжурский акцент.
Мы вошли в гостиную. Тарковский сказал:
— Иван Дмитриевич говорил мне, что у тебя явные авантюристические наклонности. Я вижу, он был прав… Я заварю зелёный чай, — промолвил он, проходя мимо меня и слегка похлопав меня по плечу. — Или, может, ты хочешь глоток японского сакэ?
— Я был бы не против… Викентий Арсеньевич, а русской водки у вас нет?
* * *
Через десять минут мы сидели за столом и пили «Московскую«, закусывая бутербродами с американской консервированной колбасой, доставляемой Советскому Союзу по Ленд-лизу. Вот ещё одно крохотное доказательство того, что русские тайком переправляют американские товары японцам.
— Алёша, — сказал старый профессор, — так каким ветром тебя занесло сюда — да ещё с таким маскарадом? Кто ты? До меня доходили слухи, что ты стал американцем. Это правда?
— Викентий Арсеньевич, — промолвил я, желая хоть на время оттянуть начало самого трудного разговора, — а где пани София?
В мои детские годы мы называли жену Тарковского, польскую красавицу Софью Владиславовну, из рода князей Потоцких, пани Софией.
— Умерла, — коротко сказал он и залпом выпил водку. Подцепил вилкой грибок и долго жевал, глядя прямо перед собой невидящими глазами. — Умерла и завещала мне кое-что на прощанье…
Я молчал, ожидая, что старый профессор сам поведает мне, что завещала его супруга, расставаясь с жизнью. Но он не произносил ни слова, и я почувствовал, что мне надо начать раскрывать свои карты. Что-то подсказывало мне, что я могу быть откровенным со старинным другом нашей семьи, что Тарковский не выдаст меня японцам и, может быть, даст мне то последнее доказательство советских махинаций с Ленд-лизом, которое я искал.
— «Тучи над городом встали», — произнёс я пароль, который передала мне Анна Борисовна. Интересно, кем был в НКВД тот таинственный поклонник советского кино, который взял паролем фразу из фильма «Человек с ружьём»?
Тарковский встрепенулся и наклонился вперёд, приблизив своё лицо к моему.
— Так ты из Владивостока? — спросил он тихим голосом. — От Советов?
— И да, и нет.
— То есть?
— Из Владивостока. Но не от Советов.
Тарковский встал и подошёл к окну. За окном, на фоне чёрного маньчжурского неба бушевала гроза, сверкали молнии и слышался треск громовых раскатов. Стоя спиной ко мне, сгорбившись и опираясь обеими руками на подоконник, старый профессор тихо промолвил:
— Алёша, кто послал тебя ко мне, и что ты хочешь?
Я вдруг осознал, как ужасно постарел старый друг нашей семьи. Он, мне казалось, стал ниже ростом, сильно поседел, и голос его, некогда гремевший на сборищах русских эмигрантов, стал тихим и дрожащим. Я встал из-за стола, шагнул к окну и положил руку на плечо Тарковского.
— Викентий Арсеньевич, я помню, как ребёнком я был очарован вашими страстными речами о России, которую мы потеряли… Как вы плакали, вспоминая ужасы гражданской войны… Как вы предсказывали неминуемую гибель нашей родины под игом большевиков… Как вы клялись, что готовы отдать всё, включая свою жизнь, ради счастливого будущего России… Вы и сейчас готовы повторить всё сказанное вами тогда? А, Викентий Арсеньевич?
Старик медленно повернулся ко мне, снял мою руку со своего плеча и, цепко держа мою ладонь в своих пальцах, тихо сказал:
— Алёша, ты помнишь моих ребят, Владика и Иосифа? В тридцать девятом году, когда Гитлер грозился напасть на Польшу, они нанялись кочегарами на польский корабль в шанхайском порту и отправились в Польшу, чтобы защищать землю наших предков от немецкого нашествия… Сонечка рыдала, умоляя их не бросать стариков-родителей на чужбине. Она просила младшего, Иосифа: «Юзеф, мальчик мой, останься! Пусть Владик едет, он старше тебя, он сильнее… Я не переживу, если кто-нибудь из вас погибнет…». Они уехали, а мы остались — и с тех пор у нас не было ни одного светлого дня… В октябре тридцать девятого мы получили письмо от польского консула в Шанхае с известием о гибели Владика и Иосифа при защите Лодзи… — Тарковский отпустил мою руку и вытер платком слёзы, катящиеся по щекам. — Конечно, я готов повторить сейчас слова о моей любви к России. И добавить к ним мою родину и родину моей умершей Сонечки — Польшу… Польшу, за которую погибли мои мальчики…
Тарковский медленно вернулся к столу, сел и налил себе рюмку. Мы выпили. Я всмотрелся в морщинистое, землистого цвета лицо старого профессора и вдруг осознал, что передо мной сидит тяжело больной человек. Он трудно, с хрипом дышал, его голова мелко тряслась и такой же дрожью были поражены кисти обеих его рук.
— Викентий Арсеньевич, — промолвил я, — вам плохо? Может, вам надо лечь в постель?
Он отрицательно качнул головой.
— Алёша, — сказал он, натужно улыбаясь, — ты умён, как твой отец, но ты не перехитришь старую польскую лису, пана Викентия. Widzę cię przez, -— добавил он по-польски («Я вижу тебя насквозь»). -— Ты недаром затеял разговор о России — я уверен, тебе что-то надо от меня для нашей бывшей родины, верно?
Я попытался вставить слово, но Тарковский остановил меня властным взмахом руки.
— Я расскажу тебе, Алёша, что завещала мне умирающая Сонечка. Она знала, что я тайно работаю для Советского Союза, и полностью одобряла мои действия. В моей Сонечке за годы эмиграции произошла огромная перемена — она стала просоветской. Она говорила, что только Россия — пусть даже Советская, пусть даже большевистская, пусть даже Россия, изгнавшая нас! — может спасти поляков от немцев. Она предвидела гитлеровское нападение на Польшу. Умирая, она говорила мне: «Вик, поклянись, что ты будешь делать всё, зависящее от тебя, чтобы помочь сражающейся России! Потому что, помогая ей, ты помогаешь спасти нашу Польшу!.. Ради памяти наших погибших мальчиков, умоляю тебя!» Я не припоминаю, чтобы она когда-либо умоляла меня или кого-нибудь за время нашей совместной жизни. Она была из рода князей Потоцких, и польская гордость всегда была самой главной чертой её характера…
Тарковский помолчал, оперев голову на руки, а затем промолвил:
— Алёша, ответь мне на два вопроса. Первое — откуда тебе стал известен пароль? И второе — что тебе надо от меня?
Я выпил залпом рюмку водки и откинулся на спинку стула. Сердце у меня колотилось, как никогда в жизни. Вот оно -то мгновение, когда решается судьба человека, а вместе с ним — судьба всех тех, кто стал его новой семьёй! Алекс, сказал я себе, ты не имеешь права промахнуться! Ты должен выиграть эту схватку! Ты должен перехитрить эту старую польскую лису. Впрочем, возможно, эту лису и не надо обводить вокруг пальца… Возможно, старый профессор сам рвётся помочь тебе, но не знает, что тебе надо от него…
— Викентий Арсеньевич, — медленно начал я, — в НКВД есть люди, считающие советскую сделку с японцами предательством России… Вот они-то и дали мне пароль.
Говоря это, я, конечно, слегка хитрил. Не потому Анна дала мне пароль, что она болела за Россию, а потому, что она рвалась бежать из Советского Союза, и помощь мне была гарантией её успеха в этом бегстве.
— Но ведь ты — американец! — прервал меня Тарковский. — Тебе-то что за дело до русских махинаций с Ленд-лизом?!
— Я всегда был, остаюсь и навеки буду русским, Викентий Арсеньевич! Я видел сожжённую Украину и Орловщину. Я был под страшным немецким обстрелом на правом берегу Волги под Сталинградом. Я отступал с измученными голодными красноармейцами под Вязьмой… Судьба сражающейся России мне так же дорога, как была она дорога пани Софии.
Я перевёл дух.
— Пароль мне дали патриоты в НКВД, которые хотят, чтобы американская помощь оружием, техникой и продовольствием шла тем самым измученным израненным красноармейцам, что устояли против немцев в Сталинграде…
Наступило молчание. Тарковский, нагнув голову, крутил в дрожащих пальцах рюмку и прерывисто дышал.
Я решился.
— Викентий Арсеньевич, мне нужны копии документов, подтверждающих советско-японские сделки…
Тарковский резко вздёрнул голову.
— Ты отдаёшь себе отчёт, — сдавленным шёпотом произнёс он, — что ты требуешь от меня?! Ты посылаешь меня на смерть! Японцы, если узнают о моём предательстве, расстреляют меня без суда и следствия.
Я молчал, не зная, что сказать старому другу нашей семьи.
Тарковский слабо махнул рукой и пробормотал:
— А впрочем, мне всё равно… У меня рак, Алёша. Мне жить осталось всего ничего. Кто знает, что лучше — скончаться от рака лёгких или получить японскую пулю в затылок…
Он с трудом поднялся со стула и, шаркая ногами, побрёл из гостиной. Я последовал за ним.
В спальне Тарковский снял со стены картину и вставил ключ в замочную скважину потайного сейфа. Открыл дверцу, вынул две папки и положил их на прикроватную тумбочку.
— У тебя, конечно, есть фотоаппарат, Алёша, — промолвил он. — Здесь сто десять документов. — Тарковский взглянул на часы. — Ого, уже почти девять! Поторопись. Я пойду прилягу… Я чувствую себя неважно.
— Викентий Арсеньевич, — спросил я на всякий случай, — у вас есть тут запасной выход?
— Да, из спальни в кухню, а оттуда на задний двор.
Он закрыл сейф, вернул на место картину и вышел.
Я быстро разложил бумаги на кровати и вынул миниатюрный фотоаппарат. Фотокопии ста десяти документов в двух экземплярах должны занять приблизительно полтора часа. Я нагнулся над первым документом и лихорадочно защёлкал затвором.
Хорошо помню, что я сфотографировал девяносто шестой документ и отложил его в сторону, когда я вдруг услышал резкую трель звонка из прихожей.
Кто-то стоит по ту сторону входных дверей и хочет войти в дом профессора. Кто это?
Сунув поспешно все бумаги и фотоаппарат под кроватное покрывало, я осторожно вгляделся в щель между створками дверей.
Мне было отчётливо видно, как Тарковский с трудом поднялся с дивана, прошёл в прихожую и, придерживая цепочку, приоткрыл входную дверь.
— 开始! («Откройте!»), — послышался громкий выкрик по-китайски с явным японским акцентом.
Профессор сбросил «цепочку, и в гостиную вошёл японский патруль — залитые струями дождя офицер и два солдата, одетые в длинные до полу плащи.
— 您可以在主? («Вы тут хозяин?»), — резко спросил офицер. — Почему у вашего дома уже больше часа стоит повозка рикши и где сам рикша?..
Мысли бешено завертелись у меня в голове. Что делать?! В любую минуту японец может заглянуть в спальню и обнаружить меня. Я, конечно, могу мгновенно уложить офицера и двух его солдат тремя выстрелами из моего пистолета с глушителем, но это только осложнит ситуацию… И что тогда делать со стариком Тарковским?..
Но, с другой стороны, офицер задал Тарковскому в общем-то невинный вопрос. Никакой опасности для старого профессора, по-видимому, нет. И, значит, если я быстро исчезну, то старый профессор сможет, конечно, объяснить патрульному офицеру, что он не имеет никакого отношения к коляске рикши, почему-то стоящей у его дома…
Я не стал дожидаться ответа Тарковского. Я бесшумно откинул кроватное покрывало, сунул фотоаппарат и кассеты в карманы моего китайского одеяния и положил обе папки с документами в ящик тумбочки. Затем я на цыпочках вышел из спальни, миновал кухню и осторожно выглянул наружу.
Дождь хлестал, не переставая. Хорошо, что я догадался натянуть брезент на крышу и боковины коляски — и, значит, внутри относительно сухо.
Я выбрался во двор и, медленно двигаясь вдоль стены, приблизился к моей повозке. Больше всего я боялся, что японский офицер, возможно, оставил третьего солдата сторожить коляску, но никого поблизости не было. Значит, третьего патрульного солдата не существовало.
Я влез в коляску и сел на седло водителя. Медленно нажал на педали и выехал на улицу. Набрал скорость и тут же скрылся за ближайшим поворотом…
* * *
…— Серёжа, — сказал я, — смотри — вот в этих двух магнитных водонепроницаемых цилидрах хранятся кассеты с твоей записью японских разговоров и фотоснимки очень важных документов. Хотя бы один из этих цилиндров должен попасть в руки дяди Джима.
Мы сидели в моей радиорубке. Шёл второй час ночи. Я успел переодеться, стереть свой китайский грим и вызвать к себе заспанного Сергея.
— Один цилиндр будет со мной, — добавил я, — а второй я закрепляю магнитом вот здесь…
Я приотворил створку окна и прилепил маленький магнитный цилиндр к наружной стенке под окном.
Сергей встал и нахмурился. Я никогда не видел его таким серьёзным и сосредоточенным.
— Дядь-Саша, — сказал он, и я отметил, что он не забывает называть меня моим новым именем, — я хочу, чтобы вы поклялись, что всё это не пойдёт во вред нашей стране. Ведь вы американец.
— Чем тебе поклясться?
Он помолчал, раздумывая. Затем покраснел, отвернулся и еле слышно произнёс:
— Поклянитесь вашей любовью к нашей маме…
— Клянусь!
Он опять помолчал.
— Почему вам надо два цилиндра вместо одного? — спросил он.
— Потому, — сказал я, — что меня могут арестовать и отобрать у меня цилиндр. И тогда ты должен будешь ночью пробраться на корабль, взять второй цилиндр и во что бы то ни стало доставить его в консульство. Ты мне рассказывал, что у тебя большой опыт в проникновении на пришвартованные корабли.
— И это спасёт вас?
— Не только меня, но и твою маму, и Мишу, и тебя… И очень сильно поможет Красной Армии.
— Вас может арестовать мой папа, верно?
— Совершенно верно, — сказал я, положив руку на его плечо. — Меня может арестовать твой папа…
Продолжение
