Леонид Изосов: Какая музыка была…

Loading

Он был один на утренней осенней дороге, под ногами похрустывали, как огурцы на зубах, льдинки; сладкий воздух поил грудь, уставшие ноги и спина отдыхали, на Душе теплело. Это Одиночество было прекрасно. Заночую сегодня в придорожном стогу, подумал он, высплюсь, как следует, и махну потом по походному ордеру.

Какая музыка была…

(рассказ о Времени Перемен)

Леонид Изосов

Какая музыка была,
Какая музыка звучала…
…………………………

Там было очень хорошо,
И всё вселяло там надежды,
Что сменит жизнь свои одежды…
Юрий Визбор

Предисловие

В этом рассказе-мозаике автор попытался представить наиболее яркие куски жизни некоего Калмыкова. Простого Советского Геолога (фото ниже), проживавшего во Время Перемен: Война (фото ниже) — Победа! — Оттепель — Застой — Перестройка… Уничтожение СССР…

Всё это выглядит Хаосом… Моментами, вероятно, управляемым…

Калмыков, как песчинка в горной реке, вместе с другими такими же песчинками, катился под напором Времени….

Куда?

Ну, Куда? Прикатили мы бойко? / Оглянёшься — не видно ни зги../ Там — пустырь… Там — руины…. помойка…/ Отупели людские мозги!

Как всё было… Как всё есть… Как всё будет…

Автор придерживается концепции, согласно которой мы живём одновременно в настоящем, прошлом и будущем. То есть, существуют параллельные Миры…

Например, индейцы-инки представляют Время как три бесконечные параллельные линии: Настоящее (в центре), Прошлое (слева) и Будущее (справа). Если их пересечь поперечной линией, то в центре находимся мы в настоящий момент, а слева и справа — в прошлом и будущем.

Наглядная такая картинка.

Эти, или сходные мысли приходили Калмыкову во Время многолетнего проживания и работы под Сенью Великой Природы…. Наверное, потому, что в этих условиях — у Человека мозги — чистые…

Ну, и Душа, конечно….

Пространство и Время — одно и то же?

«Мелкая философия на глубоких местах»? Как писал Владимир Маяковский.

Но всё равно — в этом что-то есть!

Чего Там только не было!

А какая Музыка была!

… Бывает, вспомнишь тех своих Друзей, Подруг /, Чьи Лица густо Временем замазаны…./ И снова, будто в Молодости, вдруг! / Жизнь засверкает всеми гранями алмазными.

ОСВОЕНИЕ ТЕРРИТОРИЙ

Каждая Весна — для меня — Восторг Года! / Начало — Начал — Великих — Странствий./ Когда братишки-геологи в любую погоду / Уходят осваивать Неведомые пространства.

Как оно всё было

Памяти моегл друга Анатолия Адольфовича Врублевского

… Во время застоя прошла большая часть геологической службы Калмыкова. Не знаю, где как, думает он, но в Геологии особенно не застоишься. Его приятель Толик Катаев говорил: «Какой там застой! Как оденешь юрзачок с камнями, так ноги — бантиком! На сопки глянешь — шапка падает… … И покатил через реки, горы и долины…. Флаг тебе в руки! Ветерок в… спину!»

…. Вот ты после окончания ВУЗ-а прибываешь на место работы — в какой-нибудь глухой посёлок… Добираешься до своего участка… И вот уже гремят взрывы, летят камни и ты отвечаешь за всё за это и за правила ТБ, и за жизнь людей…

Ты один лазишь по дикой тайге, полной зверей, командуешь разношерстным стадом бичей, превращая его в коллектив. И так далее…

И всегда надеешься только на себя.

… Основная работа Калмыкова протекала в поле. Выделяют твоей партии кусок горно-таёжного района, и ты с ребятами начинаешь его захаживать, то есть, покрывать равномерной сетью геологических маршрутов, проходить горные выработки. Работа эта тяжёлая, кропотливая, потому что имеются строгие инструктивные кондиции и требования к её качеству. Тяжело и физически и морально.

Личной жизни — почти никакой.

Как у пса.

Но зато — это, конечно, самое настоящее освоение территорий, к чему нас так усиленно призывали руководящие товарищи: “Необходимо осваивать Восточные Территории!”

О том, какие ошибки сделаны нами, / Не вам судить, умники, а судить Истории! / Пока вы в кабинетах трясли штанами, / Мы осваивали Восточные территории.

Но зато, как хорошо себя чувствуешь на этой работе. Зато ты — хозяин. Ты знаешь все уголки своего района. Не только живёшь там, но и вкалываешь, страдаешь и прирастаешь к этой Земле Душой… Это ощущение знакомо многим геологам. Каждый раз для тебя такой район становится родным и ты всю Жизнь потом вспоминаешь его, а плодами твоего труда пользуются другие люди самых разных профессий.

На эту работу ушли самые лучшие годы Калмыкова. Если подходить с юмором к этому труду, то его можно назвать сладкой каторгой. В самом деле, по-другому и не назовешь. Работали за совесть, а не за деньги. С деньгами было не густо.

Тут миллионером не станешь, мальчики!

В этой связи Калмыкову вспомнился один механизатор… Он заявил нашему корреспонденту буквально следующее: “Раньше я — как пахал… кое-как… А нынче, когда хорошо пло́тят, пашу — на совесть!”

Вот это — совесть, а?

В качестве рабочих в Геологии обычно используются бывшие зеки, списанные за пьянку с кораблей матросы, разочаровавшиеся в жизни или сильно ушибленные ею люди, перекати-поле, да и другие люди, которые составляют разношерстное подвижное племя бичей. Это словечко уже давно появилось в литературе и не стоит его объяснять.

Можно лишь представить так. Допустим, вы живёте на дне лесного океана и туда, время от времени, падают обломки кораблекрушений.

Но всю это пёструю толпу вязала тяжелая работа. Общая.

Как звонко били кувалды, весело ахало эхо! / И чай в закопчёной банке по кругу ходил у огня… / И все мы любили друг друга, купаясь в потоках смеха, / И разливалась песня, тоску о прошлом гоня.

Так вот, застой для Калмыкова и его сотоварищей выражался, прежде всего, в том, что бичи становились всё хуже и хуже. Пили-то, скажем, они и раньше, но обычно запои у них происходили в конце месяца, после закрытия нарядов. Всё остальное время они горбатились по-чёрному. А при таком труде не попьёшь — горные работы вообще тяжелы, да и подходы к выработкам — длинные. Попробуй-ка с похмелья с инструментом и рюкзаком взрывчатки подняться на какую-нибудь сопочку! Ведь в тайге трамваи-троллейбусы не ходять, да и асфальта тут — нетути.

Но, как отмечено, бичи становились всё хуже: пили, когда придётся и что придётся — лосьоны, одеколоны, лекарства, какую-то химию. Все эти пузырьки назывались фунфыри, а сами пьющие — пафнурики. Многие освоили и конопельку — маньчжурку

… Выпей водочки и ты, брат…

По правде говоря, в те времена выпивали и многие из ИТР, в том числе, и Калмыков. Многие спились, как это ни прискорбно. Особенно в зимние глухие времена в таёжных посёлках.

Эх! Зимняя тоска в разведочных балка́х… / Ещё мутнее жизнь от водки горькой. / Её когда-то я без устали лакал, / А сердце покрывалось грязной коркой…

Другие многие спаслись от этой напасти благодаря своей увлечённости работой, да обильной едой — диким мясом, рыбой… Поэтому организм выстоял. Кроме россиян, мы думаем, никто на такое не способен.

Да и на многое другое.

Только гордиться-то тут особенно нечем.

Хотя, честно говоря, иногда выпить просто необходимо.

Пусть свистит морозный ветер / В кузове машины! / Хорошо, что есть на свете / Крепкие мужчины!

Кружку водки вылил в горло, / Чтоб Душе согреться. / И поехала — — попёрла / Радость — аж до сердца.

Выпей водочки и ты, брат! Пусть пурга кружится! / Чтоб судьбу такую выбрать, / Надо лишь решиться!

Или помянуть надо погибших товарищей…

Жизненный путь геолога крут. / Друзья уходят и не прощаются. / Вот и ещё один ушёл в маршрут, / Из которого не возвращаются…

Реквием

Сопки столпились здесь
и стоят как в обнимку
товарищи любимые
Дымка синяя
есть
Словно
печаль воспоминаний

чуть туманит лбы им
… Честное слово!

Стоят в обнимку
Подобие древнему

фотографическому снимку
Где сгрудились

спаялись навеки
в одно

замерли навсегда
люди

как деревья
Но блудит

Судьба
на путях человека

Укорачивает года
… Ах да!

Это же — горы хребты
Они живут

дольше нас
вроде бы

Не то что ты —
только прибыл —

раз!
и вот уже отбыл

И так все —
под вечную сень

… О горы
здесь Время моё

как море
глубоко шумело

шептало
песчинки-дни катало

и вот — обмелело
… Да всё здесь делалось

впервые
без оглядки

И была работа —
жизнью

каторгою сладкой
… И на дорогах позади –

вижу сквозь дым —
Остались те и эти

чистые как дети
Эх!

и иже с ними…
Иже…

… Я — один из тех
на снимке

тех
кто выжил

Перевалы, перевалы…

Памяти моих друзей Арнгольда Владимировича Соколова
и Валерия Андреевича Перепёлкина

Чем хороша Геология? Она даёт возможность, начав работу с малого, выйти. если можно так выразиться, на глобальный уровень. Она придаёт человеку уверенность в себе, поскольку ты находишься один на один с Природой и с теми же вольными бичами; раскрывает бескрайние просторы для мыслей. Мозги начинают варить. А сочетание тяжёлого физического труда с умственным, является, вероятно, наиболее оптимальной формой деятельности человека.

Часто интересные, пусть спорные, идеи и прозрения (не бойтесь этого слова!) приходят именно в моменты наибольшего физического напряжения. Например, когда идёшь с грузом на перевал весь мокрый от пота.

Тогда же возникают куски стихов неожиданные…

Грохочет ливень в дубовой листве. в кедровой хвое кипит. / С шипом льётся зелёный свет… / Цокот осклизлых копыт…

Тропа уползает за перевал / К истокам реки Дунгуза́ ./ Ручьи, как жёлтые тигры ревя, / Прыгают вниз — назад.

Очень много даёт в этом смысле и Одиночество. В известных дозах оно необходимо человеку, чтобы одуматься.

Одинокие ночи в таёжных пучинах. /В каком-нибудь зимовье у поющей печки./ Под какой-нибудь елью при звёздных лучинах. / На берегу той или иной речки.

Или:

Одиночество
Ночь и Скво*

Сопит на коврике
Эврика!@ru

Идти как с сумой по Миру
……………………………

Одиночество
муторное

Спит
в газетном

в гостиничном ли номере
в компьютере

Человек!
Без фамилии–имени–отчества

___
*) Скво — моя собака из того времени.

Тополь на краю Света

На берегу чистой речушки, в глухой тайге рос огромный, как башня зелёная, тополь.

Это был целый мир.

Древнюю кору покрывали шишки и шрамы; корни — словно гигантские щупальца — извивались по земле. Зелёная вода, пробегая под тополем, казалась чёрной, как бездна. Белые кружева пены, сворачиваясь в спирали, неслись мимо, мимо вас….

Это дерево так походило на другой тополь — тополь моего детства, росший на перекрёстке тех улиц… На самой вершине его ствол и ветки были светло-зелёные, гладкие… вершина слегка раскачивалась… тогда горько пахло смолистыми почками, от летающего пуха щекотало в носу, сердце замирало от высоты, облака качались рядом с тобой и, казалось, ты — на паруснике, и он скользит, то зарываясь носом в пену, то задирая его к небу, и на губах горечь — как от морских брызг или от полыни где-нибудь в степи, а может — от слёз…

Как-то, в одно из коротких возвращений домой, Калмыков увидел, что теперь его нет. Остался на том месте огромный короткий пень, да и тот, наверное, скоро выкорчуют. Хорошо бы, поленились. Да…, ничего уже не останется от того мира — ни домов, ни деревьев, ни пыли, на которой оставил следы босых ног — землю забетонировали, покрыли асфальтом…

А вот иной раз встретишь где-нибудь на краю Света, в глуши, в дикости, ломясь через дебри, весь облепленный привычными уже комарами, потный, грязный, умученный, со своими конкретными думами, заботами, неприятностями, сиюминутными радостями…

… Так вот, встретишь, к примеру, тополь, или лопух, или, допустим, подорожник, знакомый с детства, и на миг — как вспышка молнии — вдруг осветит в Душе уголок тёмный и увидишь то, о чём давным-давно, вроде бы, позабыл…

… И опять почувствуешь сладкую горечь на губах и сердцу станет легко и безмятежно, как в детстве…

И как живой водой тебя окатит, кровь заиграет, и рванёшь со свежей силой напролом через завалы, болота… “Только кофта вздуется,” — как говаривал в таких случаях один проходчик…

Частица России

Памяти моих друзей Владимира Васильевича Христолюбова
и Евгения Яковлевича Муна

… Деревушка эта стояла на слиянии двух горных речек. Хребты, окружающие её, были морщинистые и зелёные. Дома срублены из лиственницы, а поскольку они очень старые, брёвна казались чёрными.

В окнах у самых стёкол стояли букетами красные герани.

Здесь было совсем тихо в любое время года. Зимой — в глухих снегах, летом — в зелёной пучине.

И люди жили здесь неторопливо, основательно. Но после времени, проведённого в горах, почти в одиночестве, в этой деревушке было веселее. «Мы попали в цивилизацию», — говорили слегка одичавшие бичи.

На протяжении многих лет, время от времени, Калмыкову приходилось бывать в этой деревушке. Она практически не менялась. Так, появлялись некоторые новые черты, да кое-какие знакомые старики поумирали.

Но это был кусок Мира очень характерный. Это был уголок страны, каких в ней великое множество.

Её атом.

Когда живёшь в таком уголке, то настолько привыкаешь к нему, что он становится тебе необходимым. Границы Мира постепенно расширяются, расширяются, и вот ты ощущаешь дыхание Бесконечности, свист пространства. Это трудно передать. Для того, чтобы понять это, нужно жить и работать в таком месте.

С радостью уходить в горы и с радостью возвращаться, так же, как все живущие там.

Вот тогда, как бы врастаешь корнями в эту землю и потом трудно от неё оторваться.

А отрываться приходится. Потому что жизнь наша — кочевье.

Полюбил и покинул

… И вот ты приходишь, приезжаешь, приплываешь или прилетаешь на новое место. Как обычно, там всё глухо заросло, и ты чувствуешь себя, будто на дне лесного океана. Как будто ты плаваешь в зелёной густой воде. Такое вот ощущение.

И немного странно и грустно. Одиноко.

… Вертолёт взревел, подпрыгнул, заделал вираж и исчез за хребтами. И растаял вдали его стрекот…

… И сразу обрушилась тишина, в которой постепенно начинают проявляться отдельные звуки, как партии инструментов в большом всемирном оркестре…

Вот булькает, как напевает, ручей, вот поскрипывает, раскачиваясь под пролетающим мимо ветром старик-кедр, вот свистит слаженно, содрогая знойный воздух, бурундучий хор, вот шепчут, трепеща листьями, осинки….

Но ты начинаешь шевелиться, входить в эту незнакомую жизнь. Ставишь палатку, ладишь навес брезентовый, разводишь Огонь.

Переночевал и начал отрабатывать площадь.

И вот ты уже здесь — свой человек. У тебя свои любимые уголки, Деревья-друзья… Да много чего такого, о чём не никак не расскажешь.

Словом, освоился. Прижился.

И когда будешь уходить, уезжать, уплывать или улетать из этого места, оставишь здесь, выражаясь “высоким штилем”, часть своей Жизни, часть Сердца. Потому что — это уже твоё, родное, близкое.

И сколько таких мест ты потом полюбил и покинул!

Их было множество в самых разных уголках Великой Страны.

И от каждого из них что-то осталось в Душе.

Да и сам тоже что-то оставляешь там. Больше или меньше.

Но обязательно и получаешь.

И поэтому становишься всё богаче и богаче.

Аж сам себе завидуешь порой!

Случайные люди уже отвалили

… Одно время в партии Калмыкова среди бичей обретался непризнанный, но кое-кому известный поэт. То есть, известный им. Он как-то заявил, что прошёл огонь, воду и медные трубы. Только “медные трубы”, не в смысле славы…

Этот парень был тёртый калач. В геологии он работал уже лет десять, а до этого служил в армии, ходил в загранку в торговом флоте, ну и так далее…

Я люблю всех путешественников, / Всех весёлых чудаков / Всех солдат в шинельной шерсти. / Всех удалых моряков.

… Он постоянно — после работы — крутился у костра. Таскал дрова, кипятил чаёк, а то и просто сидел, как каменный Истукан. А когда шёл дождь или снег и в сырых палатках сидеть было тоскливо, все собирались у костра и он там царствовал. Он был в своей стихии. И все это понимали.

«Я люблю поговорить, понимаете, во мне моя Душа не умещается, и я выплёскиваю её наружу. Конечно, не всякому это нравится, но я что могу сделать? Таким меня создал Бог. Не всякому нравится слушать, да и не всякому нравится понимать. Говорить тоже не всякому нравится. Люди-то разные. Как растения или животные. Есть молчуны мудрые, и есть — дурные. А есть — подколодные. Но я их как-то разбираю. И они это узнают тоже как-то. Поэтому у меня много врагов, но и друзей — тоже. И те и другие — настоящие, надёжные. Враг — так враг, друг — так друг.»

А сам я, вообще-то, отношусь к людям по-хорошему, говорил он, я стараюсь видеть и понимать в них только доброе. И это всегда подчёркиваю тем или иным способом. Тогда, смотришь, и человек этот видит и начинает выпячивать своё хорошее.

Так жить легче — многое плохое не происходит.

Стихи он читал редко. Так, по настроению. Но все понимали, что это, ясное дело, поэт. Поэт от Бога. А не поэт от литинститута. Вот, например, Маяковский и Есенин — самодеятельные, природные поэты, говорил он. Поэзии нельзя выучиться. Эта мысль не нова. Но почему-то — учат и учат, выпуская каждый год, я уж не знаю сколько, дипломированных поэтов. А поэт ведь, понимаете, объяснял он бичам, не официальное лицо со справкой, как вы говорите — с ксивой. Он знать может не знать о том, что он-то и есть тот самый Поэт, который сейчас нужен, и вкалывает себе на полную катушку физически, или там умственно, совсем по другой части.

Это не имеет значения. Но потом это всё равно проявится. Вылезет как шило из мешка. И тогда ему — конец. Стихи или проза — это не имеет значения, его одолеют. Они будут мешать ему жить. Он будет во всё вмешиваться, болеть за всё и за всех…

Ты можешь за то, за другое взяться, / Менять любимых, друзей, удариться в странствия… / Но от э т о г о никогда не отвязаться. / Как ни старайся!

… И тут он встал и озаряемый снаружи и изнутри Затерянным в Мире Одиноким Огнём, на одном дыхании пропел стих.

Пронести!
Как шаток настил!

Пронести!
в недрах

упорно!
Через

грязь
разную многих лет

страстей вулканы
океаны

спеси
недо–

порно–
лент

песен
книг

их
обманов плесень

нежность барыг —
спекулянтов

(бери! бери!)
иудины клятвы

хамов
нудные

свист-вой
жестокость шалую

измены милых очей —
ХРАМ СВОЙ –

Душу талую
как Весенний Ручей!

… Так однажды он заключил свою речь у таёжного костра глубокой осенью, когда кончался полевой сезон, случайные люди уже отвалили, и остались все свои притёртые друг к другу ребята.

… В чёрных кедрах свистел ветер, огонь качался из стороны в сторону, было холодно — вчера ночью обильно выпал снег. Согревал чаёк и эти разговоры откровенные.

Людских оваций не было. Но Поэту зааплодировали кедры, осины, тополя, берёзы, дубы и другие товарищи, проживавшие там.

А ночью они заиграли, как Большой Оркестр.

… Осенью по воде плывут листья — как лоскуты Жизни.

Головы гор серебрятся предзимней проседью. / Мир затихает в своей необъятной кровати. / А годы плывут, словно пёстрые листья осенью. / И вода от них чуть-чуть горьковата.

Прекрасное Одиночество

Однажды после большой, тяжёлой, нервной, изматывающей, казалось тогда — бесконечной работы — в глухоте, в дождях, в немоте тоскливой… Вот после такой работы, после успешного, наконец, окончания её, Калмыков вышел на дорогу с рюкзаком за плечами и — пошёл!

Он был один на утренней осенней дороге, под ногами похрустывали, как огурцы на зубах, льдинки; сладкий воздух поил грудь, уставшие ноги и спина отдыхали, на Душе теплело.

Это Одиночество было прекрасно. Заночую сегодня в придорожном стогу, подумал он, высплюсь, как следует, и махну потом по походному ордеру.

Эх, Жизнь начнётся!

Он чувствовал себя удивительно лёгким, свободным. Он всё время разводил руками и разговаривал сам с собой. Со стороны он, наверное, выглядел потешно.

Но никого не было на этой ранней лесной дороге.

Как хорошо, говорил он сам себе, и дороге, и встречным деревьям на обочине.

И тут он написал, вернее, пропел такой стих.

Жёлтая дорога / И колёс следы / Тают понемногу / Грусти синей льды.
Голубые тени / Падают с небес. / Неземных растений / Небогатый лес.
И холмов верблюды / Загляделись ввысь. / Что-то ещё будет? / Так что — веселись!

Не узнать родимых мест…

Памяти моих дорогих друзей Николая Григорьвича Мельникова
и Анатолия Александровича Матияша

Долина. Болота, кочки, чепыжник. Сине-зелёный воздух, прозрачный, как стекло.

… Ночь на копёшке. Звёздное небо — перед лицом. Большая Медведица во всё поле зрения. Клочья тумана, проплывающие по звёздам. Когда просыпаешься — видишь. Кричит сова: “Си–су. Си–су.” С одним и тем же интервалом. Знакомая. Такую же подругу слышал лет десять назад совсем в другом — диком — месте.

Тогда она мне надоедала. Казалась нудной.

А сейчас — знакомая, своя.

… И вот они ехали по тем местам, где когда-то работали, давно. И всё здесь было знакомым и незнакомым. И саднило сердце, и вспыхивали воспоминания…

А, помнишь, здесь? а вот здесь….

Лучше не пытаться возвращаться в Прошлое. Одна мука.

… И тогда Калмыков сказал им стих. Собственный, выстраданный.

О Деревья
где Вы милые древние

мои?
Где деревни

печка?
Где Вы — ма́и

детства годы голубые?
Замывает

Время–Речка
лбы им

… Не узнать родимых мест не узнать
Не осталось ни кола ни двора

Дорогих имён уже не назвать
Не обнять своих в раскрытых дверях

…. Ночью над пепелищами прослезилось небо.

Их много, а я — один…

Как-то оставили одного бича сторожить лагерь, а сами забросились на другой участок. На следующий вечер он стразу же стал орать по рации: “Забери-и-те меня отсюда! Заберите!”

… Ну, когда приехали, глянули и — попадали от смеха. Он свою палатку на ночь обкладывал брёвнами и запаливал их. Спал, как бы в середине костра.

— Ты чё, чокнулся, что ли? — говорим ему.

А он давай нам рассказывать.

— Вот уехали вы и как только выключили свет, то бишь, Солнце село, тут все они как заорут!

— Да кто — они-то?

— Да все эти козлы! Тигры — заревели, изюбры — затрубили, птицы какие-то гнусные — заухали! Их много, а я — один!

КОСТЁР — ЧЕЛОВЕК!

О! Костёр!

Памяти моих друзей Ивана Ивановича Малиновского
и Константина Антоновича Соломая

О чём только ни говорят у костра! О чём только ни молчат у костра!

… Сидит человек и смотрит в огонь. Рядом — собака. Тоже вперилась, как завороженная, в красную пучину. Пламя струится, течёт, как ручей, река… уносит мысли далеко.

… У костра разматываются клубки разных судеб. Некоторые так запутаны, что приходится рвать нить, чтобы всё-таки размотать клубок. Получаются куски…

У костра человек погружается в своё прошлое, вдруг начинает жить тем, что было. Река несёт… несёт… Река очищающего огня… Нигде он уже больше так не скажет, никогда не откроется, не повторит того, что сказал здесь — под прикрытием мохнатых елей, среди звёзд кружащихся, среди тишины, где слышно каждое слово, каждый вздох — даже бывший — среди товарищей, чьи Души настроены, как струны одной гитары….

О, Костёр.

Не зря бродяги говорят: “Костёр — человек.” Так писал и Анатолий Жигулин — великий воронежский и колымский — Российский Поэт.

Ты и согреешь и накормишь и будешь охранять одинокий сон в ночных дебрях.

Ты укажешь путнику Дорогу.

Ты очищаешь Душу, будишь мысли.

Твой дым сладко пахнет древним кочевьем.

И мы поём Тебе песню.

… У Костра из Памяти всплывают осевшие там навеки какие-то детали, кусочки, разговоров, пейзажей, снов, стихов, сказанных когда-то и кем-то слов, чуть ли, не букв.

Почему?

… Красные капли вишен сквозь которые светит Солнце в саду окружённом руинами Это плацдарм Жизни Тёмные фигуры тополей на ночной дороге и сама дорога чёрно-синяя в искрах снега Звёздный буран Искривлённые чёрные сучья стучат в ночное окно Зелёные с полегшей мокрой травой сопки на озере Хасан Посёлки деревушки где нас любили сильно и сильно не любили где с грустью провожали и с радостью встречали Тундра тайга горы где нас трепала жизнь на узеньких дорожках И гро́ба друга тяжесть и пиршественный стол Ясные поляны — цветы по ногам Тёплые скалы запах мха Гудение печки в палатке снег на брезенте И земля под ногами такая мягкая и тёплая — будто ты из неё растёшь как дерево или куст полыни … Её глаза — большие сливы — поплыли в слезах Небо небо небо –Мировая симфония

Да мало ли чего ещё.

А вот, например, отражения каких-то событий, дум, намеченные чуть-чуть в быстрых, как пробегающий ручей, строчках.

… Трескун — лесная сирень. Трещит в огне, искры кидает, а тепла мало. Так, иные поэты — трескуны. Искры, а не пламя. Не согреешься.

… В городе окна домов блестят, как очки. То ли, в деревне окошки — глаза голубые…

… Бродят ритмы в голове молодым вином.

… Написала стихи — как разделася…

… Идёт парочка — скучает вся / Ноет песню, не спеша… / На ушах висит-качается / Иностранная лапша.

… В Красную Книгу заносят всяких, там, кузнечиков, букашек… Когда же — Человека!?

… Полёт мысли у него такой — как у курицы или у таракана. Он даже во сне летает, как курица или таракан.

Ну, и так далее…

… — Доброта и сочувствие, сказал он, как ни странно, они более всего проявляются на войне, на передовой. Как бы, парадокс.

— То есть, понимаете, в экстремальных условиях, в условиях дефицита жалости и переизбытка жестокости, разъяснил всем мнс — младший научный сотрудник.

— В иную тягостную минуту, в тяжёлый период, когда ничего почти не мило, когда и жить-то противно… вспомнишь это, и вот отмякает сердце и появляются надежды и снова, как поётся, “всё станет вокруг голубым и зелёным”.

— И с кем я только ни работал, с кем ни делил кусок хлеба, с кем ни ел из одного котелка… На войне и после. Всех не перечислишь — бывшие зэки, прощелыги, аферюги, спившиеся врачи, военные, пацаны бездомные, перекати-поле, ханыги, упрямцы, разочаровавшиеся в жизни; сектанты, простые и ясные работяги, хапуги, придурки, умники, безумные философы, непризнанные гении, откровенные подлецы, патологические убивцы и толстовцы, бывшие пленные, блатные, молчуны, брехуны, весельчаки, неграмотные и грамотеи… Да я говорю, всех не перечислишь, не вспомнишь.

— В таком вот обществе жил и летом и зимой под одной крышей. Под одним небом. Работал с ними вместе. Ковырялся в Земле-Матушке.

— И не скажу, чтобы жилось плохо. Всякое, конечно, бывало. Но, в основном, было хорошо. Легко работалось. Откровенная работа. Откровенная жизнь.

На войне и после
в младенчестве

детстве
отрочестве

и во взрослости
Ночь–день ночь–день

расти
не очерствев

возле
смертного сада

… Сяду
сейчас

на пенёк моего тополя
Там когда-то

свои и чужие солдаты
топали

Слушать немые его вопли
em>Суча
пряжу
прошлого

буду выть
как Пёс на Луну —

по́шло
грязно

Ну
разнять рук не могу

зелёных
вокруг шеи!

… Этот вой
мне душу иссёк

как ветер снег зимою
Да любовь

всё
смоет

Вспомню
как пел
олёную
капель

Зло
Лишенья
Сорняков
рассоренья

Сирени озаренья
И разоренья…

Лёд и
жар

неведения
Взлёты

паденья
… И дрожа

как идёшь
по краю

миража:
позади — туман-дождь

впереди ветры — чисто
на скрипках играют

… Лучисто
трубы Солнца взывают

зёвы их
звонкие лают

зовут-зазывают
… Туда где Души пылают

охваченные мечтами
… Что там им

вольно!
Мораль не читают

Там им
высший счёт

оплачен
Там и чёрт

заплачет
в бессилии

…“Да вы что
сбесились?”

Говорят шаткие
склизкие скептики…

… Скиньте шапки
шляпы кепки

перед Обелисками
Гонцов

Творцами Начал
и Концов

Искры войны

Памяти моего учителя и друга — фронтовика Игоря Ипполитовича Берсенева

Война распалась на отдельных людей. Потом. После Победы. В их Душах осталась она. Как незатухающий пожар — и искры его сыплются во все стороны.

На всех нас.

Эти люди мигрируют по стране. Их встречаешь в самых разных углах и уголках. И вот война разгорается снова. Идёт рассказ. Ширится речь, как полноводная река.

Вот — Михеич, проходчик канав. У него прострелен рот. Говорит, когда кричал “ура!”, прострелило. Все зубы в горсть выложил. А так — ничего.

Вот — дядя Коля Сапогов, сторож. Командир танкового батальона. Как-то на День Победы в застолье сказал: “Выпьем за Родину! Знаете, что такое Родина?” — и заплакал.

Вот — взрывник, бывший лётчик, Мищенко. Он всё время напевает: “… мессера вокруг огромным роем…” — на мотив “гоп со смыком”. Как будто, это было вчера.

А вот — дед-пасечник, например. Оказывается Берлин брал, сильно ранило. Сказали родичи — иди на пасеку, может, выживешь.

Пошёл и выжил.

Лоб в лоб

— Карьерист в хорошем смысле этого слова. Так говорили одно время, да и сейчас говорят. И вот теперь их развелось столько, что буквально ступить некуда. Гнусная смесь рационализма, угодничества, приспособленчества, дипломатии и, чёрт его знает, ещё чего.

Или ещё — спортивная злость, или хорошая зависть…Какая же это чушь, муть! Злость — есть злость, и зависть — есть зависть.

— Так же как — случайная встреча — на всю жизнь, случайная пуля — на всю смерть, и так далее, и так далее. С чего бы это всё — случайное?

Случайное слово, случайное счастье. / Случайный восторг этих встреч лобовых. / И вот разлетается Сердце на части. / Как взрыв, разрастается Древо Любви.

Вот так-то.

Калейдоскоп

Шёл, как всегда, несвязанный, вроде бы, разговор у Костра. Каждый ведь говорил про своё, а люди-то были разные.

— Раньше люди и поэты, например — Маяковский, Есенин — обращались к Богу. Просили, жаловались, ругали. А теперь — к кому?

— Есть люди, которые понимают только язык приказов. Доброту они считают слабостью. Хорошего отношения к себе не понимают. Чем жёстче и наглее приказ, тем они спокойнее себя чувствуют. Как говорится — мордой об дорогу!

Работают они много. Почти всегда. Но кпд — очень низкий.

— Каждый считает, что его время — главное. Может, так оно и есть.

— Я искал космос свой чёрте где — в тайге на краю света, а он, космос-то, и дома — на печке.

— На ловца энд зверь бегить

— Да у меня никогда денег и не было. Я их тут же уничтожал!

— А вот женщины… все, вроде бы, из одного теста. А какие разные! Но любви нет. Поэтому — никогда не женюсь по любви.

— Значит, женишься по пьянке.

— Писатели начинают писать по-настоящему, когда вдруг, как в старости — мудрости, увидят всё. Вот тогда и начинают. Тогда.

— Да не все, однако:

Живёт неистово
Короткий Век

Не из того
Времени — Человек.

Пушкин, Лермонтов,
Маяковский, Есенин…

Нервы мотать
Умели все они.

А как Блок рыдал!
Как стонал Высоцкий!

Видно, Бог им дал —
Так любить под Солнцем…

— А вот получается, что, как бы, подражаешь иногда. Похож иногда на кого-то.

— Ну, конечно, когда идёшь к своей цели, например, через бурелом, или, скажем, болото, и вдруг вырвешься на тропку, и если она тебе по Пути, то прёшь по ней, сколько нужно, а потом — опять в дебри, по своему Главному направлению.

— Должна быть база, понимаешь? Как у нас в экспедиции. Вот ты вернулся из полей — тебе есть куда вернуться. Обогреться, почиститься… и всё такое.

— Вот баба, она — как база. Надо, чтобы у тебя за спиной была баба.

— Те, кто в конторах, этого не поймут. Вышел ночью на бульвар, снял шлюху — вот тебе и баба. А вот люди наших, кочевых профессий, те — да.

— Вот ты вернулся — и у тебя есть база, где тебя встретят, обсушат, залатают…

В этом разговоре, как в калейдоскопе, крутились, мелькали, вспыхивали разноцветные кусочки жизни. Высвеченные Костром.

А Костёр раздвигал темноту, сколько мог.

Окончание следует

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Леонид Изосов: Какая музыка была…

  1. Профессия у вас нелегкая, но, думается, вы бы ее ни на какую другую не променяли. У меня был знакомый, который работал летом в геологических партиях. И вот как только солнце начинало пригревать, а сугробы таять, им овладевало беспокойство, он уже начинал собираться, его ничто не могло удержать. Как птицы запрограммированы на перелет осенью, так и у него как-будто природный инстинкт срабатывал.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.