Елена Алергант: Спутница жизней

Loading

Библиотечный институт остался позади, но процесс распределения очередной раз навел на размышления о несправедливости жизни. На пути к рабочему месту непреодолимой преградой взгромоздился коварный «пятый пункт». Декан, плотно притворив за собой дверь кабинета, несколько минут смущённо прятал глаза…

Спутница жизней

Елена Алергант

Пролог

Эта рукопись, названная впоследствии автором «Спутница жизней», попала мне в руки совершенно случайно. В начале двухтысячных годов нам с мужем удалось собрать деньги на покупку квартиры. Опытный риэлтер, к которому обратились по совету друзей, расселял в ту пору трёхкомнатную коммуналку в старом фонде, с высокими потолками и окнами на канал Грибоедова. Две комнаты принадлежали пожилой паре, а третья — некой даме, переехавшей на постоянное место жительства в Германию.

Все эти годы старики, наслаждаясь практически отдельной квартирой, боялись одного. В один прекрасный момент соседка сдаст комнату алкоголику или представителю шумного молодого поколения, и желанному покою наступит конец. Поэтому они буквально вцепились в предложение риэлтера, доплатили требуемую сумму, и переселились в уютную двушку. С третьей комнатой дело обстояло сложнее. Владелица принципиально не возражала против продажи, но приезжать в Петербург категорически отказывалась. Наконец, после длительной переписки, согласилась оформить доверенность на какого-то знакомого. Тот бодро подписал необходимые документы, вывез оставшиеся вещи, а вот прибрать помещение не удосужился, нагло заявив, что в доверенности этот пункт не указан. Вид комнаты, которую мы до сих пор видели только на плане, оказался удручающим. Обвитые паутиной стены, залепленные грязью окна, и пол, покрытый обрывками бумаги и обломками трудно опознаваемых предметов.

Там то и обнаружились останки общей ученической тетради с безжалостно выдранными страницами. Но те, что ещё цеплялись за смятую, коленкоровую обложку, привлекли внимание энергичным, легко читаемым подчерком. Я, привыкшая в силу своей профессии к почтительному отношению к рукописям, бегло просмотрела первые две страницы и засунула тетрадь в сумку.

Вечером, вернувшись домой, уютно устроилась в кресле и принялась за чтение сохранившихся листов.

Апрель. 1972. г. Ленинград

Библиотечный институт остался позади, но процесс распределения очередной раз навел на размышления о несправедливости жизни. На пути к рабочему месту непреодолимой преградой взгромоздился коварный «пятый пункт». Декан, плотно притворив за собой дверь кабинета, несколько минут смущённо прятал глаза под нахмуренными бровями. Потом собрался с духом, по-военному расправил плечи, выпятил грудь и понёс немыслимую ахинею, смысл которой состоял в том, что библиотека — центр культурно-просветительной работы, а каждый библиотекарь — боец идеологического фронта. Стучал кулаком по столу, ссылался на какие-то указания партии и правительства, твердил, что государству повсюду нужны образованные, идейно выдержанные кадры. К примеру, санитарки в больницах, или нянечки в детских садах. Грозно озираясь на портрет Ленина, ставил на вид, что я всё ещё являюсь членом комсомола, а комсомольцы воюют там, где они нужнее всего.

Не знаю, чем закончилась бы эта история, если бы не вмешался отец. В нём, сломанном жизнью человеке, вдруг проснулась давно забытая злость. Надел боевые ордена, вынул из дальнего ящика письменного стола покрывшийся пылью партийный билет и отправился на приём в Смольный.

Неделю спустя декан снова призвал меня на ковёр. На этот раз он выглядел усталым и разочарованным. Скользнул глазами по портрету вождя и сердито произнёс:

— Жаль, что не послушались моего совета. Я желал только добра. Но теперь сами расхлёбывайте эту кашу. Вас согласилась взять под свою ответственность Алевтина Ивановна, заведующая библиотекой одного из центральных районов. Женщина принципиальная. Партийный работник с большим стажем. У неё не забалуете.

С этими словами он протянул мне направление на работу так, будто вручает путёвку в штрафной батальон.

Итак, на следующей неделе мне предстоит прибыть к месту прохождения службы. На подготовку к новой жизни осталось всего несколько дней. Говорят, её нужно начинать с чистого листа. Достала из письменного стола дневник, который вела с девятого класса, и перечитала записи былых лет. Оказалось, я с завидной педантичностью описывала все каждодневные мелочи. События и переживания. Что касается переживаний… тогда меня более всего тревожила моя «непричастность» к большинству. Казалось, у всех жизнь бьёт ключом, лишь у меня топчется на месте. Я исписывала целые страницы, сетуя на одиночество, обыденность и бесталанность своей натуры. Забавно, но сейчас, спустя десять лет, эти жалобы кажутся по-детски наивными. Обретя некоторый жизненный опыт, пришла к выводу, что сама не желаю этой причастности. Не люблю и не умею толкаться в толпе. Выражаясь по-книжному высокопарно, нашла для себя в этом театре амбиций самое козырное место. И находится оно в зрительном зале. Оттуда, со стороны, всё видится объёмней и интересней.

Я без малейшего сожаления разорвала детский дневник, достала новую тетрадку и постановила: в ней буду описывать только то, что происходит на сцене. То, что увижу из зрительного зала.

Итак:

Апрель. 1972 г.

В этот день я прибыла по месту назначения. Вид начальницы полностью соответствовал описанию декана. Высокая, статная, с несгибаемой спиной и тугой химической завивкой. Она взяла двумя пальцами бумагу, выданную в деканате, прочла имя и фамилию, измерила взглядом с головы до ног, будто пытаясь предугадать замыслы вновь поступившей диверсантки и, что-то пробурчав себе под нос, повела знакомить с хозяйством.

Надо признаться, хозяйство своё она содержала в идеальном порядке. Великолепно организованные каталоги с краткими аннотациями, алфавитные указатели, путеводители по стеллажам и картотеки читателей с пометками сроков возврата книг. Алевтина Ивановна указала рукой на доску объявлений и пояснила:

— Мы являемся не только библиотекой, но и районным центром по культурно-просветительной работе. Работаем в тесном контакте с «Обществом Знания» и Ленконцертом. Вот видите, ежемесячные бесплатные лекции и концерты для всех желающих. Кроме того, отмечаем вместе с читателями все важные для страны праздники и юбилеи. Так что скучать не приходится.

В этот момент к нам подскочила ярко накрашенная, экстравагантно одетая девица. Алевтина недовольно взглянула на часы и покачала головой:

— Любовь Александровна, рабочий день давно начался. Дурной пример показываете новой сотруднице.

Ещё раз взглянула на часы и сухо добавила:

— Всё. Я поехала на приём к Руководству, а Вы дальше вводите новенькую в курс дела. В Ваших же интересах. Чем лучше обучите, тем быстрее избавитесь от надоевшей рутины.

После отъезда начальницы девица расслабилась, оживилась и тут же перешла на «ты». Схватила меня за руку и потащила в закуток за полками, на ходу поясняя его назначение:

— Вот тут самое лучшее помещение библиотеки. Кухня. Здесь можно перекусить, попить кофейку и покурить.

Достала из шкафа коробочку из-под чая и гордо продемонстрировала содержимое:

— А тут хранится общая касса. Два раза в месяц, после аванса и после получки, мы скидываемся по трёшке на кофе, чай, сахар, печенье и прочие мелочи. Если намечается что-то серьёзное, берём отсюда рубль другой и притаскиваем пирожки. Пирожковая за углом. Потом сама увидишь.

В первую же неделю Люба посвятила меня не только в тонкости ведения библиотечного хозяйства, но и в нюансы собственной личной жизни, в которой ей катастрофически не везло с мужчинами. В один из дней в приступе откровенности новоявленная подруга прошептала мне почти в ухо:

— Советую с Алевтиной не расслабляться. Думаешь почему мы тут шикуем? И дефицитные книги, и шефы из Ленконцерта, и выступления учёных? Всё очень просто! Начальница наша с «Руководством» в большой дружбе. Понимаешь, что я имею в виду? Так что в её присутствии держи язык за зубами. Здоровее будешь.

Любино предупреждение меня не удивило. На эту дружбу ещё декан намекнул. Но всё равно стало почему-то очень тоскливо.

Вскоре начальница объявила дату моего боевого крещения. Празднование в библиотеке дня Победы. Я впала в панику. Неужели придётся выступать с торжественным докладом? Любаша, как всегда, с лёгкостью прояснила ситуацию. Оказалось, с торжественным докладом будет выступать заслуженный ветеран. Он давно собирался прочесть фрагменты из своих военных мемуаров. Наша задача гораздо проще. Подготовить помещение, раздобыть и развесить плакаты и фотографии, расставить столы, стулья и озаботиться напитками. Потом сдула со лба чёлку и добавила, на этот раз совершенно серьёзно:

— Я даже музыкальное сопровождение подготовила. Пластинку с записью песни «День Победы». Хорошо сказано: «Праздник со слезами на глазах».

Май. 1972 г. День Победы.

В тот день мы отмечали день Победы. После торжественной части Пётр Трофимович, заслуженный ветеран, увешанный боевыми наградами, вынул из портфеля небольшую тетрадочку и попросил разрешения прочесть подготовленную речь. Его, обычно зычный голос, прозвучал на этот раз неожиданно смущённо:

— Дорогие товарищи! В такой день принято говорить о доблести и героизме воинов, защитивших Родину от фашистских захватчиков, но мне хотелось бы рассказать один эпизод из военного времени… вовсе не героический, но, по-моему, очень поучительный, потому как… нет, это объясню потом. Ветеран опустился на стул, раскрыл тетрадочку и начал читать:

«Война подходила к концу. Наша армия побеждала в Европе, но уже без меня. Едва оправившись после ранения, кинулся в военкомат. Надеялся догнать своих, но не тут-то было. Вместо этого отправили на особо важный стратегический объект: охранять лагерь немецких военнопленных. В глухомани, куда ни одна собака не доберётся. И задание дали стратегическое: заставить этих паршивцев восстанавливать то, что разрушали.

Короче, прибыл на место назначения, а там… Боже милостивый! Вконец отощавшие заключённые, охрана — в таком же состоянии, и все сидят за колючей проволокой. Разве что по разным сторонам. Ну охрана, конечно, могла территорию покидать, да ни сил, ни охоты уже не было. Единственным членом честной компании, кто сохранял некоторую бодрость духа и свежесть тела, была прикомандированная к лагерю лошадь. Где-то она пропитание себе доставала.

Из доклада старшего офицера следовало: власти доставили сюда пленных вместе с охраной, обтянули участок колючей проволокой и велели строить химический комбинат. Сбросили на землю кучу строительного материала, немного продовольствия и покатили дальше. Европу освобождать. Ну немцы, как положено, построили кое-что, а потом застряли. Запасы стройматериалов и продовольствия иссякли. Моего предшественника три недели назад отозвали в действующую армию, а меня на его место прислали. Обидно стало до слёз. Кадровый, боевой офицер, всю войну на передовой сражался, а тут… с бандой врагов от голода пухнуть!

В голове крутились противоречивые мысли. С одной стороны, хотелось перестрелять гадов, а в рапорте написать: «При попытке к бегству». С другой стороны, неспроста их строить послали. Своих-то здоровых мужиков не так много осталось. К тому же, если меня назначили на этот пост, значит про лагерь не забыли. Просто возникли временные трудности, а значит, нужно напрячь голову и спланировать стратегию боевых действий.

Короче, сидел у себя в закутке, прокручивал различные варианты, а тут солдат с донесением:

— Командир, заключенный на приём, просится. Говорит, разговор важный.

Вошёл тощий, замызганный немец, взглянул на мои погоны, вытянулся по стойке смирно и говорит на своём языке:

— Товарищ майор, обсудить надо, как действовать будем.

Я их язык кое-как понимал. Не только в школе, но и в академии учить заставляли, а потому чуть не поперхнулся. Неужели мои мысли подслушал?

А гад тощий потоптался на месте, почесал затылок и докладывает:

— У нас тут ящики с гвоздями остались. Забивать всё равно некуда. Так может в дело пустить?

Я буквально дар речи потерял. Контуженный он или от голода крышу снесло? Но всё же поинтересовался:

— Супу предлагаешь на всех наварить, или лучше на сковородке поджарить?

Контуженный шутку понял. Даже слегка осклабился, но мысль свою продолжил:

— Насчёт супа не знаю. Не пробовал. А вот на обмен могут сгодиться. В ближайших деревнях женщинам жильё нужно восстанавливать. Там ведь… да что говорить. Древесных обломков в округе навалом, а прибивать нечем.

Тут я наконец сообразил, куда немец клонит. Сам же эти обломки и организовал. Очень захотелось дать в морду, но сдержался, потому как у него был хоть какой-то план, а у меня — ничерта.

Вернее, у него их оказалось целых два: у нас есть гвозди и сотня полудохлых мужиков, которым всё равно в данных условиях не было применения, а у деревенских баб — ни того, ни другого. Зато могло найтись что-то съедобное. А значит стоит поторговаться.

Удивило только одно: зачем начинать торг с гвоздей, а не с мужиков?

Немец объяснил стратегию вполне доходчиво: опытный картёжник не начинает игру с главного козыря. И продавец тоже. Покупателя сперва заинтересовать нужно, а потом уж условия обговаривать.

Короче, запрягли лошадь, погрузили на телегу гвозди и поехали в деревню. Я, тощий немец (чтобы подсказывать, как торг вести) и трое охранников. Бабы как увидели вражью морду, чуть на куски не разорвали. Спасли гада лишь наши грозные лица и председатель колхоза. Вернее председательница. Толковая, волевая женщина. Сперва дала бабам выкричаться, а потом как гаркнет на них! Вмиг замолчали. А нас спрашивает:

— И с чем же вы, гости дорогие, пожаловали?

Мы едва успели заикнуться о гвоздях, как бабы опять крик подняли:

— А куда их забивать? Им в задницу? Пусть починят сперва пилораму, напилят брёвен, тогда и поговорим. Можно сказать, сами на мужиков напросились.

В итоге, несмотря на мои сомнения, план немца сработал. Даже, после горячих споров, задаток выторговали: пару вёдер картошки, вязанку лука и бочонок прошлогодней квашенной капусты. По нашему положению — целое состояние.

В лагере разошлись по баракам и принялись совещаться. Через час тощий опять на приём просится:

— У меня трое нашлось, кто в технике разбирается. До войны на автомобильном заводе работали. А у Вас?

А у меня в прикупе опять круглый ноль. Хотя что сравнивать? Их — почти сотня, а нас — едва десяток наберётся.

Назавтра повезли группу немцев в деревню. Специалистов — на пилораму, остальных — на уборку мусора. Надо сказать, трудились они честно. Брёвна, что ещё в дело годились, по размеру сортировали, чистили и в аккуратные штабеля складывали, а те, что совсем ни на что не пригодны, на дрова рубили. Запас на зиму создавали.

Через неделю пилорама заработала и дело пошло.

Бабы сперва шарахались от немцев, как от диких зверей, но со временем попривыкли и даже зауважали. Недаром говорят о врождённой склонности немцев к порядку. Строили не «на авось», а добротно, будто для себя.

После объявления Победы женщины совсем повеселели, даже посмеиваться начали:

— А может этих, работящих, себе оставить, а наших к немкам на выучку послать? Пусть к порядку приучают.

Все хохочут, а одна… вытерла глаза краем платка и говорит:

— А мне и посылать некого. И муж, и двое сыновей… на всех похоронки получила. Но знаете, о чём подумываю… видите того белобрысого парнишку… совсем молоденького… так может мне его усыновить разрешат?

Председательница укоризненно посмотрела не неё и спрашивает:

— Что значит усыновить? А если его мать дома дожидается? Может единственный, кто из всей родни уцелел?

Тут всем стало не до шуток. Впервые подумали о немках, тоже потерявших на войне сыновей. А что вы удивляетесь? Женщины добрее нас. Они тоньше чувствуют, потому лучше прощать умеют.

Неслучайно говорят, что за работой время бежит быстрее. К осени деревня приобрела жилой вид. Успели даже коровники, свинарники и прочие колхозные необходимости соорудить. А тут и власти про нас вспомнили. Стройматериалы прислали, проектировщиков и даже продовольствие, которого но-прежнему на всех не хватало. Но эту проблему мы с окрестными деревнями сами решали. Рабочая сила в обмен на кормёжку. Главное, все выжили. И мы, и женщины наши героические, вытянувшие на своих плечах послевоенную разруху, и немцы окаянные… чтобы их чёрт побрал.

К концу 49 года химический комбинат был достроен, лагерь распустили, а меня демобилизовали.

Вот такая случилась история. А я до сих пор думаю: зачем люди воюют? Ведь в мире и дружбе гораздо плодотворней. И потом… Хоть и враги, но мириться когда-то надо. На одной планете живём. Друг от друга всё равно никуда не деться. Как думаете?

Пётр Трофимович закрыл блокнот, снял очки и оглянулся по сторонам, явно рассчитывая на ответное одобрение и понимание.

Но ответ последовал совсем не тот, которого он ожидал. Ида Самойловна, улыбчивая, деликатная женщина, всю жизнь проработавшая учительницей в начальных классах, медленно поднялась со стула. Такой возбуждённой мы её никогда не видели: бледные щёки, дрожащий от возмущения голос и указательный палец, направленный в умилённое лицо ветерана:

— Чему Вы радуетесь? Выкормили мерзавцев вместо того, чтобы перестрелять всех до одного! Так, как они расстреливали нас. Раздеть до нижнего белья, выстроить в шеренгу по краю оврага и из автоматов… по безоружным… по детям, женщинам, старикам.

Знаете ли Вы, что значит до ночи пролежать под трупом собственной матери, а потом выкарабкиваться из братской могилы и, зажимая кровоточащую рану, пробираться, не разбирая дороги, к лесу, абсолютно не надеясь на спасение?

В тот день мне повезло дважды: пуля проскочила навылет, не повредив кость, а потом случайно наткнулась в лесу на подростка. Он и привёл к партизанам. А Вы этих гадов, как гусей рождественских, откармливали! Неужели не понимаете, они — нелюди, и права на жизнь не имеют!

Резко оборвала речь, развернулась на каблуках и выскочила за дверь. Бедный ветеран растерянно оглянулся по сторонам, но, так и не найдя сочувствия, обратился к главному арбитру:

— Алевтина Ивановна, скажите мне напрямую, как коммунист коммунисту, всё, что я сделал, было ошибкой?

Алевтина не спешила с ответом. Сверила своё личное мнение с генеральной линией партии, собралась с мыслями и только потом деловито произнесла:

— Что касается Партии, все знают, что мы с Восточной Германией не только сотрудничаем, но и дружим, а что касается меня лично… могу одно сказать: среди немцев тоже всякие попадались. Один из таких группу подростков от верной гибели спас. Мне было тогда пятнадцать. На летние каникулы родители отправили в деревню к бабушке. А через неделю война началась. Так я там на несколько лет и застряла. Вскоре деревню немцы оккупировали и начали свои порядки наводить. Чуть позже, уже весной, собрали на площади всех подростков, человек двадцать, погрузили в грузовик и повезли на узловую станцию, к поезду. Для отправки в Германию. Сидим в кузове, трясёмся от страха, а шофёр знай гонит по колдобинам, будто не людей, а дрова везёт. Внезапно грузовик съехал в лес и остановился. Водитель, мужик среднего возраста с картофелиной вместо носа, вышел из кабины, откашлялся и цедит сквозь зубы:

— Я в кусты сбегаю. Оправиться надо. Вернусь минут через пять. Когда вернусь… чтобы никого тут не осталось. Главное — в ближайшие десять дней в деревню ни ногой. Наше подразделение дальше на восток переводят. Уйдём, тогда и вернётесь.

Мы недели две провели в лесу, а когда в деревню вернулись, ни подразделения, ни шофёра в деревне уже не застали. Даже поблагодарить не успели.

Алевтина помолчала немного, а потом вопросительно взглянула на ветерана:

— А что, если он в конце войны в Ваш лагерь угодил? Значит за нас и отблагодарили.

Ветеран смущённо улыбнулся и пожал плечами:

— В жизни всякие чудеса случаются. Во всяком случае, спасибо за поддержку. А то я из-за Иды Самойловны совсем расстроился. Хотя, откуда мне было знать? Она же никогда об этом не рассказывала.

После ухода пенсионеров Любка невинно посмотрела на заведующую и, как бы между делом, поинтересовалась:

— Алевтина Ивановна, а когда Вы успели в деревне побывать? Раньше говорили, войну в эвакуации провели. На оружейном заводе в три смены работали. На ходу историю придумали?

Алевтина спорить не стала. Даже не смутилась. Строго взглянула на Любку и пояснила:

— А какая разница, с кем это было? Со мной, или с моей подругой. Главное — было. А рассказала, чтобы нашего ветерана успокоить. Уж больно из-за Иды Самойловны расстроился. Её тоже жалко. Всю жизнь с таким прожить. Но и ему, думаю, с воспоминаниями не просто.

Помолчала, собралась с мыслями и добавила:

— Понимаете, девочки, мы с вами войну только по героическим фильмам знаем, а что мужчины на самом деле пережили… Разве ваши отцы об этом рассказывали?

Мы с Любой отрицательно затрясли головами. И в самом деле, мой отец, сколько его помню, никогда не говорил о войне. Вспоминал иногда пару смешных эпизодов, но о своих чувствах в этом аду, ни разу не обмолвился.

Алевтина поправила выбившуюся из причёски прядку, потеребила край скатерти и, приняв окончательное решение, продолжила разговор:

— Знаю только о мучениях своего мужа. В первый год после войны каждую ночь от его криков просыпалась. Павла постоянно кошмары мучили. Трясла за плечи, будила, просила рассказать, что снилось. Надеялась, если выговорится, полегчает. Но он лишь гладил меня по волосам, прижимал к себе и пытался заснуть заново, а потом опять бормотал спросонья:

— Опять ты… хоть бы имя назвал…

Но однажды не выдержал и сознался. Это случилось недели за две до конца войны. Они с другом сидели вечером у костра, планы на мирную жизнь строили, а тут, из-за кустов выскочила группка оголтелых немцев и давай их в упор расстреливать. Друга, они всю войну рядом прошли, на месте положили. Павел выхватил пистолет и вдогонку. И вдруг… споткнулся о ноги притаившегося в кустах фрица. Сидит, коленки к подбородку поджал и пялится побелевшими от страха глазами. В тот момент на мужа такое бешенство накатило! За друга, за не состоявшуюся мирную жизнь, за сынишку, которого даже на руки не успел взять… Заорал, как сумасшедший и выпустил в негодяя всю обойму!

Потом опомнился, рассмотрел лицо мертвеца и худо стало. Мальчишка! Щеки ещё ни разу не бриты. Эти ироды в конце войны подростков на фронт загоняли. Паша вынул из мёртвой руки пистолет, проверил обойму, а там все пули на месте. Ни одной не выпустил. Забился от страха в кусты, даже убежать сил не хватило.

Муж тогда мне впервые сознался:

— Столько лет прошло, а глаза мальчика до сих пор по ночам преследуют. Я, конечно, неверующий, но, видать, большой грех на душу взял. Иногда жалею, что документы не посмотрел. Может мать нашёл бы. Хотя бы покаялся.

Алевтина погладила правой рукой вдовье обручальное кольцо, как бы извиняясь за выданную тайну, вздохнула и закончила обычным, деловым тоном:

— Так и с нашим ветераном. Сам говорил, всю войну на передовой сражался. Представляете, на что насмотрелся и скольких поубивал! Вот и цепляется сейчас за хорошие воспоминания. Может у него это тоже что-то вроде покаяния. Я его в память о Павле поддержала.

Встряхнула головой и продолжила совсем иным тоном:

— Всё. Хватит о прошлом. Быстренько убираем столы, моем посуду и по домам. Завтра — обычный рабочий день.

Я думала, что инцидент на этом закончился. Но дней десять спустя в библиотеке вновь появилась Ида Самойловна. Аккуратненько положила на стойку стопочку книг, смущённо потопталась на месте и заговорила, обращаясь, как всегда, персонально к Алевтине:

— Вы уж простите меня за выступление на празднике. Как-то нехорошо получилось. Зря людям настроение испортила. Понятно, что на оккупированных территориях всех, кто не сотрудничал с немцами, расстреливали. И партизан, и военных, попавших в плен… особенно коммунистов, да и.… всех остальных тоже. Страшное было время. Так что, пожалуйста, когда Петра Трофимовича увидите, передайте мои извинения. Видать, от старости совсем поглупела.

Опустила глаза, откашлялась и погладила морщинистой ручкой принесённую на обмен книгу:

— Я вот тут корешочек подклеила. Совсем разлохматился. А книга хорошая.

Едва Алевтина скрылась за дверью, Любка, ехидно передразнила Иду Самойловну:

— Корешочек подклеила. Книжечка хорошая. Надо же, как перетрусила! Аж носик вспотел. И ни какая она не Самойловна. Элементарная Самуиловна.

Я прекрасно понимала, что Любка имела в виду, но хотела услышать комментарий в её собственном исполнении. И услышала.

— Думаешь, чего прибежала? Рисковать не хотела. Знает, чего от нашей шефини ожидать можно.

Я, изобразив невинное удивление на лице, полюбопытствовала:

— А ей то, чего бояться? Кого старая пенсионерка интересует?

Всезнающая Любашка авторитетно хмыкнула:

— Ей самой бояться нечего, а вот сыну… Он в какой-то закрытой конторе работает. Вот ему-то за мамочку могут поддать. Скорее всего сыночек и накрутил Иде хвост. Замаливать грех отправил.

Любка зыркнула в мою сторону и тут же погребла в другом направлении:

— Не принимай всерьёз. Я против вашей нации нечего не имею. Просто трусов не люблю.

Я не стала вступать с ней в дискуссию. Вирус антисемитизма хуже чумы и холеры, и не действует на него ни один антибиотик. Одно противно: компания, в которую очередной раз вляпалась. Одна — стукачка, другая — антисемитка, а может обе то и другое по совместительству. И деться мне от них некуда.

Вспомнился любимый анекдот моего папы о воробье. Каждый раз, перед тем как поведать о печальной судьбе незадачливой птички, он многозначительно осматривал стены комнаты, имевшие привычку отращивать уши, и только потом приступал к повествованию:

— Однажды в студёную зимнюю пору сидел на дороге промерзший до костей воробей и пытался отыскать случайно завалявшуюся в грязи крошку. Мимо проходила корова и накрыла несчастного тёплой, вонючей лепёшкой. Птичка отогрелась, высунула головку наружу и радостно зачирикала. А тут, откуда ни возьмись, кошка. Выволокла дурачка из укрытия и съела. Отсюда и вывод: сидя в … не чирикай.

Вот я и не чирикала. Надо же где-то работать.

Мишка — Халявщик

Вскоре Алевтина призвала нас с Любой в кабинет и сообщила пренеприятную новость: руководство недовольно нашей культурно-просветительной работой. Мероприятия, проводимые в библиотеке, привлекают лишь пенсионеров, тогда как неохваченная молодёжь собирается на частных квартирах, пьёт водку, читает стихи, поёт под гитару и даже организует несанкционированные выставки.

Задумчиво полистала записи в блокнотике, прищурила глазки и неожиданно произнесла:

— Что-то вы, барышни, засиделись за стеллажами. Пора выходить в люди и знакомиться с творческой интеллигенцией.

С этого всё и началось. В следующую пятницу мы с Любой отправились на поиск молодых дарований. Разведку решили начать с ресторана Дома писателей, благо вход туда оказался свободным. Изучили меню, цены и сделали по возможности скромный заказ; бутылку сухого вина и пару мясных салатиков, известных под названием оливье. В последующие полчаса не спеша попивали вино, выуживали из салата ломтики мелко накрошенного картофеля и поглядывали по сторонам в надежде увидеть какое-нибудь знаменитое лицо.

Знаменитых лиц поблизости не оказалось, а вот лицо совершенно не знаменитое, со спадающими на лоб неухоженными вихрами и задорно топорщащимися ушами бойко подскочило к нашему столу и представилось поэтом особого направления и стиля.

Мы не успели опомниться, как лицо, вернее его противоположная часть, уже уселось на свободный стул, плеснуло себе вина из нашей бутылки и принялось объяснять основы стихосложения. Надо признаться, то, что парень рассказывал, было для меня абсолютно новым.

В школе и в институте мы анализировали поэзию по-другому. Естественно, обсуждали размеры стиха; ямб, хорей, амфибрахий и прочее, но в основном — его социальную значимость. Стих должен был что-то клеймить, к чему-то призывать, что-то воспевать, а вот так… не о смысле слова, а о его звучании, речи не заходило.

Парень предложил на слух пару слов. Оказалось, одни, содержащие много гласных, поют. Другие — короткие с буквой «Р» — рыкают, создают напряжение. А ещё бывают недобрые, шипящие по-змеиному. У него получалось, что слова — те же самые ноты, из которых можно складывать любую мелодию. Допил наше вино и эффектно подвёл итог:

— Музыка и поэзия, по сути, едины. Они не рассказывают историй. Они воздействуют на другую часть мозга, на эмоциональные центры.

Внезапно прервал доклад, окинул взглядом наше скромное угощение и всплеснул руками:

— Господи, девчонки, как вас угораздило заказать такую гадость? В этом оливье мясо отродясь не водилось, а вино — разбавленная кислятина. Сразу видно, что новенькие. Своих тут так не дурят. Значит так. Будем исправлять положение. Прежде всего: единственно, что местный повар умеет готовить — это антрекоты. Правда, исключительно для своих. С вином тоже надо быть осторожней. В данный момент мы берём Алозанскую долину. Её по крайней мере пока не разбавляют. Короче, не тушуйтесь. Я приглашаю!

Вскоре над столом пронеслась скатерть-самобранка, стряхнув на лету ароматное мясо и неразбавленный грузинский деликатес. Мы с Любой наслаждались едой и лекцией молодого гения. Оказалось, читать стихи глазами, всё равно, что готовить мясо без перца и чеснока. Тщательно дожевав очередной лакомый кусочек, лектор вскинул вверх указательный палец и не произнёс, а провозгласил:

— Если захотите послушать Реквием Моцарта, не станете утыкаться глазами в партитуру, а, замерев от восторга, приникните к своему проигрывателю. Разве не то же самое со стихами? Их не читают. Их слушают, потому как они не рассказывают, а поют. И звучат правильнее всего в исполнении автора. Посторонний чтец выдаст не более, чем свою версию. Точно так же, как пианист заменяет замысел композитора собственной интерпретацией. Не случайно в немецком языке исполнителя так и называют — интерпретатор… В этот момент парень прервал пояснения, в ужасе посмотрел на часы и вскочил со стула:

— Ой, девчонки, с вами так интересно! Обо всём позабыл. На сегодня меня угораздило договориться с одним мудаком. Но… чёрт с ним. Позвоню и отменю встречу. Подождите пару минут. Быстренько брякну и вернусь.

Ушастый непоседа сорвался с места и исчез в коридоре. Первые десять минут мы с Любашей восторженно обсуждали нового знакомого, последующие десять нетерпеливо поглядывали на дверь, а потом зародились первые подозрения.

Именно в момент первых сомнений к нашему столику подскочила растрёпанная девица в юбке до щиколоток и джемпере, снятом с широкоплечего, рослого мужчины. Алчным взглядом оценила остатки Алозанской долины, рухнула на стул, успевший остыть после исчезновения поэта, и злорадно хихикнула:

— Что, любительницы современной поэзии, пали очередной жертвой местной знаменитости? Можете не оглядываться. Ваш кумир давно трясётся в трамвае, оглаживает сытый живот и радуется халявному ужину.

Слила в пустой бокал то, что не успел допить обманщик, и продолжила издевательства:

— Он у нас так и зовётся. Мишка — Халявщик. Свои к столу и близко не подпускают, а вот новенькие все, как один, попадаются. Это у него прикол такой. Вроде тараканьих бегов, или боевого крещения. Ну и принцип тоже. Творчество должно оплачиваться. В кино и театр бесплатно тоже не пускают. А в старые времена трубадуры всегда около публики кормились. На площадях, в трактирах, да и в частных салонах тоже. Так что не обижайтесь. Тем более, парень он хоть и дурной, но по-своему талантливый. Так что не прогадали. Лекцию послушали и интересное знакомство завели.

Лохматая девица торопливо опрокинула в себя вино и только потом удосужилась представиться. Оказалось, зовут её Нина и пишет она не стихи, а прозу. Не стандартную. Потому до сих пор ни разу не публиковалась, но, как говорится, ещё не вечер. Скоро её поймут и по заслугам оценят.

Нина вознамерилась тут же прочесть пару наиболее удачных отрывков, но мы с Любой решили не наступать дважды на одни и те же грабли. Быстренько расплатились и поспешили домой. Правда на всякий случай оставили Нине телефон библиотеки, но в целом комсомольское поручение позорно провалили.

На следующий день пришлось докладывать Алевтине про свой позор… и связанные с ним финансовые убытки. Ужин в ресторане обошёлся каждой почти в треть месячной зарплаты. Наши потери оставили начальницу равнодушной, а вот рассуждения халявщика заинтересовали. Пришлось, несмотря на досаду, повторить его доклад во всех подробностях. Алевтина качала головой, задавала наводящие вопросы и под конец подвела итог:

— Ну что, барышни, могу сказать? Время вы провели не без пользы. Во-первых, опровергли пословицу «Сытое брюхо к учению глухо». Судя по представленному отчёту, плотный ужин не помешал усвоению нового материала. Можно сказать, усвоили и то, и другое.

Змея сделала томительно долгую паузу и закончила фразу:

— Как известно, нам отпускаются ежегодно небольшие средства на повышение квалификации сотрудников. Вы свою однозначно повысили. Попробую поговорить с руководством. Может удастся провести по этой статье. Только запомните, больше никакой самодеятельности! На этот год вы свои резервы уже исчерпали. Сидите и работайте.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Елена Алергант: Спутница жизней

  1. «…будто вручает путёвку в штрафной батальон.» — И откуда выпускница вуза в 1972 году знает, как «вручали направление (а не путевку) в штрафбат? Да и распределение сопровождалось направлением.

Добавить комментарий для Иосиф Гальперин Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.