Александр Левковский: От «Одного дня…» до «Двухсот лет…» — Глава 2

Loading

Почему Солженицын назначил роль страстного защитника бесчеловечной идеологии именно еврею, а не русскому?! Он сделал это в соответствии с убеждением, что именно евреи были движущей силой коммунистической чумы, захлестнувшей Россию, — чумы, испоганившей её плоть и разрушившей её душу.

От «Одного дня…» до «Двухсот лет…»

(Евреи в произведениях Александра Солженицына)
Главы из книги
Авторский перевод с английского

Александр Левковский

Продолжение. Предисловие, Глава 1

ЛевковскийГлава 2. Истинный коммунист Лев Рубин

«Слово “шарашка” ведёт своё происхождение от сленга советских времён и означает бесчестное предприятие, основанное на махинациях и обмане».
Примечание переводчика романа «В круге первом» А. Солженицына

«Идеология! — это она дает искомое оправдание злодейству и нужную долгую твердость злодею. Та общественная теория, которая помогает ему перед собой и перед другими обелять свои поступки, и слышать не укоры, не проклятья, а хвалы и почет».
А. Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ»

Я твёрдо убеждён, что во всей мировой литературе трудно отыскать роман, который сравнился бы по своим художественным достоинствам с этим удивительным литературным феноменом — романом Александра Солженицына «В круге первом».

Никто не сможет убедить меня, — хоть некоторые и пытались, — что романы, написанные Львом Толстым, Эмилем Золя, Оноре де Бальзаком или Габриэлем Гарсиа Маркесом, в каких то аспектах превосходят литературные достоинства «Круга первого». Солженицын создал такое безукоризненно уравновешенное, многоплановое произведение, которое только классик мировой литературы может создать. Он искусно противопоставил в этом романе драму и комедию, настоящее время и прошедшее, честность и предательство, свободу и рабство, любовь и ненависть, бездушный атеизм и веру в Бога…

Институт-тюрьма Маврино (шарашка, по сочному русскому определению), населённая почти тремя сотнями осуждённых учёных, инженеров и техников, служит воистину шекспировской сценой для развётрывающихся драматических событий — с катастрофическими последствиями для большинства персонажей романа.

Список главных действующих лиц «Круга первого» насчитывает приблизительно пятьдесят человек: зэков, их охранников, а также высокопоставленных чинов из зловещего Министерства Внутренних Дел. Даже главный преступник, залитый кровью с головы до пят, Иосиф Сталин, входит в состав персонажей романа.

Среди этих пятидесяти персонажей мы видим восемнадцать зэков.

Из этих восемнадцати — три были евреями.

* * *

Я должен отметить, что моё раннее заявление о том, что «Солженицын создал безукоризненно уравновешенное произведение», страдает некоторым недостатком. Роман действительно безукорисненно уравновешен во всех перечисленных контрастах — за исключением одного: зэки-евреи в сравнении с зэками-русскими. К сожалению, моё заключение, содержащееся в Предисловии («… все без исключения евреи в солженицынских повестях и романах, в разной степени и в различных обстоятельствах, являются либо пособниками зла, либо его воплощением»), в полной мере приложимо и к роману «В круге первом».

Евреи в этом произведении и вправду являются пособниками и воплощением Зла. А для Солженицына высочайшим Злом является — коммунизм!

Это вовсе не случайность, что Солженицын предназначил роли истинных приверженцев и страстных защитников коммунизма — бесспорного Зла для писателя! — именно двум зэкам-евреям. В противоположность этому, не было ни одного зэка-русского в шарашке Маврино, которого можно было бы, хотя бы отдалённо, считать приверженцем, а тем более защитником, «благородного» дела коммунизма.

Это заключение приводит нас к Льву Григорьевичу Рубину, весьма колоритной фигуре, одному из главных действующих лиц романа и истинному фанатику коммунистической идеи.

Читатели, очарованные волшебством солженицынской прозы, не забудут красноречивого описания Рубиным шарашки Маврино в самом начале романа, когда в тюрьму прибыли зэки-новички, не знакомые с таким ошеломляющим явлением, как тюрьма, одновременно служащая научно-исследовательским институтом.

Один из новичков, ошарашенный относительным «комфортом» в Маврино, восклицает в изумлении:

«Куда я попал? Завтра меня не погонят в ледяную воду! Сорок грамм сливочного масла!! Чёрный хлеб — на столах! Не запрещают книг! Можно самому бриться! Надзиратели не бьют зэков! Что за великий день? Что за сияющая вершина? Может быть, я умер? Может быть, мне это снится? Мне чудится, я — в раю!!»

И Рубин отвечает:

«Нет, уважаемый, вы по-прежнему в аду, но поднялись в его лучший высший круг — в первый. Вы спрашиваете, что такое шарашка? Шарашку придумал, если хотите, Данте. Он разрывался — куда ему поместить античных мудрецов? Долг христианина повелевал кинуть этих язычников в ад. Но совесть возрожденца не могла примириться, чтобы светлоумных мужей смешать с прочими грешниками и обречь телесным пыткам. И Данте придумал для них в аду особое место…»

Так читатель романа знакомится с Львом Рубиным, эрудитом-филологом, энциклопедическим знатоком мировой литературы и истории и специалистом в языке и культуре Германии. Солженицын, несомненно, чувствует личную симпатию по отношению к Рубину, чей образ во многом напоминает колоритную личность зэка Льва Копелева, друга писателя, — и таким образом не удивительно, что Лев Рубин наделён массой черт, которые обычно присущи положительному литературному герою.

Рубин по натуре мягок и способен на сострадание. Его исключительное великодушие распространяется даже на вчерашних врагов, бывших солдат немецкой армии, оказавшихся в плену. Солженицын пишет:

«Он был майором “отдела по разложению войск противника”. Из лагерей военнопленных он выуживал тех немцев, которые не хотели оставаться за колючей проволокой и соглашались ему помогать. Он отбирал их оттуда и безбедно содержал в особой школе. Одних он перепускал через фронт с тринитротолуолом, с фальшивыми рейхсмарками, фальшивыми отпускными свидетельствами и солдатскими книжками.

… Но нельзя было убеждать немцев, не врастя в них, не полюбив их, а со дней, когда Германия была повержена — и не пожалев».

По отношению к своим товарищам-зэкам Рубин, несомненно, самый нежный, щедрый, великодушный и добродушный изо всех персонажей солженицынского романа.

Великодушный и добродушный!? Нет, далеко не всегда! Не тогда, когда «святые» идеи марксизма-ленинизма подвергаются атакам; не тогда, когда его любимое Советское государство очерняется, и не тогда, когда он слышит проявление малейших сомнений в гениальность товарища Сталина со стороны его лагерных друзей.

Ибо Лев Рубин, несправедливо арестованный, жестоко брошенный в жерло ГУЛАГа, оскорблённый и униженный, — всё ещё непоколебимо считает себя истинным коммунистом, обязанным «служить своей стране, её прогрессивной идее, ее знамени». Когда он подвергается атакам со стороны действительных или вообразимых идеологических противников, выражение его лица становится напряжённым и жестоким. Нельзя выпросить пощады у человека с таким лицом, пишет Солженицын.

Рубин признавал, что заключённым было тяжело — как тем, кто был осуждён за дело, так и тем, кто был полностью невиновен. И тем не мене зэки обвиняли его, проклинали его, нападали на него, потому что они, по Рубину, были неспособны бросить взгляд за пределы своей обиды. В каждой тюремной камере, при каждой встрече, в каждом споре он должен был доказывать им — безустали, пренебрегая оскорблениями, — что по законам статистики и в общем обзоре всё в стране идёт как положено, промышленность процветает, сельское хозяйство производит избыточную продукцию, наука совершает чудеса, культура подобна многоцветной радуге…

Солженицын заключает с видимой иронией, что Рубин был представителем прогрессивной идеологии на шарашке.

* * *

«Линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека. И кто уничтожит кусок своего сердца? В течение жизни одного сердца линия эта перемещается на нем, то теснимая радостным злом, то освобождая пространство рассветающему добру. Один и тот же человек бывает с свои разные возрасты, в разных жизненных положениях — совсем разным человеком. То к дьяволу близко. То и к святому».

Эти правдивые слова являются ключевыми в другом сочинении Александра Солженицына, «Архипелаг ГУЛАГ», и в полной мере относятся к рассматриваемому роману. Писатель оповещает своих читателей, что во время убийственной сталинской коллективизации «добродушный и великодушный» Лев Рубин, ещё юноша, был воистину близок к дьяволу, когда с пистолетом в кобуре он отправился по заданию партии осуществлять коллективизацию на селе. Ему казалось вполне естественным раскопать яму, где крестьянин схоронил своё зерно и конфисковать пшеницу, не давать хозяевам молоть зерно и печь хлеб. И не давать им воду из колодцев. А если крестьянский ребёнок умер, — умрите вы, голодные черти, и ваши дети с вами, но вы не будете печь хлеб!..

* * *

Но жгучее желание «доказать свою полезность самому себе и революционному классу» через жестокую коллективизацию не было единственным грехом Рубина в глазах автора. Солженицын предназначил Льву Рубину центральную роль в одной из наиболее зловещей сюжетной линии романа — в его сотрудничестве с Министерством Внутренних Дел, результатом которого явился арест Иннокентия Володина, молодого дипломата, виновного в «предательском» телефонном звонке в канадское посольство, ставившим под удар советские атомные исследования. Рубин, кандидат филологических наук (и единственный в стране человек, умевший опознавать по речевым звукам личность того, кто говорил по телефону), с готовностью ставит своё уникальное умение на службу зловещему МинистерствуВнутренних Дел.

И вновь это была коммунистическая идеология, заставившая Рубина участвовать в безжалостном преследовании абсолютно невиновного человека.

* * *

И тут, я думаю, самый подходящий момент для прояснения сложной зависимости между идеологией и злодеянием, выраженной Солженицыным. В «Архипелаге ГУЛАГ» Александр Солженицын чётко провозглашает:

«А когда великая мировая литература прошлых веков выдувает и выдувает нам образы густо-черных злодеев — и Шекспир, и Шиллер, и Диккенс — нам это кажется отчасти уже балаганным, неловким для современного восприятия. И главное: как нарисованы эти злодеи? Их злодеи отлично сознают себя злодеями и душу свою — черной. Так рассуждают — не могу жить, если не делаю зла. Дай-ка я натравлю отца на брата! Дай-ка упьюсь страданиями жертвы!

Нет, так не бывает! Чтобы делать зло, человек должен прежде осознать его как добро или как осмысленное закономерное действие. Такова к счастью природа человека, что он должен искать оправдание своим действиям».

И продолжает:

«Идеология! — это она дает искомое оправдание злодейству и нужную долгую твердость злодею. Та общественная теория, которая помогает ему перед собой и перед другими обелять свои поступки, и слышать не укоры, не проклятья, а хвалы и почет. Так инквизиторы укрепляли себя христианством, завоеватели — возвеличением родины, колонизаторы — цивилизацией, нацисты — расой, якобинцы и большевики — равенством, братством, счастьем будущих поколений».

Солженицын прав в своём заключении, что зверская идеология является причиной не менее зверских злодеяний, но ему, конечно, было известно, что жестокость и безжалостность являлись определяющими чертами как русских коммунистов, так и еврейских. Он знает это, но тем не менее в своей художественной прозе чётко различает коммунистов-русских и коммунистов-евреев, изображая именно евреев главными «преступниками». Чтобы проиллюстрировать это, зададимся вопросом: встречал ли Солженицын-зэк в лагерях ГУЛАГа так называемых «истинных коммунистов», и если встречал, то каков был процент евреев среди них?

Ответ на этот вопрос мы можем легко найти в «Архипелаге ГУЛАГ» (Часть 3, глава 11). В этой главе писатель приводит имена и биографии тридцати пяти «истинных» коммунистов-зэков, свято веривших в «справедливое дело марксизма»; однако евреев среди них было не более четырёх.

Так почему же Солженицын всё-таки назначил роль страстного защитника этой бесчеловечной идеологии именно еврею, а не русскому?! Несомненно, он сделал это в точном соответствии со своим убеждением (выраженном пятьдесят лет спустя в «Двести лет вместе»), что именно евреи были движущей силой коммунистической чумы, захлестнувшей Россию, — чумы, испоганившей её плоть и разрушившей её душу.

Продолжение следует: Глава 3. «Григорий Абрамсон и другие»

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Александр Левковский: От «Одного дня…» до «Двухсот лет…» — Глава 2

  1. Склонен предположить,что антисемитские убеждения Солженицина, равно, как и всех прочих, в том числе интеллектуалов, носителей этой злой, не поддающейся искоренению порчи, менее всего связаны с причастностью евреев к злодейской коммунистической идеологии.Он использовал этот прием очернения евреев, заведомо твердо зная . что это ложь.Она потребовалась ему, как очередной, широко используемый юдофобами повод, для злобного навета на евреев.

  2. «Никто не сможет убедить меня, — хоть некоторые и пытались, — что романы, написанные Львом Толстым, Эмилем Золя, Оноре де Бальзаком или Габриэлем Гарсиа Маркесом, в каких то аспектах превосходят литературные достоинства «Круга первого»
    ————————————————————————————
    Прочитала это у Вас с удивлением. Насколько разными могут быть литературные вкусы! В свое время роман «В круге первом» показался мне заурядной прозой в духе соцреализма. Я тогда к Солженицыну как деятелю относилась хорошо (многого не знала, на еврейство персонажей не обращала внимания), а как писателя никогда не ценила из-за выморочности языка и резонерства.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.