Инна Беленькая: «Надо прочувствовать разницу мыслительных эпох!»

Loading

В доисторические времена существовали не только иные значения, но совершенно иные основы словотворчества и словоупотребления. Это вытекало из особенностей древнего мышления, нерасчлененности его характера, когда человек и природа понимались как одно целое.

«Надо прочувствовать разницу мыслительных эпох!»

(о мифологическом мышлении и мифотворчестве)

Инна Беленькая

Когда непосвященный человек слышит слово «мифология», то на память ему приходят смутные образы богов и богинь и связанные с ними древние обычаи и культы, которые кажутся ему дикими и ничего, кроме недоумения, не вызывают. Но в этом нет ничего предосудительного.

Действительно, «можно ли представить себе что-нибудь смешнее сказания о том, как Девкалион и Пирра сотворили род человеческий, кидая за себя камни»?

Или взять «представления греков о божестве, которые нашли выражение в мифе о том, как Крон изуродовал Урана или пожирал своих собственных детей и проглотил камень, подсунутый ему Реей, и наконец живьем извергнул свое собственное поглощенное им потомство!»

«Неужели можно допустить в истории человечества период временного умопомешательства и притом такого, которое представляется в тех же самых существенных чертах на юге Индии и на отдаленном севере Исландии?» [1]

Так писал не кто-нибудь, а выдающийся ученый Макс Мюллер (1823-1900), автор множества академических трудов по сравнительному языкознанию, индийской философии и культуре, классической филологии, специалист в области древних языков, сравнительной мифологии и восточных религий.

Как можно догадаться, речь идет о том раннем этапе в истории цивилизации, который отмечен всюду общими чертами и называется мифотворческим. По мнению Мюллера», этот период «всего труднее объяснить», и он «всего более способен потрясти веру в правильный прогресс человеческого разума».

Рациональному объяснению мифические представления не поддаются, и недаром Мюллер сравнивает мифотворчество с «временным умопомешательством». (К слову сказать, о нерациональном характере этого явления говорит также то, что в психоаналитической концепции мифа господствует утверждение, что миф имеет параноидный характер, а «безумие душевнобольного напоминает своей конструкцией миф»)

Перед наукой стоит вопрос: «Каким образом объясняется тот особый фазис в развитии человеческого духа, то особое умонастроение, из которого возникли эти небылицы о богах и героях, о горгонах и химерах, о существах, одним словом, которых не видел ни один человеческий глаз и никакой человеческий разум в нормальном состоянии не мог выдумать?»

Мюллер пишет: «Факт налицо, и мы должны объяснить его, или допустить в истории человеческого духа внезапные перевороты, подобные тем, которые участвовали в образовании земной коры — перевороты, нарушавшие правильную постепенность в развитии человечества и производящие в его духовной жизни судорожные перерывы и колебания». По его словам, «до тех пор, пока мы не в состоянии удовлетворительно разрешить этого вопроса, мы должны отказаться, как от ложной теории, от веры в правильное и последовательное развитие человеческого разума всегда и везде» [2]

В чем он видит «ключ к тайнам мифологии»? Что, по мнению Мюллера, может «рассеять мало-помалу густую мглу баснословия и за туманными облаками, которые окружают первую зарю человеческой мысли и языка, разгадать действительность, так долго ускользавшую от нас в смутных призраках мифологии»?

Объяснение, по его словам, в несовершенстве, недостатке древнего языка. Согласно ему, «мифология — не что иное, как особая речь, древнейшая оболочка языка». Он рассматривает мифологию как «неизбежную болезнь языка». Но между тем замечает, что это «болезненное состояние языка» вкупе с «сильной ядовитой растительностью мифической фразеологии способны заразить каждую часть интеллектуальной жизни человечества»[3]

Мюллер усматривает поразительные параллели в истории языка и в истории религии и считает необходимым изучение взаимосвязей между языком, мифологией, религией и мышлением, чтобы “более основательным образом разобраться, как создаются мифы”. Простоту форм первобытных религий он уподобляет некоему роду «детского способа выражения религии», «детскому языку древних религий»

По его выражению, «Мир имел свой детский возраст и, когда был ребенком, говорил, понимал и думал, как дитя, … наша вина, что если мы упорно принимаем язык детей за язык людей зрелых, если древнюю речь переводим буквально на новый язык, язык Востока на язык Запада, поэзию на прозу. Язык древности есть язык детства» [4]

(В известной степени это можно сопоставить с позднейшими исследованиями Зигмунда Фрейда. Он называл мифы, относящиеся к давно прошедшему периоду жизни народа, его «детством», а период детства человека, который мы смутно помним, он характеризовал как «доисторический период» в жизни индивидуума. Действительно ребенок повторяет в сокращенном виде все главнейшие этапы, которые пережило человечество с момента своего возникновения и до настоящего времени. Всеобщее одушевление предметов детьми, примитивные формы их рисунков и языка, склонность ребенка к фантазиям, которые созвучны мифотворческим элементам — на генетическую связь сказок с мифологическими сюжетами указывали многие ученые — все это также говорит о повторении доисторического периода в жизни человека, но в плане развития его мыслительной сферы).

В чем же заключаются особенности древнего языка?

Известно, что древние языки отличаются богатством синонимов. По Мюллеру, это проистекает из того, что у каждого предмета есть несколько признаков и так как с известной точки зрения каждый из этих признаков мог послужить поводом для наименования предмета, то естественно, большая часть предметов в ту раннюю пору носила несколько наименований. Небо могло быть названо не только блестящим, но также темным, широким, гремящим, дождливым. Чем древнее язык, тем он богаче синонимами. По определению Мюллера, на этом -то и основывается полионимия (многоименность. — И. Б.) языка. В то время, как в новых языках большая часть предметов именуется только одним названием, в первобытном санскритском, греческом и древнеарабском языках огромное число слов относятся к одному и тому же предмету, что вполне естественно, по выражению Мюллера.

Существенно, что «этот избыток (обилие синонимических и многозначных выражений), свойственный языку в раннем периоде его жизни, умеряется только впоследствии, долговременным обращением языка в литературном и житейском употреблении: только в таком долговременном обращении каждый предмет получает одно определенное название и за каждым названием утверждается одно специальное значение…»[5]

В лингвистическом плане не менее важно и другое высказывание Мюллера: «…за исключением языка математики, однако, интересно видеть, до какой степени переменчиво значение слов, как оно меняется с каждым столетием». Это напрямую сопрягается с исследованиями Марра, Выготского и Фрейденберг, касающихся смысловой системы первичных человеческих стадий и законов архаической семантики.

Вернемся к Мюллеру. Постоянное употребление синонимов соответственно должно было, с другой стороны, вызвать множество омонимов. Так, например, в Ведах земля называется urvi пространная, prithwi широкая, mahi великая, и кроме того имеет множество других наименований, число которых доходит до двадцати одного. Все эти двадцать одно слово — синонимы. Но словом urvi называется не только земля, но и река, prithwi называют не только землю, но и небо, и зарю. Эпитет mahi наравне с землей прилагается к корове и к человеческой речи. Потому земля, река, небо, заря, корова, речь — омонимы.

В параллель этому можно привести исследования иврита. По утверждению ученого гебраиста А. Десницкого [6], «в современных словарях библейского иврита рост числа омонимов принимает угрожающие темпы и в результате их доля начинает существенно превышать долю омонимов в словарях современных языков».

Без сомнения в этом явно видится наследие прошлого. Но здесь важно представлять отличие омонимов в современном языке от таковых в древнем архаическом языке. В современном языке слова, являющиеся омонимами, связывает только фонетическое сходство, как например: стол (диететический) и стол (предмет мебели), корень (растения) и корень (интегральный), коса (орудие для сенокоса) и коса (из волос)

В то время, как в древнем языке, согласно О. М. Фрейденберг, «внутри таких «языковых отождествлений и семантических уподоблений лежат тождества и подобия, имеющие мифологический характер и объединенные метафорической связью». Эта «омонимия» на самом деле является полисемией или многозначностью слова и возможна только на базе мифологического мышления.

Примером может служить иврит. Так, в иврите слово «кэрэн» одинаково относится и к «рогу», и к «лучу», а «кэшер» обозначает одновременно, и «узел», и «заговор»

То же самое можно сказать относительно слова «аин», которое значит «глаз» и «источник», а также слова «эцем», что означает и «кость», и «суть». Слово «гэшэм» — это и дождь и тело, плоть, а «хэвэл» — это веревка и силки; «нахаш» — это змей и ворожба, нашептывание и т. д. Объяснение этому в той генетической общности их семантик, которая вытекает из тождества мифологических образов (об этом ниже). Тем более, что иврит тесно связан с мифологией.

И далее, говоря об особенностях мифотворческого языка, Мюллер касается отвлеченных или абстрактных идей. Согласно ему, в период мифотворения каждое слово, глагол, имя существительное сохраняло во всей силе свой первоначальный конкретный смысл. Отвлеченных понятий не было:

«Язык в первую пору своего развития и не мог выражать ничего иного, кроме предметов — посредством имен существительных, и свойств — посредством глаголов Мы так свыклись с употреблением отвлеченных речений, что едва ли можем составить себе отчетливое понятие о том, как медленно и трудно вырабатывались они первоначально. Мы теперь едва можем себе язык без отвлеченных выражений, а между тем… чем далее мы углубляемся в древнейший период истории языков, тем менее встречается этих столь необходимых для человеческой мысли выражений. Отвлеченная речь дается человеку труднее».

Для человеческой речи представляется невозможным выражать абстрактные понятия иначе, как только при помощи метафор и гипербол, если принять во внимание, что словарь древних религий составлен из одних метафор.

По словам Мюллера, большая часть древних наименований, которые язык создает, находясь на первых ступенях своей жизни, так сказать, в первом порыве поэтического одушевления юности, основана на смелых метафорах.

Он пишет: «Древние слова и древние мысли, слитые воедино, еще не достигли в Ветхом Завете той ступени абстрагирования, на которой действующие силы, как естественные, так и сверхъестественные, могут представляться в какой-либо иной форме, кроме персонифицированной и более или менее антропоморфной. В тех случаях, когда мы говорим о внутреннем или внешнем искушении, для древних более естественным было бы говорить об искусителе, либо в антропоморфной, либо в зооморфной форме; когда говорим о вездесущей благости Бога, они говорили о том, что Господь — их скала, их крепость, их щит, их высокая башня. Они даже утверждали, что произошли от скалы, хотя в несколько ином смысле, чем Гомер, который упоминал о происхождении человека из камня. В тех случаях, когда мы употребляем выражение «небесное послание» или «божественный знак», они говорили о крылатом вестник; то, что мы называли божественным провидением, для них было движущимся облаком, указывающим им путь, и лучом озаряющего их света, убежищем от бури и тенью, спасающей от палящего солнца. Несомненно они имели в виду то же самое, что и мы, и не их, а наша вина, если мы упрямо не хотим понять язык древних пророков, если мы настаиваем на понимании их слов только с внешней и материальной стороны и забываем, что прежде, чем в языке было установлено различие между конкретным и абстрактным, между чисто духовным и грубо материальным, стремлением говорящих было охватить и конкретное и абстрактное, и материальное и духовное тем способом, который стал совершенно чуждым для нас, хотя он живет в языке каждого истинного поэта. До тех пор, пока мы не совершим этот ментальный параллакс, наше странствие по древним небесам будет неизбежно направлено по ложному пути»[7]

Творческое наследие Мюллера насчитывает более 40 томов, изданных к началу XX века, в которых сравнительной мифологии отводится едва ли не главное место. Но несмотря на это, он отмечает, что «мифология остается по-прежнему загадкой».

Поистине эта тема неисчерпаема.

Стоит сказать только о том, что даже по поводу интерпретации самого понятия «миф» в научной среде нет единодушия. Одними учеными миф рассматривается как фантастический вымысел, выдумка. Другие видят в мифе аллегорию на явления природы и исторические события. До сих пор бытует представление, что миф, как и религия, возникли из страха и зависимости первобытного человека от природных стихий. Но, по мнению Фрейденберг, нет ничего более ошибочного, чем такой взгляд на природу, как мифа, так и религии, которая не существует без мифа.

Основополагающим для понимания мифа является ее взгляд на первобытного человека, как на человека с системным мировосприятием. Первобытный человек имел очень условную систему восприятия окружающей его действительности, но он ее имел, как она пишет. Согласно ей, мифотворчество — это такая форма познавательного процесса, который не ставит никаких вопросов о достоверности того, что познает. Реальные законы жизни первобытным человеком не осознаются, потому что для него его жизнь и жизнь природы — одно целое, объект (мир) и субъект (человек) слиты воедино. И в силу этого он не делает никакой разницы между мощными силами природы и своей незащищенностью от них.

Для мифологического сознания понятия человека не существует, как не существует понятий жизни, смерти, неба, земли в нашем смысле. Все живое и неживое им отождествляется. Устройство природы представляется по аналогии с человеческим телом, а человек воспринимается в своей физической организации подобным стихиям и частям природы: камню, животному, растению. Это хорошо иллюстрирует рисунок из египетской «Книге мертвых», где бог Шу разделяет небо и землю. Дети Шу: Геб— земля, Нут— небо, их он разъединил, подняв Нут наверх, а Геба оставив внизу.

В представлении первобытного человека все, что происходит в природе, происходит и с ним. Принимая себя за внешний мир, он делает все, что этот мир делает, он повторяет его жизнь. Поэтому, указывает Фрейденберг, неправильно было бы называть мифом только словесно выраженный рассказ (по-гречески «миф» — слово). Таким же мифом служат и действия, и вещи, и быт первобытного человека.

Также специфически первобытный человек воспринимает время, пространство и причинность. Пространство представляется им в виде вещи, вещь в виде пространства, имеющего свои отрезки, причем прошедшее и настоящее для него неразличимы, так что «раньше» и «позже» в его понимании тождественны.

Причина одного явления им видится в явлении смежном, то есть для него «после этого — значит, вследствие этого» вопреки известному постулату. Поэтому, пишет Фрейденберг, «не стоит искать в мифе ни логики, ни причинных связей типа наших»[8]

Мифологическое мышление носит конкретно-чувственный характер и построено на образах, их семантическом тождестве, поскольку в мифологическом сознании все предметы представляются тождественными. Фрейденберг подчеркивает важность этого вывода для понимания особенностей архаической семантики и смысловой системы в целом, к которым наши современные понятия совершенно неприменимы.

«Как оформляются мифы в словесном, языковом отношении?» Этот вопрос, поставленный еще Мюллером, не потерял своего интереса и в новом столетии. Но в корне изменился сам подход к этому вопросу — акцент сменился в сторону мифологического мышления, сознания древнего человека. Исследованию закономерностей древнего архаического мышления посвящены работы Э. Кассирера, Г. Узенера, Н. Я. Марра, О. М. Фрейденберг, И. Г. Франк-Каменецкого и др. Они показали, что язык и миф — параллельные явления, выросшие на общей базе первобытного мышления. Это позволяет говорить о тождестве мифологического образотворчества с первично языковыми явлениями, а также проникнуть в тайны зарождения, как мифического образа, так и возникновения языка. Образ создает слово, поэтому возникновение мифа не отличается от возникновения слова.

Изучая мифопоэтическое творчество Древней Греции, Фрейденберг пришла к выводу, что поэтические средства античной литературы берут свое происхождение из мифологических представлений, образов, верований, свойственных первобытному мышлению, т. е. семантическая система первобытного общества имеет к античности прямое отношение, органично с ней связана. Такая система проникает в фольклор и творчество великих греческих писателей и рассматривается Фрейденберг, как «живая часть исторического прошлого в греческом литературном языке, без которого этот язык не мог бы образоваться»

Приводя эти изыскания Фрейденберг, мы хотим сказать, что они касаются не только античности. Открытые Фрейденберг закономерности отражают общие черты, которые свойственны мифологическому мышлению и архаической семантике, и поэтому они имеют повсеместную значимость.

Если обратиться к Библии как памятнику древнееврейской литературы, то можно видеть, как в художественную ткань Библии вплетаются те речевые обороты и словесные образования, которые были выработаны еще ранним языкотворчеством.

Согласно Фрейденберг, удвоение, повтор, анафора, всякого рода «словесная пляска на месте», игра созвучий, основанная на омонимии, изобилии тавтологий и синонимов и т. п. — все эти изобразительные средства сконструированы еще первобытным мышлением и становятся особенностью именно фольклорного языка.

Насколько это оказывается справедливым, мы убеждаемся, рассматривая словообразование в древнем иврите, в котором нашли отражение архаические мифы и верования.

Все сказанное позволяет говорить о мифотворчестве как единственно возможной системе осмысления мира в ту раннюю эпоху. Но мышление неотделимо от языка, поэтому древний язык не похож на современный, о чем писал еще Мюллер. И самая большая пропасть, которая отделяет древние доисторические языки от современных, заключается в семантике, согласно Н. Я. Марру. В доисторические времена существовали не только иные значения, но совершенно иные основы словотворчества и словоупотребления. Это вытекало из особенностей древнего мышления, нерасчлененности его характера, когда человек и природа понимались как одно целое.

Марр писал в свойственной ему страстной эмоциональной манере: «И как не приходить в ужас от открывшихся перспектив в связях слов, когда наибольшее отличие двух предметов мы характеризуем словами «как небо от земли», а первобытный человек «небо», «землю» да «подземный мир» называл одним звуковым словом»

Однако, общепринятым в науке является тезис, что несколько тысяч лет назад языки принципиально не отличались от современных. Это утвердившееся в науке мнение обязано сложившейся издавна тенденции рассматривать языковые явления вне их связи с мышлением.

Но язык «неразлучен с мышлением», по выражению Марра. «Никакой Крез, никакой американский или британский банк, никакой национальный или международный капитал не содержат такой громады накоплений, накоплений всего человечества за все время его человеческого существования, как язык, разумеется, неразрывно с мышлением» [9] Это высказывание Марра говорит о настоятельной потребности исторического подхода к проблеме языка и мышления. Присоединим к этому и слова, сказанные О. Фрейденберг: «Надо прочувствовать разницу мыслительных эпох!»

ЛИТЕРАТУРА

  1. Мюллер Макс От слова к вере. Кн. История религии.— М. Изд-во Эксмо, 2000, с. 114-115
  2. Там же, с.116-119, 142
  3. там же, с. 208-210
  4. там же, с.104
  5. там же, с.140
  6. Десницкий А. Поэтика библейского параллелизма.
  7. Макс Мюллер Введение в науку о религии в кн. Классики мирового религиоведения. Москва Изд. «КАНОН+», 1996, с. 36
  8. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности, — М.: РАН, Изд. фирма «Восточная литература», 1998. с. 63
  9. Марр Н. Я. Яфетидология. Жуковский-Москва, Кучково поле, 2002, с. 139
Print Friendly, PDF & Email

12 комментариев для “Инна Беленькая: «Надо прочувствовать разницу мыслительных эпох!»

  1. Выпускающему редактору Мастерской
    Уважаемый Редактор! Можно ли включить эту статью — «Надо прочувствовать…» — в мой «послужной список»?
    Заранее благодарю.

  2. Иосиф Гальперин6 июня 2019 at 9:50 | Permalink
    Поэтическое, образное мышление осталось в русском языке, поэтому наши стихи с таким трудом переводятся на западные языки, поэтому наши поэты говорят об архетипах (см. Ивана Жданова и других), и наоборот — поэтому западная метафизика не кажется нам органичной, поскольку для нас ее инструменты отделены от чувственного опыта.
    _________________________
    Это интересно. И я немного слышала об этом. Но разве дело в архетипах? Ведь на то они и архетипы, что носят универсальный характер и независимы ни отчего — ни от принадлежности к культуре или цивилизации, ни от части света, ни от географической долготы и широты и всяких параллелей и меридианов. А как называется сочинение Ивана Жданова? И кто входит в это » и др.»?

    1. Иван Жданов, на мой пристрастный взгляд, самый значительный русский поэт из живущих. Вот его сайт: http://ivanzhdanov.com . Кроме стихов там должны быть и его размышления, в т.ч. наша с ним беседа из журнала «Арион» от 1996 года. Если не найдете, то вот на моей странице: https://www.proza.ru/2015/07/09/527 А в числе других я видел прежде всего Алексея Парщикова, хотя он более западный, да и жил последние свои годы в Кёльне.

  3. Поэтическое, образное мышление осталось в русском языке, поэтому наши стихи с таким трудом переводятся на западные языки, поэтому наши поэты говорят об архетипах (см. Ивана Жданова и других), и наоборот — поэтому западная метафизика не кажется нам органичной, поскольку для нас ее инструменты отделены от чувственного опыта. Об иврите не говорю, не знаю, скорее всего — то же самое, что с русским языком.

  4. Ефим Левертов
    5 июня 2019 at 10:05
    «Язык древности есть язык детства»
    ———————————————————
    Но так же будут говорить через 50 лет о нашем сегодняшнем языке. Почитайте СМС-ки сегодняшней молодежи. Я мало, что там пойму, а они все понимают.
    +++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
    И так же будут ломать головы и удивляться «этимологическим причудам» языка этого недалекого прошлого. Что тогда говорить о языках древности? Но для современных лингвистов это не так. Для них «языки древности ничем не отличаются от современных языков» (из частной беседы с лингвистом).
    Позволю себе привести одну цитату: «Все многообразие проблем языка было сведено только к фонетике и морфологии, а в этих рамках львиная доля исследования относилась только к вокализму, так что ныне вся сравнительная грамматика растворилась в изучении гласных». Думаете, когда это было написано? Ни за что не угадаете. Конец 19в. А такое впечатление, как будто это о сегодняшнем дне лингвистики: все та же замкнутость и ограниченность проблематики и методов, применяемых при исследовании языкового материала, а еще движение курсом, проложенным корифеем языкознания тов. Сталиным.

  5. «Язык древности есть язык детства»
    ———————————————————
    Но так же будут говорить через 50 лет о нашем сегодняшнем языке. Почитайте СМС-ки сегодняшней молодежи. Я мало, что там пойму, а они все понимают.

  6. Лев Мадорский5 июня 2019 at 7:43 | Permalink
    Языковая, лингвистичесткая основа мифотворчества, о которой писал Мюллер ( к сожалению, не читал ни одной из его сорока книг) поражает. Если это так, то языковая эволюция человечества- один из существенных факторов развития мышления и возникновения как веры, так и неверия.
    ________________________________
    Я тоже, Лев, не все книги Мюллера прочитала, так что вы не переживайте особенно. Но дело вот в чем. Вы ошибаетесь, когда думаете так о Мюллере. За формулировку мифологического языка как \»неизбежной болезни\» его критиковали и в прошлом. Главное в другом — в мышлении, а Мюллер ему отводил как бы подчиненную роль. Но вот Фрейденберг показала, что в ту древнюю пору представления об окружающем были иными. В древнем сознании не было понятия человека, а также смерти и жизни в привычном для нас понимании. Наши современные представления не применимы к анализу мифа. Это совсем другой склад мышления, говоря попросту. Зря Фрейденберг не читают, она все разъясняет. Но и Мюллера тоже нельзя строго судить, его работы были большим достижением науки. Основные претензии к лингвистам, их тенденции анализировать язык без связи его с древним мышлением и особенностями архаической семантики.
    Но это уже другая тема. Спасибо, Лев, за отклик.

  7. Языковая, лингвистичесткая основа мифотворчества, о которой писал Мюллер ( к сожалению, не читал ни одной из его сорока книг) поражает. Если это так, то языковая эволюция человечества- один из существенных факторов развития мышления и возникновения как веры, так и неверия. Для меня мысль новая, но вполне правдоподобная. Спасибо, Инна!

  8. И еще, дорогой Леонид,(вот ведь, не дает мне покоя эта столовая для слабо слышащих), заметьте ,- «слабо слышащих», а то еще потом будет столовая — для слабо видющих.

    1. /И еще, дорогой Леонид,(вот ведь, не дает мне покоя эта столовая для слабо слышащих), заметьте ,- «слабо слышащих», а то еще потом будет столовая — для слабо видющих./

      ==================
      Вот, вот, и я об этом. Пусть новая Шмуликина пассия в грамматике не сильна и мюллеров путает. Наплевать!
      Зато: какие канапе с крутонами налаживает, какие кулебяки с чем хочешь выпекает, какие борщи с солянками варит, какие сotelettes de volaille ( де-воляй) крутит…
      Так может, чем в библиотеках в сорокотомного Мюллера мучить, да на всякие диссертации (про сумашедших) бумагу переводить, надо было бы Елену Бурман (в замужестве Молоховец) поизучать, да в кулинарии попрактиковаться? Тогда бы и Шмулик, возможно бы не сбёг. Что вряд ли.

      P.S. Там, в начале, еще было «пишите» вместо «пишете». Это Вы для В.Ф. оставили?

  9. Леонид Лазарь5 июня 2019 at 2:20 | Permalink
    Дорогая Инна!
    Для кого Вы все это пишите?
    ________________________________
    Для кого я пишу? Для Шмулика, как легко догадаться. Но, боюсь, конкуренции мне не выдержать,- так я поняла из вашего сообщения.
    Спасибо за отзыв.

  10. /Творческое наследие Мюллера насчитывает более 40 томов, изданных к началу XX века, в которых сравнительной мифологии отводится едва ли не главное место. Но несмотря на это, он отмечает, что «мифология остается по-прежнему загадкой/

    =============
    Дорогая Инна!
    Для кого Вы все это пишите? Создается впечатление, что только мы с Вами вдвоем и прочитали все эти сорок с лишним томов назабвенного Мюллера. На меня неизгладимое впечатление оставили вот эти его его строки (том 38, стр. 7, второй абзац, шестая строчка сверху): «кто знает одну (религию), не знает ни одной».
    Здесь, как Вы понимаете, он перефразировал парадокс И. В. Гёте: «кто знает один язык, не знает ни одного».
    Его переводы: Упанишад, Дхаммапады, ведийских гимнов и буддийских текстов просто потрясают.
    Ещё мне нравится у Мюллера вот это: Штирлиц! (пауза) А вас я попрошу остаться.
    В то же время, вызывает недоумение его 448-страничный доклад о вмешательстве России в выборы в США и возможном сговоре президента Трампа с Кремлем. Что имеет в виду Мюллер, произнося следующее.: «В этом докладе мы и не приходим к выводу, что президент совершил преступление, он также не снимает с него подозрений»
    А так, коллега, мне очень понравилось. Больших Вам успехов!

    Р.S. Недавно встретил Вашего Шмулика. Живет с заведующей столовой санатория для глухих и слабослышущих. Очень доволен.

    Литература:
    • Мюллер Макс. Введение в науку о религии / Классики мирового религиоведения. Антология. Т. 1 / Сост. и общ. ред. А. Н. Красникова. М.: Канон+, 1996. С. 32-143.
    • Мюллер Макс. Введение в науку о религии: Четыре лекции, прочитанные в Лондонском Королевском институте в феврале – марте 1870 года / Пер. с англ., предисловие и комментарии Е. С. Элбакян. Под общей редакцией А. Н. Красникова. М.: Книжный дом «Университет»: Высшая школа, 2002.
    • Müller F. M. Comparative Mythology / Oxford Essays. London, 1856.
    • Müller F. M. Chips from a German Workshop. 4 vols. London, 1867-1875.
    • Vol. 1. Essays on the Science of Religion. 1867.
    • Vol. 2. Essays on Mythology, Tradition and Custom. 1867.
    • Vol. 3. Essays on Literature, Biography and Antiquities. 1870.
    • Vol. 4. Essays chiefly on the Science of Language. 1875.
    • Müller F. M. Introduction to the Science of Religion. Four Lectures delivered at the Royal Institution, with two essays on false analogies, and the philosophy of mythology. London, 1873 (первое издание вышло в 1870 году тиражом 16 экземпляров).
    • Müller F. M. Lectures on the Origin and Growth on Religion, as illustrated by the Religions of India (Hibbert Lectures, London, 1878). London, 1878.
    • Müller F. M. Selectes Essays on Language, Mythology and Religion. 2 vols. London, 1881.
    • Müller F. M. Gifford Lectures of 1888-1892. Vols. 1-4.
    • Vol. 1. Natural Religion. London, 1889.
    • Vol. 2. Physical Religion. London, 1891.
    • Vol. 3. Anthropological Religion. London & New York, 1892.
    • Vol. 4. Theosophy, or Psychological Religion. London, 1893.
    • Müller F. M. Contributions to the Science of Mythology. 2 vols. London, 1897.
    • Müller F. M. The Six Systems of Indian Philosophy. London, 1899.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.