Элла Грайфер. Глядя с Востока. 21. Двадцать лет спустя…

Loading



Элла Грайфер

Глядя с Востока

 

21. Двадцать лет спустя…

А доказательства твои

О боге, мире, бытии?

Из этого инвентаря

Преподносил ты небылицы

С уверенностью очевидца,

А между нами говоря,

О Марты Швердлейн мертвом муже

Ты знаешь, кажется, не хуже.

И.-В. Гете

1990 год… Два немолодых человека сидят у камина и беседуют «о Боге, мире, бытии». Журналист уверен, что Они пришли из разных миров. Расхождения в их взглядах на мир огромны. Похоже, затеяли они эту встречу именно затем, чтобы на публику продемонстрировать возможность взаимопонимания, возможность «межрелигиозного диалога»… Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что диалог-то – да, но… не то чтобы очень межрелигиозный.

Каждая религия есть замкнутое ментальное пространство, со своими представлениями «о Боге, мире, бытии», которые с другими религиями в чем-то перекликаются, но в чем-то и несовместимы. Мудро и правильно поступают наши собеседники, не пытаясь дискутировать по вопросам, по которым у каждого позиция своя, они могут лишь вежливо информировать друг друга: «А у нас вот так», – «А у нас вот эдак». Не то чтобы такое занятие было вовсе бессмысленным: в сравнении с чужим свое углубляется, открывается порой новыми, неожиданными сторонами, но… диалогом я это все же назвать затрудняюсь. Серьезный и плодотворный диалог между адептами разных религий, разумеется, и желателен, и возможен, но… только и исключительно на темы светские: о войне и мире, науке и коммерции, философии и искусстве… что угодно, только не вера, иначе дело скоро запахнет керосином.

Так о чем же на самом деле они дискутируют? В чем демонстрируют небольшие расхождения и глубинное взаимопонимание?

Вот, например, единодушно возмущаются бесчеловечным южноафриканским апартеидом – подумать только, вместо стандартного загранпаспорта путешествует епископ Десмонд Туту с какой-то бумажкой, которая, правда, не мешает ему ездить куда захочется, но нет на ней надлежащих картинок и печать, вероятно, не в том углу стоит…

Зато сегодня журналистам, приезжающим в равноправную и свободную ЮАР на чемпионат мира по футболу, объявляют вполне официально:

Не рекомендуется:

Ходить с коротким рукавом, если на руке часы.

Говорить по мобильному на улице.

Передвигаться по городу пешком.

Передвигаться по городу с ноутбуком.

Ездить в машинах меньше чем по два человека.

Общаться с местным населением.

Заезжать в районы без гарантий вашей безопасности: Соуэто и Александрия.

Оставлять в номерах ценные вещи.

Держать при себе ценные вещи.

Оставлять в сейфе ценные вещи.

Результат отмены законов об апартеиде – налицо. А сам апартеид? А никуда не делся: черные и белые существуют по-прежнему параллельно, ибо путей к сближению попросту не видит ни та, ни другая сторона. Могло бы, кстати, быть и хуже (может быть, и будет еще), но уж, во всяком случае, лучше стать не могло. Злые законы худо-бедно держали под контролем ситуацию апартеида, исторически сложившуюся на этом участке земной поверхности, они ее отнюдь не создавали. Необходимость и возможность реформ определяется по реальному положению вещей, а не по заблудшей печати на бумажке Десмонда Туту.

Так почему же не понимали мы этого тогда, 20 лет назад? Почему не понимали наши собеседники – умные, образованные, порядочные и глубоко верующие люди?

Еще интереснее высказываются они о войне. Сперва – однозначно с осуждением, потом – слегка на попятный: еврей все-таки одобряет войну против Гитлера, а католик напоминает, что в той войне сильно пострадало гражданское население, так что вести ее надо бы поаккуратнее. Зато католик правильно отмечает, что бывают ведь и другие справедливые войны… еврей деликатно обходит это молчанием.

Во всяком случае, оба согласны (и кто из нас их не поддержал бы тогда?), что война есть нечто противоестественное, постыдное и вести ее можно только постоянно извиняясь перед Богом и совестью… Неужто не понимали они, один – пережив Вторую мировую, а второй – во Вьетнаме с армией побывав, что с такими мыслями вступая в войну победить заведомо невозможно? Неужто не задумывались, какова расплата за поражение?

Оно конечно, задним-то умом всякий крепок, знал бы 20 лет назад, где упасть – соломки бы подстелил, но… Простительна ли подобная наивность тем, кто выступает от имени религии?

Ведь при всем великом разнообразии религий человечества ни одной нет такой, чтобы не проводила четкой границы между своим и чужим. Чужой не обязательно враг, но некоторое недоверие к нему наблюдается постоянно и повсеместно. Во всех религиях нормальным (хотя и не слишком приятным) занятием признается война. Тора содержит немало правил ее ведения (напр. Дварим 20;10-20), а в диаспоре раввины постановили, что евреи должны служить в армии страны проживания и сражаться за нее. Евангелие от Луки содержит своеобразный этический кодекс воина (Лк. 3,14), среди раннехристианских мучеников профессиональных военных немало, в «Песне о Роланде» епископ Турпин сражается в войске Карла Великого, Сергий Радонежский Дмитрия Донского благословляет на битву… ну, и т. д., и т. п.

Хотя «раньше так не было» – само по себе еще не аргумент. Всякая живая религия развивается, чего вчера не было, возможно, будет завтра. Затем и придумываются толкования к священным текстам, чтобы правильные решения принимать в новой ситуации, какой не было, когда их писали. Взять хоть самые ранние талмудические мидраши: Образ Авраама – сына лавочника и доморощенного философа – не очень-то стыкуется с образом шейха-воина из книги Берешит, зато соответствует потребности современников, из крестьян и солдат превращающихся в ремесленников и торговцев, живущих в эллинистическом мире, где ежедневно сталкиваются разные философии и религии, и надо уметь отстоять родную точку зрения. Религия развивается, чтобы обеспечить своим адептам приспособление к меняющемуся миру, увеличивая тем самым их шансы на выживание.

Но вот с конца прошлого века в некоторых религиозно-интеллектуальных (как иудейских, так и христианских) кругах Запада начали вдруг распространяться толкования несколько странного свойства. Известную заповедь לא תרצח (в России предпочитают читать по-славянски «не убий») объявляют безусловным запретом на умерщвление любого человека… притом, что в той же книге Шмот читаем тексты о войне и смертной казни. Не говоря уже о том, что в иврите (библейском и современном) глаголלרצוח  означает только и исключительно незаконное, самочинное убийство. Убийство врага на войне или казнь преступника обозначаются другим глаголом להרוג.

Несколько раз повторяющаяся в Торе заповедь: И пришельца не притесняй – вы же знаете душу пришельца, так как пришельцами были вы в стране египетской. (Шмот 23; 9) понимается как призыв дать чужаку равные с аборигеном права, тогда как на самом деле она всего лишь запрещает злоупотреблять его бесправием, которое, в родовом, клановом обществе никому и в голову не приходило поставить под сомнение.

Но, может, мир с тех пор радикально изменился? Может быть, теперь неубиение врага и своего с чужим перепутывание, наоборот, способствует выживанию? Имеющий глаза – да видит! Двадцать лет спустя невозможно уже не заметить абсурдность позиции наших собеседников, но двадцать лет назад мы и сами разделяли ее. Ну, почему же ни мы, ни они не умели отличить желаемое от действительного?

Что это, извините, за детсадовский уровень рекомендаций по разрешению ближневосточного конфликта: Возможен ли мир вновь? Я думаю, мы не можем позволить себе даже спрашивать об этом. Мы должны достичь мир на Ближнем Востоке. <…> Наша идея заключается в том, чтобы они жили и учились вместе, и чтобы, получив дипломы, вернулись на Ближний Восток и работали вместе по организации, например, доступных для населения медицинских и других центров гуманитарной помощи. Недавно я беседовал с двумя студентками. Одна из них – арабка христианка, другая – еврейка. Обе женщины родились в Иерусалиме. Сегодня они работают вместе над одним проектом и планируют открыть вместе клинику в Иерусалиме. Так что, это возможно, и я верю, это очень важно.

Что за претензии к Пию XII? Не одобрял он антисемитской бойни, паству свою не подстрекал, даже где-то как-то помочь пытался – и на том спасибо! С какого перепугу должен он вдруг в исключительно сложной для церкви ситуации главной задачей считать спасение евреев?

Не потому ли, что для наших собеседников Холокост – не просто трагедия, будь то своя или эмоционально воспринятая чужая, но нечто, подрывающее основы их мировоззрения, не вписывающееся в картину мира? Картину, решительно расходящуюся не только с их личным опытом, но и с опытом всего человечества: На земле уже бывали холокосты, только слово не успели подобрать (Н. Болтянская). Картину, радикально отличающуюся как от иудейской, так и от христианской традиции.

Для предков, как их, так и наших, мир был, по определению, местом небезопасным: соблазны, ловушки, войны, стихийные бедствия… Все это требовалось преодолевать и побеждать в нелегкой борьбе за жизнь. Вопроса, «где тут Бог?», не возникало – все знали, что в «юдоли скорби» место Бога – место надежной опоры и сильного помощника. В любой религиозной традиции найдете вы множество рассказов о прямом вмешательстве Бога в историю, но даже если этого не происходило, вера поддерживала в испытаниях индивида и коллектив. Если выжить удавалось, Бога благодарили, а если не удавалось, вопросы задавать было некому.

Причем, всякий раз речь шла о помощи «локальной» – в конкретной ситуации. Кардинальное улучшение, уничтожение всех проблем и опасностей, новое небо и новая земля планировалось лишь с Пришествием Мессии (Вторым Пришествием Христа), но… это когда-а-а еще будет! Пока земля еще вертится, катастрофы неизбежны, и хотя просили в молитвах уберечь от них, скрупулезно перечисляя нежелательные явления, по умолчанию предполагалось, что просьба эта пока что неисполнима.

В еврейской традиции вопрос «где был Бог, когда..?» иногда встречается, но скорее в смысле «где же Его найти?». Ответом были замечательные мистические движения, обновлявшие иудаизм (каббала, хасидизм).

Люди знали давным-давно, что причина раздоров коренится в человеческой натуре, что наши недостатки суть продолжение наших достоинств, что без «дурного побуждения» вскорости вымрет человечество, что «зло в сердце его» искоренить можно только вместе с сердцем, т. е. жизнью.

Но века где-то с девятнадцатого знание это из западного общества стало исчезать. (Уточняю: исчезало ЗНАНИЕ о явлении, само же ЯВЛЕНИЕ никуда не девалось). Проблемы стали рассматриваться как нечто внешнее, случайное по отношению к человеку, который «добр». Если борьба и соперничество, геноциды и войны возникают лишь в силу «неблагоприятных обстоятельств», значит… вместе с обстоятельствами они могут (и должны) быть устранены. И если Всемогущий Бог вправду любит нас, Он должен бы, собственно говоря, давно уже позаботиться об этом самом устранении, в противном случае придется Его уволить за несоответствие занимаемой должности.

Не Иисус, понятно, так учил, и не Моисей, а вовсе Жан-Жак Руссо, и все же идея – стопроцентно религиозная, ибо лишь религиозным идеям дано устоять против однозначного практического опыта. В России именовалась она «человекобожием». Вот как описывал его в сборнике «Вехи» С.Н. Булгаков: Основным догматом <…> является вера в естественное совершенство человека, в бесконечный прогресс, осуществляемый силами человека. <…> Так как все зло объясняется внешним неустройством человеческого общежития и потому нет ни личной вины, ни личной ответственности, то вся задача общественного устроения заключается в преодолении этих внешних неустройств, конечно, внешними же реформами. Отрицая Провидение и какой-либо изначальный план, осуществляющийся в истории, человек ставит себя здесь на место Провидения и в себе видит своего спасителя.

И… как ни прискорбно в том сознаться, именно ЭТУ религию НА САМОМ ДЕЛЕ исповедуют наши герои, именно в ее духе стараются они истолковать религиозные традиции своих предков. «Межрелигиозный диалог» между ними есть не что иное как совместные усилия по выработке иудейского и христианского варианта современного гуманизма. Они действительно верят в человеческое всемогущество, в возможность уничтожить апартеид, выдав черным гербовые бумажки, верят, что Папе Римскому под силу было остановить геноцид, что отказываясь понимать Холокост, они тем самым предотвращают его повторение.

Католик, правда, пытается пристегнуть Холокост к «жертве Христовой», но еврей протестует – прошу заметить, с полным основанием. Во-первых, Христос пострадал добровольно, дабы мир спасти от греха, а у евреев согласия никто не спрашивал, да и не согласились бы они никогда собой и детьми пожертвовать благополучия «арийского» ради. А во-вторых, центральным догматом христианства является как раз достаточность жертвы Сына Божьего для спасения мира, дополнительные жертвы как бы уже и не нужны.

За сакраментальным вопросом «Где был Бог во время Шоа?», – стоит на самом деле претензия к Богу за создание мира и человека такими, какие они на самом деле, за то, что реальность отказывается соответствовать догме гуманизма, за то, что было, есть и будет то, что христиане зовут «проблемой теодицеи»: как примирить веру в благость Бога с неприкрашенным знанием о мире и человеке? Но проблема-то, она больше в теории, на практике христиане всю жизнь с Богом ладили не хуже иудеев.

Двадцать лет назад даже такие умные, глубокие, образованные люди могли на полном серьезе предъявлять претензии Богу, ООН и прогрессивному человечеству. С тех пор пережили мы и ослосоглашения, и 11 сентября, ликвидацию ЮАР и бомбежки Сербии. Обучение было достаточно наглядным, хотя обучаемыми оказались не все, а впрочем… может быть, для меня лично сыграло роль не столько время, сколько пространство. Помните старый анекдот про прямой телефон для связи с Богом на столе Голды Меир, с добавлением, что не так уж это дорого, потому как – по местному тарифу?

Израиль – не доллар, чтобы всем нравиться, но есть у него одна особенность, которую редко называют эксплицитно, не всегда даже ясно осознают, однако, сдается мне, именно она нередко определяет решение «за» или «против» жизни в этой стране. Израиль – плохое место для иллюзий: линия фронта не благоприятствует фантазиям на тему «все люди – братья», ушаты клеветы, изливающиеся из «человеколюбивых» глоток, воленс-неволенс подрывают догмат о непогрешимости гуманизма.

Утром по дороге на работу не могу я не вспомнить, что прекраснодушные защитники «прав человека», такие милые, вежливые и культурные европейцы, ни словом, ни звуком не возразят против уничтожения вот этих ребятишек, бегущих в школу, этой старушки, ковыляющей, цепляясь за «ходунки», этих мамаш с колясками, этих зеленых двориков и вековых деревьев на бульваре Ротшильда… Придумают только какое-нибудь новое название, вместо «окончательное решение» – «справедливый мир», и дело с концом. Мне было жутко, когда я осознала это впервые, но… Это стало началом пробуждения.

Теперь я даже не очень сержусь на них за это. Они ведь всего только люди, со своими слабостями и страхами, с двухтысячелетними антисемитскими предрассудками, со стадным инстинктом. Самое отвратительное, что не желают они сознаться в этом не то что другим, а даже самим себе, что рядятся в тогу беспристрастных арбитров, авангарда прогресса и благодетелей человечества. Что горячо дискутируют, где был Бог во время Шоа, но никогда не спросят, а где же были тогда они сами.

2010

  

Print Friendly, PDF & Email