Александр Левинтов: Январь 20-го

Loading

Мы садились в почти совсем пустой трамвай, брали у вагоновожатой билеты по 20 копеек и мирно пилили домой, в родное Измайлово, минут сорок. Ели яблоки, пересчитывали свои денежные пополнения, а мимо проплывали уютные, с абажурами, московские окна, чьё-то семейное счастье и простая людская доброта.

Январь 20-го

Заметки

Александр Левинтов

Январь 20-го в Латгалии

в календаре — 16.01,
термометр — упорные +6,
какая ж тут зима, ядрёный блин?!
мух с комарами даже и не счесть

бегут гурьбой по небу облака,
они несут надежду на весну,
душа устала от вина и коньяка
и от того, что не стихает гнус,

за окнами лесная благодать:
кудрявых сосен песни на ветру,
мне нечего рассчитывать и ждать
ни заполночь, ни днём, ни поутру

здесь тишина, покой и пустота,
луна ущербная, чуть крадучись, восходит,
души моей простая нагота
невестою по сумереку бродит

Что исчезло, что возникло?

Я прожил 75 лет — так долго живут совсем немногие, всего несколько скупых процентов от числа всех живущих и живших на Земле людей.

И за эти долгие годы многое исчезло и многое возникло. Попробую назвать наиболее впечатляющее.

В 1951 году я ещё застал в Тамбове извозчиков на чёрных пролётках.

Исчезли муфты, боты и калоши, варежки на резинках.

Исчезли чернильницы-непроливайки, перьевые ручки и пёрышки

Исчезли почти все детские дворовые игры: чижик, беговая и круговая лапта, колдунчики, казаки-разбойники, в войну, штандер, 12 палочек, сыщик-ищи-вора, горелки и многие-многие другие

Исчезли репродукторы и одно-двух-трехпрограммные радиоприемники, транзисторные приемники, радиолы, граммофоны, электропроигрыватели, магнитофоны, CD-проигрыватели, диаскопы, калейдоскопы

Исчезли «уди-уди», китайские шарики на резинках и другие китайские выкрутасы и турусы на колёсах.

Исчезли тюбетейки, пилотки, кепки, шляпы-пирожки, каракулевые папахи.

Исчезли жареные пирожки с разными начинками, вафли-трубочки с кремом, треугольные вафли, уличные коляски с мороженым, газировка, в том числе из автоматов и сатунаторов, соки в магазинах стаканами.

Исчезли маленькие кафетерии, где можно было съесть бутерброд с сыром или колбасой, выпить кофе/какао со сгущёнкой, молочный коктейль.

Исчезли белые и чёрные фартуки на школьницах и мышиного цвета форма на школьниках, суконная или из менее прочной ткани, школьные портфели.

Исчезли зубной порошок и помозки для бритья.

Исчезли дровяные сараи, уголь и дрова, печи, плиты, водоразборные колонки и сортиры рядом с каждым бараком.

Исчезли стеклянные-будки-стаканы со свистящими из них регулировщиками.

Исчезли баулы, саквояжи, ридикюли и авоськи.

Исчезли банки, горчичники, стрептоцид.

Исчезли керогазы, примусы и керосин, синька и крахмал для белья, электроплитки и чугунные утюги с углём внутри, бамбуковые удилища, кружки на щук и окуней, донки с колокольчиками.

Исчезли продмаги, гастрономы, диеты, мясо-фрукты-овощи, мясо-рыба, пиво-воды, молочные, булочные-кондитерские и другие типы и сети торговли.

Исчезли калорийки, французские/городские булочки, сайки, халы, плетёнки, ситный 1-го и 2-го сорта (за 28 и 20 копеек), горчичный и красносельский хлеб, хлеб с изюмом, слойки и сдобная мелочь, поляница и каравай, ситники и калачи (те же ситники, но с ручкой и на копейку дороже), орловский и обдирный хлеб, жидкие дрожжи.

Исчезла растительная ливерная колбаса (54 копейки за кило), закусочная (1.10 за кило), чайная и чайный хлеб (1.70), отдельная, ветчинно-рубленая, молочная, столовая (за 2.20), эстонская (за 2.50), любительская (2.90), телячья и языковая (3.40), балыковая (3.60).

Исчезли костромской, ярославский, пошехонский, латвийский, российский, краснодарский, советский, дорогобужский (самый вонючий в мире!), швейцарский, голландский, эстонский и многие другие сыры; почти все плавленные сыры (новый, городской, коралл, с луком, с красным перцем, с белыми грибами и т.д.)

В середине 50-х исчезли хлеборезки и взвешивание хлеба с точностью до грамма — из общества голодного терпения мы превратились в общество эгоистичного потребления.

Из овощных и кооповских/центросоюзовских магазинов исчезли солёные грибы в разновес: белые, подосиновики, маслята, моховики, грузди и пр.

Тотально исчезли многие мои любимые субпродукты: почки, мозги, легкое, петушиные гребешки (ребятам перестали давать время на их отращивание), вымя, рубец и другие детали.

Исчезли многочисленные лотереи и общества (ДОСОМ, ДОСААФ, ДСО, НТО) и другие надувательства

Исчезли машинистки и их машбюро и пишбюро. Исчезли машиносчетные станции и вычислительные центры, сметчики и сметные конторы, обсчитывавшие любой строительный проект.

Исчезли канцелярские счёты, счётные палочки, арифмометры, логарифмические линейки, настольные ЭКВМ и микрокалькуляторы, в том числе самые большие в мире советские микрокалькуляторы.

Где-то притаились и затихли наперсточники, кукольники, скупщики ваучеров и герболайфщики.

В реках и водоемах исчезли пескари и уклейки, оказавшиеся экологически очень хрупкими, так как жили на мелководье.

Исчезли паровозы, их машинисты и кочегары. Кладбища паровозов сохраняются — на случай войны. Локомотивы тщательно намаслены, но никто не готовит машинистов и кочегаров, поэтому всё это смотрится весьма нелепо.

Много, что исчезло из материального и бытового обихода.

А теперь, что появилось нового в последние 20 лет:

  • мобильники, гаджеты, планшеты, навигаторы
  • Booking и конкурирующие с ним программы для путешествующих
  • огромное количество фруктов и овощей, возможно и съедобных, но неизвестного способа употребления
  • порошковое вино и кокосовый сыр
  • бейсболки
  • электронные сигареты
  • кредитные и дебетовые карточки
  • полифункциональные электроплиты
  • бумажные носовые платочки
  • скутеры
  • электромобили
  • двухколёсники
  • палки для шведской ходьбы и сама она
  • ботакс и силикон
  • фаст-фуд
  • курьерная доставка
  • дроны
  • бытовые роботы
  • бакалавриат и магистратура, ЕГЭ и ГИА или как его там теперь
  • выборный, но бессменный президент
  • партия нового типа: партия власти, которая сначала захватила власть, а потом властвует на её удержание
  • социальные Интернет-сети
  • куча новых типов смертоносных вооружений и оружий массового поражения

За исключением последнего, всё несмертельно и переживаемо, как написано было на внутренней стороне кольца царя Соломона «пройдёт и это».

У озера по имени Солярис

ходят по воде
письмена от небес и святые,
я существую нигде,
туманом и мглою накрытый

глубины сознанья и леса
таятся непостижимо,
мысли — без цвета и веса,
не держатся даже с нажимом

я провисаю вне
времени и пространства,
на никому неведомом дне
безлюдья и окаянства

о чём-то застывшие сосны
молчат, застыв в непогоде,
пора в забытьё: уже поздно
считать километры и годы

Привидение

Многие считают меня фантазёром, фантастом, выдумщиком, но это не так — просто я умею сам себя погружать в невероятные обстоятельства и ситуации, а потом подробно и честно описываю их.

То меня занесет в горы Черногории, в феврале, писать никому не нужный и практически никем не читанный роман, а заодно — всего за месяц! — ещё 45 разных текстов и текстиков. Скоро я стал чем-то вроде местного Иммануила Канта: с точностью великого философа и географа появлялся в полдень в местном самом вкусном ресторане. Эфемерная достопримечательность. Но сколько же выпало здесь на моих глазах дождей и снегопадов! Хозяин думал, что я просто колдун, поэтому усердно поставлял мне свою самодельную ракию (10 евро за литр), надеясь утихомирить стихии и осадки.

То, вот, принесло в Латгалию, в пустынные места на границе Латвии, Белоруссии и России. Здесь живут латгальцы-протестанты и латгальцы-католики, русские староверы и, как всегда и везде, беспородная шушера. Староверы-федосеевцы притекали сюда на протяжении столетия: от Алексея Михайловича Тишайшего до взбалмошной Екатерины II, разогнавшей и староверческую Запорожскую Сечь и староверческую Ветку, вовсе расположенную в пределах другого государства.

Теперь я живу недалеко от Аглоны, самого восточного места, где Дева Мария являлась католикам. Российским православным она является по расписанию, чуть не ежедневно, протестантам — никогда. Чушь собачья какая-то. 25 лет тому назад в Аглону приезжал папа Иоанн Павел II, собрал аудиторию в миллион человек. В прошлом году приезжал нынешний Франциск.

Место, явно обладающее своим гением.

И антигением — неподалёку находится Чёртово озеро, где гибнет всё: и рыба, и птица, и зверь, и человек.

Я приехал сюда на неделю, чтобы написать «Философию старости»: ноутбук, кулёк белья, холщовая сумка с боеприпасами. На латвийской границе местная таможня в лице овчарки, надрессированной на наркотики, никак не отреагировала на два литра моего крепкого алкоголя.

Едой же я запасся в местном универсаме. Ещё дома сначала составил меню, а на его основе шопинг-лист, но ушлая кассирша исхитрилась заныкать упаковку сосисек и порционную шейку. Пустяки, но пришлось экономить — я один, и ближайшее жильё в паре километров неизвестного направления, а до магазина километров 15, не меньше.

Я вставал после мучительно бессонной ночи (они у меня теперь все такие) в шесть утра, в кромешной тьме завтракал, работал до 12-ти, обедал, опять шесть часов работал, ужинал со стаканом водки, после чего писал уже нечто не по теме, free style.

Очень трудно писать по 30-50 страниц в день философского текста: надо всегда помнить, что за каждым словом стоит понятие, и надо всё время на кого-то ссылаться, чтобы не прослыть дилетантом, каковым я и являюсь. После вечернего стакана пишу разные коротенькие тексты, вроде этого, читаю «Утопический капитализм. Историю идеи рынка» Пьера Розанваллона: Господи! какой наивной дурью были заполнены европейские мозги в конце 70-х? Своё же вообще никогда не читаю, даже написанное только что, потому что оно кажется мне случившимся давно-давно, когда я был безнадёжно глуп.

В моём распоряжении — огромный двухэтажный дом, настоящий особняк, со всеми современными удобствами и комфортами, телефон и Интернет не работают (специально не подключил wi-fi) — благодать. Ни птиц, поскольку январь, ни зверья, поскольку в этом году даже снег ещё не выпал и не лёг, а январь — в самом разгаре. Прямо перед домом — невероятной красоты озеро — тут таких озёр, по ледниковым ландшафтам, разбросано во множестве.

Недалеко отсюда было другое озеро, поменьше, и другая дача, просто дача, а не нынешнее поместье, где я лет 10 тому назад провёл такую же беззаботную неделю. В том же доме жили мама с дочкой — рижанки.

Я любил эту девушку и называл латгальской Русалкой. Она была красивая, умная, доверчивая и искренняя. Она — латышка, блонда, но говорила и писала на хорошем русском языке. Потом она успела окончить филологический факультет по кафедре русского языка и литературы, а хуй ли толку? У неё обнаружился диагноз «шизофрения». Без всякой наследственности, на ровном месте. Кому нужен филолог-шизофреник? Oна даже не инвалид: инвалидам разрешено размножаться, а сумасшедшим категорически запрещено. Кто ляжет с ней после этого? А она писала очень трогательные и талантливые рассказы. Наверно, она и сейчас их пишет. Её зовут Катя. Очень русское имя, распространенное по всему христианскому миру. Как тут не выпить? Другую девушку, которую я любил, звали Натали. Она — крымчанка из Запорожья. Я был её преподавателем, и ещё мы с ней любили пить совиньон блан на набережной Ялты. У неё были удивительно красивые, вишнёвого цвета, соски грудей. Это была самая лучшая закуска в моей жизни. Пока я ошивался в Калифорнии с непонятными целями, она переехала в Москву, но в 2014 году вернулась на родину, чтобы защищать её от оккупантов. Какая-то сволочь типа Прилепина убила Наташу при первом же контакте. Я чуть не начал второй стакан по этому поводу.

К концу седьмого дня, то есть накануне отъезда (мне оставалось только причесать рукопись, расставить пропущенные запятые и сноски на литературу), наконец, явилось…

Был кромешный вечер — ни зги, и всё выпито, даже хозяйское пиво.

— Привет.

— Привет, ты кто?

— Ты сам-то, мужик, как думаешь?

А что тут думать: тень не отбрасывает и вообще ногами пола не касается.

— Чего надо-то?

— Скучно тут, старик, мочи нет.

— И что?

— Давай пошалим, что ли?

Так оно у нас с ним и пошло: днём я между домом и озером разлаписто-раскидистым вязом стою, пейзаж собой украшаю, а ночью — куролесим. А чо? — весело.

В вагонном окне

в вагонном окне мистер Луна
в полном своём полнолунии,
я погружён: на достигнутом дне
царят инсулин (позабыт) и безумие

мы — эмигранты: Луна и я —
у нас никогда не бывает родины,
мы не должны никому ни хуя,
и паспорта у нас сильно просрочены

возможно, я завтра умру — вполне
вероятно при моей забывчивости
Луна затерялся в моём окне
в мелькающих сучьях лешьей личности

вот уже полночь моей судьбы,
всё решено и непоправимо:
все эти якобы да кабы
проносятся, как и Луна, лишь мимо

Трамвай моего детства

В марте 1954 года наша семья вернулась из Тамбова в Москву, а в начале лета после долгой шестилетней реконструкции открылась ВДНХ. По этому случаю до неё продлили трамвай № 11, раньше ходившего только до Сталинской. В отличие от всех других наших трамваев (34-го и 32-го) он был цельнометаллическим, что тогда было шиком и в диковинку, хотя сам трамвай явно подслеповат:

Парад цельнометаллических трамваев перед Политехническим музеем: техническая новинка 50-х

Зато все вагонные трамваи имели на своём фасаде два разноцветных фонаря (красный, фиолетовый, жёлтый, зелёный, синий) и по сочетанию этих цветов можно было издалека увидеть в темноте, какой номер скоро подойдёт. А темноты в то время было в избытке. Для нас же этот трамвай был настоящим окном в Московский мир с его чудесами и приключениями. И мы, пацаны от 6 до 12 лет, обитатели барака в самом конце 2-ой Парковой, упиравшейся в овраг, по дну которого журчал Стеклянный ручей, На моей памяти там ещё водились пескари, стайка в 8-10 голов, стали более или менее регулярно отправляться на этом трамвае в путешествие по Москве, на ВСХВ. Дорога, конечно, дальняя. И дорогая. В отличие от метро, наземный городской транспорт только первые пару остановок стоил 20-40 копеек, а потом — всё дороже и дороже (троллейбус № 22 стоил за весь маршрут 1.80, трамвай № 11–1.60), но мы всегда платили минималку и, сколько помнится, ни одна вагоновожатая не гоняла нас, пацанов — чай, у самой были такие же.

Дворовые команды были интересней и сплочённей классных, хотя обе — чисто мальчишеские (объединение мужских и женских школ произошло в 1955 году), потому что меньше и ещё потому, что они — разновозрастные, что гораздо естественней. Во всяком случае в московскую жизнь мы вписывались через двор.

Ну, например, поедание воблы.

Мы, тамбовские и питерские, каждым пёрышком дорожили, головы обсасывали, а московские: голову — рвать и обземь, рыбу с хвоста пополам и рёберную часть (с икрой и пузырём!) — обземь, только балыки и ели, баре.

Или — белый хлеб.

Мы его только по воскресеньям и с чаем, а они — намажут маргарином, сахарным песком бурно присыплют — и жрут во дворе, а того хлеще — с шоколадным маслом… баре.

Я не буду останавливаться на всех 41 остановках маршрута — только на памятных и запомнившихся с тех времён.

А эта информация — просто для ориентира. Раньше многие из них назывались иначе.

До «Останкино» обратное направление
41 остановка
Протяжённость 16.8 км.

  • 16-я Парковая (ул. Первомайская)
  • 15-я Парковая (ул. Первомайская)
  • 13-я Парковая (ул. Первомайская)
  • Кинотеатр Первомайский
  • Метро Первомайская
  • 7-я Парковая (ул. Первомайская)
  • 5-я Парковая (ул. Первомайская)
  • 3-я Парковая (ул. Первомайская)
  • Измайловская пл.
  • Галерея Измайлово
  • Главная аллея (Измайловский проспект)
  • Метро Партизанская
  • Мост Окружной ж/д (ул. 1-я Измайловского Зверинца)
  • Фортунатовская (ул. Щербаковская)
  • Ибрагимова (ул. Щербаковская)
  • Метро Семёновская
  • Метро Семёновская
  • Измайловский вал
  • Преображенское кладбище
  • Преображенский рынок
  • Метро Преображенская площадь
  • Хромова
  • Мосгорсуд
  • Объединение ЛИТ
  • 1-я Прогонная (ул. Краснобогатырская)
  • Университет РАО
  • Богородский храм
  • Богатырский мост
  • Ростокинский проезд
  • Институт иностранных языков
  • Станция юных натуралистов
  • пл. Академика Люльки
  • Универмаг (ул. Бориса Галушкина)
  • Ярославская
  • проспект Мира (ул. Бориса Галушкина)
  • ВДНХ (Северная)
  • Метро ВДНХ (Южная)
  • ВДНХ (Южная)
  • Цандера (ул. Цандера)
  • Аргуновская
  • Останкино

Мы садились в трамвай на 1-ой Парковой (теперь это Измайловская площадь), у киоска «Союзпечать», единственного на всё Измайлово. В киоске газетами торговал мой дед, которого так все и звали — Газетчик. Но в январе 1954 года он уже помер, оставив после себя несколько пыльных чемоданов:

— в одном были очки, очень много очков;

— во втором — белые целлулоидные воротнички и манжеты, а также пристяжные галстуки, тёмные, в круглый белый горох, как у Ильича, все сильно засаленные;

— в третьем — облигации, про которые тогда ходил модный анекдот: «отнесу я их слону, говорят, слон триста лет живёт, может, хоть он выиграет или погасит эти чёртовы облигации»; не знаю, как дед, а отец, будучи коммунистом, обязан был в год покупать эти облигации на две зарплаты, а не на одну, как беспартийные).

Мама велела нам отнести это барахло на помойку, что мы с радостью и сделали.

У нас за спиной остаются трамвайные остановки на всех нечётных Парковых + кольцо на 16-ой. Там очень много интересного: на 3-ей Парковой — рынок, бывшая тюрьма немецких военно-пленных, и огромная вечно шумная пивная, между 4-ой и 5-ой — моя школа (её снесли, гады, и построили четыре безобразных билдинга, которые видны и из Балашихи, и с Крестовского моста у Рижского вокзала), на 7-ой мы будем скоро жить, всего через три года, и туда же переселят мою школу, на 9-ой скоро начнут копать метро, на 10-ой работает в начальной школе моя мама, на 12-ой — посёлок МПС, ради них от нас пустили троллейбус до Комсомольской площади и Казанского вокзала, на 15-ой, в глубине — кремлевская больница, теперь Пироговский центр, на 16-ой — трамвайный и троллейбусный круг, за которыми — комбинат декоративного цветоводства и лес, где полно орехов.

Я иду по Первомайке

я иду по Первомайке,
впереди — девчонок стайки,
и марии магдалены
под черёмуховой пеной,
а сквозь все наши бараки
радио разносит враки
то о вахте трудовой,
то про подвиг в посевной,
«миру мир» придёт попозже,
а пока — мороз по коже:
неужели нам опять
с целым миром воевать?

я иду по Первомайке
в шароварах, в кепке, в майке
вот налево — Дом культуры,
справа — пункт макулатуры,
очередь за хлебом, давка,
керосиновая лавка,
у пивной — сплошные драки,
шелуха от воблы, раки,
во дворах — шумы скандальи,
инвалиды и канальи,
на сараях — пацаны,
все чумазей Сатаны

я иду по Первомайке,
чуть влюблённый — до утайки,
первых поцелуев шёпот,
первый, майский в небе рокот,
мы с тобой пока — ничьи,
словно вешние ручьи,
и кружится голова:
жизнь прекрасна и нова,
на Сиреневом бульваре
ночь в сиреневом тумане,
и до утренней зари
нам свистают соловьи

я иду по Первомайке,
собираю в гаджет лайки,
мне давно уже под сто:
не берёт меня ничто,
понастроили уродов,
понаставили заборов,
Первомайка — чайнатаун,
или я в ордынском стане?
даже местные евреи —
как из Северной Кореи,
очень много магазинов:
в потребительской корзине
не еда, а витамины
и колбасы из резины

я иду по Первомайке,
как Хоттабыч и Незнайка:
ничего не узнаю,
даже улицу свою,
люди, зданья, тротуары
мне, старинному, не рады
и в мороз, и в летний зной
я земле родной чужой,
а кругом — одни края:
это — родина моя

я иду по Первомайке…
май 2019

Но мы туда сейчас не едем.

Трамвай спускается к Серебрянке, впадающей в Серебряно-Виноградный пруд. Под этим мостом, что проходит почти над самым устьем нашей речки Серебрянки (а ведь мы в ней даже купались! Сейчас это также невероятно, как и цена говядины 1.90 за кило первого сорта, 1.60 — второго, и 1.20 третьего, почти копыта) я налавливал с десяток каких-то мальков: интересно, на что они клевали, если любой червь в два раза больше каждой малявки? Затем трамвай взлетает: справа — Мостовая Башня и городок имени Баумана, Измайловский Остров с испоганенным храмом Покрова Богородицы, на куполах которого вечно орут вороны, оазис коммунизма, слева — Главная аллея, которую тогда называли, кажется, Зеленой. Скоро здесь, на повороте справа возникнет парашютная вышка, воспетая, как и развалины сталинского олимпийского стадиона, в нелепом фильме «Чистые пруды». Трамвай делает зигзаг по форме буквы ЗЮ, и его выносит на Лиственничную аллею, называвшуюся тогда Аллеей домов отдыха. Она замечательна тем, что засажена стройными шпалерами лиственниц: весной — нежно салатовых, осенью — лимонно-жёлтых. Самая красивая улица в Москве, если не считать, конечно, 2-ой Парковой, да я и не считаю: 200 метров двухэтажных бараков — это вам не Елисейские Поля.

Измайловский Остров — это он сейчас такой благоустроенный

Остров для меня — и несбывшаяся мечта, и состоявшееся прошлое:

Не покидай меня, Благой и Правый,
И черных птиц не посылай.
Где б ни был я, пустой, усталый,
Измученный, больной — пускай:
Ты отпусти меня на Остров,
Под лепет яблочных садов,
Ты подари мне детство снова
И росы радужные снов.

И я — в любой дали и выси,
Из всех притонов и могил,
За нитью непрерывной мысли
Я притеку в мой Израил.
И брошусь на прощеный берег,
К корягам старых, милых ив,
Свободный от забот и денег,
И все грехи Тобой простив.

Бесконечно могу смотреть с заднего сидения на эту убегающую от меня красоту.

Весенним трамваем по лиственничной романтике. Увы, на этом снимке трамвай — № 34, теперь в Измайлове такого нет

От метро «Партизанская» (как её, бедную, только ни называли? И Парк имени Сталина, и Стадион имени Сталина, и Измайловская, и Измайловский парк) трамвай делает несколько зигзагов, ветки хлещут по открытым окнам, а в самом трамвае, если прошла или идёт гроза, остро и явно пахнет пластиковым электричеством, а по ногам бьют ощутимые раскаты тока, вызывающие дрожь и замирание. Среди кустов сирени — ещё один трамвайный круг, запасной, наверное.

Это он под Окружной выруливает от «Партизанской» на Щербаковскую

Щербаковскую именно тогда и застраивали — почти элитными многоэтажными домами. Правда, квартиры здесь были всё ещё коммунальные и сильно перенаселённые, чистые клоповники. В одном из этих домов жила наша училка математики и классная Татьяна Ивановна Борисова — ну, и намучилась же она с нами, особенно со мной!

Сталинская, ныне Семёновская площадь.

Не знаю, за что, но у нас всё было Сталинским: район, его центральная площадь, станция метро, парк культуры и отдыха, стадион, который декорировал собой бункер Сталина, от которого шло метро-2 в Балашиху. А ведь Людоед здесь ни разу не был. Вообще Измайлово и весь восток города вождями не посещались. Последний, кто тут бывал — Пётр I, да и то тинейджером. Ленин, правда, решил как-то поехать на своём роллс-ройсе на ёлку в Сокольники, но местные бандиты его быстро остановили и развернули назад, в Кремль.

На этой площади самое примечательное — огромный кинотеатр «Родина», ближайший для измайловцев. Позже в Измайлове построили «Весну», «Софию», «Первомайский», «Енисей», но все они благополучно умерли в 90-е и теперь «Родина» опять ближайший к нам кинотеатр, но тогда, в 50-е в Измайлове жило тысяч 50 обывателей, а теперь — более полумиллиона.

Перед «Родиной» 32-й и 34-й сворачивают налево, а 11-й — направо

Слева от «Родины» двухэтажный СОТый магазин: внизу продукты, наверху универмаг.

СОТый

Теперь я уж и не помню, как расшифровывается эта аббревиатура, но сеть возникла во времена нэпа и в пику нэпу как потребкооперация. В Москве ещё осталось несколько таких зданий. В этом теперь М-ВИДЕО,

Ещё площадь была заметна входами на тайные подземные военные заводы (или просто объекты п/я?), рядом с которыми шла бойкая торговля горячими пирожками — что за прелесть это обжигающее повидло на московских крепчайших морозах! Где оно всё теперь: пирожки, повидло, морозы, п/я?

Спустя несколько лет я полюбил на этой площади чайную: маленький зал со столиками, покрытыми белыми хрустящими, накрахмаленными скатертями, блины — со сметаной, с маслом, с селедкой, с красной икрой, горячий крепчайший чай с лимоном, кристально чистые 150 грамм водки, которые лучше не растягивать, а хряпнуть одним махом, а после этого, с просветлённой душой, потеть над блинами с чаем.

На Измайловском валу — вечная толчея и давка. Справа — метро, слева — швейная фабрика «Красная заря», ещё дореволюционная. Рядом с ней — трамвайный круг для 2-го трамвая, а наискосок — магазин похоронных принадлежностей, более не существующий, но обслуживавший в своё время огромный фрагмент города. За Медовым трамвай идёт резко вниз, к Хапилову пруду, разделявшему Семеновское и Преображенское, два села, ставшие основой первых полков потешной армии Петра I…

… это было на следующий день после ре-знакомства со своей нынешней женой. Я всё ещё остро переживал развод с предыдущей. Не знаю, что меня пустило ночью, в дождь и листопад, по этому маршруту, но, проезжая общагу для лимиты на углу Медового переулка и Измайловского вала, где прошли первые, самые счастливые дни нашей совместной жизни, я погрузился в водоворот воспоминаний и уже к повороту за заводом «Красный Богатырь» написал это:

Ночной трамвай

Куда плывешь во тьме, ночной трамвай?
И от каких проблем или страстей? —
От “не прощу!” до “навсегда прощай!”,
От белых простыней и алых кораблей.

Туман ползет по половолью рельс,
срежещет по судьбе блестящий поворот,
Плывут во тьме “Кр. Богатырь” и МЭЛЗ,
И одинокий мир сквозь листопад течет.

Нас вместе больше нет — и ты теперь одна,
шуршит в дождливом сне опавшая листва,
И снятся сны о том, чего не суждено,
и что потоплено, прожито, прожжено.

Куда плывешь во тьме, безродная судьба?
Ведет забытую мелодию труба,
и жить невмочь, и мне тоски печаль,
и счастья непришедшего не жаль.

Куда плывешь, забредшая душа? —
Сквозь запятые знаки препинанья,
в потоке горького и честного сознанья,
плыви, рыдания и горькую глуша.

Южное Измайлово, 5 октября 2000

А оно всё не стихало и не стихало, уже четыре года:

Две простыни, свеча,
Подсвечник из дюраля —
Я с этим начинал
Когда-то жизнь мою
Уже седой. Молоденькая краля
Ложилась к стенке,
Я спал на краю.

Преображенский вал,
Общага лимитная,
Сосед — тамбовский мент,
Стихи до петухов.
Я жизни две собой преображая,
Почти летал
И был на все готов.

От тех времен вдали
От мест — почти нигде,
Я плачу по ночам,
Опять свернувшись с краю,
Мешая сон с стихами пополам…
Подсвечник тот стоит,
И свечи не сгорают.

Марина, Калифорния, март 2003

… Ну, да ладно, проехали…

Начинается Преображенка: слева квартал полковых улиц: Палочная, Барабанная, Пушечная, 1-5-я улицы 3-ей Роты и тому подобное: конструктивизм 30-х. Справа — старообрядческая типография и церковь, в глубине — Преображенское кладбище. До сих пор не понимаю, как можно было похоронить здесь, практически без разбору, в братских могилах, столько несчастных раненных, умерших от болезней и ран в московских госпиталях глубокого тыла? Ведь их везли издалека в надежде, что они выживут, иначе бы их везли в полевые прифронтовые госпиталя, где смертность и вероятность смерти гораздо выше. К тому же Преображенка — не единственное такое место: всю войну без устали работал крематорий в Донском — на той же госпитальной ниве. В Москве в эвакогоспитлях умерло 25954 человек, а всего в эвакогоспиталях по стране умерло 1103 тысячи человек — страшные цифры.

Рядом с кладбищем был пункт приёма утиля. Мы на 11-ом трамвае везли сюда бумажную макулатуру (старые газеты и журналы) — по 2 копейки за кило, тарный картон — по 1 копейке за кило, чёрный лом — 4 копейки за кило, цветной — 36 копеек за кило, парфюмерно-косметические стеклянные флаконы — от 5 до 10 копеек за штуку. Нищенский бизнес, но на кино и мороженое нам, маленьким санитарам города, хватало.

Дядька, приёмщик утиля, был вечно сердит и придирчив, будто ему и не нужен вовсе наш товар, в отличие от ещё существовавших китайских старьёвщиков в калошах на босу ногу: эти всегда улыбались, но за старую одежду и обувь расплачивались не деньгами, а самодельными игрушками типа «уйди-уйди» и разноцветными шариками на резинке. Дрянь эта быстро ломалась и портилась.

Преображенский рынок примыкает к кладбищу. Это — бывший староверческий монастырь, превращённый в колхозный рынок в 1930 году, старейший из существующих московских рынков. Интересно, вот как это сочеталось в мозгах крестьян и властей с коллективизацией? Ума не приложу — классово несовместимые явления.

За Стромынкой и её продолжением Большой Черкизовской идёт Богородское, со своим кладбищем, своим барачным посёлком, первым барачным посёлком советской власти. На его открытии тов. Подвойский назвал эти бараки новой пролетарской культурой — как в воду смотрел, шельма.

Вот она, новая пролетарская культура. Столбы — не для освещения, а для «плюс электрификации всей страны»

Это кажется диким, но в Москве ещё есть оазисы бараков, построенных в расчёте на 10-15 лет эксплуатации, но стоящих уже почти век.

Индустриальный центр Богородского — завод «Красный Богатырь», тоже, между прочим, дореволюционный, резиновая мануфактура, ужасно вонючее и вредное химическое производство. В 60-80-е годы в рощице рядом с заводом существовала подпольная биржа карточной игры. Здесь орудовали такие умельцы, что и не снились Николаю Васильевичу Гоголю с его «Игроками» или Кречинскому Сухово-Кобылина. Я думаю, даже карточные шулера Трубы и Хитрова рынка, описанные Гиляровским, в подмётки не годились штукарям развитого социализма. Классика жанра — подсунуть клиенту по три старших карты в трёх мастях и на его же ходу оставить бедолагу без трёх на «девять без козырей». Я несколько раз ездил сюда играть в 70-80-е и, слава богу, уносил ноги практически при нулях.

Здесь выросли советские и постсоветские чемпионы мира по бриджу.

Трамвай влетает в задворки парка Сокольники, но нам это неинтересно — наш Измайловский лес куда больше и интересней.

На Мазутном проезде (ныне Павла Корчагина) трамвай пересекает поверху Северную железную дорогу и улицей Галушкина достигает «Рабочего и Колхозницу», ВСХВ, цель нашего путешествия.

Мы всегда сходили у Северного входа: тут можно было не платить за вход или, в крайнем случае, пролезть между стальных прутьев — мы все были шкетами, то есть ходячими скелетами.

Собственно, нас мало, что интересовало здесь, потому что мы быстро всё осмотрели и оглядели. Наши набеги касались только Мичуринского сада и всяких декоративных водоёмов: фонтанов, каскадов и прочей архитектурной гидротехники. В саду мы набивали майки и рубашки (что на ком было) сортовыми яблоками, прямо из-под носа любимого всеми нами Ивана Владимировича Мичурина, памятника, очень похожего по функции на огородное пугало.

Что касается водоёмов… есть такая нелепая традиция — бросать в воду монетки на память о пребывании и в надежде побывать ещё. Вот мы эти монетки и собирали. Особенно много их было в фонтанах «Дружба народов» и «Золотой колос». Почему-то в каскаде перед павильоном «Узбекская ССР» плавали здоровенные осетры, но совершенно не страшные, они просто отплывали куда-то и не мешали нашему сбору, который делался уже вечером, перед закрытием.

Да, рыба тогда была не только в Каме

Нашими врагами и конкурентами были менты, которые промышляли тем же. Но, в отличие от них, у нас была организация: кто-то обязательно стоял на атасе, ментам даже их собаки не помогали. Ну, и просачиваться сквозь прутья заборов — это наша фирменная фенечка, ментам там не пролезть.

Мы садились в почти совсем пустой трамвай, брали у вагоновожатой билеты по 20 копеек и мирно пилили домой, в родное Измайлово, минут сорок. Ели яблоки, пересчитывали свои денежные пополнения, а мимо проплывали уютные, с абажурами, московские окна, чьё-то семейное счастье и простая людская доброта.

Ранняя весна

весна неосторожно
вступает на порог,
то истинно, то ложно,
едва и со всех ног

заплакали капели
на солнечном яру,
и воробьи запели
на ласковом ветру

ещё крепчают насты
по сумрачным ночам,
но всё это — напрасно
в полдневный тарарам

я выхожу, хмелея,
на мартовский простор:
пригорки зеленеют
зиме наперекор

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

11 комментариев для “Александр Левинтов: Январь 20-го

  1. всё это про херъ правильно, но в начале 90-х импортная газировка «Херши» имела рекламный слоган: «Херши — это вкус победы!»

    1. Вы правы насчёт «Херши», но я но мог этого знать, меня не было в Москве в то время! Я только теперь это узнал.

    1. Сильвия, я зато ни черта не помню из того, чему учили в школе и университете — голова свободна для цен, запахов, лиц…

      1. Левинтов
        5 февраля 2020 at 7:42 |
        Сильвия, я зато ни черта не помню из того, чему учили в школе и университете — голова свободна для цен, запахов, лиц…
        ——————————————————————————————————————
        Из школы я что-то помню, вернее, из школьного возраста от чтения часто не учебников, в вот из института…. названия предметов помню…потом?… а потом столькому приходилось доучиваться и переучиваться, что институтское смело стираю, хотя… приемы мышления/логика, наверно, остались, а может я и родилась такой или из семьи?
        А вот с лицами в последние годы у меня проблема: не запоминаю, даже часто соседские. Запахи помню!
        Стареем, девушки. 🙂

        1. а ещё хорошо помнятся анекдоты, слоганы и лозунги: «Херши ты, Петрович?! это же вкус победы!»

          1. Левинтов
            5 февраля 2020 at 17:59 |
            а ещё хорошо помнятся анекдоты, слоганы и лозунги: «Херши ты, Петрович?! это же вкус победы!»
            —————————————————————-
            Вы не расслышали. Не «Херши», а «Хер же ты, Петрович…»

          2. Левинтов
            5 февраля 2020 at 17:59

            а ещё хорошо помнятся анекдоты, слоганы и лозунги: «Херши ты, Петрович?! это же вкус победы!»
            ————————————————
            Название русской буквы Х по старой азбуке — Херъ. Со временем это слово стало эвфемизмом другого слова, матерного ругательства на ту же букву. (Кстати, от этой буквы идёт и глагол «похерить», то есть перечеркнуть лист косым крестом в виде буквы Х). Так что, употребление при необходимости слова «херъ» не может считаться нецензурной бранью, например, это неизбежно при цитировании и обсуждении простонародных выражений, вроде «хер же ты» (ничем не лучше и не хуже, чем «херши ты»).

          3. Вот ещё вспомнил: Буква Х по старославянской азбуке называлась «Хѣръ» через ять, а не через Е.

  2. у нас у всех сильно слабеет память, не столько из-за возраста, сколько благодаря этому чёртовому Интернету

  3. Остаюсь Вашим благодарны читателем, Александр.
    Во только можно ностальгией заболеть по всей этой неуютности, но прожитой … так давно.

    Завидую Вашей памяти

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.