В тот Новый Год четверо больных добыли где-то водки и устроили праздник в подсобном пыльном захламленном помещении. Оттуда были видны сияющие окна многоэтажного здания. За ними подразумевались новогодние горящие ёлки. Я тоже попал туда на этот праздник…
В тот Новый год
Как цветок — раскрытая душа…
Леонид Изосов
Новогодний Праздник — в Будущее Шаг.
Что там у кого-то — за плечами…
Как Цветок раскрытая Душа!
Провожаем в Прошлое печали мы?
Итак, напиши, что ты видел и что есть, и что будет после.
Откровение Святого Иоанна Богослова. Гл. 1,19
* * *
Встреча каждого Нового Года — это что-то особенное. В самом деле — ведь это Великий Праздник, если вдуматься…
Но есть такие встречи, которые забыть нельзя. Они остаются в Душе навсегда.
… Не забыть никогда Ёлку 1945 года, озарённую Светом Победы, или новогодние ночи в нашем клубе в геологиченском посёлке Экспедиция-21, когда мы с моим Другом Валькой Кретовым пели под гитару песни Володи Высоцкого (фото).
Или канун Нового Года на научно-исследовательском судне «Профессор Богоров» в Восточно-Китайском море…
Но самая памятная для меня встреча Нового Года произошла в 1955 году…
* * *
… Тогда я лежал в этой глазной больнице после операции глаза, который ранило ещё в только что освобождённом от немцев Воронеже. Что-то там взорвалось в печи… Со временем на зрачке образовался рубец и этот рубец теперь рассекли.
… В те годы больница была переполнена бывшими фронтовиками — слепыми. полуслепыми… В течение прошедших с войны лет их многократно оперировали, чтобы хоть немного восстановить или улучшить зрение….
Больница располагалась в дореволюционном сером здании, окружённом огромными каштанами. На фасаде сохранилась надпись красными буквами:
Смерть немецким оккупантам!!!
Как оскал военного времени.
Рядом находилось старое кладбище, которое было разбомблено. И там всюду валялись костяки и куски сгнивших тряпок — останки старых покойников.
Была и кладбищенская часовня, сложенная из тёмного красного кирпича. Заброшенная. Но — торжественно–гулкая и наполненная прозрачным синим воздухом.
В её подвале устроилил тир и нас, школьников, водили туда стрелять из малокалиберных винтовок на уроках военного дела.
Кладбище вскоре заровняли и устроили там парк культуры и отдыха. Потом соорудили телевизионную вышку….
На танцплощадке играл оркестр, а чаще — ревели динамики. Вечерами.
Фонари сияли сквозь ажурную листву, меж крон деревьев чернело глубокое, как омут, небо. В уединённых аллеях гуляли влюблённые парочки… Иногда вспыхивали драки…
Но, в общем, всё было хорошо и пристойно.
… А могильными плитами вымостили дороги и тротуары города, и часто можно было разобрать на них истёртый подошвами крест, чью-то фамилию, даты чьей-то жизни… Ходишь по чьим-то судьбам, Душам… А они, говорят нам, живые…
Вот и доходились…
… В окна больницы заглядывали каштаны. Весной они поднимали высокие розовые свечи, летом — в дождь — к стёклам прилипали крупные прозрачные зубчатые листья, а осенью вокруг деревьев были рассыпаны гладкие коричневые, с белым теменем, плоды.
Зимой я не знаю, как там было, потому что зимой я в больнице не лежал. Может быть, зимой каштановые деревья выглядели из окна как на старинной гравюре — тонко очерченные. Так мне кажется.
Все, кто мог видеть (я — одним глазом), любовались в больнице кафелем, которым были выложены полы: казалось, плывёшь по медово-жёлтой прозрачной водице.
Или — как будто идёшь по прозрачному Таёжному Ключу…
Но это — потом…
…..
… Всё гигантское мускулистое тело этого человека было татуировано угольной пылью. До войны он был шахтёром, а теперь дожидался в глазной больнице очередной операции.
Теплилась надежда, хотя бы частично возвратить зрение.
Я водил его в столовую, в ванную: помогал раздеваться, тёр спину. Водить слепых было просто — становишься впереди, даёшь им большой палец, они как крабы хватаются за него, и — пошли–поехали, зашаркали тапочками по этому разноцветному кафельному полу…
… Когда собирались в курилке, многие рассказывали, как потеряли зрение. Повторяю, тогдашние слепые почти сплошь были фронтовики — танкисты, лётчики, пехотинцы.
А мой друг Рындин был пехотинец. Его ослепило взрывом.
… «Вылезли из окопов, побежали по какому-то кочковатому чёрному полю… Бац! И — темнота…»
После первой операции в медсанбате его отправили домой, в Донбасс, чтобы глаза немного зажили, перед тем, как делать ещё одну.
Я-то знал, что это такое. Как скрипит скальпель, разрезая живой глаз. И какая бывает боль потом…
… Там все больные
ходили с разрезанными глазами
О рассказы из темноты!
О том
что они видели последнее
Черноты пучину
И первое что снова видишь
Слепящая лампа
Белый высокий потолок
В окнах — скелеты деревьев
И дома красные
будто с них содрали кожу
и видны их мышцы
с прожилками белых сухожилий
И листья каштанов
прилипшие к стёклам
как клочья маскхалата
И те дни вращались
тяжёлые как жернова
… Как бредил он после наркоза
“сердце тебе не хочется покоя”
А кто-то так и остался
в темноте
“Только во сне и видишь”
сказал мне он
…..
В тот Новый Год четверо больных добыли где-то водки и устроили праздник в подсобном пыльном захламленном помещении.
Оттуда были видны сияющие окна многоэтажного здания.
За ними подразумевались новогодние горящие ёлки.
Я тоже попал туда на этот праздник. Может, пожалели мальчика, а может, отметили его заслуги — как поводыря.
И пошли разговоры…
…..
… Вообще… в Те Времена одни солдаты рассказывали про войну постоянно всем, кто им попадался. Они жили в ней как бы и дальше и не могли уже приспособиться к новой — мирной — жизни.
Они были как неизлечимо-больные и говорили только о своей болезни.
У кого что болит, тот про то и говорит.
Они даже как бы любили эту свою болезнь — войну.
Другие вспоминали войну только после обильного возлияния. Слушать их было почти невозможно.
Это были адские откровения.
Третьи говорили о войне по случаю с удивительной, по-видимому, верной детальностью.
… А тут… Опять — все эти атаки, прыжки с самолётов чёрте куда, оторванные руки, головы («а он, понимаешь, бежит без головы!»), трофейная жратва и выпивка, как кого расстреляли за членовредительство…
… А потом один слепой рассказал, что он видел в последний раз. Это был офицер, как бы, не комбат. И в ночь перед боем, которого не ждали, выдался свободный часок и он прихватил в деревне ядрёную бабёнку.
Так, говорит, когда она разболоклась (как выразился он по-вятски), так его оторопь взяла — бабёнка-то была обросшая, что твоя медведица.
— Ну, што, гирой, испужался?
— А! куда деваться!?
.. И запомнилось, да…
А на рассвете, когда шёл по ходу сообщения, начался обстрел… Мина накрыла… Вспышка, а потом — чернота. До сих пор.
— И баба эта часто мерещится.
— Ну, право слово, медведица.
… А иные о войне просто врали, сочиняли небылицы. И не только про себя, а, вообще, приукрашивали. Вроде, как в многочисленных фильмах того времени, где наш солдат валит из автомата немцев — десятками.
Детское сознание — чистая бумага и строки заполняли, и заполняли страницы.
И правдивые и лживые.
Всё тогда отпечаталось. Как на мягкой глине.
Но, как оказалось — навсегда!
…..
Да… Вот такая Новогодняя Ночь….
Я думаю, все эти рассказчики, опьянев, пытались сбросить в Прошлое, эти воспоминания — как тяжёлый ненужный груз…
Получилось ли?
Ли?
Вряд ли…
Ну, а чего было ждать от Наступающего Будущего? Радости? Счастья? Весёлой Жизни?
Ведь войны всё идут и идут!
… Когда хорошо поддали, начались песни … Почти шопотом, с надрывом, иногда — со всхлипами и со срывами на вскрики… Самые разные… К месту и не к месту…
Так, лирика…… Народное творчество…
«Новый год, порядки новые!
Колючей проволокой лагерь ограждён…»
Ещё…
«Я знаю, меня ты не ждёшь,
И писем моих не читаешь.
Встречать ты меня не придёшь…
А если придёшь — не узнаешь!»
И ещё…
«Я встретил его близ Одессы родной,
Когда в бой пошла наша рота…
Он шёл впереди с автоматом в руках —
Моряк Черноморского флота.»
И ещё…
«Выстрел грянет —
Ворон кружит,
Мой дружок в бурьяне
Неживой лежит…»
И так далее, и тому подобное….
Слёзы Души…
Ну, разве это забудешь? Выкинешь из Памяти!?
…..
Так что, ребята, тащите свой груз дальше и дальше…
Но! Как бы там ни было — Жизнь продолжается.
Есть Надежда! А Надежда — это такая Добрая Женщина!
Пригласите Её на танго!
Так громче Музыка — играй! Играй!
