Элла Грайфер
Глядя с Востока
18. Кладбищенский этюд
Это нужно не мертвым,
Это надо живым.
Р. Рождественский
Начинался день как обычно: кассету страховочную в компьютере сменить, почту разобрать, вот уже пошли первые телефонные звонки, как вдруг…
– Ты что, не слышала? У Ханны мама умерла. Едешь?
Ну, конечно же еду.
Маме Ханны уже за 90 было. Жалко, конечно, родных, но между нами говоря – молодец бабуся, взяла свое от жизни – всем бы нам так! А кладбище оказалось милое, уютное, рядком выстроились высокие кипарисы. Хорошее такое место… спокойное… Не сразу дошло до меня, что это не место спокойное – это я сама тут спокойна… что, право, очень странно.
…Давным-давно когда-то случилось мне побывать в Литве на деревенском кладбище. Не на похоронах даже, а просто так. И было оно на диво красивым, и очень зеленым, и, наверное, очень старым. А памятники были на нем… Боже, какие памятники! Я к деревянной скульптуре неравнодушна с детства, а тут… не во всяком музее встретишь такую красоту.
Вот и бродила я как по музею, восторгаясь и ахая, и даже себе не сознаваясь, что больше всего хотелось бы мне сейчас бежать без оглядки, как можно дальше от всей этой красоты. Потому что нельзя, невозможно, бессовестно ничего кроме эстетического наслаждения не испытывать в присутствии смерти, но вот хоть убей не могла я в себе обнаружить никаких других чувств.
…А было еще другое кладбище… еврейское кладбище в Берлине, тогда еще восточном и ГДР-овском. Мне рассказали, что многие могилы там – бутафорские, ну, то есть, погиб человек где-нибудь в Освенциме, а уцелевшая родня тут поставила ему памятник среди семейных могил. Наверное, их это утешало… Меня бы, скорее всего, не утешило. Попала я туда зимой, мерзла отчаянно на пронизывающем ветру и бродила между памятниками с чувством мучительной неловкости перед лицом отчаянной попытки отринуть пережитый кошмар и бывшее сделать небывшим.
…В московский крематорий, по понятной причине, заглядываю каждый год. Нет, нет, никаких нехороших ассоциаций не вызывает у меня огненное погребение. Все равно ведь уходит человек – что закопанный что сожженный – только имя его остается на полированном граните. Имя… да-да, вот в этом-то все и дело. Иду колумбарием, читаю имена: Циля Резник, Григорий Литинский, Мария Гольдштейн, Эдля Меримова, Юлий Грайфер… читаю – и сжимается все внутри.
Так вот и выставлены эти дорогие мне имена на всеобщее обозрение, открыты ненавидящим взглядам тех, кто им и мертвым никогда не простит, что были живыми… Не спрячешь, не скроешь, с собой не унесешь… Ведь мертвые так беззащитны…
…И вот стою я на кладбище в городе Хайфе. Ничего не скажешь – красиво, но с тем, с литовским, разумеется, не сравнить. Ухоженное, но уж не чище, чем в Берлине. Стандартные плиты с надписями похожи на увеличенные дощечки из московского крематория. Имена, имена… Абрам Коган, Цви Гофман, Ципора Абитбуль… есть даже дама с лихим прозванием Хая Комиссар – ай да Хайфа, кипарисы зеленые!
Имена, имена… читаю я их – и мне спокойно. Этих мертвых не потревожит никто, не попрекнет тем, что жили на свете. …И как же это раньше не дошло до меня, что только там, где есть место для наших мертвых, найдется оно и для нас, живых. И для наших детей…
Пока что есть… Надолго ль это счастье?..
2006
