Элла Грайфер

Глядя с Востока

24. О бедном еврее замолвите слово

Я выбираю Свободу –

Пускай груба и ряба,

А вы – валяйте, по капле

Выдавливайте раба!

 

По капле и есть по капле –

Пользительно и хитро,

По капле – это на Капри,

А нам – подставляй ведро!

 

А нам – подставляй корыто,

И встанем по всей красе!

Не тайно, не шито-крыто,

А чтоб любовались все!

А. Галич

Не проводя исторических исследований, можно без особого риска предположить, что привычка извиняться за собственное существование приобретена евреями в галуте уже очень давно. Но вот интересно, с какого примерно времени эти извинения стали искренними? Полагаю (это, конечно, не более чем гипотеза!) – должно примерно совпасть с периодом интенсивной ассимиляции. Мало кому приходит в голову задумываться о целесообразности пребывания в этом мире китайцев, чехов или готтентотов, не часто услышишь вопрос, зачем русским Россия и не лучше ли было бы всех украинцев организованно в Канаду переселить, где по нынешним временам и сытнее и даже безопаснее. Насчет евреев и Израиля подобные рассуждения раздаются 24 часа в сутки, и ладно бы еще только от разнообразных антисемитов – евреи тоже не могут остаться в стороне.

Взять хоть заслуженного антисиониста СССР тов. В. Ривлина. и его… ну, наверное, все-таки не роман… ну, пусть будет повесть… Художественное произведение, написанное, кроме шуток, талантливо. Вымышленный автор вымышленного «дневника» образ, конечно, собирательный, но несомненно типичный. И генеалогия подобрана правильно – именно потомки первопроходцев, для которых создание еврейского государства было в некотором роде благополучным завершением ассимиляции (теперь мы – как все!), не выдерживают столкновения с реальностью, в которой все оказалось иначе.

Нетипичным представляется, разве что, утверждение, будто вредный дед героя расизмом заразился от нацистов и даже сам себя неофициально эсэсовцем именовать стал. То есть, на самом-то деле это очень даже типично, только не для тогдашних сионистов, а для нынешних антисионистов типа господина Ривлина, но, в конце концов, он, как автор, и на свою фантазию право имеет. Куда больше похоже на правду стремление англичанам подражать. Их ведь, сионистов-то, не кто иной как англичанин Вингейт военному делу учил, у них в бригаде все они и служили и, понятно, мечтали, что вырастут у них когда-нибудь дети и внуки такие же гордые, уверенные в своем праве на жизнь и готовые его защищать без страха.

А вышло все наоборот. Не евреи гордым британцам уподобились, а англичане вкупе со всею Европою уподобились по психологии галутным евреям. То, что первым поколениям сионистов представлялось единой целью: стать КАК ВСЕ (по умолчанию «все» в западной цивилизации), т. е. ни перед кем за собственное существование и самозащиту не извиняться, распалось на две несовместимых части: либо «как все», либо в своем праве жить, поскольку эти самые «все» перестали жить в своем праве.

Лет 20 назад один солдат бундесвера на воскресную службу в церковь в форме пришел – так его добрые христиане убийцей обозвали и в шею вытолкали. Пару годков назад где-то под Парижем арабские самородки материалы со стройки воровали, увидели полицейскую машину, струхнули, ударились в бега и влетели сдуру в трансформаторную будку, где один из них и погиб в жарких объятиях высокого напряжения. Так полиция и местные власти извиняться пришли. В мюнхенской подземке турецкие подростки до полусмерти избили пенсионера, бывшего учителя, за напоминание, что в метро не курят. Так редактор популярной газеты предположил, что он это в оскорбительной форме заявил, а в душе, вероятно, и вовсе недобитый нацист.

Немецкие или французские СМИ объясняют агрессивность молодых арабов в Париже или турок в Берлине: мы-де, мол, сами виноваты, расисты невоспитанные. Идея, что «расисты» могут быть не только на «нашей», но и на «не нашей» стороне, либо с порога отвергается, либо, в крайнем случае, допускается, что они расизмом заразились от нас. По той же логике в повести Ривлина дед утверждает себя в отношениях с арабами силой не потому, что и арабы тем же манером самоутверждаются, а потому что страдает застарелыми расистскими предрассудками.

Вместо того чтобы понять и возлюбить убивающих его и его семью, он им платит той же монетой. Не обещаниями, что враги «никогда не вернутся» (которые могут быть, по определению, только лживыми) изгоняется вечный унизительный страх, но ощущением: «А вот пусть только попробуют! Со мной будут дело иметь!». Дед и представить себе не может, что скоро ему начнут выкручивать руки, требуя на бомбы и пули отвечать подарками и уступками. Окончательно сломлен он смертью внучки, которую явственно погубил пресловутый «мирный процесс» (об этом, впрочем, автор предпочитает скромно умалчивать).

Если бы сама я не жила в те годы в Израиле, не наблюдала бы, что насилия и убийства с арабской стороны неуклонно возрастают после каждой нашей уступки, вполне могла бы поверить господину Ривлину, что сопротивление контрпродуктивно, и бедный дед сломлен не отказом созданного им государства от самозащиты и защиты своих граждан, а наоборот – угрызениями совести за то, что защищаться посмел.

Это был замкнутый круг — мы душили их города блокадами и бомбили их дома, а они в ответ взрывали себя в самых людных местах или в автобусах наших городов. А политики все это время твердили о своем стремлении к миру…

Автор, понятное дело, не вспоминает, где именно этот круг замкнулся. Пока не было автономной территории, на которой можно развернуть подготовку шахидов и производство для них поясов, автобусы на воздух не взлетали. Но европейским стандартам такое простое решение, разумеется, не соответствует.

Европейским стандартам соответствует на убийство своих детей отвечать строительством детсадов для ихних, еще лучше – общих детсадов для совместного воспитания будущих убийц и их будущих жертв – в точности как было когда-то в Германии, во Франции и в России. Чтоб, значит, с детства привыкали, кто в доме хозяин. С одним из таких детсадов познакомилась я в конце девяностых. Есть в Израиле кибуц «Неве Шалом», где вместе живут еврейские и арабские семьи, есть там детский сад и школа – на всех одна, где изучают оба языка и обе культурных традиции.

Так вот, видела я их рекламный клип, а в нем – эдакое мини-интервью с очень милой арабской девицей детсадовского возраста. Ничтоже сумняшеся рассказывает прелестное дитя, что есть у нее дома настольная игра в уничтожение Израиля, но в детский сад она ее с собой не берет и никому там про нее не рассказывает, чтоб еврейских одногруппников не обидеть. Право же, слезы умиления сдержать невозможно. И это – не чьи-то там суждения или рассуждения, а то, что сами они считают за успех, чтоб им в рекламе похвалиться.

Больше всего места на страницах повести отводится объяснению, почему герой с таким трудом переносит службу в израильской армии. Как плохо она себя ведет, как обижает бедных палестинцев. Частично описываемые истории можно, конечно, отнести к жанру авторской фантазии, частично – чуть-чуть дополнить напоминанием, что арабские «скорые помощи» действительно использовались для перевозки боевиков, а на крышах школ устанавливались минометы, что двенадцатилетним снайперам удивляться не приходится, если натаскивание на уничтожение евреев начинается уже в детском саду, причем, настольной игрой ограничивается разве что в «Неве Шаломе», в автономии обработка идет куда более массированная, но главное все-таки не это. Главное – это незаметное, но настойчивое, умышленное и умелое замазывание, стирание грани между войной и миром.

По-моему, у всех народов существует, в различных вариантах, сказка про дурачка, действующего в одной ситуации так, как надо бы действовать совсем в другой. Он плачет на свадьбе, пляшет на похоронах, солнце в поле ловит шапкой, тень со стен стирает тряпкой.

Различие между правилами поведения и эмоциональными реакциями в мирное и военное время лучше всего сформулировал потомственный русский офицер и замечательный писатель Константин Симонов: …все мы сейчас на войне одинаковые: и злые – злые, и добрые – тоже злые! А кто не злой, тот или войны не видал, или думает, что немцы его пожалеют за его доброту.

Да, конечно, и злости не надо давать зашкаливать, иначе выйдет в ущерб дисциплине, а с ней и эффективности армии, не надо лупить, не разбирая степени опасности, всякого встречного противника (особенно ежели штатский), но эмоциональное сочувствие врагу, вживание в его переживания – не гуманизм, а шизофрения. Враги – у Симонова немцы, у нас арабы – никого не пожалеют за его доброту. Не потому что нет среди них хороших людей, а потому что на похоронах не пляшут.

Впрочем, ни господину Ривлину, ни его герою в голову не приходит ожидать от арабов взаимности – чтобы они, к примеру, постеснялись автобусы взрывать или на детские сады кидать ракеты. Тем более, когда они никого не убивают, а всего лишь открыто и с вызовом нарушают установленные правила, сердиться на них нельзя. Никто героя за вспышку бешенства в ответ на явное издевательство не укоряет, наказывать не собирается – сам он себя поедом ест: «Кто я такой и что себе позволяю? Это же неправильно, чтобы я его бил. То есть, если бы он меня – тоже не лучший вариант, но то была бы всего лишь мелкая неприятность, а когда я его – полнейшее святотатство, нарушение исконных основ мирового порядка. И как же мне жить после этого?..»

…Скажете, тут меня уже заносит? Преувеличиваю?.. А вот постойте минуточку.

Не будем разбирать каждый описанный случай недостойного поведения личного состава израильских вооруженных сил: который в самом деле недостойный, который, может, только кажется, а который и вовсе плод авторской фантазии господина Ривлина, а поставим вопрос обобщенно: Случается ли в израильской армии аморальное поведение, в т. ч. неоправданная жестокость к арабам? Безусловно, случается. Всякая армия состоит из людей самых разных, оружие над безоружными дает власть, и устоять перед соблазном удается не каждому. Факт, стало быть, имеет место быть. Вопрос – как к нему относиться. Давайте вспомним исторический прецедент.

В последние годы начала до широкой общественности доходить кой-какая информация о поведении советской армии-освободительницы на территории Германии в сорок пятом, см. хотя бы «Весна победы» М. Солонина. Не будем обсуждать причины (это уже сделал Солонин), поговорим лучше с советскими ветеранами любой расы, национальности и вероисповедания.

Наверняка некоторые из них заявят, что все клевета и вымыслы геббельсовской пропаганды, другие оправдывать станут происшедшее, но немало окажется и таких, что подтвердят и осудят. Считанные единицы пытались, помнится, даже протестовать (хоть тот же Копелев, что за такой протест срок получил). А теперь давайте уточним у тех, что ни отрицать, ни оправдывать не станут: правильно ли поступили они, не покинув незамедлительно эту аморальную красную армию? Может быть, просто не решились из страха перед трибуналом, а то бы только их и видели?

Ни в коей мере не будучи ветераном, осмелюсь все же предположить, что так вопрос не ставил никто. И, разумеется, представить себе невозможно рассуждающего таким образом еврея. Можно страдать, возмущаться, протестовать… но покинуть армию, победа которой – необходимое условие выживания нашего народа?.. Пусть для нее самой это всего лишь не слишком желательный побочный эффект – факт остается фактом. Несмотря на все, чего можно и нужно было стыдиться, не исключая и поступков некоторых наших единоплеменников, которые, если даже и не творили особых зверств, то уж на мародерстве без сомнения оттянулись по полной – и за себя, и за русского генерала в придачу.

И вот вопрос – почему ни словечка упрека не слышим мы в адрес этих людей от господина Ривлина со всею антисионистской братией вкупе? Ну ладно, при советской власти было нельзя, но теперь-то кто им мешает? Хоть бы раз вякнул кто, при всем уважении к герою-танкисту Иону Дегену или собственному антиционпредседателю генерал-майору Драгунскому… что же это вы, мол, так подкачали? Отчего продолжаете как ни в чем не бывало гордиться орденами и воинскими заслугами, вместо того чтоб совестью угрызаться? Почему не вините отцов и дедов, что из украинских и белорусских местечек в Москву да в Питер переехали, в результате чего только и оказалось у вас право и обязанность в безнравственной армии воевать вместо тихой и высоконравственной кончины в каком-нибудь Бабьем Яре?

Нет, тут подход совсем иной. Бесчинства русской армии заслуживают, разумеется, всяческого порицания, но при всей аморальности не опрокидывают они мирового порядка. А в чем оный порядок состоит, доступно разъясняет герою его умная психоаналитическая тетушка: Мы здесь из-за таких как твой дед и мой отец. И… кроме вины на нас лежит еще великая ответственность. Мы сами взвалили ее на себя, думая, что мы лучше и сильнее других. Мы оказались не лучше, но с нас много спросится. Может быть, больше чем с других. И от этой ответственности нам никуда не уйти…

Напрасно мы думали, что сильнее других. Не важно, что де факто были сильнее, а возможно, не слабее и сейчас, а важно, что по высшим законам мира евреи сильными быть не могут. Иллюзия, что кто сильнее, тот и лучше, свойственна, увы, не нам одним, но с других за это не спросится, спросится только с нас, поскольку с их стороны это не более чем простительная ошибка, с нашей же – дерзость непростительная. Еврей должен твердо усвоить, что всегда будет хуже всех. Далеко не только евреям в этом мире приходится платить чужие долги, но вот моральная ответственность за все зло, считая и то, которое причиняют нам, лежит только на нас одних, от нее нам никуда не уйти.

Не в том, стало быть, вина деда, что с арабами был неласков, а в том, что сам решал, быть ему ласковым или нет. Сражаться доблестно и нам можно, но… только в чужой армии. По приказу товарища Сталина «выжженную землю» немцам оставить – грех невелик, а вот по своей, по еврейской инициативе, по праву победителя на пару километров в сторону арабскую деревню переселить – преступление, какому в истории равных нету. На самом деле нам много чего дозволено, но… только то, что доступно в позиции РАБА.

Богатство? – Да, но только при условии, что «почвенное» начальство отнимет его в любой момент, как только ему заблагорассудится. Власть? – Да, но только от имени, из-за спины кого-то другого (а он потом на тебя свалит ответственность за все неудачи). С арабами как с побежденными обращаться – даже не всегда жестоко, но всегда противоестественно, ибо с любым неевреем по определению должен ты вести себя как с господином.

Обратите внимание, с каким восторгом повествует наш герой об аристократическом доме хевронского араба, разрушенном грубыми поселенцами. Не важно, что возведен этот дом на месте известных погромов 29-го и 36-го года. Араб – в своем праве, ибо он господин, евреи же – не более как бунтующие рабы. Как потрясает героя поступок старого араба, пришедшего лично его отблагодарить за спасение своей семьи! О том, чтобы на этом основании его клан евреев как таковых врагами считать перестал, естественно, речи быть не может, хотя не где-нибудь, а в израильских больницах лечили и кормили его родню. Нет-нет, араба-то я как раз не осуждаю, война есть война. Осуждаю еврея, который не может поверить в свои права.

Психоаналитически образованная тетушка глупому племяннику объясняет не что иное как еще Фрейдом открытое явление «сверх-я». Т. н. «совесть» есть усвоенная, частью личности ставшая система ценностей, какую родители при воспитании передали. Если приличной девочке Машеньке внушали с детства, что красятся одни девицы легкого поведения, она страшнейшие угрызения испытает, только руку протянув к тюбику губной помады. Такие же угрызения испытывает наш герой, переступая за века рабства в плоть и кровь въевшийся запрет равенства с неевреями, оценки их поступков по тем же критериям, что и своих. Для него это неестественно, мучительно, постыдно…

Может быть, резкость и властность деда не в последнюю очередь объяснялись стремлением как можно скорее и убедительнее выдавить из себя рабскую психологию, но так быстро в истории дела не делаются. Тем более что теоретически претензии свои он обосновывал в рамках западной идеологии: «Все люди рождаются свободными и равными в правах», но уже сыну его и в гораздо большей степени внуку пришлось воленс-неволенс столкнуться с тем, что к этим «равным» евреи не относятся. Они могут иметь права лишь в том объеме и до тех пор, как и пока это угодно «почвенной нации». Претензия евреев на расширение своих прав пусть не всегда оправдана, но вполне терпима, а вот стремление к равенству с их стороны – возмутительно, ибо является не чем иным как нарушением свыше установленного мирового порядка.

За протестом благонамеренных европейцев против государства Израиль «на захваченной чужой земле» стоит отнюдь не знание, кто когда у кого чего отнял, и отнимал ли вообще, но неформулируемое, непоколебимое убеждение, что у евреев по определению СВОЕЙ ЗЕМЛИ БЫТЬ НЕ МОЖЕТ. Они могут только получить что-то во временное пользование – из милости, либо за деньги. А коль скоро арабы к милости не склонны и денег не берут, существование Израиля незаконно, в отличие, например, от отделения Косова против воли сербов. Албанцы-то ведь не евреи – имеют право селиться, где хотят.

Разумеется, эти благонамеренные с самым искренним возмущением отвергнут любое подозрение в антисемитизме, напомнят, что никогда не отказывались расширять евреям права, что всегда отвергали все и всяческие «расовые теории». Правда, местами и временами, сталкиваясь с какой-нибудь неразрешимой проблемой (от эпидемии чумы до проигранной войны) приписывают они ее нам и мстят нам за свои слабости, но это же только местами и временами… В промежутках они раскаиваются, перестраиваются и осознают. В последние полвека появилась даже любопытная тенденция: в Германии, например, личности, от природы склонные к мазохизму, специально принимают гиюр, чтоб всласть на страданиях наших оттянуться. Эти, понятно, любую попытку выхода из рабства рассматривают как личное оскорбление…

Но с них-то какой может быть спрос, если и самые настоящие евреи… если единомышленники господина Ривлина не за страх, а за совесть противостоят всякому намеку на равноправие? Ну да, ну конечно, какую-то роль играют деньги (на поддержание в нашем народе рабской психологии ни Евросоюз, ни Госдеп миллионов не жалеют), немаловажно и место в престижных салонах и университетах (смирненьких там пока что терпят и даже оказывают внешние знаки уважения), но главный стимул все-таки не внешний, а внутренний. Веками выработанное «сверх-я», упрямо нашептывающее, что законное наше место – у параши.

2010