Алекс Манфиш: Анти-теодицея

Loading

Я вовек, поверьте, не притронусь / К древу скорби, к пагубным плодам! / Чтоб вернуть душе незамутнённость, / Я и смысл, и истину отдам!..

Анти-теодицея

Алекс Манфиш

Предлагаемые здесь стихи я свёл в цикл, поскольку все они объединяются эмоциональным и идеологическим неприятием теодицеи. Иными словами — отрицанием возможности дать «богооправдывающее», «позитивное» обоснование мирового зла. При этом — они написаны не с позиции атеизма.

УЧИТЕЛЬСТВУЮЩЕМУ

Ты высишься с пером или с жезлом
Над пугано-покорных душ стадами,
Ты учишь про духовный смысл страданий,
Про то, что зло лишь кажется нам злом.
Ты стреляный в схолазмах воробей,
Ты сшил в один ковёр искринки счастья
И мертвенное рубище скорбей.
Наш мир трагичен Божьей властью
По диалектике твоей…
Поэт, прозаик, пастырь, — кто б ты ни был, —
Но если, жезл держа или перо,
Сшиваешь горсткой философских фибул
В гармонию со злом добро,
То вот, смотри: корабль, ко дну влекомый,
И тем, кто в нём, уже не всплыть назад.
Ни неба им, ни грома и ни лома —
Закрытый трюм и водных толщ охват…
Закрытый трюм. И в трюме том — ребёнок,
Чей мир так малышов, уютен, звонок
Был только что — без альф и без омег, —
И чьи уста теперь — в преддверьи спазма,
Уста, что и молитв к Тому, Кто спас бы,
Не ведают… ещё — уже — навек…
И чьим глазам вселенской чёрной жути
Ещё — уже — навек — не отразить…
Их — сидя за столом, с чайком, в уюте, —
Не смею я себе вообразить.

От этих глаз — в них, если можешь, глянь, —
Не разорвётся ль мирозданья ткань?

ВЗЫСКУЯ РАЯ

Мне кажется, я никогда не устану —
Как будто дитя, теребящее рану, —
Жестоким стихом клясть кручину людскую,
Отъятого райского сада взыскуя.

Но скажут: смирись — это жизнь, чья струна
Была бы живущим вовек не слышна,
Не будь она — волей природы самой, —
Натянутым нервом меж светом и тьмой.

Я вижу, как зла надвигается лава,
Как детской обиды вскипает отрава,
Предатель над вверенной тайной глумится;
Над тем, кто обманут, дым смеха клубится.

И скажут: смирись — это жизнь, чья канва
Блюдёт многоцветье и этим права.
Смирись и пойми, что сквозь чёрную гать
Затейливей золото будет сверкать.

Оправдан убийца, купив адвоката,
Свершается блуд за спиною солдата.
Делец сэкономил на детском лекарстве,
Фильм с пытками снят, чтоб садист развлекался.

И скажут: смирись — это жизнь, в чьих полях
Росток не любой ли шипы опалят?..
И можно ль, чтоб ветер не бил — лишь ласкал;
И скучно без плевел расти колоскам.

Плачь поле по травам, плачь стебель по зёрнам!..
Невинный зарезан, невыросший взорван;
А щупальца чудищ — в крови, точно в креме,
И в смрадном жиру гонобобельских премий…

И скажут: смирись — это жизнь, чьих глубин
Не знает ни жертва, ни тот, кто сгубил…
Лишь взмыв над бездонностью, прянешь до звёзд.
В пучину не глянувших — высь не зовёт.

Да, молви мне это и стан препояшь свой,
Ты, мудрый, ты, храбрый, ты, крест свой подъявший…
И верно: не мыслится честность — без подлых,
Без жаждущих — щедрость, без страждущих — подвиг.

Но мне сквозь подзол, поглотивший тьмы тем,
Стон слышится тех, кто, не славясь ничем,
Без смысла и пыла, не храбр и не свят,
Судьбой окаянной растоптан и смят.

Не знали они ни порыва служений,
Ни пыла дерзаний, ни жажды свершений.
Я слышу сквозь толщу пластов в том подзоле —
Дрожь тела, стук сердца, крик муки, всхлип боли.

Им воин на выручку мчал-поспешал,
Их гнойные ноги святой обмывал,
Им царь в покаяньи свой жемчуг дарил,
Поэт об их муках песнь скорби творил.

Не выпал им путь средь космических далей —
Они на алтарь всесожжения пали.
Им выпало — почву, обуглясь, удобрить,
На коей взойдут чьи-то святость и доблесть…

Замрите ж виновно, склонясь у их ног,
И лира, и свиток, и крест, и клинок!
Ведь лишь на болоте страдальчества их
Взрастают цветы созиданий земных.

Явитесь же, встав из болотища боли,
Не знавшие смысла постигнувшей доли,
Не знавшие в чёрный тот час всесожженья —
Чьей славы во имя, чьих вин в искупленье!

Чтоб биться о тишь неискусным речам,
Чтоб голос тех жертв, надрываясь, кричал —
О Боге и мире, о сжёгшей дотла
Солому их душ неизбежности зла!..

ЧЕТВЕРО НАД СКЛОНОМ

И успела кровь из капищ вытечь.
И как знать, в чьей был он стороне —
Тихий склон; под ним же — много тысяч:
Мир им всем… а сколько — счесть не мне.
Не был холм тот россыпями убран.
Там, в тиши, ловя из бездны весть,
Встретились однажды храбрый, мудрый,
И святой, и тот, в чьём сердце песнь.
И, казалось, слух взмущался стоном —
Ветра ль, тех ли, чей под ними прах…
И стояли четверо над склоном,
Боль тая и в душах, и в устах.
И казалось им — чьего-то зова
Надо ждать… и некуда идти.
И казалось им, что чьё-то слово
Бьётся рядом — птенчиком в горсти.
Что вот-вот средь гряд печальнохолмных,
На смиренном лоне этих нив,
Отомкнутся вдруг уста безмолвных,
Тишину речами вспламенив.
И — сбылось. Из некоей ли дали,
Из-под пойм ли травно-дождевых,
Те, о ком их скорбь, пред ними встали —
Живы ль, нет ли, — в образе живых.
В сонме ликов боль металась-билась,
И укор пылающий пронзал.
И живое что-то заструилось
От души к душе, от глаз к глазам…

И сказал воитель: «В вихре схваток
Вырос я; опасней нет стези.
Полетишь царевну-славу сватать,
Да иной невесты тень вблизи.
Но, сжимая в битвах меч свой верный,
Знал я твёрдо: путь свой выбрал сам,
И не мне — коль буду в срок повергнут, —
Вопиять к жестоким небесам.
А сейчас…взрыдать ли, ниц ли рухнуть,
Понимая — лёгок мой удел!
Здесь, под нами — слабость, робость, хрупкость
Тех, кто бить и биться не умел!
Им за жизнь сражаться было нечем;
Я в опасность мчал, а их — влекли.
Пред судьбой тех жертв — крутые плечи
Не склоню ли ныне до земли?..»
И сказал мудрец: «Верша свой поиск
Истин, тайн, законов и причин,
Ведал я: не ту слагаю повесть,
Что прожить сулила б без кручин.
Но, прильнув к сокровищу писаний
Иль камней, таящих древний след,
Знал: я сам вступил на путь познаний,
И не мне роптать, коль дам ответ.
И ответ тот, сколь бы тяжек ни был
Грохот слов — отречься иль не жить, —
Не вершина мук! На эту гибель
Всё ж должны за что-то осудить!
А лежащим здесь — колодезь боли
Не открыл, за что испьют её!..
Пред загадкой страшной этой доли
Не склоню ль всё знание своё?»
И сказал пророк: «В святые дали
Призывая молнийной строкой,
Сознавал я: в жизнь мою едва ли
Постучатся сладость и покой;
Но мужался, зная: путь тот грозный
Сам избрал я — Имя освящать;
Если ж так — облёкши сердце бронзой,
Укрепи отвагой мысль и стать.
И, коль даже руки на кресте ли,
Из огня ль судьба мне в срок воздеть, —
Муки той фиал не беспределен:
Легче мне, чем тем, чьи кости здесь…
Ибо я — взойду, а их — швырнули
На алтарь; и всех молитв святей
Душ тех плач, пред коим не склоню ли
Дар, и труд, и плод души своей?..»
И сказал поэт: «Лелея лиру,
Не искал тернистых я дорог,
Не примкнул ни к воинству, ни к клиру,
С тайн земли покрова не совлёк.
И страшилась плоть рубцов и рубищ,
И, душой от скорби прочь стремясь,
К небу я взывал — да не погубишь, —
И к мечте взывал я, чтоб сбылась.
И порой томила троп неторность,
Но спасала мысль: пусть больно мне, —
Бьёт та боль, чтоб песен звук исторгнуть,
Бьёт щадя — чтоб целой быть струне.
Здесь же те лежат, пред кем разверзся
Рок, чей тёмен смысл, чья мощь дика.
Ужас их закланья — жги мне сердце;
Преклонись мой стан, застынь рука!..»

И стояли четверо над склоном,
Замолчав и медля уходить,
И не знали — подвигом иль словом
Тех, кто пал, из праха возродить.
И взносился, тягостен и мертвен,
Гулкий ветер — пастырь льдистых стуж, —
И свистел: святой — ты должен жертве,
Воин — ты должник дрожащих душ!
И навек впечатывалась властно
Мысль и весть всё та же в их сердца:
Кто вещал — в долгу перед безгласным,
Кто летал — пред немощью птенца…
И, струиться ль рекам, льдам ли таять,
Отомкнуться ль Млечному Пути, —
Лишь пока жива об этом память,
Можно мир очистить и спасти.

КРИК СЛАБОГО

Это «антитеза-ответ» на предыдущий стих — «Четверо над склоном»

Я мудростей не постиг. Ни творческих, ни духовных
Свершений не жаждал я: куда мне?.. Не та, чай, стать…
И благ я хотел простых — не высших, а обиходных, —
И делал я всё, что мог, чтоб тягот не испытать…
Освистывай, куркули, меня, слабака и рохлю;
Прошу, пустосвят, ко мне в душевные погреба…
Мучитель всея земли нас всех от рожденья проклял —
Извечный создатель зла, чей вертел и нож — судьба.
С чего начинался бал? Пелёнки и погремушки,
Зайчат остроухих плюш, цветные карандаши…
Эх, кто ж из живущих знал, что сам угодит в игрушки,
Что будет палач играть в движенья его души…
Зачем вороха судеб прядутся на веретёнах?
Что хочет та сила зла, под чей изнываем гик?
Того ль обмануть, кто слеп? Того ль изломать, кто тонок?
Бескрылого ли — в поток? На зубья ли скал — нагих?
Обида — ты словно шрам, полученный в подворотне,
Тебя не стереть, не смыть… и видел ли кто из вас
Надежды сожжённый храм, луч света, что с хрустом отнят…
Иль, может, был сам тот луч насмешкой змеиных глаз?..
Взметнулась волной любовь, но сдуло ветрами пену,
И берег души впитал не сладость — лишь злую соль.
И вот я — обид клубок, познавший в сей жизни цену
Высоких и чистых чувств, что скошены зла косой…
О, если б найти врага! Узреть бы мне образ вражий —
И смачно в него палить… не въяве, так хоть в мечтах!
Но нет его! Лишь фольга шуршащей безличной пряжи
Змеится… и вновь, и вновь — обида, и боль, и страх!..
Приелись до тошноты укоры от пустосвята:
Не горше, мол, мне пришлось, чем прочим… так кой же хрен
Я хнычу?.. Но я ж — не ты! Вы хватовские ребята!
Вам, сильным, — духовный бой, нам, слабым, — без боя плен…
Вы слышали глас толпы, что ловит, топчась, гостинцы?
Кто пряника не поймал, — раздатчиков проклянёт;
Везунчиков — бей, топи… вот так, дорогие принцы;
Я был в той толпе… но я — не хватовский паренёк…
Везунчиком не был я, и мимо промчался пряник.
К клейму мой развёрнут лоб, а шея моя — к ярму…
Хребтиною бытия обида, что жжёт и ранит,
Мне стала… ответьте мне, коль сможете, — почему?
Как, спиртом и анашой накачаны, зубы стиснув,
В бесплодную мерзлоту вгрызаются фраера,
Искал я — но не нашёл в проклятой терпёжке смысла.
Он есть! Этот смысл — в игре; но то не моя игра.
Не светит мне горний свет, не взял я духовных высей —
Я слаб, я разбит и смят, болтанка в мой мозг впилась.
Игра не моя — о нет! В меня самого, как в бисер,
Мучитель всея земли поигрывает смеясь…
Эй, там, меж стозубых волн! Попутчики в море жизни!
Идущий ко дну… и ты, ещё не уставший плыть;
И севший верхом на ствол… и ты, что в челне, скажи мне —
Хотите ль ту силу зла разжалобить… умолить?..
Но нет!.. Расшибайте лбы, покорствуйте иль базарьте, —
Тому, кто измыслил зло, кто смачно играет в нас,
До лампочки все мольбы — неистово он азартен…
Ещё бы: ведь тут не карт, а душ человечьих пляс…
Молчи иль надрывно ной — кто слаб, тот с пелёнок предан.
Предавшему — смысл игры, живущему — бес в ребро.
И, может быть, лишь землёй укрывшийся, словно пледом,
Увидит прекрасный сон про мир, где царит добро.

Я ЧИТАЛ О СТРАНЕ НЕЗДЕШНЕЙ

Была на мне рука Господа, и Господь вывел меня духом и поставил меня среди поля, и оно было полно костей.
И обвёл меня кругом около них, и вот весьма много их на поверхности поля, и вот они весьма сухи.
И сказал мне; сын человеческий! Оживут ли кости сии? Я сказал: Господи Боже! Ты знаешь это.
И сказал мне: изреки пророчество на кости сии и скажи им: «кости сухие! Слушайте слово Господне!»
Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас, и оживёте.
И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживёте, и узнаете, что Я Господь.

(Книга пророка Иезекииля, 37, 1-6)

Я читал о стране нездешней,
О чертоге у Божьих ног, —
Там утешится неутешный,
Там гонимого ждёт венок.
Там навек отдохнёт усталый,
В срок достигнувший райских врат,
И блаженства испьёт бокалы
В искупленье земных утрат.
Там, в стране благодатной этой,
Где ковёр из травы пухов,
Будут мудрым даны ответы,
Сбросит слабый ярмо грехов.
И в обителях сих обеих —
Здесь, сколь сердца продлится бой,
И ступив на тот вечный берег, —
Я останусь самим собой.
Не исчезну! Не мне ознобность
Чёрных хлябей небытия,
Ибо память со мной и образ
Тех путей, что отмерил я:
И победы, и куст с шипами
Из обид, и любовь, и глум…
«Есмь» — из ткани, чьё имя память,
Сшито: «memino ergo sum».
Но от ужаса и печали
Я склоняюсь, представив тех,
Кто, истерзан кручин бичами,
Не узнал на земле утех.
Чьи когтисты кусты обиды,
Чьих усилий бесплоден цвет,
Чья судьба — пустоглазый идол:
Зев разверст, и пощады нет…
Кто от толпищ тысячеустых
Получал — не кривись, хлебни!… —
Лишь издёвки прокисший уксус —
Не живительный сок любви.
Что такой пред святым престолом
Скажет? Вытащит он клубок,
До изнаночки весь исколот:
Вот — душа! Полюбуйся, Бог.
Ну, а вот, из юдоли бренной
В звёздно-вечны сии края
Скачет память — не конь ли бледный
Под уздою небытия?..
Скажешь — быть мне, коль ей не таять?
Молвишь «meminit ergo est»?
Но Горгоны страшней та память:
Нет в ней клада — один лишь крест…
Тем, кто рядом, Ты в мире зыбком
Щедро ль, нет ли, но что-то дал:
Тот был слаб — но любовью взыскан;
Тот невзрачен — но побеждал…
Чтоб черпали, как пламя — свечи,
Силу жить они в тех благах:
Тот был раб? Но умом отмечен;
Трус? Но златом он был богат…
Я ж влачился, ничем не тепля
Хрупкий факел своей души.
Я принёс Тебе горстку пепла;
Что с ней делать, Господь, — реши!
Я принёс унижений иго
И растоптанной чести тлен.
Память? Бьёт она каждым мигом,
Каждый срез её — казнь иль плен…
Понесу ль средь долин сих вечных
Груз обид, что черным-черны?
Я пред жизнью своей ответчик,
Изничтоженной без вины…
Иль велишь, точно ржавой гильзе,
Мне лежать на траве-пуху,
Позабыв о той краткой жизни,
Что истоптана в пыль-труху?
Позабыть? Как мокрицу дустом,
Память скорби своей убить?
Это значит — в пустышку сдуться,
Обнулить своё «я»… не быть…
Значит, посулов тех помпезность,
К вечной жизни призыв — не мне:
Мой удел — навсегда исчезнуть,
Словно рябь на крутой волне…
Что ж… скукожусь дождинкой в вихре,
Лопну — мыльный точь-в-точь баллон;
И ничей не раздастся выкрик:
«Рай не в рай мне, коль сгинет он!»
Стоны любящих, близких муки
Не качнут Твой престол, Господь:
Нет мне в чьей-то любви поруки,
Я подкидыш: ни мам, ни тёть…
Но, душе ни одной не дорог,
Дай спрошу Тебя, Отче наш:
Ну, а Сам Ты — пропасть как морок
Мне — глянь, вот я, — ужели дашь?
Дашь ли? Вот мой вопрос, Создатель!
Пусть небесный — Ты всё ж отец!
Я — тряпичный эрзац-солдатик, —
Твой, Господь, на отцовство тест…
Дашь ли сгинуть? Одной игрушки
Недостанет? Ну что ж — и сыр
Тоже в дырочках… Без утруски
Разве может крутиться мир?..
Если ж, Господи, не впустую
Ты Отцом меж людей слывёшь, —
Тихо склонишь главу святую,
Сирый клубень души возьмёшь,
И признаешься — да и что уж,
Отстрелявшись, теперь таить, —
Что Твоя не всесильна помощь,
Что и мимо случалось бить.
Что не всё Ты на свете можешь,
И, сражаясь с пучиной зла,
Ты иных упускаешь, Боже,
В ту пучину из-под крыла…
Что ж разбитому вдрызг ответишь,
Отче… Бог, уронивший в жуть?
Лоскутком от вселенских вретищ
Я пред троном Твоим кружусь.
Вот я — глянь! Как же быть со мною?
Сокрушённо ль списать? Иль всё ж
Вброд и вплавь за душой одною
В бездну спустишься — и спасёшь?
И, достав, словно перстень, чудо
Из космической кладовой,
Во дворец превратишь лачугу,
Кость иссохшую — в стан живой?
И, крутнув фильмоплёнку жизни,
Все утраты вернёшь мои?
Отче — будет ли так, скажи мне?..
Вот я — жаждущий: напои!
Лоскутку от вселенских вретищ,
В бездну выпавшему птенцу —
Что Ты, Господи, мне ответишь?
Вот я — глянь. Я пришёл к Отцу.

АВТОРСКОЕ

Бросив взгляд на прах воздушных замков,
Отвернусь, не чувствуя вины.
Я устал безмерно, несказанно,
Я ищу не блеска — тишины.

И речной воды обыкновенней
То, в чём вижу ныне благодать.
Добрый Боже! Дай отдохновенья!
Сделай так, чтоб больше не страдать!

Не гожусь я в сказочные принцы,
Белый конь не будет взнуздан мной:
Мне бы только с Божия мизинца
Не сорваться в космос ледяной…

Хватит страха, Боже, хватит боли —
Слабых плеч услышь безвольный хруст!
Я устал и жажду лёгкой доли,
И кляну обид житейских груз…

Кто-то — в бой за истину и святость:
С ним их свет, в седле он иль в петле;
Я ж кляну безвыигрышность схваток
За простое счастье на земле.

Не хочу душой — дрожащим лотом, —
Измерять вселенской сути глубь!
Не хочу сквозь терния к высотам!
Жизнь, смягчись! Утихни! Приголубь!…

Жизнь-цыганка шепчет, мудро споря
С дерзко-детским ропотом моим:
«Глянь-ка вниз, на чёрный жернов горя —
Тьмы живущих корчатся под ним!…

Ты не там? Умеренная ноша
На плечах? Прославь же свой удел,
И о том лишь думай, мой хороший,
Чтоб паёк надежды не скудел!»

Сей урок, как ладанку расстрига,
С благодарным трепетом приму;
Но и то, умеренное иго,
Что на мне… зачем оно? К чему?…

Что сказать мне хочешь, Вседержитель?
Знаю сам, что всё в Твоей руке;
Знаю сам — хрупка моя обитель
И подобна дому на песке.

Знаю сам: лишь Ты и страж, и зодчий,
И целитель ран, и свет в ночи;
Так зачем, к чему Твой искус, Отче?
Вот он я! Веди… спасай… лечи!

Забери игрушку — призрак воли:
Воля — блажь. Хвалёный выбор — слеп!
Я хотел бы спрятаться от боли,
Я устал и жажду на прицеп.

Так приди ж, направь челнок мой утлый
Мощной дланью в светлые края!
Я согласен быть живою куклой —
Мне нужна лишь бережность Твоя!

Добрый Боже, славлю Твой мизинец!
Я на нём, а значит — на плаву:
Я не в чёрной бездне, не в низине,
Что, дрожа, несчастием зову…

Я плыву, но страх и боль со мною;
И, зайдясь в отчаянной мольбе,
Я взыскую — не сочти виною, —
Лёгкой жизни — близким и себе!

Я меняю поиска безбрежность
И свободы хищную звезду
На души уставшей безмятежность,
На нектар и яблоки в меду!

Яд познанья вытоплю из сердца —
Пусть над тайным тайна почиёт…
Прочь от бурь! Прими в единоверцы,
Сладкозвучный райский ручеёк!…

Я вовек, поверьте, не притронусь
К древу скорби, к пагубным плодам!
Чтоб вернуть душе незамутнённость,
Я и смысл, и истину отдам!..

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Алекс Манфиш: Анти-теодицея

  1. “Везунчиком не был я, и мимо промчался пряник.
    К клейму мой развёрнут лоб, а шея моя — к ярму…
    Хребтиною бытия обида, что жжёт и ранит,
    Мне стала… ответьте мне, коль сможете, — почему?
    Как, спиртом и анашой накачаны, зубы стиснув,
    В бесплодную мерзлоту вгрызаются фраера,
    Искал я — но не нашёл в проклятой терпёжке смысла.
    Он есть! Этот смысл — в игре; но то не моя игра.
    Не светит мне горний свет, не взял я духовных высей…”
    :::::::::::::::::::::::
    мимо к везунчикам пряник промчался
    клеймённый развёрнутый лоб закачался
    а шея, про шею пусть скажет ярмо
    по хребтине обидой, по чану дубиной
    ответьте кто сможетв кино
    накачан как мяч анашою и спиртом
    стиснул зубы как фраер притом
    сегодня нашёл что в терпёжке нет смысла.
    но есть этот смысл в Игре
    в биллиар я играл на рассвете
    в горнем свете, со Светой
    🙂

Добавить комментарий для Aleks B. Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.