Александр Левковский: Медовый месяц

Loading

Он встал со скамейки, на которой мы сидели, приподнял саксофон вверх и с изумительным искусством воспроизвёл этот чарующий отрывок из концерта Листа. Над вечерним пляжем понеслись густые саксофонные переливы, где мне явственно слышались скрипки и виолончели оркестра и «рваные» фортепьянные пассажи…

Медовый месяц

Рассказ

Александр Левковский

ЛевковскийЛюдмиле Коховец посвящается

«… И, надеюсь, вы поверите мне, если я повторю вам и поклянусь всем святым для меня — моей честью, моими детьми, — что до той минуты мне и в голову не приходила мысль о… о близости с этим чужим человеком. Вы избавите меня от рассказа о том, что произошло в той комнате в ту ночь; я все помню и ничего не хочу забывать. Не будь этого ужасного случая, никогда бы я, жившая до тех пор в полном неведении темных сил бытия, никогда бы я не постигла, как мощно и причудливо природа в едином дыхании переплетает жар и холод, жизнь и смерть, восторг и отчаяние.»
Стефан Цвейг. «Двадцать четыре часа из жизни женщины»

«… Ведь когда писатель создаёт героя, он видит его в целокупности черт характера, как бы полным аккордом. Секс, эротические сцены имеют тут большое значение…»
Дина Рубина. Из интервью, опубликованного в журнале «Семь искусств»

1

Ирину Дмитриевну мы увидели через пару часов после нашего приземления на острове Антигуа.

Но ещё до этой совершенно неожиданной встречи мы с Мишей прошли через традиционный ритуал прибытия на этот карибский курорт, носивший претенциозное название «Тропический рай». Ослепительно красивые девушки-мулатки навесили нам на шеи гирлянды крупных цветов, нас сфотографировали в окружении этих красоток (и мы, конечно были вынуждены купить эти фотографии) и нам с поклоном преподнесли по бокалу здешнего сладкого рома.

И мы вышли на главную площадь курорта, к голубому плавательному бассейну, причудливо изогнувшемуся среди живописных скал, покрытых плющём.

И вот тут-то, бросив первый взгляд на шумную массу полуголых курортников и курортниц, мы сразу увидели Ирину Дмитриевну, стоявшую на площадке перед бассейном.

Она целовала молодого негра.

Впрочем, слово «целовала» едва ли соответствует той фантастической картине, что открылась нашим изумлённым глазам! Охватив голову парня обеими руками, Ирина Дмитриевна буквально впилась в его губы… Полузакрыв глаза, она в бешеном темпе покрывала поцелуями его лицо — от лба до подбородка… Она то прижимала его лицо к груди, то отталкивала его и смотрела на него влюблёнными глазами… И вновь набрасывалась на его губы…

Я вот уже двадцать лет работаю журналистом и пишу киносценарии — и видела, наверное, не одну сотню страстных поцелуев на экране. Да и в жизни, — что греха таить? — за сорок пять прожитых лет мне довелось пару раз быть участницей поцелуйных эпизодов, но ни один из них не мог сравниться с тем любовным неистовством, которое демонстрировала на наших глазах сорокашестилетняя Ирина Дмитриевна. Кстати, по имени-отчеству её зову не я, а так именует её мой муж, для которого она — босс на работе. А для меня она просто Ирка или Ирочка, моя бывшая юная соседка в общежитии московского киноинститута, известного под названием ВГИК. Мы с Мишей и Ирочка со своим супругом знакомы семьями и изредка — по большим праздникам — бываем друг у друга в гостях. Впрочем, последний раз я видела её где-то год тому назад.

— Вика, — прошептал мне на ухо изумлённый Миша, — ты видишь — она плачет… Она прощается с этим чёрным.

Миша был прав, а я из-за первого потрясения не сообразила, — да, конечно, полностью одетая Ирочка явно прощалась с молодым негром. У её ног стоял упакованный чемодан и дорожная сумка. Впрочем, процедура прощания не ограничивалась лишь нашей московской знакомой; ещё несколько женщин средних лет тоже обменивались прощальными поцелуями с молодыми мускулистыми неграми и мулатами и тоже безудержно плакали. До нас доносились их голоса, произносившие слова расставания на английском, немецком и французском языках.

И только Ирина Дмитриевна расставалась со своим юношей-негром, произнося захлёбывающимся голосом прощальные слова на смеси английского и русского…

2

Мы с Мишей оказались на Антигуа чисто случайно. Я получила аванс за сценарий детективной многосерийки, а муж, работающий кинооператором, закончил съёмки и тоже положил в карман солидную пачку банкнот. Мы посоветовались с дочерью и её предприимчивым супругом и решили махнуть на пару недель куда-нибудь на острова в Карибском море.

Багамы и Доминиканская республика показались нам чрезмерно дорогими, и в конце долгой беседы нам предложили в туристическом бюро попробовать малоизвестный остров Антигуа.

— Видите ли, — сообщили нам в бюро, — этот остров будет удобен вам тем, что он — бывшая британская колония, то есть он — англоязычный, и вам, с вашим знанием языка, будет легко общаться с персоналом курорта. И, кроме того, курорт этот — относительно недорогой…

Вот в результате этого решения мы, обвешанные гирляндами цветов и держа в руках по бокалу рома, очутились около плавательного бассейна, где мы и увидели сверхъестественную сцену прощания Ирины Дмитриевны с юным негром.

Эта сцена настолько потрясла нас, что первое время мы ни о чём другом не ногли думать. Ни великолепный пляж, покрытый прекрасным песком, ни тёплые волны, набегающие на берег, ни картины заката багрового солнца за горизонт, ни многочисленные бары, разбросанные тут и там по всему курорту, ни рестораны, где меню включало всё, что твоя душа пожелает, — ничто не могло затмить в нашем сознании картину страстных поцелуев, которыми Ирина Дмитриевна награждала своего курортного любовника.

Кстати, «любовником» называла его только я; Миша же предпочитал презрительную кличку «альфонс».

Лёжа на тёплом песке, под тентом, покрытом пальмовыми листьями, или попивая в баре экзотический коктейль под названием «Карибская звезда», он говорил:

— Конечно, он альфонс, зарабатывающий на бабах в возрасте от тридцати пяти до сорока пяти, которым позарез нужен молодой самец, снабжённый полноценными мужскими причиндалами.

— У Иры, — возражала я, — есть Аркадий, красивый мужчина её же возраста, у которого, надо полагать, упомянутые тобой причиндалы в полном порядке. Во всяком случае, при помощи этих причиндалов он успешно помог ей родить двух дочерей.

В ответ на это моё возражение Миша пренебрежительно отмахнулся. Потянул через соломинку коктейль, вытер рот и добавил, качая головой в недоумении:

— Знаешь, Вика, что меня больше всего поражает? Сопоставление двух образов этой женщины! С одной стороны, я вижу её в председательском кресле на нашей киностудии, одетую в строгий деловой костюм, серьёзную, собранную, привычно и уверенно ведущую совещание, где все обращаются к ней подчёркнуто почтительно… А с другой стороны, у меня из головы не выходит образ этой же самой немолодой женщины, матери двух взрослых дочерей, лежащей голой в объятьях едва знакомого ей безграмотного негра и бьющейся в приступах оргазма.

Я брезгливо поморщилась. Я не люблю это ныне модное слово — оргазм. От него, мне кажется, веет чем-то нечистым, чуть ли не порнографическим. Но Миша произносит это слово с явным наслаждением, хотя, надо признаться, последний раз он доводил меня до более-менее удовлетворительного оргазма давным-давно — лет пятнадцать тому назад.

Я закрыла глаза и вдруг ясно представила себе эту соблазнительную картину — обнажённая Ирочка и её молодой любовник неподвижно лежат на смятых потных простынях, разбросав руки и ноги, после изнурительного любовного сеанса…

И мне внезапно захотелось подойти к этому юноше-негру, чем-то покорившему мою подругу до такой степани, что она безудержно рыдала при расставании, вглядеться в его лицо, поговорить с ним, осторожно выведать у негонет, не какие-то сексуальные секреты!а подробности его жизни, такой далёкой от меня и такой для меня не понятной. Ведь я — журналист и сценарист, и для моей профессии бесценны откровения новых для меня людей…

3

Но не удалось мне встретиться с ним, вглядеться в его лицо и поговорить с ним по душам. Миша мешал мне. Знакомиться и беседовать с Ирочкиным любовником в присутствии мужа было просто невозможно — ведь Миша был полон презрения к курортным «альфонсам», к которым он относил и Роберта.

Мы уже знали, что его зовут Робертом и что он играет на саксофоне в небольшом курортном джаз-оркестре. Оркестр этот в течение дня играл, разместившись на скалах, окружавших плавательный бассейн, а после захода солнца перемещался в огромный амфитеатр, где заезжие певцы и танцоры демонстрировали чудеса карибской эстрады. А иногда музыканты — ударник, трубач и саксофонист — играли в одном из пяти курортных ресторанов.

Очень быстро выяснилось, что Роберт был саксофонистом просто феноменальным! Я не музыкальный критик и вообще довольно равнодушна к джазу, но при всём этом я не могла не восхититься, вслушиваясь в его длительные изумительные саксофонные вариации…

Впрочем, так же быстро выяснилось, что этот красивый чернокожий юноша, с тонкими чертами лица и ослепительной белозубой улыбкой, на самом деле является курортным альфонсом, как справедливо называл его мой Миша. По нашим наблюдениям, за две недели нашего пребывания на острове он сменил — или, как презрительно заметил Миша, «обслужил» — не менее трёх женщин лет сорока-сорока пяти: двух англичанок и канадку. Все они, расставаясь с ним, плакали и целовали его, и всем им он нежно улыбался на прощание…

* * *

Через месяц после нашего возвращения в Москву Миша ворвался вечером в квартиру, с грохотом захлопнул за собой дверь и заорал прямо с порога:

— Вика! Потрясающая новость!

Для моего экспансивного супруга любая идиотская речь любого психически ненормального члена нашей Думы уже является «потрясающей новостью». Поэтому я вздохнула, коротко взглянула на него и спросила будничным голосом:

— Ужинать будешь?

— Какой там ужин!? — продолжал орать Миша. — Я же тебе ясно говорю — потрясающая новость! Можешь себе представить?! — наша Ирина Дмитриевна бросает Аркадия! Мужа-банкира! Послезавтра они будут разводиться в суде…

В полной растерянности я опустилась на стул. Вот так новость! Воистину потрясающая! Так почему же Ирочка бросает Аркадия, своего мужа-миллионера, отца двух её дочерей, президента её кинокомпании, где она бессменно работает художественным руководителем? Неужели из-за своего далёкого чернокожего любовника? Или, наоборот, любовник появился у неё в результате каких-то её непримиримых разногласий с супругом?

— Ты, конечно, пойдёшь в суд? — предположил супруг.

— А ты?

Он пренебрежительно отмахнулся.

— И не подумаю. У меня, — говорит, — из памяти не выходит этот чёрный альфонс, которого она так страстно целовала. Вот и отпускай жену одну на курорт. Бабы, бабы…

* * *

Из здания суда Ирочка и её разведённый супруг вышли с перерывом в пять минут. Сначала из дверей суда вышел бывший муж и быстро приблизился к роскошной белой Ламборгини, стоявшей у обочины. Шофёр распахнул дверь машины, разведённый супруг Ирочки забрался на заднее сиденье, и автомобиль резко рванул с места.

Когда Ирочка появилась на пороге и уже повернулась, направляясь к автостоянке, я подошла к ней и осторожно взяла её за локоть.

— Вика! — воскликнула она и заплакала. — Боже мой! Ты была в суде?

Я кивнула.

— Тебе, конечно, Миша рассказал обо всём, верно?

— Да.

Она вытерла слёзы. Мы потихоньку брели бесцельно вдоль бульвара.

— Мне так стыдно перед ребятами из нашей студии, — прошептала Ирочка, — и перед дочерьми, и перед соседями, и перед знакомыми… Но я ничего не могла поделать.

Она остановилась перед скамейкой, полузакрытой с двух сторон кустами сирени и вдруг предложила:

— Вика, милая, давай присядем. Мне надо перевести дух…

4

Не думала я, что двухчасовая встреча с моей старой институтской подругой превратится в её почти беспрерывную исповедь, самую откровенную — даже, как сказал бы мой Миша, самую бесстыдно-откровенную — исповедь, которую я когда-либо выслушивала за всю свою жизнь.

Вначале мы сидели на скамейке пару минут молча, а затем Ирочка предложила:

— Вика, тут на углу есть прелестный итальянский ресторанчик. Я чувствую, что мне надо выпить. Ты не против?

Вот так мы и оказались в изолированной кабинке уютного ресторана, наедине с графинчиком превосходного кьянти. И первыми словами, произнесёнными Ирочкой после первого бокала, были неожиданные для меня слова:

— Виконька, ты была когда-нибудь на острове Антигуа в Карибском море?

Я молчала в растерянности, не зная, что ответить. Соврать, что не была? Но мне всегда было противно лгать. Сказать, что да, была, — но тогда последует вопрос: когда? — и всё равно надо будет изворачиваться…

— Была, — пробормотала я наконец.

Ирочка нахмурилась и удивлённо взглянула на меня.

— Где именно?

— На курорте «Тропический рай».

— Когда?

— Полтора несяца тому назад.

Она резко повернулась ко мне, пытливо вглядываясь в моё лицо.

— Ты видела меня? — хриплым голосом тихо произнесла она.

— Видела.

— Где?

— Около бассейна.

Ирочка медленно разлила вино по бокалам, мы чокнулись и выпили.

— Ты видела меня, когда я прощалась с Робертом… — промолвила она, и я не поняла, было это вопросом или утверждением. И меня поразило, что она назвала имя своего далёкого любовника в полной уверенности, что я наверяка знаю это имя.

Я кивнула.

С минуту мы молчали, а затем Ирочка вдруг сказала:

— Вика, ты помнишь свой медовый месяц с Мишей двадцать четыре года тому назад?

— Почему ты спрашиваешь?

— Нет, ты ответь.

— Смутно помню.

— Что именно?

Мне внезапно припомнилось, как мне тогда, в разгар медового месяца, смертельно хотелось спать на работе, как сами по себе закрывались глаза и хотелось только уложить голову на груду бумаг на столе — и заснуть, потому что накануне Миша полночи не давал мне передышки.

— У нас была любовь, — неуверенно пробормотала я.

Ирочка смотрела мимо меня в окно.

— И у меня, — сказала она, помолчав, — была любовь; только не с мужем; и было это очень-очень давно.

Я разлила по бокалам вино, и мы отхлебнули по глотку.

— Ты помнишь, — промолвила Ирочка, внезапно улыбнувшись, — в нашу комнату в общаге приходил Олег? Красивый высокий мальчик с серо-голубыми глазами, прямыми волосами, ниспадающими на высокий лоб, и нежной улыбкой. Помнишь? Я звала его Олежкой. Вот кто был влюблён в меня, и я любила его без памяти! Нам было по семнадцать — ему и мне, — и были у нас ежедневные свидания, и робкие прикасания, и первые поцелуи. А потом нам исполнились девятнадцать — и случилось неизбежное. И вот тогда-то у меня и наступил настоящий медовый месяц…

Она полузакрыла глаза и стала медленно говорить, улыбаясь сквозь слёзы своим воспоминаниям:

— И вот что, Вика, удивительно — этому Олежке было всего лишь девятнадцать, и я была у него первой девушкой, но он вёл себя со мной так бережно, так нежно… Не рвался, как большинство мужчин, к немедленному грубому обладанию, а тихо обцеловывал меня всю — с головы до пят, — и рот, и волосы, и лицо, и плечи, и, конечно, грудь, и живот… И спину, и ноги… Его упругие губы и тонкие длинные пальцы не оставляли в покое ни один миллиметр моего тела. Я, помню, чувствовала от этих поцелуев и от прикосновения его пальцев такую изумительную нарастающую волну напряжения, которую не передать никакими словами, и когда напряжение достигало наивысшей точки — истинной кульминации! — и резко обрывалось, — а сердце у меня бешено колотилось, а воздуха мне не хватало, и я ловила воздух широко раскрытым ртом! — вот тогда, Вика, я и была на вершине счастья! А было или не было так называемое «окончательное обладание», мне было безразлично… Вот это и был мой настоящий медовый месяц!

Ирочка вынула платок и вытерла слёзы. Помолчала, отпила глоток вина и продолжила, подавляя слёзы:

— А потом, по окончании института, мы с Олежкой — с моей первой и единственной любовью! — расстались. И распрощались мы с ним исключительно по моей непростительной глупости. Он получил назначение оператором на телестудию в Саратов, а я ни за что не хотела уезжать из Москвы. Сейчас я думаю — да пропади она пропадом, эта проклятая Москва, если из-за неё я потеряла навсегда своего нежного Олежку!

— А потом у меня, конечно, было несколько мужчин, — сказала Ирочка, исказив лицо презрительной ухмылкой, — до свадьбы и во время моего долгого замужества. Мне, дуре, представлялось вначале, что все мужчины подобны моему нежному ласковому Олежке и с каждым из них я поймаю птицу счастья, — а оказалось, что таким, как он, не был никто. И наихудшим был мой муж… Им вовсе не надо было обцеловывать меня с головы до пят, подобно Олежке, и обволакивать меня нарастающей лаской и нежностью; им всем надо было одно и то же — немедленное и бесцеремонное соитие.

(Если говорить начистоту, то вместо литературного слова «соитие» моя институтская подруга неожиданно употребила грубое матерное словечко, но я, потрясённая её исповедью, не обратила на это никакого внимания).

Ирочка вдруг резко повернулась ко мне и почти простонала:

— Вика-а, дорога-а-я! — я вот думаю: да есть ли на свете настоящие мужчины, ещё способные любить женщину? Или всем им женщину заменяет водка и порнуха, которую они глазеют на Интернете?! Я однажды застала моего Аркадия, уставившегося на экран компьютера, где демонстрировался групповой секс. Вот тогда-то я и закатила ему страшный скандал и выгнала его из нашей спальни.

Я вновь разлила вино по бокалам.

— Ты встретилась когда-нибудь позже со своим Олегом? — спросила я.

— Встретилась. Случайно. Спустя пятнадцать лет. В «Детском мире». Он покупал подарки своим ребятишкам. Их у него тогда было трое.

— Он живёт в Москве?

— Нет. Всё в том же Саратове. Работает на телевидении.

— Обрадовались встрече?

— Я — очень!

— А он?

— Видимо, не слишком.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что мы, после первых слов и первых поцелуев, назначили встречу в шесть вечера у памятнику Пушкину, а он не пришёл. Я прождала его почти час…

Я подозвала официантку и заказала ужин на двоих и ещё один графинчик кьянти.

От выпитого вина — и, наверное, от Ирочкиных умопомрачительных откровений — я чувствовала всё усиливающееся головокружение. Я взглянула на свою подругу. Она задумчиво крутила бокал в руках. Отхлебнула глоток и сказала:

— Но вот что удивительно, Вика — за все эти годы, заполненные моей карьерой, рождением и воспитанием детей, бытовыми проблемами и заботами о стареющих родителях, я ни на один день не могла забыть моего любимого Олежку. Его юный образ не покидает моего воображения. И у меня, Вика, из головы не выходят его слова, многократно повторенные им за четыре с половиной года нашей изумительной любви: «В интимных отношениях, — говорил он, — на первом плане должно быть женское счастье

* * *

— … Самое удивительное, — продолжала Ирочка, — что эти же самые слова я услышала спустя много-много лет — и не на русском языке, а на английском, — когда мы с Аркадием оказались на острове Антигуа три года тому назад. И произнесены они были не русским наивным влюблённым мальчиком, а циничным многоопытным негритянским альфонсом, продававшим секс женщинам любого возраста, готовым за это платить.

Было заметно, что моя подруга тоже, подобно мне, основательно захмелела. Она почти ничего не ела, хотя на столе перед нами красовалось огромное блюдо с соблазнительной грибной лазаньей.

— Когда мы оказались на этом тропическом курорте, — продолжала Ирочка, — Аркадий немедленно отправился в казино, и я осталась одна. Искупалась, позагорала на чудесном пляже, пообедала, почитала книжку, подремала в номере… Я знала, что Аркадия из казино не вытащить до позднего вечера. И когда стемнело, я пошла в открытый амфитеатр, где должен был состояться вечер карибской музыки и танца. Зал быстро наполнялся зрителями; полуобнажённые красавицы-официантки разносили по столикам вино, коньяк, ром и закуски; джаз-оркестр на сцене исполнял протяжный американский блюз… Я села в одиночестве за столик около сцены и заказала вино… Не буду описывать тебе этот карибский концерт — я и не очень помню его, и дело не в нём. А дело в том, что по окончании концерта включили танцевальную музыку; тут же, между столиками, начались танцы — и ко мне подошёл молодой саксофонист из оркестра. Протянул ко мне руку, поклонился и сказал: «Please…». Я встала, он полуобнял меня, и мы начали вращаться в старомодном вальс-бостоне. Я чувствовала сквозь тонкую ткань своей блузки его молодое мускулистое тело, — и в темноте зала, по мере нарастания звуков музыки, мне, захмелевшей от вина, вдруг почудилось, что мне опять девятнадцать, и я танцую сейчас не с чёрным саксофонистом на карибском курорте, а с моим далёким незабываемым любимым Олегом на институтском вечере… У меня вдруг сильно забилось сердце и закружилась голова, я внезапно ощутила стремительно нарастающее волнение и теснее прижалась к моему партнёру. И мой партнёр, видимо, почуял моё возбуждение, потому что он приблизил губы к моему уху и прошептал:

— Let’s go… («Пойдём…»)

В моём туманном полухмельном полузабытье я даже не спросила, куда зовёт меня этот высокий красивый негр. Он взял меня за руку и повёл меня за кулисы. Завёл в какую-то каморку, запер дверь и начал медленно раздевать меня… Я была в каком-то ступоре и не сопротивлялась. А дальше, Виконька, ты можешь вспомнить всё, что я говорила тебе о нашей молодой любви с Олегом. С Робертом — я вскоре узнала его имя — повторился точь-в-точь мой медовый месяц, который когда-то — давным-давно! — подарил мне мой Олежка. Были те же его поцелуи по всему моему телу, и те же его тонкие длинные ласкающие пальцы, и та же божественная — сотрясающая всё моё существо! — кульминация; и когда я, полностью изнеможённая, прошептала ему через полчаса “Thank you”, он улыбнулся и ответил мне словами Олега:

— In intimate relationships the main part is woman’s happiness. (“В интимных отношениях самым главным должно быть женское счастье”).

* * *

-… Я, конечно, быстро сообразила, что Роберт был обыкновенным курортным альфонсом, но мне было безразлично, — сказала Ирочка. — Он не просил у меня денег; я сама, расставаясь, вынула из сумочки пятьдесят долларов и протянула ему таким спокойным привычным жестом, будто я привыкла расплачиваться с альфонсами всю свою жизнь. Где-то, в романах каких-то британских писателей (у Сомерсета Моэма? у Грэма Грина?), я читала однажды, что за сеанс секса на тропических островах платят от пятидесяти до ста долларов — и эта сумма припомнилась мне при расставании с моим чернокожим любовником…

Мы с Ирочкой опять выпили. Мы были уже основательно захмелевшими. Ирочка продолжала прерывающинся голосом:

— Вот так, в волнении, невообразимом возбуждении, на пике счастья и в страхе перед разоблачением я и провела эти две недели. Мы с Робертом встречались ежедневно, а иногда и по два раза в день, в каких-то укромных местах, а однажды, полностью потеряв голову, я затащила его к себе в номер, и мы провели там целый час — с риском, что нас застанет Аркадий, если он вернётся не вовремя из казино… Всего за две недели я потратила на Роберта около семисот долларов… А вернувшись в Москву, я провела полгода словно в каком-то тумане, считая дни, когда я смогу полететь опять на Антигуа и увидеть Роберта… Я уже говорила тебе, что в результате чудовищного скандала, затеянного мною, я прогнала Аркадия из нашей спальни, и он теперь ночевал в гостиной на диване… Излишне говорить, что наши супружеские отношения полностью прекратились… Мне была противна сама мысль о его прикосновении. И вот теперь дело дошло до развода…

И с тех пор я прилетаю на Антигуа дважды в год и провожу там незабываемый медовый месяц с моим Робертом.

— Ты знаешь что-нибудь о его жизни, о его семье? — спросила я.

Ирочка отрицательно качнула головой.

— У нас нет времени для разговоров, — сказала она. — Всё наше сжатое время занято любовью… Впрочем, есть несколько удивительных деталей в его личности, которые поразили меня: к примеру, он говорит на очень правильном литературном английском, а не на уродливом островном слэнге, и он, будучи прекрасным музыкантом, хорошо знаком с европейской классической музыкой…

5

Я прилетела на остров Антигуа через месяц после умопомрачительной исповеди моей подруги.

Подобно ей, я тоже должна была увидеть Роберта, но совсем для другой цели. Слушая Ирочкины откровения, я думала не только о ней, но и о бессчётных миллионах женщин по всему миру, лишённых всепоглощающей телесной любви, хотя всемогущая мудрая Природа изобрела и подарила людскому роду именно такую любовь — и надо только найти её и наслаждаться ею…

И ещё я думала о себе. Ведь моя бесцветная любовная жизнь мало чем отличалась от Ирочкиной — за исключением того, что мне, в отличие от Иры, не встретился в юности нежный Олежка и я не испытала в юности того пика счастья — того медового месяца! — о котором со слезами на глазах повествовала моя подруга.

Привыкшая с юности видеть и оценивать всё на свете сквозь призму художественной литературы, я стала припоминать известные рассказы, новеллы, повести и романы, где речь шла о женской любви, ища там, в откровениях классиков, ответы на мучившие меня вопросы.

И первым произведением, пришедшим мне на ум, был «Тихий Дон». Бессонной ночью я встала с постели и тихо, стараясь не разбудить Мишу, пробралась в кабинет и сняла с полки том Шолохова. Долго искала и наконец нашла запомнившийся мне с юношеских лет кусок текста, где гордая красавица Аксинья униженно выпрашивает у Евгения Листницкого несколько минут телесной близости:

«… Аксинья помолчала, потом как-то боком, несмело, как побитая, подвинулась к Евгению, сказала:

— Ну что же, уйду… Напоследок аль не пожалеешь меня? Меня нужда такой бессовестной сделала. Измучилась я одна… Ты не суди, Женя.»

А как мне, в свете поступка Ирины, понять героиню знаменитой новеллы Стефана Цвейга «Двадцать четыре часа из жизни женщины»? Как осмыслить поведение миссис К.? Ведь эта «представительная пожилая англичанка с белоснежными волосами», от которой «веяло спокойствием и аристократической сдержанностью» (так охарактеризовал её писатель), вдова, мать двоих взрослых детей, никогда не помышлявшая о телесной близости с посторонним мужчиной, — эта в высшей степени порядочная женщина волей судьбы провела ночь в постели с молодым человеком, проигравшимся картёжником в Монте-Карло, которого она никогда не знала до этой страшной для неё ночи…

Стефан Цвейг вложил в её уста такие слова:

«Итак, если я верно поняла вас, вы считаете, что женщина может быть вовлечена в неожиданную авантюру, что она может совершать поступки, которые за час до того ей самой показались бы немыслимыми?»

А вот знаменитая чеховская Анна Сергеевна, молодая «дама с собачкой», тоже в высшей степени порядочная замужняя женщина, от которой, подобно героине Стефана Цвейга, также веяло спокойствием и аристократической сдержанностью и которая тоже никогда в своей жизни не помышляла о любовной афёре, знакомится на крымском курорте с Гуровым и уступает ему в гостиничном номере несколько дней спустя, — притом, не испытывая к нему ни малейших чувств…

Как мне понять головоломные поступки этих литературных героинь!? И как мне избежать заключения, что побуждения и действия моей Ирины ничуть не отличаются от их побуждений и их действий?

Как мне не согласиться с миссис К., воскликнувшей:

«…как мощно и причудливо природа в едином дыхании переплетает жар и холод, жизнь и смерть, восторг и отчаяние!»

* * *

Мучительная исповедь Иры натолкнула меня на мысль написать киносценарий и назвать его «Женское счастье». Едва расставшись с Ирочкой после нашей встречи в итальянском ресторанчике, я начала лихорадочно обдумывать сюжет и его разветвления.

Вскоре на моём компьютере появились действующие лица; завязалась цепочка событий; наметились первоначальные диалоги… Прототипы Ирочки, Олега и Роберта были главными героями моего сценария.

Но вскоре мне стало ясно, что в сюжете есть пробел. Есть дыра, которую надо заткнуть. И этим тревожащим меня пробелом, этой огромной зияющей скважиной была невозможность для меня понять характер и мотивы действий одного из главных героев моей киноповести — того действующего лица, прототипом которого был Роберт. Что-то в глубине моего сознания подсказывало мне, что с Робертом не всё так просто, что этот характер, видимо, сложен и нуждается в более глубоком личном изучении, что мне надо осуществить моё давнее желание познакомиться с ним, поговорить с ним и понять его… Я вспомнила, как отозвалась о нём Ирина:

«… есть несколько удивительных деталей в его личности, которые поразили меня: к примеру, он говорит на очень правильном литературном английском, а не на уродливом островном слэнге, и он, будучи прекрасным музыкантом, хорошо знаком с европейской классической музыкой…?

Мне надо было опять полететь на остров Антигуа.

* * *

— Виктория, — тихо спросил Роберт, пытливо вглядываясь в моё лицо, — вы любите классическую музыку?

— Да, конечно.

— Вы слушали когда-нибудь Второй концерт Листа для фортепьяно с оркестром?

— О да! Это мой любимый концерт!

Роберт взял в руки саксофон, лежавший на скамье около него, и поднёс мундштук инструмента ко рту. Бросил беглый взгляд на меня и сказал:

— У Листа, на пятой минуте концерта, начинается вот этот двухминутный кусок «рваной» музыки. — (Он сказал по-английски «raggy music», и я не могу перевести эти два слова на русский иначе, как «рваная музыка»).

Он встал со скамейки, на которой мы сидели, приподнял саксофон вверх и с изумительным искусством воспроизвёл этот чарующий отрывок из концерта Листа. Над вечерним пляжем понеслись густые саксофонные переливы, где мне явственно слышались скрипки и виолончели оркестра и «рваные» фортепьянные пассажи…

* * *

… Это была моя вторая встреча с юным любовником моей несчастной/счастливой Ирочки. Первая произошла на следующий день после моего прибытия на остров. Я решила не мудрить, а просто подойти к Роберту во время оркестрового перерыва и представиться российской журналисткой, собирающей материал для серии статей о карибской музыке.

Так я и сделала.

Но это была самая лёгкая часть моего плана. Я уже писала ранее, что мне надо было войти в его доверие, выведать подробности его жизни и понять мотивы его действий. Разумеется, главным мотивом были деньги. А кроме денег? Было ли что-то, кроме финансовых соображений, в его бесконечных связях с одинокими женщинами на этом тропическом курорте?

Конечно, легче всего было бы пойти по Ирочкиному пути и вступить с ним в связь. Когда мы сидели с ним в баре после нашего знакомства, я поймала его оценивающий взгляд, брошенный на меня, и ожидала, что он вот-вот наклонится к моему уху и прошепчет, как он прошептал Ирочке: «Let’s go…».

Нет-нет, я не могу ступить на этот путь! Я тогда стану просто одной из многих женщин, а он должен ощущать, что я — особая, другая, не такая, как все, и тогда, я надеюсь, он раскроется передо мною полностью.

* * *

И он раскрылся во время нашей второй встречи на укромной пляжной скамейке, при свете заходящего багрового солнца.

— Меня научил игре на саксофоне мой дед, — сказал он, нежно тронув рукой саксофон, лежавший рядом с ним. — Он учитель музыки в средних школах. Он самый известный и самый уважаемый учитель музыки на нашем острове. Вы бы видели, Виктория, сотни кассет с записями симфоний и концертов, хранящихся в его доме. Он бедный человек, мой дед, и у него нет компьютера; у него есть лишь старенький магнитофон, который я помню с самого раннего детства… Он научил меня нотной грамоте. Благодаря ему я свободно играю на фортепиано и флейте… И он приучил меня к чтению художественной литературы.

Я смотрела на Роберта в немом изумлении. Значит, мои чувства не обманывали меня — он действительно не так прост, как могло бы показаться с первого взгляда.

— И любви к белым курортным женщинам меня и моих трёх братьев тоже приучил наш дед.

— Ваш дед? — изумилась я. — Тот самый, который обучил вас нотной грамоте и сделал вас великолепным саксофонистом?!

— Да. Связь с белыми женщинами на курорте — это у нас семейная традиция и главный заработок. Этим всю свою жизнь занимался наш отец, и оба деда, и наши прадеды… И их жёны отлично знали об этом, и никогда из-за этого не было никаких семейных проблем ни у кого… Мы ведь, Виктория, живём на бедном — пожалуй, даже нищем! — острове, где нет работы для молодых людей…

— Главный заработок… — пробормотала я.

— Конечно! И наша семья — не единственная такая. — Он улыбнулся и добавил: — И дед, помню, говорил мне и моим братьям: «Boys, remember — those women are unhappy. You should bring them happiness! («Ребята, помните — эти женщины несчастны. Вы должны дать им счастье!»)

Мы помолчали, глядя на красный диск солнца, медленно скрывающегося за линией багрового горизонта.

Роберт повернулся ко мне и улыбнулся, показав ряд великолепных белых зубов.

— Виктория, вы сказали, что собираете материал о нашей музыке, — напомнил он. — А мы с вами вместо этого болтаем о сексе между чёрными парнями и белыми женщинами.

Он опять поднёс мундштук саксофона ко рту, и я с трудом уловила тихую — еле слышимую — знакомую мелодию. Это было начало знаменитого «Болеро» Равеля. Я закрыла глаза и мысленно перенеслась в концертный зал киевской филармонии, где я последний раз — лет двадцать тому назад — слышала это изумительное произведение.

Через минуту Роберт внезапно прервал исполнение и промолвил:

— Это не карибская музыка, хотя по духу она и близка к ней.

Он вдруг резко повернулся ко мне и с силой произнёс:

— Вы знаете, Виктория, какая у меня главная мечта?! Меня к этой мечте приучил мой дед, который считает меня чуть ли не музыкальным гением

— Какая мечта?

— Стать дирижёром!

— Дирижёром?! — поразилась я. — Дирижёром симфонических оркестров?

— Да! Но для этого нужны деньги. Много денег. Тысячи, даже десятки тысяч американских долларов для поступления в нью-йоркскую консерваторию Джулиард…

Я помолчала, припомнив семьсот долларов, затраченных моей Ирочкой на этого странного чернокожего парня, мечтающего дирижировать симфоноями Чайковского, Моцарта и Бетховена и фортепьянными концертами Грига, Рахманинова и Листа…

— И сколько денег вы уже собрали?

— Тридцать тысяч. Мне надо ещё по крайней мере двадцать.

Я открыла сумочку, вынула стодолларовую купюру и протянула её Роберту.

— Позвольте, — сказала я, — внести свою скромную лепту в ваш фонд. Желаю вам успеха.

Он взял деньги, тихо сказал «Thanks…», и вот в этот-то момент он и стал играть на саксофоне Второй концерт Листа, о котором я рассказала ранее.

А потом он приблизил своё лицо к моему и внезапно спросил:

— В каком номере вы живёте?

У меня вдруг тяжело забилось сердце, ослабли ноги, и я, неожиданно для себя, пробормотала:

— В триста пятнадцатом. — И добавила. — Второй корпус…

Он улыбнулся и сказал:

— Я буду у вас в шесть часов.

Повернулся и исчез, внесте со своим чудесным саксофоном.

6

Ровно в шесть раздался тихий стук в мою дверь.

Я стояла, прислонившись к стене, держа в руке ключ от запертой двери и не решаясь открыть.

Стук, более настойчивый, послышался вновь.

И вновь я не могла решиться открыть дверь. Сердце у меня бешено колотилось, и всё моё тело охватила внезапная дрожь.

Я услышала удаляющиеся шаги, и мне вдруг стало нестерпимо жаль, что я так и не решилась впустить в номер Роберта — и я лихорадочно быстро вставила ключ в замочную скважину и стала отпирать дверь. И в это мнгновение я увидела страницу, вырванную, видимо, Робертом из записной книжки и лежавшую под дверью. Не этом листе было выведено торопливым почерком: “Dear Victoria, you’ve done the right thing. Thank you and good luck!” («Дорогая Виктория, вы поступили правильно. Спасибо и удачи Вам!»)

* * *

Я сидела в кресле самолёта и бездумно глядела в окошко. За окном, далеко внизу, медленно проплывали облака.

У меня на коленях лежал мой ноутбук, на экране которого я напечатала:

Виктория Самойлова
Сценарий фильма
«Счастье женщины»

Приглушённо гудели моторы, и мне вдруг в их еле слышном монотонном гудении послышались знакомые звуки равелевского «Болеро», которое играл Роберт, сидя со мной на пляжной скамье.

Мне внезапно показалось претенциозным и даже мелодраматичным придуманное мною название «Счастье женщины». А какое название будет более подходящим для сценария, посвящённого изломам женской любви? Какое?

Я внезапно припомнила последние слова, произнесённые Ирочкой о необыкновенном счастье её юношеской любви с нежным Олегом. Она, помню, говорила прерывистым голосом, волнуясь:

«… сердце у меня бешено колотилось, а воздуха мне не хватало, и я ловила воздух широко раскрытым ртом! — вот тогда, Вика, я и была на вершине счастья! Вот это и был мой настоящий медовый месяц!»

Я решительно стёрла с экрана ноутбука название сценария «Счастье женщины» и вместо него напечатала: «Медовый месяц».

Авторское примечание:

Тема и содержание этого рассказа настолько несвойственны мне как автору и настолько необычны для журнала, что я счёл необходимым сделать краткое примечание о причинах создания этого произведения.

Лет двадцать тому назад мы с женой прилетели на курортный остров Антигуа. И одним из первых эпизодов нашего пребывания там была сцена прощания полудюжины женщин среднего возраста с их негритянскими любовниками, описанная в самом начале рассказа.

Эта весьма эмоциональная сцена настолько поразила меня, что в течение последующих двух недель я попытался провести серию очень осторожных деликатных бесед с несколькими курортницами — американками, англичанками и канадками, — которые, по моим наблюдениям, имели интимную связь с молодыми парнями из обслуживающего персонала курорта. Не все мои собеседницы полностью открылись мне, но мне удалось понять, что за их, казалось бы, легкомысленным «курортным» поведением кроется глубокая трагедия неудовлетворённой личной жизни.

Этой немаловажной теме я и посвятил рассказ «Медовый месяц». Я писал его, твёрдо убеждённый, что в художественной литературе нет и не должно быть запретных тем.

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Александр Левковский: Медовый месяц

  1. Автор -умелый сочинитель и рассказчик. «Медовый месяц» — тому подтверждение. Рассказ — один из многих на эту тему, Не думаю, что стоило приводить ссылки на классиков и цитаты из их творений (сравнение, самооправдание, пояснение?). Читатель и без того вспоминает, сопоставляет, оценивает. Я, к примеру, — повесть «Высокая вода венецианцев». Да и ключ с запертой дверью — не находка. А уж похвальная записка под дверью, по-моему, неудачная и неуместная деталь. Автору — успехов и читательской благодарности.

  2. Зое Мастер:

    Спасибо за справедливые замечания, которые будут учтены. Ошибки и неточности будут устранены в срочном порядке.

  3. “Он опять поднёс наконечник саксофона ко рту,”
    Вообще-то, наконечник называется мундштук.
    “Дирижёром?! — поразилась я. — дирижёром симфонических концертов…”
    Нет такой профессии: дирижёр симфонических КОНЦЕРТОВ. Есть – дирижёр симфонического оркестра, дирижёр хора, итд.
    Но всё блекнет перед фразой:
    “А слёзы тем временем беспрерывно текли по её щекам, покрывая её лицо и разгорячённое лицо юноши-негра блестящими струями…” Блестящие струи слёз – это сильно! Очень визуально: слёзы рыдающей дамы стекают струями по щекам её любовника. И при этом они (струи) блестят. Высокая литература, однако.

Добавить комментарий для Маркс ТАРТАКОВСКИЙ Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.