Так уж вышло, что после обеда улегся я спать. И приснилось мне, будто иду я по незнакомому городу. Улицы чистые, подметенные. Погода прекрасная. Кругом, правда, ни души. И стал я от скуки вывески читать. Иду и читаю: «Малый Клеветниковский переулок, 13», а дальше — красивыми буквами — «Высшие курсы подлости»…

Три сказки и рассказ

Александр Локшин

Сказка об умершей кошке

Как-то раз, в один не особенно прекрасный день, почувствовал Семен, что нуждается в чем-то таком, чему нет названия в человечьем языке. Решил он тогда посоветоваться с кем-нибудь, чтобы узнать, чего ему на самом деле надо. Стал в уме перебирать своих друзей и хороших знакомых, и даже полу-знакомых, но все его что-то не устраивало в этих добрых людях. “Ну что они могут мне посоветовать, когда речь идет о таких неуловимых материях. Им даже объяснить, в чем дело, не удастся, — так размышлял Семен, глядя в потолок. — Вот ведь напасть подкралась какая, что даже слова нет, чтобы ее обозначить.”

И начал думать Семен, что ему посоветовали бы умершие родственники — близкие и далекие. Но только не было ему от них никакого совета.

Вспомнил он тогда, что жила у него давным-давно кошка Мурка, которая любила его больше собственной жизни. Уже сколько лет прошло, как она умерла, и все годы чувствовал себя Семен перед ней виноватым (а было за что).

И вот, вообразил он (у себя в уме), что она жива, и говорит ей:

— Мурочка, милая, можешь ли ты простить меня?

А она молчит и ничего ему в ответ не говорит — ни на кошачьем языке, ни на человечьем, ни на каком. Заплакал тогда Семен, стал перед ней на колени и вдруг слышит:

— Чего же тебе, Семен, от меня надо? Проси, чего хочешь, а там посмотрим, смогу ли я тебе из оттуда, где я есть, чем-нибудь помочь.

Обрадовался Семен, что простила она его, и говорит ей:

— Вот, думал я, что мне надо то, что никаким словом в человечьем языке не называется. А оказывается, просто мне надо было с тобой повидаться и поговорить.

Гамлет Маркович

Встретился Василий Маркович как-то раз мне на остановке, ну мы и разговорились о том, о сем. Так, вроде, стоим, болтаем, но — смотрю я на него и вижу: что-то с ним не так. Вид какой-то осунувшийся у человека. Я тогда осторожно спрашиваю:

— У вас, Василий Маркович, ничего такого случайно не случилось?

— Нет, — говорит, — не случилось. Все, так сказать, нормально.

— А что это у вас, — спрашиваю опять ненавязчиво, — вид какой-то расстроенный, извините за любопытство?

Смотрю, лицо его посерело и еще больше осунулось.

­— Не знаю, — говорит, — отчего у меня такой вид. Я прекрасно себя чувствую.

— Извините, — говорю ему тогда, — может, я не в свое дело лезу. А все-таки выглядите вы неважно…

Он отвечает:

— Ладно, Петя, достал ты меня. Мучаюсь я над одним вопросом… Но рассказывать не хочу.

Я тогда говорю ему интеллигентно:

— Нехорошо, Василий Маркович, с вашей стороны так людей заинтриговывать, а потом ничего не рассказывать. Уж лучше расскажите все, как есть — и вам же будет полегче… А я уж, так и быть, вас послушаю.

Смотрю, он, вроде, размяк:

— Понимаешь, — говорит, — один хороший человек выручил меня когда-то из беды, а потом такую подлянку подложил… ни в сказке сказать, ни пером описать…

— Вот это да! — подбадриваю я его. — Бывают же такие чудеса! И что вы собираетесь теперь делать? Ему подлянку такую же подложить?

Он отвечает:

— Не смешно это, Петя. Мучаюсь я, не знаю, как реагировать. Не хочу становиться на его уровень.

Тут мы оба замолчали. Ситуация действительно тупиковая. Тем более, что этот Маркович такой нерешительный. Философствует вместо того, чтобы действовать. Так можно только время зря протянуть и не отомстить как следует, по-человечески.

Короче, вздохнул я и говорю ему на прощание:

— Разочаровался я в вас, Василий Маркович… Зря вы из себя Гамлета строите.

В незнакомом городе
(сказка)

Так уж вышло, что после обеда улегся я спать. Задвинул шторы, укрылся одеялом с головой. И приснилось мне, будто иду я по незнакомому городу. Улицы чистые, подметенные. Погода прекрасная. Кругом, правда, ни души. И стал я тогда, от скуки, вывески читать по обеим сторонам дороги. Иду и читаю: «Малый Клеветниковский переулок, 13», а дальше — красивыми буквами — «Высшие курсы подлости». И пониже бумажечка приклеена: запись ежедневно с 9:00 до 18:00, кроме выходных.

Удивился я, конечно, — что ж это такое делается? Это каждый может, если захочет, прийти и записаться? Странно.

Иду дальше, сворачиваю на Старопакостнический. А там — прекрасное здание с колоннами, увитыми виноградом — «Академия Гнусности». Подхожу ближе, вижу — открыто. У входа трое профессоров стоят, улыбаются, приглашают зайти. (Правда, все трое — не люди, а почему-то кенгуру.)

Я говорю им тогда любезно:

— С удовольствием, но не сейчас. Может быть, на обратном пути. Я здесь у вас ненадолго, так сказать, проездом.

Они, все трое, машут хвостами и говорят:

— Ну, не в этот раз, так в следующий. Обязательно заходите. На факультет Мелких Мерзостей сейчас без конкурса берем. Стипендия хорошая. Кстати, после первой же недели сразу окенгуреете. И потом не пропадете, будете нас вспоминать добрым словом!

Я говорю:

— Очень интересно. А куда же все идут, если на мелких мерзостях никого нет?

Они заулыбались еще больше, хвостами зашевелили:

— Сейчас это немодно. Все на Крупные Гадости стремятся попасть. Там, конечно, конкурс большой. Пятнадцать человек на одно жабо-место. Сами понимаете — работа потом более перспективная, чем после мерзостей.

— Да уж, — говорю, — иногда и сто мелких мерзостей не перевесят одной полноценной гадости. Так что не могу этих людей осуждать.

— И мы, — говорят профессора, — их тоже в каком-то смысле понимаем и тоже не осуждаем. Когда кого-нибудь с жабо-места отчисляют, мы его быстренько к себе берем и назначаем повышенную стипендию.

Распрощался я с ними тепло, руки друг другу пожали, один профессор даже прослезился. “Никогда, — говорит, — с таким уважением никто с нами не общался.”

Завернул я за угол, прошел еще метров двести и вдруг слышу — играет приятная музыка и на ее фоне странные какие-то звуки, не вполне музыкальные. Подойдя еще ближе к огромному серо-зеленому зданию, я увидел, наконец, источник этих настороживших меня звуков. Плотная толпа жабо-людей колыхалась перед входом на факультет. Почти сразу же я обнаружил любопытную зависимость: чем ближе жабо-человек располагался к входу, тем более громкий чавкающий звук он издавал и тем в большей степени походил на земноводное, а не на человека. Пораженный сделанными открытиями, я не сразу заметил, как две огромные особи начали, звучно подпрыгивая, перемещаться по направлению ко мне. Выражения их мордолиц были самые угрожающие; мне пришло в голову, что они собрались сделать мне какую-то большую гадость, с тем, чтобы облегчить себе поступление в Академию на соответствующий факультет. Как это обычно бывает во сне, ноги перестали слушаться меня, и я приготовился к худшему. Тут, к счастью, зазвенел будильник, и я, медленно просыпаясь, не без удовольствия наблюдал вытянувшиеся мордолица своих преследователей.

Проснувшись, я первым делом выглянул в окно. Стояла прекрасная погода. По случаю выходных почти все горожане разъехались по своим дачам, и весенние улицы казались совершенно пустыми.

Сказка о смерти

… Не помню точно, когда это было. Собрались мы, значит, с друзьями, выпили больше, чем нужно. И захотелось мне почему-то узнать, когда я помру. А также — при каких обстоятельствах, долго ли буду мучиться и вообще.

Друзья мне тогда говорят:

— Что-то ты поздно спохватился, Егор. Это раньше все можно было без очереди сразу узнать. Вот мы, например, все про себя уже знаем. А тебе придется, значит, заявление писать, анкету с вопросами всякими заполнять и ждать потом неизвестно сколько. А очереди там сейчас огроменные. Скорее помрешь, чем дождешься…

Расстроился я, само собой, но заявление все-таки отнес. Анкету подробную от руки заполнил. В графе «Мировоззрение», как советовали, прочерк поставил. В графе «Убеждения» — тоже прочерк нарисовал (сам догадался).

И вот, сижу — жду, а никакого ответа не приходит.

Решил я тогда не беспокоить Вычислительную Комиссию Человеколюбия (ВКЧ), а заняться чем-нибудь полезным, чтобы отвлечься и про это дело забыть. Марки стал собирать, кактус на окно поставил…

И вдруг, в один прекрасный день, — звонок. И женский голосок говорит:

— Здравствуйте, Егор Петрович! Что это вы на наши извещения не отвечаете? Мы вас, как положено, за месяц до кончины предупредили, потом за неделю… А вы все не откликаетесь почему-то. Теперь, вот, готовьтесь завтра помереть в 13:00.

Я тогда говорю:

— А смерть тяжелая будет?

А девушка эта отвечает:

— Да, тяжелая, к сожалению. С конвульсиями. На лестничной клетке это случится. Люди будут через вас перешагивать, за алкоголика примут…

— Поймите, — говорю я тогда этой приятной девушке, — никаких ваших писам я не получал. И это — ваша служебная недоработка… Я буду жаловаться!

И вот, что я слышу в ответ:

— У нас отдел жалоб временно не работает, поскольку сейчас сезон отпусков. И потом это не наша недоработка, а почтового ведомства, к которому мы не имеем отношения. Так что, жалуйтесь на здоровье, сколько хотите. Вашу жалобу обязательно рассмотрят в течение месяца после кремации.

Я тогда говорю:

— Поймите, мне не дали возможности собраться с мыслями, завещание какое-никакое написать. А ведь я еще, так сказать, молодой человек… Я не готов… Планы разные строил… Неужели ничего нельзя сделать?

Она отвечает:

— Видите ли, у нас с этим строго. Единственное, что могу вам предложить, это передвинуть 13:00 на 13:30 , а конвульсии заменить на галлюцинации. Если хотите, конечно.

— Конечно, хочу, — говорю я. — Я за эти лишние полчаса хоть кофейку напьюсь, которого мне нельзя. И галлюцинации тоже намного лучше, чем конвульсии, кто бы спорил. Вот почему нельзя было сразу такое предложить, а только после скандала?

— Потому, — отвечает милая девушка, — что мне пришлось из-за вас другому клиенту срок на полчаса пораньше поставить и конвульсии ему ваши подсунуть. Теперь поняли, наконец?