Виктор Улин: Иосиф Гальперин и его “Словарный запас”

Loading

Этимологию фамилии пояснил сам Иосиф: «Халберн — место в Саксонии». Относительно имен был 1 000 раз прав капитан Врунгель, утверждавший, что как корабль назовешь, так он и поплывет. К человеку это относится еще в большей степени. Старого друга Гальперина я вижу именно Иосифом и только Иосифом, больше никем.

Иосиф Гальперин и его “Словарный запас”

Виктор Улин

Дорогому другу Иосифу Гальперину — к его 70-летию

«В те годы мы казались себе вечными.»
(Светлана Смирнова. «Розовая тетрадь»)

Жизнь — странная штука.

Это общеизвестно, хочу коснуться одной из ее странностей: людей, живущих во мне.

Иного человека видишь постоянно, но проклинаешь каждую секунду, проведенную рядом с ним. И это кажется нормальным.

А другого вспоминаешь ежедневно, не видев с прошлого века — не просто вспоминаешь, не можешь представить свой мир без имманентной связи с ним, составляющим частицу бытия, хотя знаешь, что реальная встреча вряд ли суждена.

И это — еще более нормально.

Потому что мы сами выбираем тех, кто нам близок и дорог.

Для меня один из таких людей — Иосиф Давидович Гальперин.

1

Когда-то я написал слова, которые служат и символом веры и самооправданием:

«Нет ничего более бессмысленного, нежели искать логику в словах и поступках художника.»

Я, разумеется, имел в виду художника в общем смысле, служителя любого вида искусств. Но мысль породил живописец — «дядя Саша», Народный художник Башкирской АССР Александр Данилович Бурзянцев.

В Башкирии когда-то жил великий человек — писатель, поэт, прозаик и драматург Мустай Карим, в миру Мустафа Сафич Каримов.

Велик он был всем.

(Например, мирскими подвигами.

С моим дедом Василием Ивановичем Улиным в купе скорого поезда по дороге на сессию Верховного Совета РСФСР они вдвоем выпивали ящик коньяка, о чем рассказывал сам Мустай.)

А если серьезно, величина Карима выражается в том, что его творчество — глубоко национальное — затрагивало общечеловеческие проблемы; его стихи переводились на многие языки, пьесы всерьез волнуют по сей день.

Уфа город большой, но все крупные деятели искусств знают друг друга. Само собой, дядя Саша активно общался с Мустаем: люди такого уровня не могли разминуться.

Однако отношение великого художника к великому поэту имело устойчивость стрелки компаса на Северном полюсе.

В один день мы с мамой приходили к Бурзянцевым (а приходили часто, поскольку его жена Аэлита Васильевна была маминой одноклассницей и коллегой по Башгосуниверситету) — дядя Саша оглаживал бороду и торжественно произносил:

— Мустай. Мустай… Мустай! — да я за него жизнь отдам!!!

При этом он бил себя в грудь, показывая, как встанет под пули, защищая Мустая Карима.

И ему нельзя было не верить.

Но приходили через неделю — дядя Саша швырял кисть и кричал:

Этот Мустайка! Мать его и еще раз в мать через перемать!

И опять был искренен.

Мама выходила из себя; она всю жизнь следовала принципам, не отклоняясь на градус, дяди Сашина ветреность была ей непонятна.

А я как-то сразу осознал, что истинный художник вертится флюгером на ветру собственных настроений и меняет приоритеты в любой момент.

Много позже в Литинститутской работе по Пушкину я привел подборку парных цитат — мировоззренческих антитез Александра Сергеевича о России, Наполеоне, Александре I Благословенном, о переводчике «Илиады», одноглазом поэте Гнедиче.

Пушкин сегодня писал одно, завтра — другое, и было ясно, что он думает то так, то этак.

Но в системе предпочтений художника всегда есть место exceptio probat regulam.

Есть некоторое исключение, не зависящее ни от эстетических приоритетов, ни от течений времени.

Мое отношение к Иосифу Гальперину неизменно в течение 35 лет. И чем дольше живу, тем оно неизменней.

Рассказ о дяде Саше Бурзянцеве я здесь привел, чтобы подчеркнуть эту неизменность в ряду моих жизненных ценностей.

Еще не начав писать об Иосифе и мемуарно-публицистическом романе «Словарный запас», скажу, что его роль в моем литературном самоосознании стоит на порядок выше всех остальных.

В далекие годы, когда лишь начинало формироваться понимание сущностей, Иосиф Гальперин снабдил точной формулировкой, определившей взгляд на литературу.

Цитатой из него я закончу эту главу:

В прозе должно работать каждое слово, в поэзии — каждый звук.

2

Словарный запас служит главным показателем пишущего человека, кем бы он ни был: прозаиком, поэтом, публицистом или журналистом.

Иосиф Давидович Гальперин — и первый, и второй, и третий и четвертый; я затрудняюсь сказать, какая его ипостась является важнейшей, да это и не нужно.

Я просто пишу о нем.

Пишу как о человеке, прочно вошедшем в мою литературную жизнь.

Вперед всего хочу похвастаться.

На момент написания этого очерка (к которому я приступил 13 декабря 2018 года) «Словарный запас» Иосифа Гальперина был еще не издан, не опубликован, нигде не выложен как единое целое. Мне посчастливилось оказаться в числе нескольких (3-4) человек, прочитавшими его полностью.

И меня до сих пор греет ощущение первооткрывателя.

Сейчас книга вышла в издательстве «За-За» (Дюссельдорф) и по ряду причин вторичного порядка получила название «Пора исполнить полный алфавит». Но для меня она осталась «Словарным запасом».

Под тем же названием она существует на ресурсе Литрес.

Отмечу факты, сопутствующие выходу романа в бумажном виде.

«Словарный запас» написан Иосифом Гальпериным в Болгарии.

Роман издан в Германии.

Верстку макета осуществил Григорий Калантар, живущий в Эстонии.

Обложка сделана мною в Уфе на основе картины старого друга Иосифа, действительного члена Российской Академии художеств, уфимца Сергея Краснова.

А печаталась книга — экземпляр которой стоит в моем книжном шкафу! — в Санкт-Петербурге.

Планетарный охват мест, причастных к рождению книги «Пора исполнить полный алфавит», свидетельствует о том, что для истинной литературы нет территориальных границ.

Но вернемся к произведению, с которым я познакомился в позапрошлом году.

Читая «Словарный запас», я следил за событиями, соглашался (или спорил) с мыслями, плыл вместе с Иосифом по течению его прозы и слушал мощное звучание стихов разных лет.

Книга доставила непередаваемое удовольствие; я читал ее медленно-премедленно, растягивал наслаждение каждым абзацем, не позволял себе больше одной главки в день, чтобы хватило на дольше. А прочитав до конца, сразу испытал желание написать о ней.

Писать сейчас умеют все. Любой человек, прожив век не корнеплодом, может сотворить мемуар. Причем не обязательно только о себе: стало модным беллетризовать историю своей семьи, хроники предков.

Но большинство нынешних авторов околобиографического направления — от мемуаров до романов — ограничивается примитивным перечислением событий. И по сути они открывают миру азбучные истины о том, что люди рождаются с парой рук-ног при одной голове и борются за существование — свое и своих детей — в не всегда дружественном мире.

Книга Иосифа Гальперина принципиально иная.

«Словарный запас» моего друга велик со всех точек зрения.

Прежде всего он потрясает фактологией. Иосиф Гальперин через глаз непосредственного участника событий дает нам точную, глубоко детализированную картину перемен, в которых рождалась нынешняя Россия.

Но еще больше ценна книга размышлениями автора об описываемом, которые рождают лавину собственных выводов у каждого думающего читателя.

Эта лавина захлестнула так сильно, что я долго не мог приступить к написанию.

Вознамерься я сказать о «Словарном запасе» все, что хотел: изложить мысли и передать чувства, охватившие при прочтении — и этот очерк по объему приблизился бы к 13 авторским листам оригинала.

Или даже превысил: при чтении книги Иосифа каждая фраза рождала отклики. Настолько сильно действовал простой, на первый взгляд, текст.

И это в общем неслучайно.

Мы с Иосифом одинаковы в отношении к литературе, мы жили в одно время и нас волновали одни и те же явления жизни — которая у нас тоже была одна.

Поэтому я попробую дать лишь главное — чего, быть может, не напишет об этой книге и ее авторе никто другой.

Отмечу, что наряду с мыслями о «Словарном запасе» я буду невольно уходить в сторону.

Хочется делать некие параллели, чтобы подчеркнуть близость автору, без которой нельзя писать искренне.

Прежде всего стоит сказать несколько слов о произведении в целом.

«Словарный запас» является образцом мемуарно-публицистической прозы.

Книга имеет прекрасно выстроенную композицию, ее 4 составляющие образуют сбалансированную структуру.

С хроно-биографической точки зрения (идеальной в мемуарной публицистике) эти части ведут по жизни автора: от подготовительных лет оренбургского детства и отрочества — в период уфимской молодости, потом к вершине жизненной зрелости в Москве, затем на гористые равнины Болгарии, где приходят самые глубокие мысли.

Четыре части книги — четыре периода развития всего, что движется по вечному кругу.

Весна, лето, осень, зима; утро, день, вечер, ночь…

Так устроены циклы природы и времени, так стоит описывать человеческую жизнь.

Части «Словарного запаса» имеют выразительные названия:

  • «Имя собственное»,
  • «Страдательный залог»,
  • «Действительный залог»,
  • «Краткая история присебячивания».

Отмечу, что определенную самостоятельность имеют вошедшие в текст очерки, основанные на опубликованных материалах прошлых лет: об известном деятеле культуры Александре Глезере, о драматических днях «Расстрела Белого дома» и о трагических событиях, касающихся Чечни.

Первая, вторая и четвертая части известны читателю по журнальным публикациям, по уже изданным книгам моего друга. Но общая компоновка «Словарного запаса» позволяет говорить о его оригинальности.

Тем более, что «Действительный залог» — самый событийно насыщенный элемент композиции — нигде ранее не публиковался.

Сам Иосиф наиболее ценными видит те эпизоды, где он описывает свое личное участие в переломных моментах общественно-политической жизни страны.

О том мой друг пишет весьма скромно:

«Не знаю, повезло мне или нет, но лет тридцать я с близкого расстояния смотрел на российскую политику и российских политиков.»

И это именно так.

В «Словарном запасе» автор дает картину событий, добавляет объективную самокритику и тонкий самоанализ, что само по себе редко в произведениях такого рода.

И, кроме того, превращая мемуары в эксклюзив, Иосиф «иллюстрирует» фактологический материал своими стихами, написанными во времена освещаемых событий, имеющими соответствующий стиль и… словарный запас. Эти стихи, органически вплетенные в ткань повествования, дают яркую художественно-публицистическую картину новейшей истории, какую не встретишь у другого автора.

Иосиф Гальперин, при деловых качествах и разумной целеустремленности, прежде всего — поэт от бога, владеющий словом как никто иной.

Пересказывать содержание книги и ее анализировать не вижу смысла; «Словарный запас» надо просто читать.

Но все-таки выражу собственное мнение.

Без чисто биографической первой части, неспешного повествования (по выражению самого Иосифа) «о детстве и родных чудаках», без доверительной ауры образ автора лишился бы главных черточек, которые приближают к нему читателя. И делают близкой саму книгу.

Мне Иосиф близок и как поэт и как человек, которого я знаю, возможно, лучше, чем некоторые нынешние коллеги по литературному цеху.

Поэтому я пишу здесь все, как вижу, заглядывая в книгу своей памяти.

Но при этом не претендую на роль истины в последней инстанции.

В названиях трех первых частей «Словарного запаса» я вижу языковедческие термины.

Неологизм в заглавии четвертой, когда-то придумала Маша — младшая дочь Иосифа — находясь в возрасте «присоединения мира к себе». И это слово мне очень нравится.

Есть в нем нечто свежее, почти детское и в то же время оно заставляет подумать, что в соотношении «себя» с окружающим миром не все просто.

3

О моем герое сейчас каждый может прочитать в «Википедии». Статью написал наш общий друг Айдар Хусаинов.

Я скажу просто:

Иосиф Гальперин — ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК.

В самом прямом смысле слова.

Само понятие «великости» для меня имеет несколько иной смысл, нежели традиционный.

К хрестоматийно великим я отношусь как к людям, а не как к памятникам. Среди друзей прошлой жизни имелась даже внучатая племянница Лермонтова.

Для меня величина человека определяется глубиной его личности.

Великий человек — звезда, к которой хочется стремиться, понимая априорную недостижимость.

Впрочем, нет, не так. Звезда замерла в единожды установленном состоянии…

Он — планета, движущаяся среди миров.

Так вот, Иосиф — один из самых великих людей, которыми меня осчастливила судьба.

Он велик со всех точек зрения; о чем я не раз говорил и своим товарищам и ему самому.

Я не кривлю против истины. Я прожил не слишком длинную, но насыщенную жизнь. И должен признать, что знакомствами с большими людьми судьба не обделила. Мустафа Сафич Каримов и дядя Саша Бурзянцев — лишь два из них; навскидку назову еще одного, близкого теме книги: главного редактора «Литературной России» Эрнста Сафонова, снабдившего меня мантрой:

Редактор растет головой в землю!

(Сафонов дал карт-бланш на отношение к любому редактору — мыслящему по-своему, пытающемуся скорректировать произведение, переделать его на свой лад и всегда иначе, нежели задумано автором.)

Но, пожалуй, я не смогу вспомнить человека, который обладал бы цельностью и мощью автора «Словарного запаса».

Когда я думаю об Иосифе, он представляется огромным, как бронзовый монумент — приближаясь, хочется запрокинуть голову, чтобы увидеть лицо.

Но на самом деле мой друг — среднего роста.

Просто личностью своей он кажется вдвое больше реального — каким казался еще один человек, совсем другой Иосиф.

4

«Другой» Иосиф вспомнился мне непроста.

Мой друг родился 23 февраля 1950 года в городе Оренбурге, которые тогда недолго назывался Чкаловым, а просторечно писался «Чикаловым».

Отец — фронтовик, коммунист и активист — назвал сына в честь вождя, который выступал с речью к 32-й годовщине РККА.

Этот факт, один из первых, приведенных в книге, не кажется смешным или нелепым.

Мой дед Василий Иванович, приняв на грудь с Сергеем Мироновичем Кировым, тоже совершил радикальный поступок. Мою маму, родившуюся в послепраздничный день 8 ноября 1930 года, он назвал в честь 1-го советского тракторного магнето, прочитав аббревиатуру «Г. Э.Т. Т.» — «Государственный Электро-Технический Трест».

Такое было время, такие были имена.

Имя Иосифа чудесно, как и его отчество.

(Имена таят в себе загадки.

Большинство башкирских фамилий отыменны, одной из распространенных является «Валеев»; ее носил мой одноклассник.

Но за всю жизнь я знал только одного человека по имени «Валей».)

Будучи любителем слова, я наслаждаюсь магией имен и таинством фамилий.

Особенно интересны еврейские, отражающие лингвистику среды, где жили представители народа, тысячу лет лишенного родины: кажущиеся то русскими, то польскими, то немецкими, то грузинскими.

(На базе редкой фамилии мы подружились с Виктором Зайдентрегером, инженером-энергетиком, ныне проживающим в Германии, но происходящим из того же «Чикалова»-Оренбурга.

Начало положила моя реальная дружба с Моисеем Агифовичем Зайдентрегером, основателем башкирской школы фортепиано.

Потом вымышленный скрипач «Зайдентрегер» появился у меня как эпизодической герой большого романа «Снайпер».

Виктор прочитал произведение, найденное по тегу фамилии, и завязалась переписка, продолжающаяся много лет.)

Фамилия Иосифа мне всегда казалась любопытной; Гальпериных я знавал немало, но расшифровать ее не мог, даром что немецким владею на разговорном уровне, идиш (старонемецкий, где «ei» читается как «ей», а не «ай») понимаю процентов на 50.

Этимологию фамилии пояснил сам Иосиф:

— Халберн — место в Саксонии.

Относительно имен был 1 000 раз прав капитан Врунгель, утверждавший, что как корабль назовешь, так он и поплывет.

К человеку это относится еще в большей степени.

(Я не могу представить, чтобы меня звали… к примеру, Савелием.

А мастер нашего ЖЭУ, серб Драган, и в самом деле — дорогой человек.)

Старого друга Гальперина я вижу именно Иосифом и только Иосифом, больше никем.

(Иосифов по жизни я знал всего нескольких, каждый был колоритной личностью.

Например, Иосиф Валентинович Даватц — один из учителей английского моей школы №91, знавший язык лучше Лондонского денди.

Человек яркий и увлекающийся, репатриант с КВЖД, он мог целый урок изображать, как китаец продает шелковый ковер.)

Имя и отчество моего героя тораидальны.

Не «торО…» (из аналитической геометрии), а «торА…»: воодушевленный Иосифом, я тоже расширяю свой словарный запас.

И имею в виду Тору — главную книгу евреев (ставшую Моисеевым 5-книжием христианского Ветхого Завета).

Сам он в «Словарном запасе» примерно о том и говорит.

Хотя я, приведя полные И&О героя, называю его по имени. Причем не потому, что разница в 9 лет (я родился в 1959) относит нас к одному поколению. И не из панибратства; мне чужды попытки что-то приуменьшить, я никогда не понимал тех, кто аттестовал Иосифа уменьшительно.

Его можно было назвать Жозефом, Джо, Юзефом, Юозасом, Зеппом, даже Джузеппе, в конце концов Осипом — но уж никак не «Осей» или «Ёсиком».

Просто я не люблю отчеств.

Меня лет 30 или около того (пока преподавал в разных ВУЗах) звали исключительно «В. В.», что двукратно превышало оптимальное время обращения.

Сами отчества кажутся анахронизмом — одной из причин, по которой околорусский социум никогда не поднимется до цивилизованных высот.

(Я не говорю, что все должны стать «Иванами — родства не помнящими».

Присоединение имен предков свойственно имянаречению многих народов, корень зла я вижу в их употреблении.

Когда я получал первое из высших образований на математико-механическом факультете Ленинградского государственного университета (2-е дал Литературный институт), в моей группе училась молодая женщина с Коста-Рики.

Она была ужасно симпатичной и я ужасно сожалел, что ее муж учится курсом старше.

На вопрос о том, как ее зовут, милая костариканка отвечала — «Мария» — после чего выпаливала еще десяток имен испанского образца.

А потом добавляла, что вообще-то она «просто Мариэлос».

До бразильских сериалов оставалось… лет 40.)

В романо-германских социумах к людям обращаются Джонами и Куртами, даже великий Франсуа Мари Аруэ называл себя просто Вольтером.

Да и вообще, у цивилизованных народов существует масса способов уважительного обращения; «герр», «сеньор», «сэр» или хотя бы «доктор».

Заданная привязанность к отчествам, проистекающая из абстрактного преклонения перед старшими, есть признак азиатчины. Явление было приемлемо в эпоху, когда 200 лет скрипело одно и то же колесо и аксакалы капали словами, как золотом из тигля. Сейчас все полностью переменилось.

Уважать старика только за то, что он стар, неразумно.

Точно так нельзя снисходительно относиться к юности потому, что она юна.

Сегодня умственный прогресс ставит молодежь все выше потому, что она не зашорена и мыслит свежими категориями.

Сами по себе отчества тянут назад в родовое дикарство.

Применение их в творческой среде кажется абсурдным. Нет художников молодых или старых, уважаемых или неуважаемых.

Могут быть лишь талантливые или бездарные — общаться с последними нет смысла ни с отчествами, ни без.

«Отчественный» менталитет русскоязычного социума мне чужд, поэтому Иосифа Давидовича Гальперина я называю просто Иосифом.

Хотя отчество «Давидович» является одним из лучших.

Ведь Давидовичами были и Соломон, которого прозвали Екклесиастом, и Лейба, именовавший себя Троцким.

И даже один мой знакомый профессор-математик, башкирин, при оригинальном отчестве «Даутович» всегда представлялся «Давидовичем».

5

Оренбург-Чкалов-«Чикалов», где родился мой друг, я посещал 3 раза.

И никогда не забуду, как, стоя на мосту через реку Урал, бросал камешки из Европы в Азию.

При возможности очередных перемен я дал бы этому городу новое имя — «Гальперин».

Но служителем слова Иосифа сделала Уфа.

Он состоялся как поэт в 1966 году, напечатав стихотворение в газете «Ленинец».

(Стоит отметить, что я приобщился к поэзии почти в том же возрасте — в 1976-м, десятиклассником, переживая 1-ю осознанно прочувствованную любовь.

Да и всю жизнь время от времени продолжая обращаться к стихам, хотя 2000 поэтических строк против 500 авторских листов прозы и публицистики говорят о поэзии как о побочном продукте.

Ведь ни одного своего стихотворения я ни разу не опубликовал за гонорар.)

Поэзия как способ выражения мыслей и чувств — не выписанная «в столбик» проза; этот вид словесности живет по особенным законам.

Но без поэтического опыта любой прозаик мертв как стилист.

Одним из средств классической русской силлаботоники являются внутренние рифмы: не оформленные явно, они служат арматурой, связывающей строки между собой. А при регулярном расположении, но без выделения, они кажутся шпалами, несут длинные рельсы строк.

Так и в жизни — знакомый человек кажется тем ближе и дороже, чем бОльшим оказывается число общих знакомых, чем большее количество людей связывает нас в прошлом.

Причем не обязательно, чтобы отношение к связующим личностям было положительным; отрицательное не менее ценно, да и противоположные оценки тоже не мешают внутренней связи.

Главным видится другой факт: если те или иные имярек входили в наши жизни, то сейчас (как сказал Шон Коннери в фильме «Скала»), они являются доказательством того, что мы еще существуем.

(С Иосифом Гальпериным нас связывает не только много людей, а вообще очень много.

Он учился в уфимской школе №3, которую когда-то заканчивала моя мама.

Мне запомнился эпизод из «Имени собственного» — который показался бы смешным, не будь столь грустным.

Одним из детских впечатлений остался случай, когда маленький Иосиф по неосторожности сломал игрушечную обезьянку. Совсем маленькую, бежевую, похожую на человечка.

Так будь я проклят, если придумал аналогичный инцидент, имевший место в том же возрасте.

Только моя обезьянка — коричневая с грустным белым личиком — была не целлулоидной, а глиняной, с лапками из пружинок.

Зверюшку мне подарила дедова сестра тетя Люба.

Купленная в поезде у какого-то цыганина, обезьянка развалилась в моих руках через 10 секунд — помню, как горько я плакал, когда мама сказала, что рассыпающуюся глину невозможно склеить…)

Отвлекаясь от персоналий, подчеркну, что и дальнейшее вхождение в мир профессиональной словесности мы осуществляли примерно в одном и том же возрасте.

В 1979 году Иосиф стал участником Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве.

Спустя ровно 10 лет — в 1989 — на такое же совещание попал и я. 9-е по счету, оно оказалось последним, поскольку вскоре рухнул сам Советский союз.

Однако и последнее, оно дало нашей литературе не так уж мало.

Например, участницей его была совсем молодая Елизавета Ганопольская.

Потом мы с Лизой учились на одном курсе в Литинституте, сейчас она живет в Тюмени; Лизины стихи я вижу одним из лучших образцов современной поэзии.

6

С Иосифом Гальпериным меня связывает память о самых ярких годах литературной жизни.

Точнее, об эпохе ее предощущения.

О тех временах, когда все казалось по плечу — и так оно и было.

Когда каждая удачно написанная строчка могла истоком целого романа.

И когда каждый из нас только-только начал писать свой главный роман с коротким названием «Жизнь».

Последняя казалась просторной, как «The Shadow of your Smile» в исполнении Энгельберта Хампердинка…

Говорят, что грузины исчисляют время не годами жизни, а часами дружбы.

Точно так же возраст писателя определяется не числом прожитых лет, а количеством написанных страниц.

И в те времена мы все были юными.

Я родился и окончил школу в Уфе, но первое образование получал в Ленинграде. Уехав туда в 17 лет, растерял связи со школьными друзьями; точнее их и не было. Выучившись в ЛГУ, вернулся обратно и обрубил связи с сокурсниками — с последними тоже ничего всерьез не скрепило.

В 1989 году я поступил в Литературный институт; после него остались друзья: прозаики, поэты, драматурги из разных городов.

Их имена известны читающему миру: Анна Данилова, Валерий Роньшин, Александр Ануфриев, Юрий Ломовцев, Анатоль Кудласевич, Елизавета Ганопольская…

С ними общаемся по сю пору, используя современные возможности контакта. И с моей «родной» Уфой они никак не связаны.

Но был короткий период — между ЛГУ и Литинститутом — когда я активно участвовал в местной литературной жизни и она казалась имеющей перспективы.

(Хотя, конечно, у русскоязычного автора в Башкирии перспектив быть не могло.)

Кипел я сразу в двух котлах: при русской секции Башкирского отделения Союза писателей СССР и в литературном объединении при молодежной газете «Ленинец».

Им руководил замечательный русский писатель, татарин Рамиль Хакимов.

Об этом почти неформальном сообществе молодых (и не очень) художников слова написано много, я не буду вдаваться в тему.

Но я вспомнил его, потому что с Иосифом Гальпериным мы встретились именно там.

Мой старший друг в те времена был ответственным секретарем «Ленинца» и одним из руководителей ЛИТО.

При всех расхождениях в литературных воззрениях нашей разношерстной братии, Иосиф представлял незыблемый критерий высокой эстетики языка.

Я не был с ним прежде знаком, я не знал его раннего творчества, поры исканий и развития, учебы на журфаке МГУ…

Мне казалось, что Иосиф родился готовым художником слова; все, за что бы он ни брался, выходило превосходно.

(Выходит и до сих пор.

Иосифу чужды «страдания перед чистым листом», поиски «alter ego» или «страсти по свежеотточенному карандашу».

Он просто пишет, не всегда успевая за всплывающим из памяти.)

Именно тогда Иосиф сказал свою вечную фразу о прозе и поэзии.

Подчеркну еще раз, что она всю жизнь служит мне маяком.

Подобных высказываний я помню всего несколько.

Например, слова Карла Брюллова о том, что

искусство зиждется на «чуть-чуть».

(Живописец имел в виду первостепенную значимость чувства меры.

Без последнего, без умения вовремя остановить работу над любым произведением: хоть жанровым полотном в 5 квадратных метров, хоть четверостишием — никогда не удастся создать что-то совершенное.

Продолжая и перефразируя, выскажу свое кредо:

Лучше недоделать, чем переделать.

Хотя сам я, уподобляясь Алексею (Николаевичу) Толстому, бесконечно редактирую произведения прошлых лет при любом новом прочтении.)

До определенного возраста над нами довлеет скромность, но рано или поздно стоит дать себе оценку.

Опубликовав (на данный момент) 45 книг на е-площадках, я считаю, что свою жизнь в литературе прожил не совсем зря.

Но если мне удалось хоть чего-то достичь в искусстве слова — слова как сущности, а не просто идеи или сюжета!-то в этом заслуга Иосифа Гальперина, давшего в нужное время нужную установку!

В ЛИТО все были разными и, честно говоря, в те времена не сильно дружили.

«Страдательный залог» побуждал нас страдать своими амбициями и не оглядываться на свое творческое окружение.

Это кажется естественным; любым художникам в начале пути свойственны максимализм и нетерпимость к коллегам, порой доходящая до оскорблений. Другое дело, что у нормальных поэтов период взаимных оплевываний на пустом месте сменяется фазой толерантности, затем переходит в окончательное состояние: уважение к таланту друг друга.

Ведь талант дается от рождения, а ум приходит с годами.

Однако в отношении Иосифа скажу, что он уже родился мудрым: за годы пребывания в ЛИТО не припомню заседания (а они проходили еженедельно), на котором бы он кого-нибудь обидел словом.

Да что там «обидел»…

Иосиф ни разу никого резко не критиковал, хотя разносить в пух и прах, исходя из эстетических принципов, можно было 9 из десяти участников, бездарных поэтов и унылых прозаиков.

Факт кажется тем более показательным, что мой друг всегда имел собственную, четко обозначенную точку зрения на любое явление природы и общества.

Тогда я был молод и глуп, не задумывался о важном.

Теперь понимаю, что главным в Иосифе Гальперине является его глубокая, истинная человечность.

В сочетании с настоящим художественным талантом это качество встречается крайне редко.

Иосиф находился на середине 4-го десятка — в возрасте крутого подъема на вершину жизни.

Он был талантлив и умен.

А также кудряв, статен и красив, как…

Как Иосиф Прекрасный, имя определило образ.

Когда это происходило?

В 3-й четверти прошлого века.

Вспоминая те годы, я писал:

Когда мы были молодыми,
В нас сила била через край.
Мы плыли — не в дыму, а в дыме
И каждый влёк в свой утлый рай.

Звучали в спорах приговоры
И громом падали слова.
Но где те облачные горы?
Покрыта снегом голова…

Сегодня, шалости отбросив,
Став и печальней и умней,
Шепчу тебе: шалом, Иосиф —
До самых дальних наших дней.

Да. Мы тогда были молодыми и казались себе вечными.

Кто еще был среди нас во времена «Страдательного залога», кто был рядом с нами, кто был пусть не с нами, но все равно где-то около, вращался в тех же сферах?

Словом делал дела, которые иные не смогли бы сделать иными способами?

Были многие другие.

Например, герой другого очерка, Юрий Дерфель.

Своего рода символ уфимской «мужской» журналистики, старый друг Иосифа Гальперина, его прежний коллега по «Вечерней Уфе». В те времена он заведовал отделом спорта городской газеты (при которой мне пришлось подвизаться целых 10 лет).

Практически все герои «Словарного запаса», относящиеся к уфимскому периоду жизни Иосифа, были мне если не знакомы, то известны.

Где они все теперь?..

Где хотя бы те, кто был рядом со мной в ЛИТО?

Сколь ни грустно признавать, но… нигде.

Иных уж нет, а те далече.

Кто-то ушел из жизни, кто-то — как сказал бы Дерфель — сошел с дистанции, поняв что изящная словесность была лишь хобби, которому надоело отдаваться.

Обернувшись назад, оглянувшись вокруг себя, я прихожу к выводу, что из той «Хакимовской когорты» в литературе нас осталось трое.

Всего трое.

Иосиф Гальперин.

Айдар Хусаинов, главный редактор литературно-художественного еженедельника «Истоки».

И третий — нескромный автор этих строк.

Нас осталось мало, но мы продолжаем держаться друг за друга.

Не возьмусь говорить за других, но я не представляю жизни, в которой нет возможности в любой момент пообщаться с Айдаром и Иосифом.

Про нашего друга (и моего однокашника по Литинституту) Айдара Хусаинова я уже писал.

Толчком к мыслям послужили два его романа: художественный «Культур-мультур» и мемуарно-публицистический «Голова Олоферна». Оба произведения с разных точек рисуют картину местного литературного процесса. В каждом из них упоминается Иосиф Гальперин.

Многажды упомянут Иосиф и в моей книге «В начале было Слово», посвященной творчеству Айдара.

Определяя название, я еще не знал, что свой роман Иосиф назовет «Словарным запасом».

Сейчас я понимаю, что все неслучайно.

Ведь служение слову…

… Нет «служение» кажется слишком выспренним, отдает уроком литературы в средней школе прежних времен…

… Ведь жизнь Словом, в Слове и ради Слова есть то, что определяет каждого из нас троих.

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Виктор Улин: Иосиф Гальперин и его “Словарный запас”

  1. Спасибо, Алекс!
    Иосиф — самый достойный из моих друзей!
    Радует особенно то, что он из Болгарии приезжает в Уфу и 28 февраля будет у меня в гостях!

  2. Не первый раз Виктор Улин пишет о своих друзьях, и с каждой работой –
    всё лучше. До новых встреч, Виктор!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.