Лев Мадорский: Ещё три мои песни

Loading

Я не был расположен пить с утра и, взяв гитару, уединился в соседнем, пустом купе. Сидел, перебирал струны, размышлял о своём непонятном, подвешенном между Москвой и Магдебургом состоянии. Жил в Магдебурге, а душою и мыслями оставался в Москве. Постепенно из подсознания стала выплывать на свет песня.

Ещё три мои песни с предисловиями

Лев Мадорский

Продолжение. Начало

 Лев Мадорский Пока молчит труба

Чем ближе к финишу, тем чаще думаешь о вечном. Исчезну полностью или останется какая-то нематериальная субстанция, которая продолжит бытие? Что оставлю после ухода? Ощутимых «нерукотворных памятников» воздвигнуть не удалось, но, может быть, останется память и что-то ещё, помимо джентельменского набора — сын, книга, дерево?

Пока молчит труба и крышка не упала,
Я первые итоги подвести готов,
Что оставляю я, не много и не мало:
Сыночка, книгу, дерево и учеников. (2 раза)

Когда же вознесусь я по орбите новой,
Надеюсь, мы по-прожнему останемся близки.
И, может быть, помянете меня вы добрым словом.
Сыночек, книга, дерево и ученики. (2 раза)

А вдруг индусы правы и есть реинкарнация,
И в другом обличье через годы и века.
На голубую родину я буду возвращаться,
К сыночку, книге, дереву и к ученикам. (2 раза)

Я посмотрю, послушаю. Не очно так заочно,
О чём поёте без меня у бардовских костров.
И может даже песенку пришлю небесной почтой
О сыне, книге, дереве и про учеников. (2 раза)

Письмо не с Колымы

Это первая песня в эмиграции. Меня с женой и сыном, по приезде в Германию в декабре 1992 года, поселили в общежитии в небольшом городке Кальбе-Заале около Магдебурга. Там царила атмосфера близкая к криминальной. Большинство из примерно сотни обитателей приехали без официального приглашения, были евреями или под них «косили» (в Украине метрики с нужной национальностью родителей стоили недорого) и сдались в полицию как беженцы от режима или от антисемитизма. Значительную группу, среди владельцев купленных документов, составляли молодые ребята (20-25 лет), дезертиры из советской армии, служившие в ГДР. Ребята были явно не из интеллигентных семей и изъяснялись, в основном, на фене. По вечерам они делали подкоп под телефонную будку, подсоединяли кабель и разговаривали бесплатно по телефону. Меня, как музыканта, знатоки фени уважали, иногда будили в три-четыре утра и предлагали поговорить с Москвой. В такое время позвонить можно было только тому, с кем хочешь навсегда испортить отношения.

В ночь под Рождество (24 декабря) постучал в дверь дядя Дима из Бердичева. Он держал большой газовый пистолет, направленный мне в лицо:

— Лёва, выходи, нацисты напали.

Жена категорически возражала против моего участия в боях с нацистами и я не пошёл, решив не портить семейные отношения. Наутро узнал, что один из косящих под еврея дезертиров, по кличке «Валера-бешеный» (он скупал оружие в покидающих ГДР советских воинских частях и возил на продажу в Бельгию), выпил лишнего, разбил бутылкой окно и, опасаясь, что стоимость нового стекла вычтут из социальных денег, поднял крик: «Наци напали. Выходите!» Заснуть я уже не смог и к утру появилась песня…

Я пишу тебе письмо не с Колымы,
Из Кальбе, здесь такая есть дыра.
Нет снега здесь и, значит, нет зимы,
Бананы жрём с утра и до утра.

Германия на сотни вёрст кругом,
Все шпрехают на птичьем языке,
Вчера ещё в Совке был мужиком,
Сегодня, извини, за грубость, херр.

Нельзя кричать, ругаться и плевать,
Ферботен, как Талмуд мы знать должны,
Ну не страна, ребята, благодать,
Не знаю, продержусь ли до весны.

Гуд морген, а по нашему подьём,
Тут немцев невозможно нам понять.
Они ложатся спать, а мы встаём,
Они встают, а мы ложимся спать.

Гуд морген, хаусмастер за стеной,
И, значит, просыпаться нам пора.
Доволен я судьбою и страной,
Но стёкла били нам ещё вчера.

Магдебург, Москва, Магдебург

Песню написал в поезде Москва-Магдебург в 1994 году. Были живы родители и я ездил по этому маршруту часто. По три-четыре раза в году. Можно было заплатить проводнику 90 марок и ехать в отдельном купе. В тот день знакомый проводник, ещё на платформе у входа в вагон, извинился: «Бригадир приказал селить кучно. Легче обслуживать. Придётся Вас посадить с двумя офицерами. Спокойные, хорошие ребята».

Войдя в купе понял, почему проводник извинялся. Ребята (лейтенант и капитан) были не только хорошие и спокойные, но и, что называется, «тёпленькие». Особенно лейтенант, совсем молоденький, с русыми, растрепанными волосами. Он пьяно улыбался, покачиваясь в такт, набиравшего скорость вдоль подмосковных платформ поезда, и чем-то напоминал Петьку в гостях у таможенника из фильма «Белое солнце пустыни». Вписывался в роль таможенника и капитан, лет сорока, могучего телосложения сибиряк. Ещё до отхода поезда «ребята» в привокзальном ресторане обмывали, как выразился капитан, «последние гастроли в Германии». Когда я пришёл, продолжали обмывать. Капитан предупредительно встал, чувствуя себя на ногах вполне устойчиво, крепко пожал руку, представился «Антон» и предложил присоединиться: «Отметим знакомство».

Выпили. На столе аппетитно смотрелись дорожные деликатесы: курица, огурцы, яйца всмятку. Разговор крутился вокруг предстоящего отвода войск.

Обидно, — вздыхал капитан, -только появилась возможность чуть-чуть оклематься. Какие-то бабки пошли… И всё. Приехали.

До поздней ночи он (лейтенант с трудом взобрался на верхнюю полку и отключился) рассказывал о своём житье-бытье:

— Развалили армию гады. Сейчас офицер в России — бомж. Вернёмся мы, а что дальше? Жить негде. Денежное довольствие не платят. Даже солдаты, особенно которые из студентов, смотрят на офицеров как на неудачников. Больше вы ни на что неспособны.

Проснулись поздно утром, когда подъезжали к Бресту. На столе опять появилась водочка, остатки вчерашней закуски. Я не был расположен пить с утра и, взяв гитару, которую вёз из Москвы, уединился в соседнем, пустом купе. Сидел, перебирал струны, размышлял о своём непонятном, подвешенном между Москвой и Магдебургом состоянии. Жил в Магдебурге, а душою и мыслями оставался в Москве. Постепенно из подсознания стала выплывать на свет песня.

Начинаю двигаться по кругу,
Странный, удивительный мой круг.
На прямом в Москву из Магдебурга,
А потом обратно в Магдебург.

Ах, дорога ты моя непонятная,
Но в Россию не вернусь уже обратно я.

Девять месяцев прожили — не родили,
Только онемечились слегка.
То, что было в Русланд, позабыли,
То, что в Дойчланд, не поймём пока.

Ах, Германия, моя непонятная,
Но в Россию не вернусь уже обратно я.

Всё осталось: дом, друзья, могилы,
Памятью, следами на снегу.
Жить с тобой Россия я не в силах,
Но и без России не могу.

Ах, Россия ты моя непонятная,
Не вернусь к тебе теперь уже обратно я.

Продолжаю двигаться по кругу,
Магдебург, Москва и Магдебург.
В Магдебурге оставляю друга,
А в Москве там поджидает друг.

Ах, судьба ты вся моя, непонятная
Но в Россию не вернусь уже обратно я.

1994 г.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

26 комментариев для “Лев Мадорский: Ещё три мои песни

  1. В тонусе трогательному ностальгическому мотиву затронутой, вами Лев, темы звучат ритмы приведенных замечательных стихов Наума Сагаловского:
    Наум Сагаловский
    РЕКВИЕМ #2

    К сведенью всех джентльменов и дам:
    вечная память ушедшим годам!
    Вечная память голодному детству,
    свисту шрапнели, разрыву снаряда,
    шопоту, крику, ночному злодейству,
    залпу салюта и маршу парада,
    красному галстуку, двойкам, пятёркам,
    счёту разгромному в матче футбольном,
    старым штанам, на коленях протёртым,
    девочке в белом переднике школьном.
    Милое детство, Кассиль и Гайдар!. .
    Вечная память ушедшим годам.
    Вечная память сонатам и фугам,
    нежности Музы, проделкам Пегаса,
    вечная память друзьям и подругам,
    всем, не дожившим до этого часа,
    отчему дому, дубам и рябинам,
    полю, что пахнет полынью и мятой,
    вечная память котлам и турбинам
    вместе с дипломом и первой зарплатой!
    Мало ли била нас жизнь по мордам?. .
    Вечная память ушедшим годам .
    Детскому плачу, газетной химере,
    власти народной, что всем ненавистна,
    крымскому солнцу, одесской холере –
    вечная память и ныне, и присно!
    Вечная память бетонным квартирам,
    песням в лесу, шестиструнным гитарам,
    визам, кораллам, таможням, овирам,
    венскому вальсу и римским базарам!
    Свет мой зелёный, дорогу – жидам!
    Вечная память ушедшим годам.
    Устью Десны, закарпатской долине,
    Рижскому взморью, Петровской аллее,
    телу вождя, что живёт и поныне –
    вечная память ему в мавзолее,
    вечная память парткому, месткому,
    очередям в магазине ”Объедки”,
    встречному плану, гудку заводскому,
    третьему году восьмой пятилетки –
    я вам за них и копейки не дам!. .
    Вечная память ушедшим годам.
    Годы мои, как часы, отстучали,
    я их тасую, как карты в колоде –
    будни и праздники, сны и печали,
    звуки ещё не забытых мелодий
    Фрадкина, Френкеля, Фельцмана, Каца,
    я никогда их забыть не сумею…
    Боже, куда мне прикажешь податься
    с вечною памятью этой моею?. .
    Сяду за стол, и налью, и поддам…
    Вечная память ушедшим годам

    ************************************************** *
    Наум Сагаловский, стихотворение…#2

    Где эта улица? Улицы нет,
    названной именем Павла Тычины.
    Я не любил её. Были причины,
    были, да сплыли за давностью лет.
    Берег днепровский, вода и песок,
    милые звуки российского мата,
    воздух с отходами химкомбината –
    жизни ушедшей забытый кусок
    в городе Киеве… Где этот дом,
    многоэтажный, железобетонный,
    две комнатушки и шум заоконный?
    Помнишь, как жили мы там вчетвером?
    Помнишь, как тихо струилась река ,
    слышался звон проходящих трамваев,
    липы цвели, и Муслим Магомаев
    пел о любви на волне “Маяка”?..
    Где эта барышня, что я влюблён?
    Где эта бырышня?.. Скрылась, исчезла,
    как по веленью волшебного жезла,
    в синем тумане минувших времён…
    Барышня, бабушка, мёд мой и яд,
    нашей любви уже пятый десяток,
    как этот срок ненадёжен и краток!
    Что там грядущие годы таят?
    Было же счастье, и радость была,
    как неразумно мы их расточали!
    Господи, чёрная птица печали
    вновь простирает над нами крыла!..
    Старость – не радость и бедность – не грех.
    Вот они, дожили мы до обеих.
    Господи, разве мы звали к себе их?
    Разве твоя благодать – не для всех?
    Где наша молодость? Там, за бугром.
    Вспомним, поплачем, и вправду – была ли?
    Птицы отпели, костры отпылали,
    годы обрублены, как топором.
    Каждое утро – с команды “На старт!” –
    служба, зарплата, волнения, слухи,
    дети, продукты, ангины, желтухи,
    плюс – отголоски отцовских простат.
    Помнишь прогулки по мокрой лыжне,
    песни, палатки на лоне природы,
    скудные наши медовые годы
    в лучшей на свете советской стране,
    нашу жиплощадь – семейный очаг,
    тёплое место для сна и досуга?
    Только и радости, что друг от друга,
    только и свету, что в детских очах…
    Молодость!.. Душу себе не трави.
    Что там за нами? Одни головешки.
    Время уходит в безудержной спешке –
    я ничего не сказал о любви.
    Прошлые дни не отмыть добела.
    Купаны в горькой советской купели,
    жили, страдали, растили, корпели, –
    может быть, это любовь и была…
    Помнишь старинный казённый дворец,
    тот, где под свадебный марш Мендельсона
    проштамповали печатью закона
    соединение наших сердец?
    Я тебя вижу такой, как тогда:
    тонкая, в белое платье одета,
    милая, нежная, полная света –
    Боже мой, как ты была молода!..
    Вот и кончается брачный бедлам –
    гости, сотрудники, сёстры и братья,
    брызги шампанского, слёзы, объятья,
    с этой минуты вся жизнь – пополам,
    лето и осень, жара и дожди,
    радости наши, надежды и муки,
    дети, что будут, а может быть, внуки –
    всё впереди ещё, всё впереди!..
    Годы промчатся, и, два старика,
    в боли и немощи, как в паутине,
    будем мы вместе с тобой на чужбине
    век доживать. Но об этом пока
    нам неизвестно. Отныне вдвойне
    хочется ласки, покоя, уюта,
    канет волшебная эта минута –
    счастье начнётся! И кажется мне,
    что суждено нам, как сказка гласит,
    долго прожить и уйти в одночасье.
    Ангелы в небе, несущие счастье,
    молча спускаются. Дождь моросит

  2. «Гуд морген, хаузмастер за стеной,»
    Я не силён в немецком, но вот эти строчки помню с детства:
    ГуТен морген, гуТен таг,
    Хлоп по пузу, вот тык так.
    Так что я бы английский «гуД» исправил на немецкий «гуТ».

    1. Так что я бы английский «гуД» исправил на немецкий «гуТ».
      ——————-
      Ваши эмоции неприятия, Виктор, вполне понятны. «12 чёрных лет» ещё очень долго останутся в памяти любого еврея. Может, навсегда…

  3. «..Вдоль берез дожди косые.
    Так похоже на Россию,
    Только все же не Россия»
    Кто из эмигрантов хотя бы раз не вспоминал это строки Городницкого? И хотя думать о прошлом в первые годы было просто некогда, но иногда вспоминал и я. Особенно на первой большой работе — механиком на химическом заводе, где пол дня проходило под открытым небом (трубопроводы, задвижки, краны и прочее) при температуре обычно около 35 по Ц. А потом у дома товарища увидел три дружные березки… и испортил себе всю ностальгию.

    1. А потом у дома товарища увидел три дружные березки… и испортил себе всю ностальгию.
      ————
      Ностальгия, Игорь, странное, таинственное чувство. Меня тянуло (тянет всё меньше) в Россию не потому, что там мне было хорошо. Были светлые минуты, но не так много. Тянет к друзьям и к месту. У некоторых чувство места гипертрафировано. Один мой московский приятель переехал просто на другую улицу и, как он мне рассказывал, пять лет мучался. Его неудержимо тянуло пройтись по этой улице . Помните как у Высоцкого: «Нет, нет да по Каретному пройдёшь» А иногда ностальгия возникает, когда тебе в эмиграции плохо и одиноко…

    2. «..Вдоль берез дожди косые.
      Так похоже на Россию,
      Только все же не Россия» Кто из эмигрантов хотя бы раз не вспоминал это строки Городницкого?
      эмигранты из Ташкента очень часто

      1. По моим сведениям, Аарон, в Ташкенте антисемитизм был советское время на нулях Это так ?

        1. Я из Одессы, весьма антисемитской, так что Ташкент да, весьма благоприятен, если сравнить. Рубину читал.

  4. «..Всходя на лестницы крутые,
    В квартиры, светом залитые,
    Прислушиваясь к звону клавиш
    И на вопрос даря ответ,
    Скажи:
    Какой ты след оставишь?»
    :::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    “Первые годы эмиграции … трудные годы..”
    Трудно только первые 70 лет, говорил мой сосед
    Не оставлял следов нигде, был аккуратный тихий такой,
    Однако не прост, играл на всех клавишных и очень любил вишни

    1. Однако не прост, играл на всех клавишных и очень любил вишни
      —————
      Вы точно, Алекс, отметили. Тут прямая связь. Если играет на клавишных, то любит вишни. И наоборот. А откуда дровишки, то бишь, стихи ? Если Ваши-аплодисменты.

      1. Дорогой Лев, я тоже люблю вишни, но на клавишных не играю.
        Стихи – Л.Мартынова, из отклика Yakovа K. за ностальгию к вашей статье.

        1. Мне неловко. дорогой Алекс. что я не запомнил присланные мне Яковом стихи. Деменция.

  5. Прибавляется год.
    Уходящего жаль.
    Мудрость душу гнетёт,
    Умножая печаль.
    Сокращается мир.
    Дни бегут всё быстрей.
    Всё уютней сортир
    И диван всё родней.
    И на лицах друзей
    Отраженье твоё.
    Реже видишь детей.
    Монотонней житьё.
    Мир спешит за стеной
    Много ль видишь в окне…
    Не приходит покой
    Даже ночью, во сне.
    Больше нету задач
    У тебя впереди,
    Но хоть смейся, хоть плач,
    Но вставай и иди

    ***

    Не браню своих дней остаток,
    Собирая в дорогу кладь.
    Бог послал мне восьмой десяток,
    А ведь мог бы и не послать.
    Я в грядущем себя не вижу:
    Дунет ветер — и нет меня.
    Мне сегодня прошлое ближе
    День становится ото дня.
    Постепенно впадая в детство,
    Как и прочие старики,
    Я пытаюсь в него вглядеться,
    Ветхой памяти вопреки.
    Вспоминаются, как ни странно,
    Ветки яблонь над головой,
    Проступающий из тумана
    Год далёкий сороковой.
    Вспоминаю седой от пыли
    Белорусский пологий шлях,
    Где с родителями мы жили
    На Полыковских хуторах.
    Довоенного дня гореньe
    Убирает фитиль в окне.
    Доспевает в тазу варенье,
    И обещаны пенки мне.
    Слитки яблок лежат под крышей.
    Мать смеющаяся жива.
    Где теперь я ещё услышу
    Эти ласковые слова?
    Сладко пахнет ванильное тесто,
    Полыхает, как солнце, медь.
    Для того и впадаем в детство,
    Чтоб счастливыми умереть.(с)

    А. Городницкий
    ***

    1. Для того и впадаем в детство,
      Чтоб счастливыми умереть.
      —————-
      Спасибо, Леонид! Вынесенные строчки Александра Моисеевича запомню. Потрясающе сказано…

      1. Для того и впадаем в детство,
        Чтоб счастливыми умереть.
        —————-
        Спасибо, Леонид! Вынесенные строчки Александра Моисеевича запомню. Потрясающе сказано…
        =====
        Сказано хорошо, но запомнить, Лева, надо другие строки:

        Больше нету задач
        У тебя впереди,
        Но хоть смейся, хоть плач,
        Но вставай и иди

        1. Но хоть смейся, хоть плач,
          Но вставай и иди
          —————
          Соседка по даче, молодая, коренная немка, но бухает ежедневно по чёрному. У немцев такое не часто. Утром встречаю: « Как дела, Сузи?» Она отвечает в тональности этих строчек: « Muss man » «Никуда не денешься. Должна»

  6. Лева, дорогой, вы меня пугаете. Кончайте этот пессимизьм, вечное никуда не денется. «Пока молчит труба и крышка не упала» — так может начинаться в том числе и песня сантехника. В двух нижних видосах гитара перевернута на левую руку как у Пола.
    «Но после недели Московии уже хочется домой» — похожая история и у меня, недавно был в Тюмени и неудержимо потянуло в Дорогомилово.

    1. «Пока молчит труба и крышка не упала» — так может начинаться в том числе и песня сантехника.
      ……………..
      Спасибо, Гриша! Вариант сантехника прекрасный. Вообще, Вы умеете взглянуть на ситуацию в новом свете. Сразу побежал и рассказал жене. Она от души смеялась: «Поделом тебе» Прослушав эту песню (написал недавно), она попросила никогда больше подобные песни ей не петь.

  7. Вы, дорогой Яков К, очень тронули меня своим отзывом и присланными, прекрасными стихами.
    ——————
    Недавно умер мой близкий приятель. Я учу его внучку музыке. На днях с его сынос вспоминали какой приятель был хороший человек. Потом сын сказал фразу, которую было больно слышать: «Недавно стал перебирать вещи папы. Пару костюмов, кое-что ещё из одежды, документы. Представляете. Это всё что от него осталось. Какое -то ощущение пустоты… И начинаешь сомневаться- а жил ли он».

  8. Надеюсь, что сейчас, четверть века спустя, фраза «душою и мыслями оставался в Москве» потеряла для Вас смысл…
    —————-
    Спасибо за отзыв, Илья! Сегодня, после почти 30 лет эмиграции, меня тянет в Москву повидаться с друзьями. Потому что самые лучшие друзья, всё-таки, из молодости. Но после недели Московии уже хочется домой. Потому что дом уже в Германии. Помню когда я написал песню «Магдебург, Москва…» и, приехав в Москву, спел её папе, он очень возмущался фразой: «Ах,Германия моя непонятная» — Как ты можешь называть Германию моей? Это кощунство! — Его можно понять…

  9. Не знаю, не знаю, но на все известия из РФ я отвечаю фразой из песенки М. Леонидова, которую он пел, будучи в Израиле: «Барух ха-Шем, анахну кан! (Благословен Всевышний — мы здесь)». Может быть потому, что на могилки я езжу далеко не так часто, как Лев к своим живым родителям.

    1. Может быть потому, что на могилки я езжу далеко не так часто, как Лев к своим живым родителям.
      ————————
      Первые годы эмиграции ( после пары недель эйфории) трудные годы. Начинаешь думать не ошибся ли ты. Кому ты здесь нужен? Думаю, что в Израиле, где окружение своё, родное, эти годы проходят легче чем в Германии. Тем более, что во мне долге время жил комплекс: приехав в Германию, а не в Израиль, ты совершил аморальный поступок

  10. Ностальгическое эссе… Чем дальше мы уходим от своего юного, молодого возраста, тем чаще вспоминаем себя в нём. Не помню, кто из поэтов(Евтушенко ли? Вознесенский?) произнёс однажды: «Ностальгия — понятие не пространственное, ностальгия — это понятие временное».
    И только с мудростью приходят размышления, однажды произнесённые поэтом Леонидом Мартыновым:
    «А ты?
    Входя в дома любые —
    И в серые,
    И в голубые,
    Всходя на лестницы крутые,
    В квартиры, светом залитые,
    Прислушиваясь к звону клавиш
    И на вопрос даря ответ,
    Скажи:
    Какой ты след оставишь?»

    Не берусь сосчитать, сколько поколений людей задавались этим вопросом… Многие и многие тысячи лет назад один безвестный поэт древнего Египта попытался ответить на этот вопрос:
    Они не строили себе пирамид из меди
    И надгробий из бронзы.
    Не оставили после себя наследников,
    Детей, сохранивших их имена.
    Но они оставили свое наследство в писаниях,
    В поучениях, сделанных ими.

    Построены были двери и дома, но они разрушились,
    Жрецы заупокойных служб исчезли,
    Их памятники покрылись грязью,
    Гробницы их забыты.
    Но имена их произносят, читая эти книги,
    Написанные, пока они жили,
    И память о том, кто написал их,
    Вечна.

    …Книга лучше расписного надгробья
    И прочной стены.
    Написанное в книгах возводит дома и пирамиды в сердцах тех,
    Кто повторяет имена писцов,
    Чтобы на устах была истина.
    ( Из лирики Древнего Египта в переводах Анны Ахматовой)

    И песни Ваши в этом эссе — это и есть след -» Незримый прочный след
    В чужой душе на много лет.»

  11. Очень трогательное эссе. Надеюсь, что сейчас, четверть века спустя, фраза «душою и мыслями оставался в Москве» потеряла для Вас смысл…

Добавить комментарий для Зинаида Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.