Охранник, молодой парень гражданского вида, дремал, сидя на табуретке, с древней винтовкой между колен. Ну вот спрашивается — почему этот с виду здоровый мужик лет тридцати шатается в глубоком тылу на непыльной работёнке охранника, а не воюет с немецкими фашистами? Он что — инвалид?

Ленд-лиз

Роман
(Авторский перевод с английского. Новая авторская редакция)

Александр Левковский

Продолжение. Начало

Глава 29. Серёжа Дроздов.
Владивосток. Июль 1943 года

Дядю Алёшу на самом деле арестовали, когда мы вернулись во Владивосток.

Наш экипаж сошёл с корабля на 33-й причал, где нас ожидали мускулистые вооружённые ребята из НКВД во главе с моим батей, неожиданно превратившимся из подполковника в генерал-майора.

Нас всех отвели под стражей в какой-то грязный и холодный бетонный сарай и заперли там. Через час нас стали вызывать одного за другим на допрос. Меня пока что не трогали, а вот дядю Алёшу, тётю Аню и капитана Лагутина, Танькиного отца, вызвали раньше всех, и назад они не вернулись.

В конце концов всех остальных отпустили, а последним, часов в восемь вечера, вызвали меня.

Здоровый сержант-мордоворот, крепко держа меня под локоть, провёл меня в какой-то кабинет, усадил на стул перед письменным столом и оставил одного.

Отворилась дверь, и в комнату вошёл мой батя.

Я уже говорил вам, что мой папаша очень красивый мужик, а в генеральской форме он вообще импозантный, как любит говорить мой братец Мишка, знающий сотни иностранных слов.

Он уселся за письменный стол и, нахмурившись, глянул на меня.

— Как прошло плавание? — спросил он, быстро вертя в пальцах карандаш. Было видно, что он нервничает.

— Нормально.

— Ты научился чему-нибудь полезному?

— Конечно.

— Например?

— Например, завязывать канат морским узлом.

— Что-нибудь ещё?

— Ещё стоять на вахте и кушать макароны по-флотски каждый день.

Мне трудно передать, как я ненавидел его в эти минуты за всё, что он причинил маме и мне с Мишкой. За все те избиения, которые он устраивал чуть ли не каждый день, когда я был поменьше. За мамины слёзы. За арест старого корейца, дяди Кима, Мишкиного друга, помешанного на книгах…

— Ты бывал на корабле в радиорубке?

— Нет.

— Ты врёшь! — сквозь зубы произнёс батя, покраснев от гнева.

Я пожал плечами и ничего не ответил.

— Ты видел в радиорубке что-нибудь подозрительное? Второй радист показал на допросе, что ты не вылезал оттуда.

— Я сказал тебе, что я не был в радиорубке. Твой второй радист врёт.

— Ты видел старшего радиста корабля?

— Нет.

— Ты опять врёшь! Ты видел его много раз. Он обучал тебя азбуке Морзе. Ты называл его «дядя Саша», хотя на самом деле он дядя Алёша, американец из консульства, которого ты хорошо знал ещё до плавания. Тот самый дядя Алёша, который спас тебя от бандитов. Верно?

Я опять промолчал. А что я мог сказать? Ничего…

Я видел, что он еле сдерживается, чтоб не ударить меня. Он встал, опёрся обеими руками о столешницу и тихо промолвил, прищурившись и глядя мне прямо в лицо:

— Ты не хочешь нам помочь. Ты — советский человек, юнга на советском корабле, без пяти минут комсомолец — и ты своим молчанием фактически помогаешь американцам в их преступных делах против нашей страны!..

— Американцы — наши союзники, — сказал я. — Они помогают нам и Красной Армии. Вон у тебя в руке американский карандаш… И блокнот у тебя тоже американский.

Папаша глянул на жёлтый карандаш, торчащий между его пальцами — и вдруг гневно швырнул его в сторону. Я был хорошо знаком с его страшными приступами гнева, когда он нещадно бил меня за малейшую провинность.

Он сел и налил себе стакан воды из графина. Выпил и помолчал с минуту, глядя бессмысленно на блокнот, лежавший на столе.

— Скажи маме, — хрипло промолвил он наконец, — чтобы она не выходила из консульства даже на минуту. Я обязан арестовать её по подозрению в связях с антисоветскими элементами, но я не хочу этого делать.

— Я могу идти? — спросил я.

— Нет. Дай мне твой пропуск в американское консульство.

— Почему?

— Потому, — сказал отец, вставая, — что ты можешь ещё раз понадобиться нам.

Я вынул из кармана пропуск и положил его на стол.

Отец обошёл стол и сделал шаг ко мне. Мне показалось, что он хочет обнять меня на прощанье. Он даже протянул ко мне руки, но я вывернулся и отступил на шаг. Резко повернулся к двери и почти выбежал из кабинета, не попрощавшись…

* * *

Первым делом я помчался домой. Уже темнело, а дел у меня был полон рот. Сначала мне надо было срочно передать Мишке то, что сказал мне батя.

Мамы дома не было, а Мишка, как я и ожидал, сидел в кухне за столом, с толстенной книгой перед своими близорукими очками. И какую же книгу читал этот болван? Вы думаете, это был «Таинственный остров» Жюль Верна или, может быть, что-нибудь из Шерлока Холмса? Или, на худой конец, рассказы Чехова… Или, например, «Анна Каренина»…

Ничего подобного! Мой полупомешанный братан читал «Капитал» Карла Маркса! Причём, том второй! То есть один том, страниц на двести-триста, он уже проглотил!

— Мишка, — говорю, — кончай читать эту херню, собери все свои книги, майки, трусы и ботинки — и жми в консульство. И не вылезай оттуда. Скажи маме, чтоб она из консульства не выходила ни на минуту, а то наш идиот-батя её арестует. Так он сказал мне… Скажи ей, что дядю Алёшу и тётю Аню забрали в каталажку и, наверное, не выпустят… И сейчас только я могу им помочь! — Я взглянул на часы, висевшие на стенке. — Ого, уже почти десять!

Мишка стал поспешно собирать шмотки, а я вынул из шкафа свои принадлежности для подводного плавания — резиновую маску с дыхательной трубкой, ласты и длинные, почти до локтей, брезентовые перчатки. Все эти причиндалы дал мне мой последний босс Марков, когда я, с моей бандой пацанов, успешно тибрил американские товары с кораблей, стоящих на якоре. Я сунул всё это барахло и большое банное полотенце в глубокую американскую сумку, которую дядя Алёша подарил нашей маме, и застегнул клапан.

— Мишка, — крикнул я на прощанье, выбегая с сумкой из квартиры, — передай маме, чтоб она не волновалась за меня. Всё будет о’кей!..

* * *

Уже полностью стемнело, и над городом стлался вечерний туман. Туманная ночь была очень и очень кстати для моей авантюры. А хороший дождь был бы ещё лучше.

Я спустился в порт и вышел к 34-му причалу. Я уже говорил вам, что этот причал, с которого мы с Мишкой ловим рыбу, — почти заброшенный, и корабли обычно не подходят к нему. Правда, в последнее время я заметил, что несколько рыболовных катеров швартовалось к 34-му причалу, и поэтому, наверное, у самого входа недавно поставили новую будку для инвалидов-охранников. Я тихонько пробрался мимо будки, осторожно заглянув внутрь. Как я и ожидал, охранник, молодой парень гражданского вида, дремал, сидя на табуретке, с древней винтовкой между колен. Ну вот спрашивается — почему этот с виду здоровый мужик лет тридцати шатается в глубоком тылу на непыльной работёнке охранника, а не воюет с немецкими фашистами? Он что — инвалид? И сколько таких бездельников укрывается от честной военной службы в тыловом Владивостоке?

В укромном местечке под настилом причала я храню на цепной привязи свою старую байдарку — мою союзницу в похищениях американских товаров с кораблей, когда я занимался этим бизнесом. Я сбросил ботинки, штаны и верхнюю рубашку, сложил их на дно байдарки и остался в футболке и спортивных трусах. Натянул на голову маску с дыхательной трубкой, сунул руки в брезентовые перчатки и надел ласты на босые ступни.

Туман над бухтой сгустился, и от этого тумана вода казалась более холодной, чем она была на самом деле.

Я ступил в воду, бросил последний взгляд на смутные очертания «Советского Сахалина» метрах в трёхстах от меня и погрузился в воду, осторожно держа верхушку дыхательной трубки над поверхностью.

Пока я плыл на спине, погрузившись поглубже, мне пришлось дважды высовывать голову, чтобы сориентироваться и не проскочить мимо корабля. Моя цель была подплыть как можно ближе к забортному трапу. Я промахнулся всего метров на десять. Держась левой рукой за скользкий, покрытый водорослями борт грузовоза, я подплыл к трапу и ухватился за нижнюю площадку обеими руками. Теперь я должен буду, осторожно двигаясь, подняться по трапу на палубу. Я проделывал этот фокус десятки раз, и ничего трудного тут для меня не было.

Выбравшись на палубу позади закреплённой спасательной шлюпки, я сбросил маску и отстегнул ласты. Сложил всё это барахло в водосточный жёлоб у борта и осторожно выглянул из-под шлюпки.

Палуба, вся в клочьях тумана, была пустынной. Часовой, конечно, сидит себе в капитанской рубке и попивает чаёк. А что ему делать на палубе? Чего опасаться?

Теперь мне надо пересечь палубу наискосок и добраться до короткой лестницы, ведущей к входу в радиорубку. Там, у верхней площадки лестницы, под окном, закреплён магнитом заветный цилиндр с важными документами, о которых говорил мне дядя Алёша и которые спасут его и помогут нашей Красной Армии.

Я выполз из-под шлюпки и, согнувшись, одним броском мгновенно пересёк палубу и прижался спиной к стенке радиорубки. Тихонько попятился, нащупал босой ногой первую ступеньку и медленно двинулся наверх, не спуская глаз с палубы. Чёрт его знает! — может, часовому придёт в башку пройтись по судну! Мне надо увидеть его издалека.

Но нет — никого на палубе не было. Я добрался до верхней ступеньки, перегнулся через поручни — и с усилием, обеими руками, с которых я предусмотрительно не снял брезентовых перчаток, оторвал магнитный цилиндр от стенки радиорубки.

Я сунул цилиндр в перчатку и стал спускаться. Но едва я сделал первый шаг, как краем глаза я вдруг уловил какую-то тень, движущуюся со стороны кормы по направлению ко мне. Я тут же распластался по стенке, боясь даже дыхнуть.

Это был часовой.

Как я и опасался, ему почему-то захотелось пройтись по палубе.

Он не торопясь добрёл до радиорубки и остановился как раз напротив меня. Достал из кармана кисет с махоркой и обрывок газеты и стал скручивать козью ножку. Сунул цигарку в рот, повернулся спиной к ветру и стал высекать кресалом искру, чтобы закурить. Вы, наверное, спросите: а почему он не прикурил от обыкновенной спички? А я вам отвечу, что во время войны спички были на вес золота. Их просто не было! Американские спички можно было достать только на барахолке. Мы все добывали огонь, как первобытные люди, — от искры.

Часовой стоял лицом ко мне, пуская клубы дыма. Есть такие психи, которые любят выпустить клуб дыма вверх, а потом в задумчивости следить, как он поднимается в высоту и растворяется в воздухе. Если этот часовой такой же псих, то мне каюк! Он поднимет глаза вверх — и тут же увидит меня на лестнице, в страхе прижавшегося к стенке.

Прошла минута — самая страшная минута в моей жизни!

Часовой дымил, как паровоз, но глаза вверх не поднимал и меня не видел. Наконец он повернулся, высморкался при помощи двух пальцев, пробормотал что-то невнятное и побрёл по палубе к носовой части.

Я перевёл дух и вытер пот со лба той самой перчаткой, в которой был спрятан заветный цилиндр с документами. Подождал, пока часовой скрылся и мгновенным броском перенёсся под шлюпку. Быстро натянул маску с трубкой и надел ласты. Перелез через поручни и без проблем спустился в воду.

… Пока я плыл и потом, когда я вылезал из воды под настилом 34-го причала и доставал свою одежду, спрятанную в байдарке, я повторял в уме как ненормальный, наверное, сто раз: «Молодец, Серёжка! Ты гений! Тебе нет равных!».

Я растёрся мохнатым банным полотенцем и переоделся. Осторожно выглянул из-под настила. Причал был пустынным. Уже почти наступила полночь, и охранник, конечно, продолжает дремать, а, может быть, уже и спит…

Я сунул цилиндр с документами в сумку, перекинул ремень сумки через плечо, выбрался на причал и тихонько двинулся к выходу, косясь на будку охранника. Я уже почти миновал её, как вдруг я услышал за приоткрытой дверью будки какой-то неясный шум. Я мгновенно остановился и прислушался. Не прошло и пяти секунд, как я понял, что это был за шум. Охранник от скуки напевал какую-то песню. И как вы думаете, что это была за песня? Помереть можно было со смеху! — охраник, эта тыловая крыса, будучи настоящим советским патриотом, пел знаменитую «Катюшу»!

Но мне было не до смеху. Я побежал на цыпочках мимо будки — и вдруг услышал громкий окрик: «Стой! Стрелять буду!».

Я оглянулся. Певец-охранник стоял в дверях будки, подняв свою древнюю винтовку на уровень плеча и целясь в меня.

Я остановился.

— Пацан, иди сюда! — хриплым голосом сказал он. — Что ты тут делаешь?

— Дядя, я удил рыбу, — сказал я как можно более жалобным тоном, подходя к нему поближе. — Отпустите меня. Уже поздно. Мама уже, наверное, с ума сошла от волнения.

— Ловил рыбу? А где твои удочки? И что у тебя тут в сумке? Давай её сюда.

И с этими словами он сдёрнул с моего плеча сумку и, придерживая одной рукой винтовку, стал отстёгивать сумочный клапан. Ещё секунда — и он наткнётся на цилиндр с документами. Времени на размышление у меня не оставалось!

Эх, не знал дурак-охранник, с кем он имеет дело! Резким ударом кулака по его запястью я выбил из его руки винтовку и ударом ноги сбросил её в воду. Ошеломлённый охранник взвыл от боли в руке и повернулся ко мне. Я бросил взгляд на его тощую обнажённую шею — и, размахнувшись, ударил ребром ладони по каратоидной артерии, как учил меня дядя Алёша.

Охранник, как подкошенный, рухнул на доски настила.

Я уже решил, что теперь мне ничего не грозит, но я ошибся. Видно, я слегка промахнулся и не ударил его, как намеревался, точно по артерии. И болван-охранник сознания не потерял. Я понял это, когда, подхватив сумку, я помчался что есть мочи к выходу из причала и вдруг услышал треск револьверных выстрелов и свист пуль над головой. Видно, у охранника, кроме винтовки, был ещё и пистолет.

Я пригнулся и стал бросаться из стороны в сторону, продолжая бежать изо всех сил. Дважды я падал на настил, подымался и опять бежал, виляя влево и вправо… И дважды пули едва не продырявили меня, просвистев прямо рядом со мной…

Но всё обошлось благополучно. Охранник остался валяться на причале, избитый и без винтовки, а я выбежал в тёмные портовые улочки, прислонился к какой-то стенке и попытался вдохнуть полной грудью.

Минуты две, наверное, я пытался восстановить дыхание. Лёгкие у меня просто разрывались от напряжения, а сердце стучало, как барабан.

Наконец я пришёл в себя и смог оценить ситуацию, выражаясь любимым словечком Мишки.

Серёжка, сказал я себе, теперь тебе надо незаметно пробраться в консульство к американцам. Но как? Пропуска у меня нет — батя отнял его. Там, у ворот консульства стоит охрана НКВД. Идти домой ночевать — опасно. Кто знает, что придёт в голову моему идиоту-папаше? Может, ему опять захочется меня арестовать?

Где мне провести ночь?

И тут я вдруг вспомнил, что где-то здесь, недалеко, в портовых улочках, живёт в барачной хибарке тётя Настя. Ну вы должны её помнить! Это та самая тётя Настя, которая развозит горючее по дворам и кричит в рупор: «Граждане! Керосин!». Та самая тётя Настя, которой я оказал огромную услугу, добыв бесплатно новую подкову для её кобылы Мамки. Вот у неё я и переночую. И, может быть, с её помощью даже проберусь в консульство…

* * *

…— Серёжа, это ты?

Тётя Настя в длинной ночной рубашке стояла в дверях, подняв кверху керосиновый фонарь.

— Это я, тёть-Настя… Мне бы переночевать… Пустите меня.

Она улыбнулась мне и посторонилась, ласково ворча: «Носит тебя нелёгкая… А чего б тебе не ночевать дома, а?».

Я прошёл в комнату.

— Долго рассказывать, тёть-Настя, — сказал я уклончиво и сбросил сумку на пол.

— Есть хочешь? — спросила она. — Я насушила давеча сухарей. И сахарин у меня есть. Давай-ка попьём с тобой чаёк с сухариками.

Через полчаса, умытый, напившийся чаю с сухариками, переодетый в чистое бельё сына тёти Насти, воюющего где-то далеко на западе, я лежал на диване и пытался заснуть. Тётя Настя лежала на кровати у противоположной стены и бормотала, засыпая:

— Спи, сынок, спи… Утро вечера мудренее…

* * *

Утро на самом деле оказалось мудренее вечера.

Мы запрягли Мамку и поехали на вокзал, рядом с которым находился топливный склад. Залили на складе керосином все бочки и поплелись через весь город к зданию американского консульства.

Я сидел рядом с тётей Настей на передке телеги и держал в руках вожжи. Обе руки у тёти Насти были обмотаны бинтами до локтей. Никаких переломов у неё, конечно, не было, бинты мы намотали с понтом, чтобы убедить охранников НКВД, что она сама управляться с кобылой и керосином якобы не может и нуждается в моей помощи.

У ворот консульства нас остановил старшина НКВД, небритый толстяк с тусклым взглядом маленьких глаз.

— Документы! — потребовал он и глянул на меня. — А это кто?

— Сынок, товарищ начальник, — промолвила тёть-Настя, подавая ему бумаги. — Я упала третьего дня и переломала обе руки. А работать надо. Муж у меня погиб в сорок первом, а старший сын на фронте. Вот мой младшенький мне и помогает.

Сердце у меня билось с такой силой, что я с трудом слышал разговор старшины с тётей Настей.

Старшина уставился в документы и медленно читал их. Мне стыдно признаться, но вот в эту минуту впервые в жизни я позвал на помощь бога! Боже, молил я, сделай так, чтобы этот толстый старшина ничего не заподозрил, чтобы он махнул жирной рукой и пропустил нас! Боже милостивый, помоги!

И бог, наверное, услышал меня! Старшина сложил бумаги, отдал их тёте Насте и лениво махнул жирной рукой.

Я дёрнул вожжи непослушными дрожащими руками — и мы въехали во двор консульства. Объехали здание и остановились у керосиновой цистерны напротив кочегарки.

— Тёть-Настя, — поспешно сказал я, спрыгивая с телеги, — когда кончите заливать цистерну, приходите к нам в квартиру 12 на первом этаже. Хорошо? И вам надо будет подождать пару часов у нас, пока толстый старшина у ворот сменится.

И я помчался прямиком к консулу, ощупывая по дороге заветный цилиндр, лежащий в кармане моих потрёпанных штанов.

Не буду рассказывать вам о том, с какой огромной радостью встретил меня дядя Джим, как осторожно и нежно взял он в руки цилиндр с документами, из-за которых я чуть не погиб, — цилиндр, который спасёт дядю Алёшу и поможет нашей армии, — как он крепко обнял и расцеловал меня…

— Беги к маме, — сказал он. — Я приду к вам через полчаса.

И он схватился за телефонную трубку, и начал куда-то звонить, и кричать в трубку по-английски.

Уже выходя из кабинета, я услышал, как он прокричал:

— I would like to talk to the President!

Хоть я и плохо знал английский язык (я всегда имел в школе по английскому тройку), но всё же я понял, что это означает: Я хотел бы говорить с президентом!

* * *

Мама угостила тётю Настю шикарным обедом, которого та не ела, наверное, никогда. Я тоже проголодался и уплетал мамину стряпню за обе щеки. Мишка молча ел, уткнувшись в Карла Маркса. Мама уже и всплакнула, и отругала меня, и в третий или четвёртый раз потребовала подтвердить, что дядя Алёша непременно будет спасён.

А в самом конце нашего обеда отворилась дверь, и в гостиную вошёл улыбающийся консул. Не говоря ни слова, он подошёл ко мне, обнял меня, повернулся к маме и сказал:

— Лена, не волнуйтесь — Алёша скоро вернётся. — Он взъерошил мне волосы и добавил: — Вы, конечно, знаете, Леночка, что моя жена должна через месяц родить. Так вот что я хочу вам сказать: если у нас родится мальчик, я хочу, чтобы он был во всём похож на вашего Серёжу!

Глава 30. Президент Рузвельт.
Белый Дом, Вашингтон. Август 1943 года

«… Дорогой м-р Сталин, я сообщаю Вам с глубокой озабоченностью, что в распоряжении правительства Соединённых Штатов находятся девяносто шесть документов, бесспорно подтверждающих официальную передачу советской стороной Квантунской армии Японии военного и гражданского оборудования и других товаров, доставленных Америкой Советскому Союзу согласно договору Ленд-лиз через порт Владивосток.

Более того, мы имеем надёжную разведывательную информацию, подтверждающую, что советская сторона систематически передаёт коммунистической армии Китая под руководством Мао-Цзедуна часть американских товаров, поставляемых советской стороне по Ленд-лизу.

Мы уже сообщали Вам ранее об отдельных подобных фактах, но получили Ваше заверение, что это были спорадические и чисто местные действия преступников, оказавшихся на ответственных постах в руководстве Приморского края СССР. Теперь, однако, выяснилось, что в эту преступную деятельность было сознательно втянуто правительство Советского Союза.

М-р Сталин, я не могу скрыть чувство глубокого возмущения вышеупомянутыми фактами. Военное оборудование и продовольствие, предназначенное для нашей совместной борьбы с нацизмом, не должно попадать в посторонние и враждебные руки. Я уверен, что Вы не знали ничего обо всех этих возмутительных фактах, и я надеюсь, что подобные действия будут немедленно и решительно пресечены Вами и виновные будут наказаны.

Сверх этого, мы имеем сведения, что советские службы безопасности безосновательно арестовали во Владивостоке американского гражданина Алекса Грина и держат его в заточении. М-р Грин, американец русского происхождения, является видным журналистом, сочувствующим борьбе своей бывшей родины России и делающий всё возможное для укрепления советско-американской дружбы. Я настоятельно прошу Вас дать распоряжение о немедленном освобождении Алекса Грина и отправки его в Соединённые Штаты.

С уважением.

Франклин Делано Рузвельт, Президент Соединённых Штатов Америки.

10 августа 1943 года.»

* * *

— Грейс, дорогая, — сказал Рузвельт, — у меня к вам персональная просьба.

— Я вас слушаю, мистер президент, — откликнулась Грейс Тулли. — Но имейте в виду -— я, будучи честной христианкой и достаточно опытной женщиной, отношусь осторожно к персональным просьбам со стороны женатых мужчин.

Рузвельт сбросил пенсне, запрокинул голову и расхохотался.

— Грейс, вы неподражаемы! — воскликнул он, ударяя обеими ладонями по подлокотникам своей инвалидной коляски. — Обещаю вам — моя просьба будет абсолютно невинной. А именно: через пятнадцать минут сюда явится наш руководитель секретных служб, полковник Джордж Кларк…

— … через двадцать минут, а не через пятнадцать, — невозмутимо поправила президента мисс Тулли, сверившись со своим блокнотом.

— О-о! Не будьте столь дотошной секретаршей, Грейс!.. Через двадцать минут этот честный — слишком честный, на мой взгляд! -— служака придёт ко мне, своему президенту, и, по моим сведениям, начнёт предъявлять требования, которые я не могу удовлетворить.

— И в чём же заключается ваша персональная просьба ко мне в связи с этим?

Не отвечая, Рузвельт развернул коляску, подкатил её вплотную ко столу, вынул из глубокого ящика початую бутылку виски и сифон с содовой водой. Быстро смешал виски с содовой, с наслаждением отхлебнул и промолвил:

— Вы выждете в своём офисе десять минут, а потом войдёте и скажете: «Мистер президент, вас ожидает посол Советского Союза.»

— Хотя никакого посла не будет и в помине, верно? — произнесла мисс Тулли, и в голосе её Рузвельт уловил нотку неодобрения.

Президент молча кивнул.

— Отлично, мистер президент, — промолвила мисс Тулли и сделала пометку в блокноте. — Я так и сделаю. Но позвольте спросить — почему мы должны дурить такого прекрасного и даже, по вашему выражению, слишком честного служаку, как полковник Кларк?

Рузвельт протёр платком пенсне и вновь надел его. Посмотрел на мисс Тулли с выражением едва заметного раздражения и произнёс:

— Грейс, мы знакомы с вами много лет, мы даже друзья, но это не даёт вам права допрашивать меня, вашего президента.

— Прошу прощения, мистер президент, — бесстрастным голосом промолвила мисс Тулли. — Я могу идти?

— Нет. Присядьте, пожалуйста. Не хотите ли кофе?

— Не откажусь.

Рузвельт нажал кнопку на пульте управления и сказал в микрофон:

— Кофе и кокосовое печенье для мисс Тулли.

Через полминуты слуга-филиппинец вкатил коляску с кофейным подносом и удалился.

С минуту Рузвельт и его бессменная секретарша были заняты своими виски и кофе. Затем президент откинулся на спинку кресла и сказал тихим извиняющимся голосом:

— Грейс, дорогая, не сердитесь на меня. Я чувствую себя не в своей тарелке. В сегодняшней встрече с полковником Кларком я должен отказать ему в его просьбе, несмотря на то, что он абсолютно прав. Я не готов согласиться на его требование, но и отказать ему безоговорочно я тоже не могу. Мне нужно выиграть время.

— Мистер президент, вы помните, что я говорила вам тринадцать лет тому назад, когда вы признались мне впервые, что хотите стать президентом?

— Помню слово в слово! Вы сказали: «Фрэнк, если вы станете президентом, вам придётся чуть ли не ежедневно принимать решения, противоречащие вашей натуре. Более того — вам придётся лгать…».

— И я была права!

— И вы были правы… Но не совсем. — Рузвельт вынул из коробки сигару, обрезал кончик, щёлкнул зажигалкой и закурил. — Я должен сделать вам признание, которое я долгое время не делал даже себе самому. Через несколько лет своего президенства я постепенно обнаружил, что моя натура, под напором моей почти не ограниченной власти стала меняться. Перестала быть слишком чувствительной. Перестала кровоточить. Перестала координировать свои действия с совестью.

— И поэтому вы спокойно пересажали почти всех наших японцев в концлагеря, хотя никакой вины за ними не числилось?

— Грейс, не напоминайте мне об этом, прошу вас!

Мисс Тулли поставила недопитую чашку на поднос, отряхнула юбку и встала.

— Мистер президент, вы говорили на эту тему с Элеонор? Или я являюсь единственным доверенным лицом по проблемам президентской совести?

— Oh Grace! Don’t you know my spouse!? («О-о, Грейс! Вы что — не знаете мою супругу!?»). Если я скажу ей что либо подобное, она будет читать мне проповедь несколько часов подряд. И даже подряд несколько дней. И никогда об этом не забудет.

Мисс Тулли пожала плечами.

— Я могу идти?

— Да, — промолвил Рузвельт. — Так не забудьте, Грейс, — вы впускаете Кларка, входите через десять минут и говорите: «Мистер президент, вас ждёт посол Советского Союза…».

* * *

… Полковник Кларк сказал:

— Мистер президент, я позволил себе побеспокоить вас в связи с последними событиями во Владивостоке.

Рузвельт радушно улыбнулся.

— Джордж, я всегда рад видеть вас и я поздравляю вас с успешным завершением этого позорного дела с Ленд-лизом. Вы были правы, отправляя этого русского из «Вашингтон Телеграф» во Владивосток. Он просто герой! Его подвиг так и просится в сногсшибательный голливудский фильм. Как вам известно, я отправил письмо дядюшке Джо с категорическим требованием немедленно освободить Грина…

— Мистер президент, русские арестовали не только Грина, но и несколько других лиц, сыгравших важную роль в разоблачении советских махинаций с Ленд-лизом.

Рузвельт искусно изобразил удивление. Он всплеснул руками и с хорошо разыгранным возмущением произнёс:

— Я всегда говорил, что Сталину и его подручным доверять нельзя!.. Я ничего не знал об этих арестах, — весьма правдоподобно, с ноткой истинной искренности, соврал он. — Хотите виски, полковник?

Приняв от Рузвельта бокал с коктейлем, Кларк сказал:

— Наша обязанность, мистер президент, освободить этих героев и доставить их в Штаты..

Рузвельт взглянул на часы. Прошло всего пять минут, и ему надо продержаться ещё пять — до того момента, когда верная Грейс войдёт в Овальный Офис и произнесёт спасительную фразу о прибытии мифического советского посла. И тогда он избавится хотя бы на время от назойливых требований полковника, которые он не может — и не хочет! — удовлетворить.

— Джордж, — промолвил он, — сколько человек, помимо Грина, было арестовано Советами?

— Трое. Капитан корабля Василий Лагутин, судовой доктор Анна Берг и её брат Александр, военно-морской радист.

— То есть, эти трое — не американцы.

— Совершенно верно, они — русские… Кроме того, мы должны доставить в Штаты семью Алекса Грина — его русскую жену и двух приёмных сыновей.

— Итого семь! Дядюшка Джо не согласится.

— Он согласится. Более того — он уже согласился!

Рузвельт вновь изобразил на лице высшую степень удивления.

— В обмен на что? — спросил он с неплохо разыгранным недоумением, хотя он, конечно, догадывался, что именно хочет получить от него пресловутый «дядюшка Джо».

— Час тому назад наш консул во Владивостоке прислал радиограмму, где говорится, что он получил официальное предложение советского правительства, завизированное Сталиным, чтобы в обмен на эту семёрку вы освободили пятерых шпионов, осуждённых нами на смерть за предательство, и отправили их в Россию.

Президент подлил себе виски и с надеждой посмотрел на дверь. С минуты на минуту верная Грейс должна открыть дверь, произнести спасительную фразу — и тогда он сможет поспешно выпроводить назойливого Кларка. Завтра Верховный Суд США выносит решение об апелляции смертной казни пятерым сталинским шпионам, и если суд подтвердит высшую меру наказания, то Рузвельт сможет надёжно прикрыться этим решением и окончательно отказать Кларку в его требовании. Правда, это означает, что Алекс Грин, доктор Берг, её брат и русский капитан будут наверняка расстреляны бандитами из НКВД… Жаль, очень жаль, но что поделаешь!? Бушует страшная убийственная война — и в ней ежедневно гибнут сотни и тысячи людей. Значит, количество погибших увеличится на эту четвёрку…

Он опять взглянул на дверь. Чёрт возьми! — Грейс, как назло, опаздывает!

Но нет, она не опоздала! Дверь отворилась, и Грейс Тулли возникла на пороге.

— Мистер президент, — сказала она, — советский посол позвонил и сказал, что не может прибыть и просит отложить аудиенцию.

Рузвельт медленно снял пенсне и потёр переносицу. Такого удара в спину он не ожидал! И от кого!? От Грейс Тулли, преданного друга, чья лояльность президенту была легендарной в Белом Доме! Почему она это сделала! Ведь она наверняка знает, что за такое предательство она сегодня же будет изгнана из Белого Дома!.. Что же теперь делать? Я остался один на один с Кларком, и прикрытия у меня нет… Я проиграл.

— Спасибо, Грейс, — тихо сказал он. — Вы свободны.

Он повернул красное от гнева лицо к полковнику.

— Кларк, напомните мне имена этих гнусных предателей. У меня плохая память на подонков.

— Мистер президент, вам плохо? — озабоченно спросил Кларк, всматриваясь в лицо Рузвельта. — Может, надо позвать медсестру?

Рузвельт отрицательно потряс головой.

— Не беспокойтесь, полковник. Давайте их имена и должности.

Кларк раскрыл папку.

— Гарри Хант, советник президента. Эдвард Дикенсон, заведующий отделом в Госдепартаменте. Эрик Мак-Хилл, администратор программы Ленд-лиз. Деннис Уорнер, член Совета по военно-экономической стратегии. Дженифер Хьюстон, заведующая отделом в Департаменте военных материалов.

Рузвельт закрыл глаза. Он сидел, слегка покачиваясь в своём инвалидном кресле, и, казалось, дремал. Кларк смотрел почти с жалостью на него, старого, немощного, но держащего в своих морщинистых костлявых руках бессчётные человеческие судьбы, включая судьбы семи человек в далёком русском Владивостоке.

— Полковник, — тихим голосом промолвил Рузвельт, открыв глаза, — значит, вы предлагаете, чтобы я обменял моего бывшего советника Гарри Ханта, осуждённого на смерть за предательство, на русского мальчишку, не способного самостоятельно вытереть сопли, — так, что ли?

Кларк встал и сделал шаг к президентскому креслу

— Мистер президент, — повысил он голос, глядя на Рузвельта сверху вниз, — наш консул Джеймс Крейг сообщает в своей радиограмме, что этому сопливому мальчишке, Сергею Дроздову, мы обязаны успехом всей операции! Именно он, с риском для жизни, чудом избежав пули, доставил девяносто шесть документов в наше консульство. Крейг официально просит вас рассмотреть вопрос о награждении Сергея Дроздова медалью за особые заслуги…

Рузвельт не сказал ни слова в ответ. Он молча смотрел мимо Кларка в окно, за которым был виден садовник, возившийся с кустом роз на лужайке Белого Дома. На какое-то мгновение президент почувствовал острую зависть к этому старому мексиканцу, выполняющему такую простую, такую приятную, такую чудно пахнущую, такую незамысловатую работу, не требующую принятия каких-то проклятых головоломных решений, почти всегда связанных со сделками с совестью, с лицемерием и ложью.

— Полковник, — произнёс он наконец, — подготовьте письмо об обмене. Вы свободны. Спасибо. И, будьте добры, попросите Грейс немедленно зайти ко мне…

* * *

Грейс Тулли вошла, неторопливо пересекла пространство от двери до письменного стола президента и положила перед ним лист, украшенный сверху витиеватым штампом секретариата Белого Дома.

— Мистер президент, — сказала она, — позвольте вручить вам заявление о моём увольнении.

Рузвельт молча смотрел на неё -— на старого друга его семьи, на крёстную мать его сыновей, на женщину, бывшую его тенью вот уже более четверти века.

— Мистер президет, — дрожащим голосом промолвила она, — я не могла поступить иначе. Я догадывалась, что речь идёт о спасении людей. Я христианка, и моя христианская совесть не позволяет мне совершить предательство.

Рузвельт взял со стола заявление об увольнении и резким движением рук порвал его на мелкие части. Протянул обрывки Грейс и сказал:

— Выбросьте это.

Грейс Тулли обошла стол, нагнулась над сидящим президентом и поцеловала его в лоб.

— Спасибо, Фрэнк, — сказала она.

Окончание