[Дебют] Наталья Салма: Мир наизнанку

Loading

Самое печальное ― современный западный левый пост-либерализм не желает признавать неоспоримый и необходимый с точки зрения европейской культуры факт существования национальных государств. Государства «всех», стирание культурных различий ― надвигающийся кошмар XXI века!

Мир наизнанку

(О романе Зеэва Фридмана «В ночь на седьмое ноября»)

Наталья Салма

«Господи, Тебя исторгли из наших душ…»
Зеэв Фридман

«Болезненный, безумный век!
Куда мне скрыться, где спастись?
Как в беге времени нещадном
Найти единственную нить
Зеэв Фридман

Роман Зеэва Фридмана носит символическое название ― «В ночь на седьмое ноября». Всё описанное в романе происходит накануне праздника и очередной демонстрации

7 ноября, через 64 года после Октябрьской революции. «64 года назад <…> им удалось перевернуть эту огромную страну вверх тормашками», ― говорит герой романа, молодой интеллигент, еврей, преподаватель ВУЗА, аспирант, посещающий синагогу и безнадёжно мечтающий уехать в Израиль. На вопрос, кому именно удалось совершить такой переворот, роман отвечает однозначно: это советская власть, установленная в 1917 году, и «организация» под общепринятым и всем известным названием КГБ.

Отметим три момента, получившие наиболее пластичное отражение в романе:

  1. Страна, где живёт наш герой, уже давно «перевёрнута вверх тормашками».
  2. Власть в стране принадлежит «организации».
  3. Знакомые героя оказываются людьми, завербованными КГБ.

Если всё поставлено с ног на голову, то в принципе не может быть ничего, что можно было бы назвать нормальным, то есть соответствующим нормам, выработанным европейской культурой на протяжении веков. Мир перевёрнутый ― фантасмагория. Искусство, призванное отнюдь не доставлять удовольствие обывателю, а выражать своими методами адекватное современное видение мира, заставляет зрителя, слушателя, читателя видеть не то, что ему кажется нормальной жизнью, а то, что есть на самом деле. Достоевский когда-то сказал: «Человек ― подлец, ко всему привыкает».

В двадцатом веке человек привык (сам, или его приучили) считать абнормальное нормальным, обычным, повседневным. Но художник отличается от обывателя тем, что он не может привыкнуть. Он видит не то, что видит покорное, приученное большинство, он видит мир, перевёрнутый вверх тормашками (это советский вариант) или мир, сдвинутый со своего места (это вариант западный).

В начале ХХ века все художники, представители модернизма, заговорили о «сдвиге», нашедшем своё отражение в новых стилях, среди которых одним из самых характерных был сюрреализм, нередко переходящий в абсурд. Обывателю, воспитанному на реализме XIX века, привыкшему к вещам, сохраняющим свою форму и своё место, не деформированным к плавно текущему времени, к чётким граням между явлениями, к неоспоримому различию между человеческим миром и животным, растительным или предметным мирами, искусство ХХ века, искусство модерн, кажется прихотью, болезненной фантазией неадекватного художника. Однако, на самом деле это совсем не так. Художник видит и изображает мир, который в ХХ веке стал кошмаром. Две Мировые войны, неисчислимое количество жертв, «коричневая чума» ― фашизм, «красная чума» ― коммунизм… Такого не было никогда! Гениальный писатель, который уже на заре ХХ века почувствовал и изобразил «сдвиг», сделавший возможным, «повседневным» то, чего раньше просто не могло быть, ― это Франц Кафка.

Прежде чем задать вопрос, как это могло произойти, как в мире случился этот страшный «сдвиг», и как мир оказался перевёрнутым в России ХХ века, отметим, что «сдвиг» произошел, прежде всего, в сознании современного человека, который перестал ощущать себя творцом истории, вершителем собственной судьбы, существом, созданным по образу и подобию Божьему, стоящим над природой, её рачительным хозяином, свободно выбирающим, ориентируясь на культурные традиции, между добром и злом. Первая мировая война, бессмысленная и жестокая, показала воочию, что человек по сути дела стал марионеткой, игрушкой в руках непроницаемых «стихийных» сил. Что привело к такому катастрофическому перевороту, к новой эпохе, которую выдающиеся религиозные философы, высланные из советской России на «философском» пароходе, называли «Новым средневековьем», имея в виду, что история двинулась вспять? Закончилось Новое время, знаменующее собой конец средневековья, окончание жёсткого процесса приобщения язычника к ценностям христианской культуры, закончился тот период, когда (начиная с эпохи Ренессанса) человек воспринимался как субъект истории. С конца XIX века человек начал чувствовать себя объектом истории. Этому способствовало постепенное, много лет внедряемое, внушаемое современной наукой атеистическое сознание. Фридрих Ницше выразил это кратко и однозначно: «Бог умер». Человек остался один на один со своими инстинктами, заменившими традиции, с жёсткими условиями существования, обстоятельств, времени, места, детерминированный внеличностными законами, не разумными и не гуманными.

О человеке сугубо природном, ведущем своё происхождение от обезьяны, религиозный русский философ Владимир Соловьёв, обладающий замечательным чувством юмора, сказал так: «Человек произошёл от обезьяны… Давайте любить друг друга!»

Травма, нанесенная Первой мировой войной, отравляющие газы, применённые для массового уничтожения людей, кошмар беспомощности, становящийся реальностью, ― всё это не могло пройти даром, породив «потерянное поколение» и искусство, отказавшееся от традиционных реалистических стилей и методов изображения, отражающих нормальное состояние мира.

Однако послевоенная жизнь на Западе всё же постепенно налаживалась, но не так было в России. Здесь война переросла в революцию и в затяжную братоубийственную бойню, закончившуюся окончательной победой советского строя. Стоит помнить, что октябрьская революция 1917 года не свергала царскую власть. Отжившая свой век абсолютная монархия пала раньше. Царь отрёкся от престола, и в стране действовало законно избранное временное правительство во главе с Керенским, демократическое и либеральное. Оно-то вместе с Думой и было «отменено» вооружённым матросом, представителем новой, никем не избранной, нелегитимной власти.

«Процесс» Кафки был написан в 1918 году. Так же, как роман Зеэва Фридмана, он знакомит читателя с обыкновенным образованным молодым человеком, живущим в, казалось бы, обыкновенном городе, окружённом сослуживцами и соседями, и так же, как в русском романе, с героем вдруг начинают происходить странные, невероятные события. Герой Кафки Йозеф К., проснувшись утром в пансионе, где он снимает комнату, видит вокруг себя незнакомых людей, бесцеремонно распоряжающихся у его постели, отдающих ему приказания, которые он почему-то вынужден исполнять. Его допрашивают и сообщают ему, что он находится под судом. Выясняется, что эти люди ― члены «организации», негласной и незаконной, но почему-то имеющей неограниченную власть над любым, ни в чём не провинившимся членом общества. Власть этой организации признаётся всеми, от неё нет спасения, она, как государство в государстве, у неё есть свои канцелярии и свой суд, могущественный и непроницаемый. Йозефа К. принуждают признать себя виновным, а когда он, пройдя через многие мытарства, отказывается это сделать, его просто казнят на пустыре.

Организация у Кафки ― символ тоталитарной власти тех, кто присвоили себе право распоряжаться жизнью своих сограждан, лишая их свободы, внушая страх и осуществляя приговор. При этом они и сами не свободны, их закон может указать и на них самих, из обвинителей они сами могут стать обвиняемыми. В «сдвинутом» мире с любым человеком может произойти, что угодно.

Всё, что случилось с героем Кафки в романе «Процесс», в европейском послевоенном мире оставалось гениально уловленной тенденцией. Она будет реализована позднее, с приходом к власти Гитлера. Но в России после октября семнадцатого года ― это отнюдь не ещё не реализованная тенденция, извлеченная из подсознания художника и манифестирующая себя в сюрреалистических и абсурдных «снах», а это уже сама жизнь, ставшая кошмаром наяву, но при этом таким кошмаром, который большинство запуганных сограждан героя романа Зеэва Фридмана считает обычной действительностью. Это уже не «сдвиг», это перевёрнутый мир, где всё не так, как надо.

Тот мир, который, по словам героя состоял «из серьёзной музыки, высокой литературы, прекрасной живописи и высоких идей добра, любви и братства», стал воспоминанием, уступив место миру реальному, который представляется ему «по большей части пугающим, враждебным, серым, подавляющим, миром красных транспарантов, квадратных лиц на плакатах, длинных очередей, навязанного единомыслия и отчаянной безысходности». Обывателю после красного террора и контрселекции, проводимой советской властью, привычными, «нормальными» стали казаться не только коммуналки, очереди, хамство и грубость, водка, нищенские зарплаты, вечный дефицит, отсутствие собственности, которую можно передать по наследству, невозможность выехать из страны или уехать из неё. Нормальным стало казаться даже наличие лагерей и психушек, куда мог угодить каждый инакомыслящий!

Конечно, мир дореволюционный, особенно российский, был далёк от совершенства. Но царизм пал, страна могла идти вперёд, и горожанин не боялся, что за ним придут, если он ничего не сделал, не было до революции и принудительного унылого искусства, позднее превратившегося в соцреализм (в кошмарах провидца Кафки художник рисует один и тот же серый унылый пейзаж и портреты судей в одинаковых угрожающих позах, а Богиня правосудия на заднем фоне превращается в Богиню охоты.)

Герой романа Зеэва Фридмана живёт в коммуналке, куда ночью ломятся пришедшие за ним какие-то страшные люди, члены организации, такой же всемогущей, как в романе Кафки, но уже не тайной, а имеющей название ― КГБ. С этого момента начинаются невероятные приключения героя, в которых узнаваемая «привычная» советская действительность сплетается с абсурдом, со встречей во дворе дома с тремя одинаковыми «кагебешниками», стреляющими из пистолета то водой, то настоящими пулями, и убивающими одного из преследователей нашего героя. Нелепая вербовка, чудовищное задание (он должен проникнуть в мир мёртвых), обвинение в убийстве, принуждение, угрозы, обман и шантаж… Отметим, что и героя «Процесса» шантажируют члены организации, добиваясь признания вины, чтобы держать его в своей власти. «Человек ― это жажда власти», ― писал Ницше о человеке ХХ века, поняв, что безбожного человека, потерявшего все ориентиры и устои, слабого и беззащитного, легко может подчинить себе сборище волюнтаристов, одержимых желанием властвовать.

Что же представляет собой то странное, абсурдное задание, выполнения которого требует от героя организация? Парадоксальным образом её члены, заядлые атеисты, верят в нечистую силу, в призраков, в загробный мир, в то, что по ночам в синагоге зажигается свет, и туда приходят души умерших. И почему бы членам организации не верить в дьявола, который боролся с Богом, и потому вполне может быть их союзником? О чём в синагоге говорят по ночам? Это единственное, чего не знает организация, которая знает всё. Но им не удаётся застать в синагоге ночных посетителей, для них синагога ночью оказывается тёмной и пустой. С этой целью они выбирают молодого еврея, героя романа, о котором им известно, что он посещает синагогу и мечтает уехать в Израиль, если для этого когда-нибудь представится возможность. Он должен ночью войти в синагогу, подслушать о чём там говорят и донести им.

Тотальное стремление властвовать, угрожать, подавлять, превращать живых людей в марионетки приобретает фантастический, СЮРРЕАЛИСТИЧЕСКИЙ характер.

Интересно отметить, что синагога в романе Зеэва Фридмана не подчинена, в отличие от собора в романе Кафки, тотальной власти организации. В романе «Процесс» все служители церкви ― на стороне организации, все внушают Йозефу К., что он виновен.

В синагогу члены организации и завербованная ими женщина не могут «проникнуть», но герой романа без труда входит в синагогу ночью. Здесь он видит евреев, изучающих Тору, здесь он встречает своего мудрого прадеда, который просит его жить, чтобы исправлять себя и других.

Проходит длящаяся бесконечно ночь на 7 ноября, и герой оказывается на демонстрации. В продолжение этой ночи герой понимает, что все близкие ему люди порабощены или завербованы организацией. Его идеальная невеста, с которой он расстаётся, от обиды возненавидела его и теперь мстит ему и всему еврейскому народу. Знакомый Иосиф, еврей и одновременно христианин, доносит на него в органы. Нежная женщина, с которой он встречается перед тем, как попасть в синагогу, тоже завербована КГБ. Её чарующий голос, голос «сирены», время от времени становится грубым, выдавая её. И, наконец, выясняется, что и друг Коля оказывается завербованным.

Спасаясь от безысходности, герой бежит в свою коммуналку, населённую соседями, готовыми отравить друг друга за лишний метр жилплощади, с «шатуном» дядей Мишей, боящимся возможного переселения в нормальную отдельную квартиру, с его внуком Генчиком, «будущим бандитом и рецидивистом», с развешанными по стенам коридора корытами и велосипедами…Но здесь, в бабушкиной комнате, тепло, здесь он может вспомнить её, которая так его любила. После нескольких часов тяжёлого сна герой достаёт лист бумаги и начинает писать «донос», пересказывая то, что он увидел и услышал в синагоге, что он понял из слов своего мудрого прадеда и из хранящихся в синагоге книг самого великого еврейского философа Рамбама, в европейской традиции носящего имя Маймонид.

Роман Зеэва Фридмана написан мастерски. Приёмы сюрреалистического изображения советской действительности разнообразны и тонки. Кошмары сюрреализма построены не только на нагнетании уродливого, грязного, грубого и жестокого. (Мир, построенный организацией, и у Кафки, и у Зеэва Фридмана, в целом антиэстетичен. При этом, уродливы прежде всего власть имущие и те, кто их обслуживает. Это ― «тёмные силы». Недаром служанка Ленни в романе «Процесс» говорит, что пальцы на руке у неё перепончатые, как у летучей мыши. Она же замечает, что все, осуждённые и приговорённые организацией к уничтожению, красивы. Ведь осуждённым чужда уродливая дикая жажда власти. Они не завистники, не предатели, не мстители, не ненавистники, не богоборцы, не Каины. Они свободные и достойные, красивые люди). В романе Зеэва Фридмана уродлив быт и весь уклад советской жизни, уродливы все члены организации, а женщины, даже если они внешне привлекательны, уродливы внутренне. Перевёрнутость мира выражена тем, что в романе о советском кошмаре могут контаминировать, замещать друг друга, или проникать друг в друга, меняясь местами, мир живых и мир мёртвых. Мёртвые оказываются живыми, а живые мёртвыми. Смысл этих и других приёмов ― в обнажении обезличенности человека ХХ века (человек ―вещь, или вещь ― человек), в относительности всего ― красивого и безобразного, логического и алогичного, возможного и невероятного, сна и действительности… При этом «относительным» становится даже само законное разоблачение, осуждение одержимых жаждой власти и их приспешников ― ведь по сути дела все в этом тотальном мире безбожного человека ― жертвы своего времени, своего ужасного века. Поэтому разоблачающая и бичующая уродство сатира уступает место гротеску и абсурду. Отметим, что постмодерн, стиль, возникший ближе к концу ХХ века, подчеркнул не драматическую и не трагическую сторону происходящего, а скорее его комическую сторону, сделав искусство более легковесным, но, возможно, в лучших своих образцах, и более обнадёживающим.

Есть в романе «В ночь на седьмое ноября» тема, пройти мимо которой невозможно. Это еврейская тема и связанная с ней тема антисемитизма. Эта тема звучит в романе открыто и однозначно. Однако, несмотря на то, что пришедшие за героем кагебешники, называющие его «жидёнком», ненавидят и презирают евреев, их деятельность направлена не только на устрашение и уничтожение этой нации. Властвовать они хотят над всеми, живыми и мёртвыми. И, надо сказать, они умеют находить нужные рычаги. Ведь люди, выросшие в мире, где господствует страх и унижение, склонны поддаваться манипуляциям, верить вранью, пропаганде и агитации.

Замечательный израильский писатель, автор книг об известных европейских евреях, Александр Гордон, высказал предположение о том, что герой «Процесса» Кафки был евреем, конечно, крещёным (он, как об этом свидетельствует текст романа, католик, посещающий католический собор). Организация, о которой идёт речь в романе, по мнению Гордона, занимается при негласной поддержке всего общества терроризацией евреев, их запугиванием, вытеснением из общественной жизни и даже уничтожением. Кафке безусловно была близка проблема антисемитизма в Европе, и, как всякий гениальный писатель, он был провидцем и мог предвидеть явление Гитлера. Предположение Гордона кажется нам вполне обоснованным. Однако, проблематика романа «Процесс» ― возможность возникновения в Европе ХХ века нелегитимной могущественной власти, абсолютной, тотальной, будь то фашизм, или будь то коммунизм, ― шире, чем проблема антисемитизма. (Евреи для такой власти, которая всегда обвиняет, становятся выделенной нацией, ведь они по давно установившейся привычке всегда виноваты). У Кафки, так же как у Зеэва Фридмана, «процесс» подчинения всех людей, без исключения, власти организации и уничтожения всех сопротивляющихся этой власти (чтобы эта власть была стабильна и непоколебима), носит необратимый и всеохватывающий характер. Жажда власти ― эта душевная аномалия дикого безбожного человека, порождает и другие аномалии, например, влечение к всякого рода уродству, к жестокости, издевательствам, предательству, хамству. Причём эти аномалии проявляются не только у людей необразованных, хотя у них это бывает чаще. Вожди пролетариата апеллировали к необразованным низам, когда устанавливали власть советов, но сами они не были ни матросами, ни солдатами. В романе Кафки герой замечает среди вломившихся к нему людей нескольких своих коллег, людей образованных. Коля, друг героя романа «В ночь на седьмое ноября», аспирант. Образование ― вещь прекрасная, но оно не всегда спасает человека от проявления звериных инстинктов, особенно когда главным становится борьба за выживание.

А что же сейчас? Изменился ли наш мир за прошедшие с 17-го года сто с лишним лет? Конечно, многое с тех пор стало другим. Европа прошла через фашизм, а в своей восточной части ― через строительство коммунизма, и всё же не превратилась в вотчину кафковской организации. В России, прошедшей через сталинизм, пережившей оттепель и распад Советского союза, деятельность организации приобрела менее зверский и менее массовый характер. Но система здесь, в сущности, не изменилась. Что такое российская вертикаль власти? Легитимна ли власть, если выборы отнюдь не альтернативны и, хотя бы поэтому не свободны? Что означает внушаемое властью, существующее со сталинских времён, представление о том, что Запад, Америка хотят нас завоевать, а мы должны бросить все силы на защиту отечества, при этом угрожая миру ядерным оружием и завоёвывая всё новые земли ― Крым, Украину, Сирию, Африку, Мадагаскар, Венесуэлу…? Манипуляции, шантаж, угрозы, репрессии (сажают и убивают, как прежде, правда, всё-таки выборочно, но опять ― за инакомыслие!). Мы видим постепенное восстановление сталинской эпохи, теперь уже не под доминирующим давлением страха (придут, заберут, убьют!), а часто как бы «по велению сердца» приученного и прирученного большинства, превращающего демократию в охлократию, во власть толпы. Не освободилась Россия и от антисемитизма, которого, к счастью, открыто нет на государственном уровне, но он жив, и проявляет себя опосредованно, к примеру, в особом пристрастии и даже в братской любви к народам и странам, открыто выражающим желание и намерение вновь радикально «решить еврейский вопрос», уничтожив еврейское государство.

Что же касается Западной Европы, то и здесь мы наблюдаем процессы, которые не могли бы порадовать ни Кафку, ни так рано ушедшего от нас талантливого писателя Зеэва Фридмана. Общество расколото, идёт борьба за власть, причём перевес сил не на стороне консервативного меньшинства, апеллирующего к традициям. Идеи коммунизма, этой абсолютной утопии, не считающейся с тем, что люди ― разные (и по своим талантам, и по работоспособности, и по уму, и по склонностям, зачастую заложенным генетически), и требующей равенства (не равенства в правах, и не равенства возможностей, что было бы справедливо), а безусловного, ничем не ограниченного равенства всех и во всём («Кто был ничем, тот станет всем», и «Каждая кухарка может управлять государством»), затронула западное общество, породив левый пост-либерализм. Это агрессивное и защищающее всех «обиженных», независимо от того, кто они, и чего хотят, левое движение. Обиженные ― это и женщины, как правило ненавидящие всех мужчин (вспомним уродливое феминистское движении в послереволюционной России!), это и все люди с чёрной кожей, независимо от того, как они себя ведут. Это и миллионы беженцев, которые намерены никогда не возвращаться к себе на родину, даже если там будут восстановлены нормальные условия жизни. В то же время большинство из них не хотят работать в тех странах, которые их принимают, устанавливая в Европе свои не европейские нормы и правила. Можно перечислить ещё много ущербных явлений, которые наблюдаются в современном «социалистическом» левом пост-либеральном Западном мире, включая и неизжитый антисемитизм ― наследие пережитого фашизма, парадоксальным образом зачастую смыкающегося с социализмом и коммунизмом (история знает о таком взаимодействии германского национал-социализма и социализма советского: это знаменитый пакт Молотова-Риббентропа).

Но самое на наш взгляд печальное ― это то, что современный западный левый пост-либерализм не желает признавать неоспоримый и необходимый с точки зрения европейской культуры факт существования национальных государств. Государства «всех», отсутствие титульных наций, стирание культурных различий, национального своеобразия, наличия у народа, у культуры своего, неповторимого «лица» ― это надвигающийся кошмар двадцать первого века! Да не будет так!

Print Friendly, PDF & Email

9 комментариев для “[Дебют] Наталья Салма: Мир наизнанку

  1. «Конечно, мир дореволюционный, особенно российский, был далёк от совершенства. Но царизм пал, страна могла идти вперёд, и горожанин не боялся, что за ним придут, если он ничего не сделал, …»
    Не сделаешь сам, не озаботишься созданием поля деятельности (или хотя бы его обновлением в соответствии со своими интересами), это сделают более деятельные, подхлестываемые нетерпимостью жизни. Сделают не в интересах равнодушно-довольного обывателя, а в своих интересах. И тогда поздно будет взывать к нарушенным правам. Права – это закрепленная победа недовольных над довольными и безразличными.
    Миром правят не оценщики «справедливости» или красоты, а воители, у которых своя (победительная-деятельная) правда и красота. Конечно же, это не абстрактная неземная правда Бога, принятая в смирении перед судьбой, – она может быть только деятельной, под стать тем, кто ее навязал миру.

  2. Ответ Элле.

    До поры до времени примером идеального устройства и сосуществования я бы поставила США: уважай свои корни, но живи по общим правилам. Но сейчас и у нас назревают перемены. Их корень в организованных инвазиях. Одно дело организация жизни внутри страны с границами и законами, другое дело, постоянный демографический наплыв с предоставлением права выбирать и голосовать.

    Право же разделяться по национальным анклавам чаще всего приводит только к образованию беспомощных и бедных стран, без перспектив для молодежи, без образовательной базы. (Сэм, речь не идет об Израиле)

    Все началось, как мы помним, с того, что свое слово веского политика, не понимающего перспективы и живущего одним днем, сказал Ленин. Свое “право наций на самоопределение” он ввел в пику царской России, тюрьме народов. Потом Советский Союз «оккупировал» понятие  «интернационализм». Оставшись как бы без козырей, некоторые западные политики стали делать ставку на определенный вид национализма. Хороший пример — Югославия: там стало ясно, что обретает легитимность этнический (национальный, национально-религиозный) фактор. Между строк читалось, что вроде бы к демократии можно прийти только через разделение по религиозным и этническим анклавам!

    Желание  уйти «в другую степь» от интернационализма родило на свет мультикультурализм. Это тот же интернационализм, но без «плавильного котла». Стало привечаться сохранение «культурных традиций», которые на деле означают, к примеру,  законы шариата в европейских городах.
    Увы, все вышеназванные направления признаны неработающими.
    По всему видно, что сейчас идет напряженный период выработки будущих правил. К сожалению, раньше они вырабатывались только после большой войны.

    1. Aся Крамер: …. До поры до времени примером идеального устройства и сосуществования я бы поставила США: уважай свои корни, но живи по общим правилам. Но сейчас и у нас назревают перемены. Их корень в организованных инвазиях. …
      ========
      Моё мнение: до поры до времени в США было государство-образующее сообщество (ака «титульный народ») Белых-Англо-Саксонов-Протестантов, над которым было «маленькое государство» с минимумом общих правил.
      Именно этот титульный народ, вместе со своими союзниками из нескольких маленьких сообществ американцев, воевал свою Революционную Войну с Великобританией, а потом и свою Гражданскую Войну. Именно он имел свою ОБЩУЮ «иудео-христианскую» моральную систему. Именно он принял свой Закон (конституция с поправками). Именно он постепенно сумел создать Американскую Нацию, то есть взаимовыгодные союзы с многими маленькими сообществами американских граждан: американские католики-немцы, американские евреи, американские католики-ирландцы, американские католики-итальянцы, американские католики-мексиканцы, афроамериканцы, мормоны и т.д.
      И у всех или изначально была, или постепенно стала общая «иудео-христианская» моральная система.

      До поры до времени: государство-образующий народ США сумел, в своём национальном государстве, создать и сохранить нацию с общей лояльностью.
      А сейчас даже многие консервативные американцы НЕ умеют и НЕ хотят различать (и у себя и у своих политиков) «лояльность к нации» и «лояльность к государству».
      Именно это «не умею и не хочу» у граждан и есть бинарное различие между «национальным государством» и «имперским государством».

  3. Этой книги ещё не читал. Спасибо дебютанту-рецензенту за основательную, убедительную работу, за интересные параллели с «Процессом» Кафки. Мне кажется, что описанное благолепие исторической эпохи до наступления «века-волкодава» преувеличено. Очень много и там было поводов искать убежища, где бы скрыться и спастись от безумств и болезней своего века. Да, 20-й и его продолжение 21-й вышли на новые рубежи злодейства, изуверской массовой государственной преступности, растления личности и абсурда.
    (Когда после полувековой жизни в разных мирах мы вновь встретились с двоюродным братом-саброй и я ему рассказывал о самых повседневных советских реалиях, следовало неизменное: זה לא יכול להיות — этого не может быть)
    Что касается национализма, стирания государственных границ, титульной нации… Европа в эти игры уже наигралась, а мы — нет.
    У нас это не национальный каприз, а креативная основа развития, укрепления и защиты от уничтожения и исчезновения из современной истории еврейского народа и его страны, того единственного места, где можно укрыться и спрятаться соплеменнику из неблагополучного галута. Но большой мир — это не только Европа, там все эти национальные «пережитки» в чести.
    Что касается «пессимистических» страшилок о либеральной и неолиберальной опасности, то, по мне, это сильно раздутый политический пузырь. «Каждый выбирает для себя», вот и я по этому поводу выбрал два афоризма вполне достойных людей: «Пессимизм — это роскошь, которую евреи не могут себе позволить» и «Он меня пугает, а я не боюсь». Удачи.

  4. Сэм прав! Полное непонимание не только страны, в которой живет, но и многотысячелетнего фундамента племени, к которому принадлежит.

  5. Израиль строит национальное государство не от хорошей жизни. И из-за того, что «соседи» не хотят жить по соседски, а жаждут его уничтожения. Только в этом причина еврейского национализма, а не в желании своеобразия и самобытной культуры.

    Государства бывают либо национальные, либо имперские, Израиль действительно предпочитает национальное. Национальные не бывают без своеобразия и самобытной культуры, как человек не бывает без кожи. Кожа – не объект устремлений и не факультативное удобство, нет ее – и нет человека. Нежелание соседей жить по-соседски, разумеется, способствует повышенной заботе о собственной шкуре, но без нее в любом случае не обойтись.

  6. Согласен с Асей. Будущее, если оно, конечно, будет за глобализмом

  7. Хороша добротная рецензия. И как любая хорошая рецензия, она шире своего жанра. В ней много авторских размышлений, где оба романа являются только поводом для собственных мыслей.

    Можно поспорить с заключением. В нем автор пишет:

    “Но самое на наш взгляд печальное ― это то, что современный западный левый пост-либерализм не желает признавать неоспоримый и необходимый с точки зрения европейской культуры факт существования национальных государств”.

    И дальше. “Государства «всех», отсутствие титульных наций, стирание культурных различий, национального своеобразия, наличия у народа, у культуры своего, неповторимого «лица» ― это надвигающийся кошмар двадцать первого века! Да не будет так!” — так она завершает свой текст.

    Надо признать, что только сравнительно недавно мы (я имею в виду мы, евреи) стали воспевать национализм с его титульными нациями. Раньше мы было категорически против. Во всем нужна золотая середина. Израиль строит национальное государство не от хорошей жизни. И из-за того, что «соседи» не хотят жить по соседски, а жаждут его уничтожения. Только в этом причина еврейского национализма, а не в желании своеобразия и самобытной культуры.

Добавить комментарий для Aся Крамер Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.