Андрей Зоилов: «Служенье муз не терпит суеты»

Loading

Об Израиле я знала, что он трогательно маленький, либеральный и симпатичный, окружён враждебными соседями, но держится, и в нём ужасно жарко. Всё, кроме жары и размеров территории, оказалось, конечно, сложнее…

«Служенье муз не терпит суеты»

Интервью с семьёй писателей

Андрей Зоилов

В Израиле на русском языке не издаёт свою книгу только ленивый — или тот, кому сказать нечего. Капелька вдохновения и небольшие расходы на типографию — и вот уже можно подарить собственную художественную продукцию добрым знакомым, которые положат её на антресоли, а там книга покроется пылью и паутиной на веки вечные. И всё-таки число изданий не убывает, хотя информация об этом становится всё скуднее. Поэтому, когда меня в качестве литературного критика в рамках израильской «Недели книги» пригласили на презентацию двух новинок в магазин-библиотеку Союза русскоязычных писателей Израиля, я удивился: неужели есть ещё отважные Дон-Кихоты, готовые сражаться с ветряными мельницами читательского равнодушия? Я же знаю наших местных авторов с беспокойством в душе и суетливой недооценённостью во взгляде…

Выяснилось, что я оказался кругом неправ. На центральной автостанции Тель-Авива, где находится магазин-библиотека, меня познакомили с двумя настоящими, профессиональными московскими — а теперь уже несколько лет как израильскими литераторами. Очень интересными, на мой провинциальный взгляд, писателями. Что поразительно: они совершенно не беспокоятся о том, какое впечатление их книги производят на читающую публику. Они просто пишут, издаются, переводят — в полной уверенности, что достойный читатель обязательно найдётся. Ирина Васюченко и Георгий Зингер, супружеская пара, ныне — жители Хайфы.

Всеведущий Интернет подсказал: Георгий и Ирина перевeли с французского почти четыре десятка книг — от Дюма-отца до Бегбедера, от Марешаля до Пруста. И я даже с удовольствием читал некоторые, только вот на фамилии переводчиков внимания не обращал. В их творческом активе — несколько романов, десятки оригинальных публикаций, сотни критических статей и рецензий. В Тель-Авиве они представили две индивидуальные книги: «Полуостров Робинзона» Ирины Васюченко и «На раскалённых подмостках истории» Георгия Зингера. Эти книги вышли в свет в тель-авивском «Издательском доме Хелен Лимоновой». Протолкавшись сквозь небольшую, но плотную толпу поклонников и приобретя эти книги, я получил тёплые дарственные надписи, а заодно и небольшое интервью.

— Куда, в какую сторону, к каким рубежам движется, на ваш взгляд, литературный процесс?

Ответила Ирина Васюченко: — Признаться, от словосочетания «литературный процесс» у меня холодеют конечности. Изменения, разумеется, были и есть, Они заметны каждому, кто читал что-нибудь, кроме вывесок. Я столько живу на свете, что застала и конец сталинской эпохи, и хрущевскую оттепель, и брежневское подмораживание, и вал перестроечных публикаций, и девяностые, при всей их лихости милые моему сердцу. В России каждый политический зигзаг тотчас отражается на литературе. Лучше бы ей не зависеть от злобы дня, но как? Злоба уж больно зубаста. О направлении, в котором мы дрейфуем, гадать не рискну. В бытность критиком мне осточертела обязанность держать процесс в поле зрения. Это так же утомительно, как бегом догонять трамвай. Изнемогаешь, потеешь и всё время сознаешь, что уже прозевала если не самое знаменитое, то самое важное. Зато теперь, выйдя на свободу, позволяю себе читать, как в детстве, без системы и цели, что вздумается. Это полузабытое счастье, но это же и симптом ухода от прежних дел. Да и пророчествам, когда кто-то на них решается, не верю. Одни считают, что изящной словесности приходит конец, другие — что нас ждет новый расцвет романа воспитания… Темна вода во облацех.

— Как вам живётся в Израиле? Обрели ли вы творческую свободу, или отыскали лишь новые узы, сковывающие талант?

Ответил Георгий Зингер: — Ожиданий особых не имелось, а значит, и разочарований не последовало. Репатриация случилась потому, что в России на хирургов — как платных, так и псевдобесплатных — денег уже было не наскрести, а быстро назревавшей ампутации мне очень не хотелось. Так что пришлось поторапливаться. В прежней нашей московской жизни мы научились весьма экономно сорить деньгами, это позволяет здесь постепенно выпускать в книжном виде то, что было ранее опубликовано не там, не так или вообще не напечатано. Вот, например, книжку о театре «На раскалённых подмостках…» чуть было не напечатали в московском издательстве «Искусство» тридцать три года назад. Но как в таких случаях говорят: «Зацепил — поволок, сорвалось — не спрашивай».

Добавила Ирина Васюченко: — Об Израиле я знала, что он трогательно маленький, либеральный и симпатичный, окружён враждебными соседями, но держится, и в нём ужасно жарко. Всё, кроме жары и размеров территории, оказалось, конечно, сложнее. И больше, чем я надеялась, похоже на Россию. Замечено, что мы с Георгием беззаботно пускаем по борту множество факторов, для сограждан болезненных, вроде неурядиц быта, понижения статуса или безденежья; и тяжело переносим то, к чему большинство относится терпимо — в частности, национализм в любых его преломлениях. От обострения этого хронического недуга, постигшего Россию в 2014-м, мы бы и без медицинских проблем драпанули сюда. Юмор ситуации пришлось бы оценить с запозданием. К шекелю приноровиться легко, он ведет себя прилично, не дешевеет скачкообразно, как повадился шутить рубль. А здешнее пособие, хоть многие называют его нищенским, — и, вероятно, они правы, — при нашей закалке вполне выручает. Мы же в свое время, не вынеся конторской службы, подались во фрилансеры; даром, что тогда даже слова такого не было. Да ещё мужа, как вольнодумца и еврея, из профессии выкинули. Негласно, но без малого на десять лет. Жить при советской власти на одни мелкие гонорары — особое искусство. Кто им овладел, тому всё нипочём. Так что свидетельствую: наш фирменный суп из топора стал наваристее.

— Ваша книга «На раскалённых подмостках истории» посвящена французскому театру в условиях разрушительной революции. Считаете ли вы революции пагубными для любого общества? Прослеживаете ли параллель между французской и российской революциями?

Ответил Георгий Зингер: — Революции много чего ломают, а полученные в результате руины перестраиваются так неспешно, что есть возможность применить новые знания, умения и технологии, которые соответствуют обновлённому порядку. Чаще всего молодые гении, которые свободнее творят на расчищенном месте, уже сформировались и даже дебютировали в предыдущую эпоху. Новый порядок не всегда замечает их, временно терпит и, поскольку ещё не отлажен, не всегда успевает угробить так же оперативно, как других, которым меньше повезло. Потом, рано или поздно, власти спохватываются, начинают хранить ошмётки вовремя не умерщвлённого, объявляя их великими плодами революции. Впрочем, мои сарказмы справедливы, скорее, применительно к России, где, собственно, революцией называют феодальную реакцию, на что вотще указывают ещё не потерявшие независимость историки.

— Семья из двух ярких творческих индивидуальностей — это норма или уникальный случай? Критикуете ли вы произведения друг друга?

Ответила Ирина Васюченко: — Какая там норма? Просто удача. Мы до жути разные, а сработались весело. Каждый для другого первый читатель -то, что на профессиональном жаргоне называлось «свежий глаз». Мужу повезло больше: я ничего не показываю, пока не закончу, а он то и дело требует, чтобы я прослушала или проглядела новорожденную страницу, абзац, фразу. Целое, если оно-таки вылупится однажды, штудирую потом ещё раз. Только свежесть глаза тут уже относительная. На наше счастье, как писаки мы друг другу нравимся, так что травм не наносим.

Добавил Георгий Зингер: — Очень люблю, когда Ирина сочиняет. Она становится задумчивой, рассеянной и не обращает внимания на те мусорные кучи, которые немедленно образуются вокруг меня. Мы давно работаем «двухголово», это довольно весело, а для меня полезно вдвойне: Ирина очень хороший редактор. Мы легко подстраиваемся друг к другу.

— Как будто всё… Нет ли такого вопроса, который мне бы следовало вам задать, а я упустил его из виду?

Ответил Георгий Зингер: — Если о перспективах, то ответ готов: к ним, как и к себе, отношусь с необходимыми в моих обстоятельствах иронией и смирением.

Добавила Ирина Васюченко: — Есть, а как же! Надо было спросить, как могло случиться, что при этаких дарованиях я не покрыла себя славой. Тут я бы приняла томную позу, намекнула, что витаю выше таких пустяков, как стремление к успеху, а напоследок изрекла нечто скорбное о порче общественного вкуса и падении нравов, из-за чего нынешняя публика утратила способность отличать высокие творческие достижения от жалкого ширпотреба. Ведь какая глубокомысленная и вместе с тем традиционная получилась бы концовка! Но этот шанс мы с вами упустили.

Некоторые фрагменты из книги Ирины Васюченко «Полуостров Робинзона»

«”Наряд королевы состоял из легчайшей батистовой туники, отделанной валансьенскими кружевами. Витой пояс из розового шелка перехватывал…” На этой искусительной фразе обрывается мой перевод очередного романа Дюма. Королева подождет. Мой наряд состоит из пыльного пропотевшего балахона собственного изготовления, никогда не имевшего формы и давно утратившего цвет. В нем с утра до вечера я роюсь в огородных грядках…»

«Быть чужаком — некоторым образом искусство, и в деревне правила этой игры много сложнее, чем в городе, где всяк сам по себе, и кроме тех, кого ты выберешь и кто выберет тебя, кроме твоей же волей очерченного круга, можно ни на кого не обращать внимания. Здесь иное: паутина общественного мнения опутывает все и вся, и если оно тобой недовольно, найдется сто разных способов дать тебе это понять».

«Игоря перестали печатать после первой же книги по истории французского театра, которой он тогда занимался. Книга была талантлива (свидетельствую не как жена, а как профессионал), но что-то в ней сквозило более независимое, чем тогда полагалось, в особенности начинающему. Его втихую вытеснили, выдавили из так называемой “обоймы”»…

«Восхищение приятно каждому. Но люди, ради его завоевания не жалеющие времени, изобретательности, усилий, встречаются не часто. Кто не пускал этого дела на самотек, с умом и вдохновением творил собственный образ многие годы, заплатил за него честную цену. Нет резона подкрадываться к нему с упреками, что по существу он не таков, каким хочет выглядеть.»

«Где, о, где найти художественные средства, чтобы достойно выразить, как мне не хочется работать? Ни сочинять, ни переводить. А договоры-то с издательствами подписаны, объемы и сроки такие, что не только Золушка — фея бы рехнулась. Ну, сейчас, только полежу минут десять. Потом выполю бурьян, он начинает душить флоксы, и сразу же сяду. Нет, еще постирать придется…»

«Идешь, к примеру, по улице. Вдруг чудится: там, впереди, вместо поворота на опостылевшую Вокзальную или в тупик Старых Большевиков вот-вот откроется прогал в какое-то иное пространство… уже открылся! Еще шаг — увижу, войду, чего бы это ни стоило! Она здесь, рядом — прореха в плотной завесе действительности. Хмельным жутковатым холодком невозможного тянет оттуда…»

Некоторые фрагменты из книги Георгия Зингера «На раскалённых подмостках истории. Сцена, трибуна и улица Парижа от падения Бастилии до Наполеона (1789—1799). Очерки»

«Бунт, мятеж (для тех, кто его подавляет) или восстание (для подавляемых) могут окончиться поражением или победой, способны поколебать государственные устои, но бессильны изменить основы существования нации, дух ее законов, представления о морали, направление умов -то, что часто называют порядком вещей. Революция преобразует всё. В этом смысле она не знает поражения и видится современникам и потомкам в обличии рока».

«…Под знаменем возвышенных идей свершилось слишком много кровавых бесчинств… Неужели великая цель впрямь оправдывает любые средства? Чем можно и чем нельзя жертвовать общему благу? Как соотносятся польза и красота, воля большинства и человеческое достоинство? Можно ли отменить культурное наследие “эпохи произвола и насилия”»?

«Пожалуй, никто (да оно и понятно) не размышлял столько о всевозможных последствиях Великой Французской революции, как позднейшие теоретики социализма».

«Уже не однажды было замечено по видимости парадоксальное явление в истории культуры революционной и послереволюционной поры. Живопись, музыка, художественная проза дали гораздо более совершенные и долговечные произведения, нежели драма и театр, но не они влияли на сценическое искусство. Скорее напротив: в них отражалось общее чувство «театрализованной истории», заставляя в чём-то сближаться с театром, пусть даже обходящимся без высоких образцов».

«…Революция, дав свободу театрам, наделила правом голоса и зрителя, тоже уверенного в непреходящей истинности исповедуемых им убеждений. Поэтому вскоре роли поменялись: оставляя театру всё возможное уважение как школе добрых нравов, публика с возмутительной, по мнению актёров и авторов, бесцеремонностью принялась указывать им, в каком направлении ее следует вести и чему учить».

«Во всяком случае, хотя по части революционного беснования Россия начала XX-го века не уступала Франции конца XVIII-го, но нравственное противостояние жестокости здесь выражалось отчетливее только благодаря тому, что в стране уже была интеллигенция. Ее участие придало некоторым эпизодам нового чудовищного спектакля настоящее величие, то, что не нуждается ни в котурнах, ни в тогах, а лишь в одном: в стойкости человека, не предающего своей совести и достоинства, даже если нет у него ни соратников, ни надежды на победу, ни зрителей, ни даже, может быть, Бога…

…Интеллигенцию можно бранить, сколько влезет, и зачастую поделом, но она лучшее, что у нас было и есть. Да, это она до, после, во время катаклизма, затянувшегося на десятилетия, учила и лечила, иногда плохо, иногда великолепно, бунтовала и искала примирения с властями, говорила правду любой ценой и да, подчас теряла лицо, изолгавшись от трусости и корысти.., перечисление можно продолжать, но не стоит. Завершая наш долгий разговор, остается сказать одно: в великом историческом действе, что некогда разыгралось после падения Бастилии, участвовали порой довольно образованные люди, но интеллигенции в нашем нынешнем понимании там не было места. Ее нигде пока что не было. Весь следующий XIX век Европа в мучительных потугах будет формировать этот общественный слой как противоядие, иммунитет от будущих потрясений. И ведь кое-где этот лекарство сработает. Увы, как мы знаем, не везде».

Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Андрей Зоилов: «Служенье муз не терпит суеты»

  1. Спасибо автору за знакомство с интересными, достойными и свободными людьми. Меня нисколько не шокирует, не оскорбляет их откровенное признание прагматического повода \»поторопиться с репатриацией\». Более того, меня это радует и тешит моё национальное чувство. Израиль может и готов бескорыстно осчастливить (даруя здоровье, спокойствие, возможность творить) современных высокоинтеллектуальных \»старосветских помещиков\». И не надо ханжеского об опасной инвазии \»некошерных\», сидящих на шее у нашего \»битуаха\». Не тот случай. Удачи им в жизни, творчестве, адаптации, постижении истинных причин нашего оправданного национализма и его экзистенциальной неизбежности в разумных проявлениях. Случись автору повидаться с ними — мой привет этому завидному единству противоположностей.

  2. Ожиданий особых не имелось, а значит, и разочарований не последовало. Репатриация случилась потому, что в России на хирургов — как платных, так и псевдобесплатных — денег уже было не наскрести, а быстро назревавшей ампутации мне очень не хотелось. Так что пришлось поторапливаться.
    …………………..
    Самое интересное. что им не стыдно такое вслух говорить, а неведомому мне автору повторять.

  3. Что поразительно: они совершенно не беспокоятся о том, какое впечатление их книги производят на читающую публику.
    =====
    А вы большой шутник, Андрей Зоилов!

  4. Сразу и бесповоротно понравились и Ирина Васюченко, и Георгий Зингер! Спасибо за знакомство.

  5. “В России каждый политический зигзаг тотчас отражается на литературе. Лучше бы ей не зависеть от злобы дня, но как? Злоба уж больно зубаста. О направлении, в котором мы дрейфуем, гадать не рискну…”
    ::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    “В бытность критиком автору, Ирине В., осточертела обязанность держать процесс в поле зрения. Это.. — как бегом догонять трамвай…
    Одни считают, что изящной словесности приходит конец, другие — что нас ждет новый расцвет романа воспитания… Темна вода во облацех.”
    Семья из двух ярких творческих индивидуальностей — это, как понимает читатель, — удача. “Каждый для другого первый читатель — то, что на профессиональном жаргоне называлось «свежий глаз». Мужу повезло больше: я ничего не показываю, пока не закончу…”
    Повезло и мужу, и маленькому жаркому Израилю – кроме критиков, в Стране появились
    новые люди, в “наряде из пыльного пропотевшего балахона собственного изготовления, никогда не имевшего формы и давно утратившего цвет. В нем с утра до вечера (можно) рыться в огородных грядках…»
    «Быть чужаком — некоторым образом искусство…” — и в деревне, и в городе, м.б., — в е з д е?
    p.s. “Георгий и Ирина перевёли с французского почти четыре десятка книг — от Дюма-отца до Бегбедера, от Марешаля до Пруста…с удовольствием читал некоторые, только вот на фамилии переводчиков внимания не обращал. В их творческом активе — несколько романов, десятки оригинальных публикаций, сотни критических статей и рецензий.
    В Тель-Авиве они представили две индивидуальные книги: «Полуостров Робинзона» Ирины Васюченко и «На раскалённых подмостках истории» Георгия Зингера. “

Добавить комментарий для Ася Крамер Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.