Другой не поймет возвышенной трагедийности подтекста и всей драматичности стилистики этого стихотворения и обстановки его рождения, как не поверит и противоестественной правде стиха Юнны Мориц, написанного по другому, но очень схожему поводу…
«Мы любили этот саркофаг…»
День Победы в Долинке
Лазарь Беренсон
… В Долинском отделении КАРЛАГа, как и на многих других островах архипелага ГУЛАГ, этот день был объявлен выходным. Настроение царило праздничное. И не потому, что многие из сидевших в этом лагере жен «изменников родины» завершали 8-летний срок (стандартный) заключения: к этому рубежному событию в жизни каждой ЧСИР они давно внутренне готовились с большим душевным трепетом, волнением и опаской — что ждет их на позабытой воле, как приспособятся к новой реальности, к новому статусу, обездоленности, вдовству, переоценке многих догм родства, дружбы, нравственности.
Но сегодня — не об этом: в раннем предрассветье по лагерным громкоговорителям, вместо привычных «выходи строиться», многократно прозвучало долгожданное: «Победа! Враг капитулировал! Войне конец!».
Четыре еврейки, четыре лагерные подруги, пережившие каторгу зоны в значительной степени благодаря взаимовыручке, — А. С. Раскина, З. М. Тавровская, Ф. Л. Шебеко и Э. С. Паперная — собрались за скудным, но все же праздничным столом в своем лагерном отсеке. Что уж они там ели, пили ли, — не знаю, да и вообще-то и неважно. Но одно уникальное свидетельство того события сохранилось. Эстер Соломоновна Паперная была одарённым лингвистом, талантливым переводчиком, известным автором детской литературы. К ней нежно относился Хармс, её житейской и творческой реабилитации успешно содействовал Маршак.
Она одна из трёх — все харьковские евреи — сочинителей первого в советской поэзии пародийного произведения — «Парнас дыбом».
В лагерь Э. С. П. попала не как «жена изменника Родине» — она села вполне самостоятельно за два политических анекдота: по четвёрке за каждый. Вспоминала, что следователь ей попался «добрый и порядочный»: уговорил рассказать ему эти анекдоты, пообещав, что, вместо положенной «пятёрки» за каждый, скостит год, что и выполнил.
На упомянутом лагерном «девичнике» 9 мая 1945 года прозвучал поэтический экспромт, сочинённый зэчкой Эсей Паперной и тут же записанный её другом, чесээркой Фаней Шебеко, на тонком листике лагерной же бумаги.
«Это не лучшие мои киндерлэх (на идише — «деточки», как иронично она называла свои стихи), но, безусловно, из самых дорогих и искренних», — вспоминала она 9 мая 1970 года, когда по случаю праздника гостила в Черкассах у своей подруги Фани Шебеко.
(Эта моя тётя, освободившись из КАРЛАГа, прожила отпущенные ей годы в семье своего брата, моего отца. К этому времени своей семьи у неё не было: мужа, Андрея Шебеко, расстреляли Советы, сын Володя сгорел в танке на немецкой земле незадолго до Победы. Об этом «Навеки двадцатилетний» — «Заметки» №16, 2009)
Поднеся пожелтевший от времени лагерный листок близко-близко к толстенным стеклам очков, хриплым прокуренным и навсегда простуженным голосом Эся Соломоновна прочитала:
Девятое мая — ликующий день,
Как будто природа сама
Навеки согнала холодную тень
И солнцем пьяна голова без ума.
Четыре мучительных года прошли
Как длительный черный кошмар,
Но Родины нашей сгубить не смогли
Ни бомбы, ни кровь, ни пожар.
Сегодня мы счастливы все как один,
Хоть многих прошибла слеза.
И как ни коряво — от самых глубин,
От сердца хочу я сказать:
Пусть будет здоров наш Советский Союз,
Пусть хлеба и мира полна,
Забудет страна, как отброшенный груз,
Проклятое слово «война».
Пусть будет здоров наш родной Сесесер
На долгие годы-века,
И пусть наши внуки не знают совсем
Постыдного слова «зэка».
Любое слово, любая строка рождают множество ассоциаций, уводят в иные времена и даже миры, доступные постижению только «совку». Другой не поймет возвышенной трагедийности подтекста и всей драматичности стилистики этого стихотворения и обстановки его рождения, как не поверит и противоестественной правде стиха Юнны Мориц, написанного по другому, но очень схожему поводу: «Мы любили этот саркофаг, покидая, слезно улыбнулись…»
И ещё о столь же непостижимом для не нашего человека.
Объясняя свою беззубость (в прямом значении), тётя Фаня предъявила эпохальный документ (см. ниже). Это выданная ей квитанция о сдаче в «фонд обороны СССР» золотых зубов. Долинское отделение Госбанка, 23 января 1942 года. Старшее поколение читателей не нуждается в объяснении этих знаковых деталей. Объяснения требует другое: почему, вместо фамилии зэчки-дарительницы Шебеко, в приходном банковском ордере значится «работник 2 отделения Карлага НКВД через Большова»…
Сдавать золото, любые ценные вещи, деньги в «фонд обороны» заключённых этого лагеря не принуждали. Это была их добрая воля соучастия в роковом противостоянии любимой Родины нацистским варварам. Власти принимали их патриотический порыв, но при обязательном условии: ни их статус зэков, ни их подлинные фамилии нигде не будут фигурировать… (у меня есть эта квитанция, попытаюсь снять копию и предъявить).
«Мы любили этот саркофаг, покидая, слезно улыбнулись…», написала в 1980 (тогдашняя) Юнна Мориц, по другому поводу, схожему.
Лазарь Израйлевич! Очень больно и тяжело читать, но как хорошо, что Вы об этом пишите. Нет забвения и прощения преступному сталинскому режиму, родившиеся позже должны знать правду. Нет слов, только слезы…
Спасибо Вам большое!
———————————————————
Мне не удалось оставить свой отзыв на Ваше произведение
» Я гостил в подмандатной Палестине» .
Поэтому помещаю его здесь.
Прошло более 10 лет с момента публикации уникального повествования, всегда актуального, так ярко написанного талантливым литератором Лазарем Израйлевичем Беренсоном.
Восхищает мастерство автора. Необычайно интересно отражена, описанная глазами автора, сначала ребенка, а затем зрелой личности, связь между прошлым в подмандатной Палестине и настоящим в современном Израиле.
История государства Израиль неразрывными нитями связана с историей большой семьи Хаи и Иосифа Шафир из Черкасс и их славными потомками.
Между первым знакомством с Тель-Авивом и репатриацией Лазаря Израйлевича прошло более полувека. Вехи жизни этого периода — живая история, вызывающая высокий эмоциональный накал у читателя.
Это настоящая классика!
С благодарностью,
Любовь Гиль
Уважаемый Лазарь, этих Хазиных несколько, я в них не разбираюсь. Один про ордена рассказывает, интересно. Еще один бредит на тему, как бы он все сделал хорошо на месте Гайдара, еще какой-то года два назад уверял, что доллар вот-вот рухнет, и от него надо срочно избавляться, биржевой спекулянт, видимо. У нас знатоков и советчиков миллионы и все всё знают, работать честно не многие готовы.
Спасибо вам за очерк!
«Чувство Арктики… и морозоустойчивость к „общественным мнениям“ (копирайт Юнны Мориц) мне лично дают основание считать: такой суд невозможен, даже если бы его инициировали c самого верха. К сожалению. Глубочайшему…”
::::::::::::::::::::::::::::::::::::;
Оценки Юнны М-ц в последние 5 — 10 (?) лет вызывают сомнения в её адекватности, извините. Но есть, есть другой СУД, “с самого верха”.
См. М.Ю. Лермонтова про суд – для “наперсников разврата”. К сожалению, мельницы мелят верно, но медленно. Что касается “морозоустойчивости к „общественным мнениям“, то “климат” меняется. Медленно, но меняется.
* * *
… Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или, когда все время против шерсти,
Или, когда железом по стеклу.
Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово «честь» забыто,
И что в чести наветы за глаза…
Владимир Высоцкий
Лазарь, о вашем коротеньком очерке можно размышлять бесконечно.
Безусловное, пронзительное и точное свидетельство преступности сталинского режима. И неважно, что свидетельство одно из млн, такая справка может сказать больше многостраничного документа;
Бессильная ненависть к процессу спускания на тормозах, неосуждению, более того, к попыткам оправдания режима;
Безнадежное понимание того, что попытка осуждения наподобие германской обязательно натолкнется на вопросы суда и ловкой адвокатуры, непременно спросят: — ну хорошо, а кого судить будем? С главным мерзавцем и всеми его помощниками-исполнителями, допустим, понятно. А как быть с пособниками? И кого туда запишем? Доносчики, анонимщики… а отказники от осужденных родных — они ведь признали преступные посадки?… а те кто руки на собраниях поднимал?… а эти четыре зечки? — » Пусть будет здоров наш Советский Союз», они почему так и не смогли понять, что пока он будет здоров, внуки всегда будут видеть «зека»? Это они-то, хлебнувшие горя от режима без всякой вины, и понять не смогли? Их тоже в пособники?
«Чувство Арктики… и морозоустойчивость к „общественным мнениям“» (копирайт Юнны Мориц) мне лично дают основание считать: такой суд невозможен, даже если бы его инициировали c самого верха. К сожалению. Глубочайшему.
Уважаемый господин Быстрицкий! Спасибо за проявленный интерес к моему тексту. Всё в ваших рассуждениях, по-моему, верно. Конечно. поднимавшие руки тоже виновны ( это когда \»без вины виноваты\»), но несравнимо меньше тех, кто рукой нажимал на курок, или рукой выбивал признание, или рукой предписывал смерть ни за что, или рукой писал донос. Россия не Германия ни по какому параграфу (по мне, так к счастью), и не о суде речь (не до жиру…). Я сегодня на Дожде слушал председателя какого-то российского статист. института о том, как, почему и какими темпами Сталин укрепился спасителем в сознании большинства россиян. Кстати. одной из вех его реинкарнации названо сказанное для подхвата \»Сталин — успешный менеджер\». В интернете хотел найти этот текст. Там на любой вкус хвала Сталину. Но меня привлекла статья Михаила Хазина: \»Путин должен стать Сталиным\». Личность этого экономиста и политолога не из рядовых, и статья программная, зовущая к полному возврату в СССР. В Москве у меня близкая родня, российские военные (и интересы) у северной границы моей страны (это без глобальных подробностей). Сталинизация РФ меня беспокоит шкурно.
Из воспоминаний Эстер Маркиш:
Во время одного из таких совещаний раздался телефонный звонок.
– Говорят из финансового отдела КГБ. За нами должок остался, – услышала я.
– Какой должок? Ведь мне вернули все деньги, которые я передавала мужу. (Выше я уже писала, что из денежных передач, которые у меня принимали в Лефортовской и Лубянской тюрьмах, Маркиш за все годы заключения не получил почти ни копейки).
– Нет, вам еще причитается за зубы.
– Какие зубы?
– За золотые коронки.
Я закричала не своим голосом. Друзья выбежали в коридор и подхватили меня – я была в обмороке.
(1955 г.)
Эта справка — жуткое, леденящее кровь свидетельство (еще одно) того кровавого режима, которому нет оправданий.