Элла Грайфер

Глядя с Востока

12. Так кто же вы, товарищ Рабинович?

— Я – это я! До встречи, милый граф!

— И все-таки, я прав или неправ?

Гусарская баллада

Ох уж мне эта вечнозеленая тема, которая на всю Европу животрепещет, почитай, уж двести лет. Опять уже эти евреи промеж себя никак решить не могут, кто же на самом деле из них еврей… Ой, господин учитель, мне бы ваши заботы!..

Точного определения народа, этноса, этнической принадлежности, не удалось еще дать нигде и никому. Есть некоторый, часто упоминаемый набор признаков, но в каждом конкретном случае используются далеко не все его составляющие, причем, в одном этносе центральным моментом может оказаться такой, какой для этноса соседнего малозначим, а то и вовсе в наборе не содержится. Мало того – один и тот же этнос в ходе истории свой набор признаков изменяет, и как правило – по несколько раз.

Возьмем для примера… ну, хоть религию… Религия что у русских с румынами, что у поляков с французами – одна и та же, а вот народы… у немцев же, наоборот тому, в одном народе – две религии разных. Зато евреи двадцать веков себя героически определяли только так. Возьмем язык: ирландцы, при всей их трогательной любви к британской короне, по-английски, в основном выражаются, а канадцы… да фиг их знает, сколько у них народов-то… зато армяне в диаспоре за язык свой насмерть стоят! Возьмем генофонд: разумеется, за несколько веков эндогамии невозможно в каждом народе его не наработать, но ведь наличие чужеродных генов, само по себе, в национальную общность не преграждает путь. Пушкин – человек русский, сколь бы ни были предки его эфиопами, сын еврейской матери по Галахе – еврей, кем бы ни был папаша. Зато есть на свете, как минимум, одна этническая общность, для которой общность расовая, генетическая не следствие, а причина ее возникновения – это афроамериканцы.

Но обязательными для каждого такого набора в любой момент времени являются два признака: судьба и культура.

Судьба – это совокупность совместно проживаемых и прожитых исторических событий, из коллективного осмысления которых вырастает общий опыт, «коллективное бессознательное», а культура – совокупность методов материализации и передачи этого самого «бессознательного» опыта. Для удобства рассмотрения (на самом-то деле все три компонента сцеплены так, что не растащить) культуру можно подразделить на стереотипы поведения, ритуалы и мифы.

У русских, например, опыт строительства империи выразился в идее «Третьего Рима», которая потом, легко и без боли, трансформировалась в «Третий Интернационал», воплотилась в ритуалах всяческих военных парадов, ну и на уровне поведения… не только царей или, там, президентов, но и каждого из «господ ташкентцев», себя понимающего как великого культуртрегера.

Разумеется, российская империя в мире – не первая, не последняя и не единственная, сходные черты много у кого еще подглядеть можно, но в истории каждого этноса события, пусть те же самые, сцеплены по-иному, в другой последовательности, в другом контексте, внешнем и внутреннем, на фоне другого прошлого, так что в итоге каждый народ – единственный и неповторимый.

Культурный обмен, заимствования друг у друга, в этом ничего не меняют. Среди евреев распространение хасидизма привело в свое время к усвоению множества обычаев, явно заимствованных у христианских соседей, к ассимиляции, однако, не привело. Потому что ассимиляция – это совсем другая история.

Ассимиляция – это усвоение чужой культуры с целью присвоения чужой судьбы. Цель не всегда ясно осознанная, не всегда принятая добровольно, но это уже детали. Подмена исторической памяти, наиболее распространенный в истории путь исчезновения народов, ибо генофонд ассимилирующихся при этом, естественно, никуда не девается, но, как сказал А. Городницкий: «Дворцы и каналы на месте, а прежнего города нет».

Не то чтобы с евреями произойти такого в принципе не могло (слыхала я где-то, что исчезали галуты), но знаем мы из истории, что несколько раз начавшаяся ассимиляция вдруг прерывалась на самом интересном месте и музыка начинала интенсивно играть назад. Почему?

Думаю, что на этот вопрос достаточно убедительно ответил Рене Жирар: В странах галута (диаспоры) за евреями, по ряду исторических обстоятельств, закрепилась необходимая социальная роль «козла отпущения», место которого соответствующие общества вакантным оставить не хотят, справедливо подозревая, что если звезды зажигают – значит это кому-нибудь нужно, и если бы не было у них еврея, то его необходимо было бы выдумать.

Не стоит на слово верить тем, кто готов расписаться в своем полном и окончательном обрусении по причине незнания никаких языков кроме русского, а равно и всечасной готовности к поглощению любых количеств ветчины. За одно-два поколения даже интенсивной ассимиляции не уничтожить, не выветрить полностью культуры старой: кто-то помнит еще урывками идиш, кто-то на ломтик хлеба, маслом намазанный, не положит никогда колбасу, кто-то (как моя мама!) приводит цитаты из рабби Гилеля, сама не зная, из кого они – те цитаты.

Только начав обучаться русской сценической речи, узнала я, что говорю с акцентом на своем родном языке. Только приехав в Израиль, идентифицировала как «Ха-Тикву» любимый мотивчик покойной тетушки. Только разобравшись с христианством всерьез, поняла, что вся его догматика – ответы на вопросы, которых я бы в жизни не задала… в отличие от Библии (включая и написанную евреями бóльшую часть Нового Завета!) – вот там говорят и спорят о том, что на самом деле мне интересно.

Кто-то (не помню уже, кто именно и по какому поводу) закинул раз в нашу Гостевую цитату из бессмертного романса: «Ужасно шумно в доме Шнеерсона», и вдруг со всех сторон посыпались ностальгические воспоминания: «А у нас пели так… А я иначе помню… А моя бабушка…» В журнале «22» появляются из номера в номер любопытнейшие статьи: Предмет анализа — русская классическая литература (Достоевский, прежде всего), а приемчики… даже моего, весьма поверхностного, чтобы не сказать более, знакомства с Талмудом хватает, чтобы воскликнуть: «Маска, я тебя знаю!» А вот еще опыт моего пионерского детства: Пионерлагерь, заезд, знакомство… С кем-то находишь общий язык, общаешься с удовольствием всю смену на самые отвлеченные темы, только под конец в разговоре случайно всплывает, и… «Как, и ты тоже?!» Произошло не раз и не два.

Однако, исчезновение всех этих трогательных реликтов было бы исключительно вопросом времени, если бы не выяснилось с очевидностью, что никакая смена культуры нам не обеспечит перемены судьбы. Именно общая судьба с неизбежностью воссоздает разрушенное было сообщество, творит новую культуру взамен утраченной, включающую как уцелевшие элементы прежней (например, ментальность, приемы мышления), так и новоприобретенное в процессе ассимиляции (тот же русский язык), но уже не в роли мостика в мир чужой, а в качестве заимствования – кирпичика для построения собственного, оригинального мира. Так испанский превратился в ладино. Так вавилонский языческий праздник в честь Иштар и Мардука стал еврейским праздником Пурим.

Понаблюдаем за этим процессом на примере истории, рассказанной, со ссылкой на Бенедикта Сарнова, в последнем номере еженедельника «Окна». Когда мехмат МГУ заделался «юденфрай», завели там специальные нерешаемые задачи для заваливания евреев на вступительных экзаменах. Так вот, попали, вроде бы, те задачи, не на экзамене, конечно, но какими-то неведомыми путями в руки одному русскому мальчику, приехавшему поступать на мехмат из провинции. Мальчик этот на всесоюзных олимпиадах призы брал и о способностях своих был, отнюдь не без оснований, мнения весьма высокого. Вот, значит, видит он – экзаменационная мехматская задача, берется ее решать, а она, сука, ну никак не решается… Он туда-сюда… в конце концов, в способностях своих разуверился, в депрессию впал и покончил жизнь самоубийством…

С евреем такого приключиться бы не могло никак, никогда, ни при какой погоде. Не потому, что еврей, сохрани Бог, непременно умнее, сильнее, оптимистичнее, а потому, что ему, еврею, другие евреи успели бы уже десять раз объяснить: Не решается эта задача вовсе, нарочно тебе такую подсунули, и не комплексуй, и не думай, это не ты дурак, это они сволочи. Евреи все про это знали, воспринимали это как часть общей своей судьбы, между собою говорили об этом… А русский ничего такого не знал, поскольку у себя там, в провинции, с евреями близко не общался и узнать ему было неоткуда.

Так вот, если хотите вы определить, кто еврей, а кто нет — я вам точно скажу: Еврей — это тот, кто предупрежден про задачки. Кто находится в социальном и информационном поле если и не совсем общины, то уж, по крайней мере, общности, кого члены этой самой общности идентифицируют как «своего». Главный критерий идентификации – общность судьбы.

Прочие же критерии (ну, язык там, религия, традиционные профессии и т.п.) от галута к галуту варьируются весьма значительно, как в светской, так и (представьте себе!) в религиозной среде. Традиционные галахические постановления про это большей частью безнадежно устарели и движение на скоростной автостраде регулировать предлагают по правилам, написанным для средневековых карет, а новые нынче всякий ребе для своей Касриловки в меру способностей и разумения сам на коленке клепает. Давно уже бьется Адин Штайнзальц над идеей созыва Санhедрина, чтобы в этих делах элементарный порядок навести, да что-то не выходит пока.

Вон, Арье намедни тут скандалил и бил посуду на тему, что выкрест-де уже не еврей. У них в Ковне, скорее всего, так оно и было, ибо крестившись данный товарищ автоматически разрывал отношения с еврейскими родственниками и знакомыми и получал права, недоступные им. А вот Ханна Арендт в биографии Рахели фон Фарнхаген крещение рассматривает как определенный этап развития, пройденный значительной частью ассимилирующихся немецких евреев. Прошли они его купно, всем кагалом, между собой общность сохранили, а вскоре убедились, что и судьба их куда более сходна с судьбою некрестившихся родственников, нежели с оною традиционных христиан. Когда умирающего Гейне спросили, не хочет ли он к еврейству вернуться, он вполне резонно ответил, что никуда от него и не уходил.

Не в том, стало быть, проблема, как определить, кто еврей, а кто нет – в этом «компетентная экспертиза» ошибается редко – а в том проблема, как Арье убедить, что Ковна его – не пуп земли, не в ней одной живут евреи, и никаких оснований нет именно ковенскую ситуацию за исходную считать и критерии, что действуют в ней, объявлять общеобязательными. С учетом нынешнего «переселения народов», образования Израиля, современных средств коммуникации и традиционной жестоковыйности — проблема более чем серьезная.

Но с другой стороны, при нынешней-то глобализации все труднее становится за деревьями локальных различий прятать джунгли общей судьбы. Даже самый что ни на есть антисионистский еврей в Германии в случае ликвидации Израиля очень скоро ощутит последствия штурма европейских границ, предпринимаемого отчаявшимися соплеменниками. Даже самый аполитичный житель Бней-Брака не может не присматриваться с тревогой к росту антисемитизма в университетах Америки. Даже самый идейный советский коммунист во время оно не мог не убедиться, что победа Израиля в Шестидневной Войне повышает в обществе уважение к нему, хотя сильно сужает его карьерные перспективы. А общая судьба, как отмечали мы выше – основа общего коллективного сознания, в котором все эти различия будут восприниматься как вариации на единую, общую нашу тему…