Елена Алергант: Спутница жизней. Продолжение

Loading

Полночи мы хохотали над анекдотами, пили за примирение и дружбу, но напряжение так и не смогли проглотить. Оно белым осадком прилипло к стенкам бокалов, которые мучительно оттирала утром перед уходом на работу.

Спутница жизней

Елена Алергант

Продолжение. Начало

Октябрь. 1972 г. Живописец

Сегодня появилось новое задание. Вернувшись от руководства, Алевтина сообщила, что нам поручено принять участие в организации выставки художников — модернистов. Причины подобной инициативы лежали на поверхности. Всего несколько лет назад прогремели «Бульдозерная выставка» нонконформистов на окраине Москвы и последовавшие за ней выставки в ДК Газа и Нева в Ленинграде. Выставки скандальные, сопровождавшиеся разгромными статьями советской прессы, откликнувшиеся мощным резонансом за рубежом. По всей видимости руководство нашего района, находившегося в центре города, решило продемонстрировать показную лояльность к художникам, не членами Союза. При ближайшем рассмотрении затея оказалась очередной фикцией. Участники не были взрослыми, сложившимися неформалами. Речь шла о десяти-пятнадцати ребятах, обучавшихся факультативно у признанной знаменитости. Что-то среднее между разрешённым Лито и подготовительными курсами для поступления в институт.

Тем не менее руководство подошло к делу серьёзно: выделило деньги на косметический ремонт двух небольших комнат, соседствующих с читальным залом библиотеки, и поставило жёсткие сроки: управиться к концу месяца. Алевтина носилась как угорелая. Выбивала маляров, столяров и электриков. Мы с Любой печатали объявления, информировавшие о «Выставке молодых художников — модернистов», развозили по заранее указанным точкам и выполняли кучу другой работы на побегушках.

Наконец появилась Знаменитость со своим выводком. Они несколько дней развешивали по стенам работы, переругивались кто рядом с кем и где будет висеть, постоянно курили и пили принесённый с собой кофе. Наконец открытие выставки состоялось. Народу набежало значительно больше, чем мы ожидали. Люди толпились на улице, возмущались, но под бдительным взором наряда милиции, соблюдали вынужденный порядок.

За дни подготовки мне больше всего запомнились два юноши. Один — широкоскулый, приземистый потомок Чингиз Хана. Другой — его полная противоположность — голубоглазый, светловолосый викинг. И работы их показались интересней, чем у других, хотя по колориту и ощущению совершенно разные. У Чингиз Хана преобладала оранжевая, пунцово-красная, мятежная палитра. Словно дикая, обжигающая, прокалённая солнцем степь. Творения Викинга вызывали в воспоминаниях изумрудно-жемчужное, чем-то недовольное море.

День открытия подходил к концу. Публика толпилась вокруг картин, а мы с Алевтиной и Любой беседовали с Живописцем. Он взглянул на заинтересовавших нас юношей, как бы оценивая заново, и задумчиво произнёс:

— Они, пожалуй, талантливее других будут, хотя действительно совершенно разные.

В интонации, как была произнесена фраза, чувствовался элемент оценки. Будто один чем-то лучше другого. Алевтина, очень чувствительная к нюансам русского языка, настороженно поинтересовалась:

— А разве понятие «разные» содержит в себе качественную составляющую?

Собеседник не растерялся, но и в бой не ринулся. Похоже, наш новый знакомый принадлежал к редкой породе людей, не считавших себя обладателями абсолютной истины. Людей, для которых инакомыслящий не являлся еретиком, подлежащим сожжению, а дискуссия — не способом мелочного самоутверждения.

Он кивнул головой и ответил вполне доброжелательно:

— Естественно нет. Быть разными не означает, что один плох, а другой хорош. Это сугубо индивидуальное восприятие. С одним типом людей я чувствую себя более комфортно, с другим менее. Вот и вся разница. Только для меня лично.

На лице Алевтины отобразилось любопытство. Она, всегда и во всём единственно правая, столкнулась с необычным явлением и растерялась. Что значит «для меня лично»? А как же с остальными, с теми, кто не научился правильно мыслить? Но этот нелепый вопрос задавать не стала. Просто уточнила, в чём разница между учениками.

Художник ещё раз взглянул на ребят и улыбнулся:

— Всё очень просто. Светловолосый беззаветно верит каждому моему слову, постоянно нуждается в руководстве, а другой… настоящий Фома неверующий. Всё подвергает сомнению, до всего хочет дойти сам, потому и спорит постоянно. А мне это интересно. Голову напрягать приходится.

В ответ Люба, до сих пор молча наблюдавшая за молодыми людьми, усмехнулась:

— Надо же. Метр с кепкой, а спорит. Не рановато ли?

Мне показалось, мужчина взглянул на Любу с некоторым сожалением. Вроде сама ещё молодая…

В этот момент к преподавателю подскочил Чингиз Хан. Зыркнул хитрыми глазками и, с самым независимым видом, сообщил:

— Мы вот тут поспорили об истории искусства. Я считаю, только при первобытном строе оно служило своему назначению — самовыражению художника. Было по-настоящему свободным. К примеру… захотел первобытный человек нацарапать на скале мамонта, каким он его воспринимает, взял и нацарапал. А вот цивилизация, сделав искусство продуктом купли-продажи, загубила творчество на корню. Теперь общество решает, что и как должно делать. Разве это правильно?

Учитель принялся старательно протирать очки. Известный приём всех очконосцев — держать паузу, пока мысль не оформится в слово. Разобравшись с очками и с мыслями, покачал головой и ответил сперва на первую половину вопроса:

— Безусловно, товарно-денежные отношения подчинили себе всё, что создаётся производителями. И культура в этом смысле не исключение. Хочешь печататься, или выставляться, заинтересуй общество, чтобы оно согласилось платить. А вот свобода первобытного художника… пустая иллюзия. У них дисциплина и субординация была похлеще, чем в нашей армии. Иначе не выжили бы. Представь себе ситуацию: художник нацарапал мамонта в своём понимании — маленького и худосочного. Почему? Очень просто. Раз охотники его одолели, значит он — слабак. Да за такой рисунок ему старейшина рода уши поотрывал бы. Отрывал бы по кусочку да приговаривал: «Ты что гад творишь? Победителей порочишь? Хочешь сказать, мы не великие охотники, а ловцы кроликов? Запомни, мамонт могуч и силён, а мы, хоть и не велики ростом, умны и хитры. Потому и забиваем великана. И дети наши должны верить, что враг страшён и опасен. Только тогда станут силу наращивать… и смекалку с дисциплиной тоже». Всё ещё собираешься завидовать свободе первобытного творца?

Парень нарочито громко расхохотался, и значительно тише, чтобы не услышали сотоварищи, промурлыкал:

— Да, с кролико-мамонтом Вы здорово завернули. Только так легко от меня не отделаетесь. Помозгую немного и заверну что-нибудь ещё похлеще.

Эффектно развернулся и удалился к поджидавшей толпе. Мы ещё некоторое время пообщались с ребятами, рассказали о наших вечерах современной поэзии и бардовской песни и пригласили не стесняться и заглядывать в клуб почаще. Вскоре молодёжь разошлась, а их предводитель, как и положено, задержался на чашечку кофе.

Нас, естественно, интересовало кто он, какой и где выставляется. На последний вопрос Живописец ответил очень охотно:

— Сходите на выставку, недавно открывшуюся в Манеже, и посмотрите. Целых три работы, — как-то странно усмехнулся и добавил, — В несколько экзотическом окружении.

Я ожидала очередной вариации на тему «Гений и его бездарные соплеменники», но последовало нечто совершенно иное.

Он отхлебнул полуостывший кофе и пояснил:

— У меня два приятеля есть. В студенчестве одну мастерскую на троих снимали, одновременно в Союз поступали… Короче, до сих пор друг за друга держимся. И особый ритуал имеется — встретиться время от времени в чебуречной, куда в студенческие годы в дни стипендии заглядывали, выпить, вкусно поесть, а заодно и дела обсудить. Генка мастерски рассказывает анекдоты. Хоть на сцену выпускай, а Борька завидует, пытается за ним тянуться, но анекдоты у него какие-то бородатые. Однажды скармливает нам очередное нафталиновое старьё и удивляется, почему не смеёмся. А Генка, он видно в тот день не в духе был, разозлился и говорит: «Ты лучше этим пережитком прошлого свою соседку, Клавдию Ивановну порадуй. Человеку за восемьдесят, сидит целыми днями дома, от скуки пухнет, а тут ты с новинкой в клювике.

Борька от возмущения чуть не поперхнулся:

— Это она то пухнет! Да они с подружками целыми днями по телефону анекдоты травят. Только ржанье и слышно. Этот, кстати, она мне вчера и рассказала. Совсем свеженький.

Мы с Генкой чуть чебуреками не поперхнулись, а друг наш ненаглядный хлопает наивными глазками, ничего понять не может. Тут уж я в игру включился. Отсмеялся и взялся прояснять ситуацию:

— Боренька, мальчик ты наш доверчивый, неужели ни разу не слышал про старческий маразм? Это когда память крен даёт. Чем сегодня на завтрак полакомились — не помнят, а наглая морда мужа, изменившего полвека назад с лучшей подругой, до сих пор, как новенькая, перед глазами маячит. По этой причине они и анекдоты друг дружке ежедневно одни и те же пересказывают.

Борька почесал затылок и задумчиво протянул:

— То-то он мне вчера отдалённо знакомым показался.

Тут нам с Генкой пришёл конец. Чуть от хохота под стол не свалились.

Вот в такой компании и вишу на выставке. Нас, можно сказать, на троих сообразили.

Рассказ вроде получился забавный, но осталось неприятное послевкусие. Будто рассказчик очень старался выглядеть простым парнем без заморочек, но глаза не подходили под этот образ. Было в них что-то тёмное и настораживающее. И как ловко окоротил Чингиз Хана историей о кролико-мамонте! Будто заранее подготовился: не было и не будет художнику свободы. Хочешь сытно есть и уши в целости сохранить, пляши под дудку власть имущего. Кто он, этот тип, на самом деле? Как пробился к успеху? Той же тропинкой, что и Любка с Алевтиной?

Я молча следила за их беседой, а в голове звучал куплет из детской песенки: «Три стукача в одном тазу…». Не многовато ли для компании из четырёх человек?

В Манеж мы выбрались только через неделю. Алевтина настояла на коллективном мероприятии, поэтому закрыла Библиотеку на санитарный день и повела коллектив просвещаться. Выставка была, как всегда, глобальных размеров. Разумнее было бы посещать её небольшими порциями, каждый раз концентрируясь на десяти-пятнадцати полотнах, но, к сожалению, такая роскошь не входила в планы начальницы. Она выделила на культпоход всего один день.

У входа мы случайно повстречались с Живописцем. Через секунду стало очевидно, что не повстречались, а встретились… и не случайно, а запланировано. Алевтина, подобно добродетельной королеве, явилась на свидание с новым поклонником в сопровождении придворных фрейлин. Старшая фрейлина, Любаша, моментально просекла ситуацию, придержала меня за руку и организовала отставание. Через пару минут мы уже затерялись в недрах выставочного зала. Хаотично передвигаясь от картины к картине, отыскали наконец героя дня. Он, в компании Бориса и Геннадия, висел в отдельном закутке, отгороженном от остальных смертных белыми фанерными перегородками. Странное ощущение. Организаторы выставки не смешали его с толпой, а выделили из неё. Как в тексте выделяют жирным шрифтом фразу, несущую особую смысловую нагрузку. Тонкие перегородки поглощали многоцветную, многоголосую энергетику, плескавшуюся в выставочном пространстве, позволяя зрителю сконцентрироваться на трёх художниках, которых высокопоставленное жюри признало лучшими. Стоя в закутке, я опять подумала о кривых путях, протоптанных этой троицей в клан власть имущих.

Возможно, именно поэтому картины не вызвали симпатии. Особенно тяжкое впечатление произвёл горный пейзаж главной знаменитости, висевший в центре. Голые скалы разрывали тонкими, остроугольными хребтами потемневшее от боли и негодования небо. Вся композиция состояла из острых углов; пирамиды скал, жалкие сосны, судорожно вцепившиеся в их подножья и режущий глаз луч солнца, пробивавшийся сквозь фиолетовые грозовые тучи. Ни единого островка, дарующего покой!

Люба изумлённо покачала головой и прошептала:

— Ужас то какой! Страшный суд Брейгеля по сравнению с этим — райские кущи! Что же он такого успел натворить, что уже при жизни в Аду жарится?

Реакция подруги меня поразила. Снаружи расчётливая и бесчувственная, а внутри… словно Нинино волшебное озеро. «На берегу обгорелые палки и сучья, а в воде… перевёрнутая вверх ногами золотая осень».

Алевтину мы увидели только на следующий день. На работе. Как всегда подтянутая и аккуратно причёсанная, она выглядела не совсем обычно. Глаза грустили, а беспокойные, вышедшие из-под контроля пальцы, беспрерывно теребили вдовье обручальное кольцо. О нашем исчезновении не проронила ни слова, но впечатлением от выставки поинтересовалась. Любаша, не осложняя жизнь дипломатией, тут же вцепилась в нагоняющие ужас картины Маэстро. Алевтина печально вздохнула, помолчала чуть-чуть и … согласилась:

— Так и есть. Его ночные кошмары. Пять лет прошло, как жену похоронил, а они до сих пор мучают. Она тоже была художницей. Считает, значительно талантливее него. Шесть лет назад у жены обнаружили лейкемию. Очень зловредную форму. Сгорела за год. Ухаживал за ней дома. До последнего дня. Так у него на руках и умерла. Вернее, до последней минуты за его руку держалась.

Алевтина замолчала и настороженно взглянула на Любку. Что ляпнет эта бесчувственная любительница скабрезных шуточек? Но Любаше было не до шуток. Её брови сдвинулись домиком к переносице, а кончик носа предательски покраснел. За последние два дня я второй раз поразилась эмоциональной отзывчивости этой бесшабашной зубоскалки.

Рассказчица сцепила в замок неугомонные пальцы и продолжила оборвавшийся на полуслове рассказ:

— Собственно история о «кроликомамонте» была про него. Выплеснул на холст ночные кошмары, думал, выговорится — полегчает… После этого на самом деле стало немного легче. Во всяком случае спать стал спокойнее, а вот устроителям выставки картины не понравились. Сказали, люди приходят на красоту полюбоваться, заряд положительных эмоций получить. Нечего народ ужастиками пугать. Но тут друзья за него заступились. Предложили выделить для всех троих отдельный закуток. Так, чтобы в глаза не бросались и общую атмосферу не портили. Можно сказать, «на троих в этом углу и сообразились».

Рабочий день давно закончился. Скользя и хлюпая по талому снегу, заполонившему тротуары, добралась до метро и вступила на эскалатор. Мне навстречу поплыли раздражённые, облинявшие в ленинградской слякоти лица. И вдруг… словно луч солнца, ворвавшийся в серую хлябь… радостный голос заскорузлого пьяницы, повисшего на поручне эскалатора: «Я люблю тебя, Кать, что само по себе и не ново. Я люблю тебя, б.…, я люблю тебя снова и снова…»

Я чуть не взвизгнула от восторга, а женский голос за спиной злобно прошипел: «Вытрезвитель по нему, гаду, плачет! Чего надумал! В общественном месте хулиганить!»

Забавно. Событие одно, а отношение разное. Мне весело, а усталой тётке тошно; дома своя Тать такими романсами потчует. Точно, как вчера в Манеже. Для меня фанерные перегородки — кабинет избранных, а для художников — ссылка на Соловки.

Декабрь 1973 г.

Мероприятие в нашем Клубе протекало относительно спокойно. В дни открытия в печати появилась пара критических заметок, но без надлежащей ярости. Значит громить велено не было. Крошечная молодёжная выставка, организованная одновременно с огромной выставкой маститых в Манеже, символизировала козырной лозунг советского времени: «молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почёт». Короче, паруса народного гнева были приспущены, и кораблик продолжил путешествие по относительно спокойному морю.

Живописец ежедневно забегал почитать книгу отзывов. Записи в ней были в основном корректными. А как иначе? Народ у нас послушный; не велено швыряться камнями, он и не швыряется. Правда в последние два дня что-то случилось. На страницах озлобленным фейерверком взорвались две записи, клеймящие отвратительный «формализм» и безобразный «авангардизм». Художник, не ожидавший подобного финала, искренне огорчился. Несколько раз перечитал отзывы, сравнил почерки и обратился за разъяснением почему-то не к Алевтине, а к Любке:

— Любовь Александровна, голубушка, Вы женщина современная, член партии, может разъясните мне, старому дураку, эту путаницу. Почему формализм в живописи — вещь полезная, а головотяпство и формализм при сборе урожая… вреден. Или вот это… Авангардизм в живописи — безобразен, а авангардизм в освоении космоса — почётен. Совсем меня критики с толку сбили.

Люба, польщённая особым вниманием, заговорила громко и безапелляционно:

— А что тут неясного? Слово «формализм» происходит от слова «форма». В данном случае речь идёт о форме, в которой художник обращается к зрителю. И эта форма должна быть ему понятна. Представьте себе, кубинец… у нас сейчас учится много студентов с Кубы… говорит мне что-то на своём языке. Откуда я могу знать, произвёл он меня в писанные красавицы, или обругал тупой курицей? Вот и со зрителем так же. Если ему не понятно, о чём речь, начинает злится.

Маэстро почесал затылок и растерянно улыбнулся:

— А что… Вы мне здорово помогли. Теперь знаю, как с соседом, алкоголиком и матерщинником, поладить. Выходя на кухню, буду говорить с ним на его жаргоне. Тогда сразу поймёт, что не выпить приглашаю, а требую убрать вонючие носки с моего кухонного стола.

Я ожидала, Любаша рассердится на откровенную иронию, но она почему-то громко расхохоталась и согласилась:

— Лихо подцепили. Действительно пример не совсем удачный. Но суть правильная. Считайте, что люди, написавшие эти отзывы — Ваш сосед. Вместо того, чтобы самому вверх расти, требует, чтобы окружающие до него опускались. Правильно мыслю Алевтина Ивановна?

Но Алевтина Ивановна ничего не ответила, потому как мысли её уплыли совсем в другом направление, и не заметить этого было невозможно. Как невозможно было не заметить преображения, произошедшего с ней за последние три недели. Мы давно смирились с её неуклюжим жакетом грязно-коричневого цвета и туфлями на широком каблуке со шнуровкой. Туфлями, превращавшими женскую ногу в коровье копытце. И вдруг… на прошлой неделе она появилась в тёмно-синем, облегающем платье, украшенном оставшейся от бабушки ниткой жемчуга и.… что самое невероятное… остроносых лодочках на тонкой шпильке.

В тот день она смущённо улыбнулась, присела к столу и тихо произнесла:

— Вот так, девочки. И не вздумайте задавать дурацких вопросов.

А мы и не задавали. Зачем, если и без них всё понятно? Точно так же не возникло вопросов, когда Живописец, резко оборвав обсуждение общего языка с соседом, кивнул головой Алевтине и напомнил, что им пора.

А мы с Любой остались наедине с грязной посудой и естественной в таких случаях женской завистью. Через некоторое время, расставляя вытертые насухо чашки, Любка облегчённо выдохнула:

— Вот и хорошо, что начальницу пристроили. Не до работы теперь будет. Придираться перестанет. А то сидела вечно с кислой миной, будто клюквы объелась.

Попыхтела ещё некоторое время и закончила мысль:

— Не грусти, подруга, скоро и на нашей улице разразится большой праздник.

Внезапно раскинула в стороны руки, тряхнула по-цыгански грудью и запела дурным, фальшивым голосом: «Ах девочки, война, война от Волги до Урала. Ах девочки, весна, весна, а молодость пропаааала!»

В первую минуту я обомлела, а затем, передразнивая её движение, шевельнула плечами и, скорчив невинную мину, полюбопытствовала:

— А с кем нынче воюем то, подруга?

Ответ не заставил себя ждать. Сурово нахмурив брови, Любаша выпалила, не задумываясь: — С мировым империализмом, дорогая! С ним, с проклятым!

Февраль 1973 г. Талант и бездарность

За два месяца, проведённых в Феодосии, Нина прислала мне шесть писем. Она познакомилась с морем впервые, и оно, как мужчина, влюбило её в себя, подчинило и поглотило без остатка. Нина рассказывала о нём, как о своём новом возлюбленном. В коротких фрагментах, состоящих из десяти-пятнадцати ёмких фраз, писала о готовности служить ему самоотверженно, восхищённо и преданно. Безропотно принимать все привычки и перемены настроений. Нежный, заспанный, полупрозрачный на рассвете, тревожный в лучах заходящего солнца, бешеный и мятежный в приступах ярости и постоянно, каждой клеточкой своего бытия дарующий радость.

В отличии от Нины, мне уже доводилось бывать на юге, купаться в море, часами сидеть на берегу, любуясь этим чудом природы, но её описание открывало его для меня заново. Будто в старой настольной лампе Тифани кто-то зажёг свет, и привычный рисунок внезапно проступил объёмно, контрастно и загадочно.

Сегодня неожиданно позвонила Нина и предложила повидаться. С момента её возвращения прошло полгода, но мы всё это время общались лишь по телефону. Договорились встретились на Невском, у входа в метро «Гостиный двор». Погода была отвратительной. Промозглый ветер, мокрый снег и висящее над головой тяжёлое, серое небо. Настроение у обоих ничем не отличилось от погоды. В такие моменты самое лучшее — засесть в мороженице, выбрать столик в углу и заказать вино.

Подруга жадно поглощала кислое пойло и жаловалась на жизнь. В последние месяцы она посылала свои морские пейзажи в несколько издательств, но ото всех получила отказ с одинаковой формулировкой: зарисовки сами по себе хороши, но этого недостаточно для публикации. Следует переработать их в связный рассказ. Нина яростно стукнула кулаком по коленке и заговорила так громко, что люди за соседними столиками начали оборачиваться:

— Эта унылая песня мне просто осточертела. Неужели мои морские пейзажи будут смотреться лучше, если я спущу на воду шаланду биндюжников, выполняющих план по отлову кефали… или героев-пионеров, захвативших в плен турецкого султана, запутавшегося в прибрежных водорослях? Ну что ты молчишь? Неужели нет своего мнения?

Своё мнение у меня было, только выглядело оно как-то… обоюдоостро. И вашим, и нашим. В то время я всё ещё находилась под впечатлением рассуждений Живописца о кролико-мамонтах и товарно-денежных отношениях, а потому попыталась пересказать их суть Нине. Напомнить, что даже в древние времена гончар, обжигающий глиняные горшки, был свободен в выборе формы и цвета, до тех пор, пока они красовались в его мастерской, но, выставляя на рынок, вынужден был учитывать вкус покупателей. Иначе его семейству грозила голодная смерть.

Скорее всего Нина не вслушивалась в моё бормотанье, а может ей почудилось в нём осуждение, но отреагировала она убийственно. Бросила исподлобья злобный взгляд и медленно произнесла:

— Да кто вообще дал вам право о нас судить? Что вы в этом понимаете?

В первый момент я не поняла, что она имеет ввиду под «мы» и «вы». До сих пор ориентировалась на три официальных градации. Мы — коммунисты, вы — беспартийные, мы — рабочий класс, вы — вшивая интеллигенция, мы — русский народ, вы — не внушающие доверия космополиты. И самое противное, что автоматически попадала под все три одновременно.

Нина интерпретировала моё молчание, как приступ угрызения совести. Гордо вскинула голову и продолжила обвинительную речь:

— Как вы, бездарные и примитивные, смеете рассуждать о том, как писать прозу, стихи или картины. Создайте сперва что-нибудь своё, а потом уж давайте советы, как надо, а как не надо.

Рот сам по себе приоткрылся от удивления. Оказывается, существует ещё и четвёртая градация, под которую опять автоматически попадаю: бездарные и примитивные.

Как все типичные интроверты, я, внешне сдержанная и скрытная, имела склонность к бурным выплескам ярости, если мне наступали на больную мозоль. В данный момент Нина на неё наступила, приписав очередной раз к группе неполноценных, ущемлённых в правах плебеев. Захлебнувшись от возмущения, я заорала в ответ:

— Так какого чёрта вы тащите плоды своего творчества в издательства и на выставки, перегрызаете друг другу глотки за главные роли с спектаклях? Вы — одарённые и возвышенные! Или без восхищения бездарной, примитивной публики жизнь не мила?

На этот раз потеряла дар речи Нина. Она ожидала осознания, покаяния, или хотя бы сочувствия, а нарвалась на откровенную грубость. Вскочила со стула, опрокинув бокал с недопитым вином, и помчалась к выходу, успев выкрикнуть на ходу:

— Ну ты и дура! Почище всех прочих!

Эта сцена крутилась в голове целый день. Опять патриции и плебеи! Представлялись сцены из исторических фильмов: на подиуме триумфатор в белых одеждах, с лавровым венком на гордо поднятой голове благосклонно приветствует захлёбывающуюся восторгом толпу. Толпе тоже не дано права задаваться вопросом, кому и зачем нужна очередная победа, унёсшая тысячи молодых жизней. У них, у плебеев, вообще нет прав. Есть только обязанности: залечивать прогнившие патрицианские зубы, шить им одежду, рубить мрамор для их дворцов и платить налоги, идущие на новые войны.

Я тешила своё раздражение, дополняя в картину новые отвратительные подробности, но легче не становилось. Вдруг зазвонил телефон. Надеялась услышать извиняющийся голос Нины, но трубка заклокотала взволнованным щебетом одной из читательниц, для которой мы с Любой частенько придерживали дефицитные книги. Милая дама наконец догадалась отблагодарить нас билетами в БДТ.

Выполнила положенный ритуал удивления и благодарности и тут же перезвонила Любке. Та, в отличие от меня, восприняла сообщение, как должное, и сразу перешла к практической стороне дела. Перебрала в памяти новые поступления и наметила программу дальнейшей стимуляции дамы к благородным деяниям.

Перспектива попасть в БДТ в миг исправила настроение и рассеяла злые мысли. Я только что поносила честолюбцев, требующих благодарности за радость, которую дарит нам их талант, кричала, что они не могут без нас, плебеев, жить. А мы без них можем? Насколько скучнее была бы моя жизнь без возможности сходить в БДТ.

Живописец. Продолжение

К сожалению, все хорошее быстро заканчивается. Закончилась и эта выставка. Художники поснимали со стен картины, аккуратно упаковали и развезли по домам. А я ощутила грусть и одиночество. Такую же грусть, как в детстве после отъезда толпы родственников из Одессы. Они наезжали целым табором, заполоняли квартиру чемоданами, кутулями и подарками. Становилось тесно, шумно, конфликтно и весело. А пару недель спустя, насытившись общением, достопримечательностями и магазинами, стая снималась с места и возвращалась в тёплые края. В квартире вновь появлялись пустые углы, повседневность и скука.

То же самое чувство охватило после отъезда картин. Мои познания в живописи более чем скромны. Фраза «это сделано профессионально» наполняет священным трепетом. Понятия не имею, как это сделано и почему. Воспринимаю чисто интуитивно. Если внутри что-то завибрировало и отозвалось, значит обращено ко мне. С выставленными у нас картинами отношения сложились доверительные. Общалась с ними два раза в день. Утром, приходя на работу, до появления первого посетителя и вечером, после ухода последнего. Приходила к ним в разную погоду и в разном настроении. И что удивительно! Те, что вчера взирали на меня пустыми глазами, сегодня заговаривали тепло и проникновенно.

Как я нынче понимаю коллекционеров! Не тех, кто вкладывает деньги в перспективные работы, а тех, кто покупает одну для себя. Вешает на стенку перед диваном, или письменным столом, а потом любит и ценит, как близкого друга. Друга, который выслушает, утешит, а если совсем плохо, впитает твою мрачную, перебродившую энергию в себя.

Жаль, что у нас на выставках не приняты продажи. Обязательно купила бы мятежную степь Чингис Хана. Мне, робкой и зажатой, так не хватает её обжигающей свободы. Стою рядом, а она так и манит вскочить на коня и умчаться к бесконечно далёкой сопке, что пылает в левом углу этого зачарованного полотна.

Как я уже сказала, всё хорошее рано или поздно заканчивается. В один, далеко не прекрасный день, Алевтина вновь появилась в грязно-коричневом жакете и туго зашнурованных туфлях. Опустилась на стул и жёстко постановила:

— Надеюсь, всё понятно. Вопросов не задавать!

А мы и не задавали. И без них всё было понятно. Что-то не сладилось с Живописцем. Лишь через пару дней она слегка успокоилась и заговорила:

— Неправильно всё получилось. С первого дня знакомства он постоянно рассказывал о жене, а я покорно выслушивала и искренне сочувствовала. Думала, выговорится человек, отведёт душу, а когда полегчает, заживём собственной жизнью. Но не тут-то было. Через три месяца наизусть выучила все их семейные фотографии, все её картины, знала по именам людей, кому она доверяла, и кого ненавидела. Её вкусы, мнения и шутки. К моему ужасу он оказался ненасытным; чем внимательнее я слушала, тем больше рассказывал, а чем больше рассказывал, тем больше подробностей вспоминал. В итоге решил, что покончил с одиночеством, и теперь до конца жизни мы будем любить её и скорбеть по ней сообща. Короче, превратил меня из живой женщины в скорбящую Богоматерь. Но этого было ещё недостаточно. Для пущего душевного комфорта вознамерился сделать из меня её повторение: «Галя готовила котлеты иначе… Галя любила гулять под дождём». Одним словом Галя… Галя… и ещё раз Галя. А меня уже просто тошнит от этого имени и от его настырных воспоминаний.

Люба тяжело вздохнула и подвела итог:

— Короче, у вас сплошной Шекспир получился. «Она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним». Прямо скажу, тяжёлый случай. Я однажды тоже с таким мужиком столкнулась. Он, как рак вместо того, чтобы вперёд идти, постоянно задом пятился, и в прошлое вглядывался. Сегодняшний день был интересен только тогда, когда становился вчерашним. А у каждого вчерашнего дня одно подлое свойство имеется; чем он дальше, тем розовее и слаще видится. С такими «раками» либо безграничное терпение нужно иметь, либо бежать от них сразу и без оглядки. Я от своего сбежала.

Алевтина горько усмехнулась и, уже вставая, бросила напоследок:

— Вот и я сбежала. Знаете, девочки, начинать в пожилом возрасте всё заново очень сложно. У каждого позади свои утраты и свои печали. И ты, Люба, права. Либо оба движутся вперёд, либо тащат друг друга назад. А мне в его прошлом делать нечего. Всё, барышни, закрываем тему, и принимаемся за работу. У нас на носу новый проект.

Люба едва дождалась её ухода и продолжила рассуждения о мужской сути:

— Эта особь — не только козлы, но и фальшивомонетчики. Знаешь, чем они расплачиваются с бабами за любовь и заботу? Правильно мыслишь. Мужским достоинством. А если оно, это достоинство, скукожилось и увяло, пускают в оборот другую валюту — свои мучения и страдания. По принципу — «чем богаты, тем и рады». Вот и с нашим Живописцем такая история. Подсунул пару раз Алевтине свою фальшивку, убедился, что прокатило и давай, как «Золотой Антилоп», ножками сучить, да копытами дробь выколачивать. У нас де этого добра, мучений и скорби, немерено. На две жизни хватит, хотя… кому-то может и хватило бы. У нас в русских селеньях бабы тоже разные водятся. Одни коней наскоку останавливают, другие вслед за мужьями-декабристами в Сибирь тащатся. Что касается нашей королевы, у неё, похоже, с конями лучше складывается. … Ну да бог с ней, хотя жалко бабу. Не старая ещё.

Любка произносила свой панегирик, как всегда, бесшабашно и самоуверенно, только почему-то в углах губ притаились скорбные складочки. Ах, Любка, Любка, когда же наконец и на твоей улице разразится большой праздник?

Талант и бездарность. Продолжение

Возможность сходить в БДТ резко поменяла настроение и помогла увидеть ссору с Ниной в совершенно ином свете. В то время, когда приходили письма из Феодосии, я случайно оказалась на выставке камней. С удивлением разглядывала необработанные самородки, такими, какими создала их природа, и камни, ошлифованные опытными мастерами. Именно камни, а не сделанные из них украшения. Тогда эти два впечатления, морские пейзажи, нарисованные Ниной и отшлифованные камни, наложились одно на другое. Утреннее, прозрачное море в её описании представлялось нежно-голубым аметистом, или прозрачно-зелёным нефритом. А в свете заходящего солнца — крупным, медово-красным сердоликом. Густо-зелёный в прожилках кусок малахита казался взволнованной, но ещё не до конца осерчавшей стихией. А вот чёрный с вкраплением красных, лиловых и жёлтых точек агат, предвещал неистовый, всё сокрушающий шторм. Развлекая себя этими фантазиями, понимала, что они не приемлемы для чужих ушей, а потому никому не рассказывала, а потом и сама забыла.

Вспомнила о них только сейчас в связи с отчаянием Нины и моими рассуждениями о товарно-денежных отношениях. Представила подругу на шумной рыночной площади. Она протягивает снующим вокруг покупателям свои сокровища, а те пожимают плечами и отделываются равнодушными советами:

— Сперва собери свои камушки в бусы, а потом показывай. Может кого-нибудь и заинтересуешь.

Вид этой одинокой фигурки вызвал жалость и угрызения совести. Зачем так грубо на неё наорала? Может позвонить и извиниться? Несколько раз подходила к телефону, но трубку так и не сняла. Не позволило проклятое самолюбие.

Месяц спустя, поздно вечером, Нина сама позвонила в мою дверь. Выглядела помятой и не выспавшейся. Оглянулась по сторонам, будто опасалась присутствия посторонних, села на диван, бережно прижала к животу рыхлую, потрёпанную сумку и, не дожидаясь вопросов, объяснила причину столь позднего появления:

— Извиниться хочу, что дурой обозвала. Просто уж больно в тот день все достали. И потом… очень обозлили суждения дилетантов. Понимаешь, накануне была на балете. Моя двоюродная сестра… она моложе меня на десять лет… с детства балетом занимается. Видела бы ты её ноги! Разбиты, все в ссадинах, а стопы — это вообще ужас! Два года назад она закончила Вагановское, а недавно получила в Малом Оперном партию Одеты в «Лебедином озере». Пока только во втором составе. Так вот. В тот день у неё была премьера. Волновалась, бедняга, переживала. Всё утро на нервной почве на унитаз рычала. Короче, после первого акта выхожу в фойе, а там у буфета две тётки, набив рты пирожными, делятся впечатлениями. Одна, так и не освободив рта, шепелявит:

— Та, из первого состава, значительно лучше. У неё ноги длиннее, и профиль породистей. Больше на лебедя похожа.

А другая, чуть не поперхнувшись лимонадам, поддакивает:

— И не говори. Видно, на нас сегодня лебедей не хватило. Корявую утку подсунули. Даже скидку на билеты не предложили.

Представляешь, какая меня злость разобрала! И зачем сестра так нервничала, переживала, столько лет ноги калечила? Чтобы метать бисер перед этими свиньями? Поставить бы их самих на пуанты. Вот было бы зрелище! Не для слабонервных.

Нина молча погладила рукой сумку, опять оглянулась по сторонам и продолжила рассуждения:

— Естественно, не все такие, и всё же… нас судить может только профессионал, который знает, что за всем этим стоит, но не вы… прости, я имела ввиду эту публику. Понимаешь, что я хочу сказать?

По сути, Нина была права. Две дамы с набитыми ртами были отвратительны. Непонятно только одно. Если пришла извиняться, зачем опять затягивает песню «вы и мы»? Постаралась сдержать раздражение и ответила относительно спокойно:

— Понимаю, но не совсем. А именно: почему вы имеете право судить нас, не будучи профессионалами? Почему ты, вернувшись на прошлой неделе от зубной врачихи, обозвала её тупой коровой? Женщина трудилась не меньше твоей сестры. Шесть лет изучала медицину, ночами готовилась к экзаменам, преодолела сотни часов практических занятий, так кто дал право тебе, не профессионалу, её судить?

Нина сперва опешила от моей тирады, а потом опять обозлилась:

— Я сужу, по результату… и по своим ощущениям. С маленькой дырочкой провозилась целый час. И было очень больно.

Хотела ещё что-то добавить, но я перехватила инициативу:

— Вот именно. Зритель, или читатель тоже судит по своим ощущения. Или произведение пробуждает в нём какие-то чувства, или нет. Не вижу разницы. По-моему, мы и вы в этом смысле равноправны: не суди, и не будешь судимым.

Нина криво усмехнулась и попыталась пошутить:

— Зря пошла в библиотекари. Лучше бы в адвокаты. С твоим умением всё ставить с ног на голову могла здорово преуспеть. Серийные убийцы ходили бы толпами по Невскому, прославляя находчивого защитника.

Я не была расположена к шуткам, поэтому парировала в том же духе:

— Или без вины виноватые сидели бы не на нарах, а в кругу семьи у телевизоров.

Нина устало махнула рукой и раскрыла сумку:

— Я, собственно, хотела тебе долг отдать. И не вытягивай удивлённый рот. Выскочила из кафе, а ты за обоих платила. Вот, бутылку с собой принесла. Вернее две. Одну тебе лично, в качестве компенсации, а другую вместе можно придавить. За примирение. Мы ведь помирились?

Мы пили вино и мучительно искали нейтральную тему для разговора. Попыталась рассказать о посещении БДТ, но Нинка раздражённо махнула рукой:

— Да кончай культурой давить. Я в театре последний раз лет сто назад была и в ближайшее время не собираюсь. Слушай лучше анекдот из Армянского радио. Мы вчера от смеха чуть не уписались.

Полночи мы хохотали над анекдотами, пили за примирение и дружбу, но напряжение так и не смогли проглотить. Оно белым осадком прилипло к стенкам бокалов, которые мучительно оттирала утром перед уходом на работу.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.