Ефим Курганов: Коллекционер. Продолжение

Loading

В хаотичной, сумбурной тбилисской прессе той поры никаких объявлений или сообщений касательно убийства как будто не помещалось. Да и полиция в то время была весьма и весьма специфическая: свободная полиция свободной страны, набранная в основном из закоренелых убийц.

Коллекционер

(роман-расследование из старой уголовной хроники)

Ефим Курганов

Продолжение. Начало

5

Месяца через два после того, как Котик покинул всех нас, в моей хельсинкской квартире раздался совершенно неожиданный звонок-то была Инга Л., избранница покойного Котика. Она на два дня приехала в Хельсинки развеяться и сделать кой-как ие покупки и еще, оказывается, очень хотела встретиться со мною как с человеком, который был когда-то довольно близок к Котику.

Мы договорились увидеться в кафе «Карл Фазер». Замечательное это кафе расположено совсем рядом с Сенатской площадью, на которую выходит обширный особняк, в котором помещается университетская библиотека. В подвальном этаже библиотеки расположен славянский отдел — самое главное и самое излюбленное для меня место в Хельсинки.

Инга чуть располнела, но это только добавило ей роскошности и соблазнительности — она совсем теперь была как рубенсовская женщина. Увидев меня, она тут же кинулась мне на шею, стала плакать и чуть ли не причитать. скорее даже подвывать, но очень тихо, чтобы не привлекать особо внимания посетителей кафе (впрочем, здешняя публика совершенно не любознательна).

Первая членораздельная фраза Инги, которая стала доступна моему слуху, была такая — «Бедный, бедный Котик! Она убила его».

«Она» — это, конечно, Натэла, бывшая жена.

«Инга, это что же была месть?»

Инга как по чьей-то команде разом прекратила ритуальное подвывание и приступила к трезвому, деловому разговору:

«Нет, Фима, ей вовсе не до мести, ей бы книги распродать, хотя что-то от валькирии в ней есть, отрицать это трудно».

«Но убийство все же было?»

Инга вытащила из крошечной сумочки тончайший, прозрачнейший даже платочек и до основания тут же уничтожила все абсолютно следы слезных потоков:

«Нет, Фима, формально она не убивала, но смерть Котика была ей ой как желанна — поистине бальзам на душу. Он ведь не согласился распродавать свою библиотеку и ни при каких условиях не согласился бы в будущем на это. А картин у него было не так уж и много, ты помнишь навнрно, и они уже подходили к концу, в смысле распродажа их. Так что она, конечно же, мечтала, чтоб Котик ушел побыстрее — это развязало бы ей руки и гарантировало безбедную старость. И так именно и происходит теперь. Представляншь! Великая библиотека уничтожается, растаскивается у всех на глазах, можно сказать. Но Натэла только рада. и ей совсем не стыдно. Думаю, она всегда несколько ревновала к библиотеке, она прямо говорила, и не раз даже, что библиотека занимает в сердце Котика то место. которое должна занимать она, Натэла».

«Инга, но все же ты сказала мне вначале именно об убийстве? Не так ли?»

«Да, сказала. Фима, не стану отрицать, но вот что я имела виду. Но тогда тебе придется выслушать целую предварительную историю. На самом деле она очень важна для понимания того, что произошло. У Котика среди его раритетов была одна книжица, наличие которой он практически ото всех усиленно скрывал, ибо не хотел неприятностей с ОГПУ. как он говорил мне. Это было белогвардейское издание. Да, представь себе. Первый и единственный номер журнала «Орфей», который был выпущен ОСВАГом, то бишь осведомительным агентством при Добровольческой армии. Редактировали белогвардейский журнальчик двое — небезызвестный тебе Сергей Кречетов-Соколов, весьма посредственный поэт, эпигон Брюсова и одновременно чудесный издатель (у Котика были все выпуски его альманаха «Гриф», их наверняка ты видел у него), и еще Евгений Лансере, да. тот самый, великолепный иллюстратор. мирискусник Лансере. Видимо, он отвечал за оформление «Орфея», и он сделал это с необычайным изяществом. Журнал выглядит предельно просто и одновременно аристократично. И при всей простоте своей, он имеет никак не менее девяти иллюстраций, и среди них были графика и акварели самого знаменитого Билибина и картина самого Лансере, которая весьма выразительно называлась так: «Боже, храни Россию». Да, Был у редакторской парочки — Кречетова и Лансере — и помощник, секретарь редакции: поэт Владимир Эльснер (думаю, ты слышал онем — хотя бы от Котика).»

Я молча кивнул голловою, Инга продолжала, не останавливаясь ни наодин миг:

«Как раз его тремя стихотворениями и открывался номер «Орфея». Между прочим, этот самый Эльснер и был непосредственным учителем Котика. И был он еще страстный брюсеанец, то бишь фанат Брюсова, и это именно он и ввел Котика в великолепный, причудливый мир брюсовской лирики. Фима, ты знаешь об этом?»

Я кивнул головою — об Эльснере Котик мне несколько раз говорил, и в частности, о том, что первые издания Брюсова увидел как раз в тбилисской библиотеке Эльснера, и еще много чего там увидел, например «Флейту Марсия» Бенедикта Лившица (сборник посвящен самому Эльснеру. чем тот, понятное дело. был чрезвычайно горд) и мемуары того же Лившица «Полутороглазый стрелец».

А ведь тогда (когда Котик ходил к Эльснеру) расстрелянный в сталинских застенках Лившиц еще не был реабилитирован, до этого момента было страшно далеко еще. И соответственно, допуская к этим своим сокровищам Котика, Владимир Юрьевич, безо всякого сомнения, оказывал мальчику высочайшее доверие и проявлял необычайную для тех страшных времен (1945-46 годы) храбрость.

В общем, об Эльснере я знал от самого Котика. Но вот о белогвардейском и одновременно литературном журнале «Орфей» и о том, что он был у Котика, я слышал от Инги впервые — это, видимо, для Котика была тайна тайн.

Между тем Инга продолжала свой рассказ, периодически поднося платочек к выразительнейшим своим громадным зеленым глазам, но я видел. что там уже не было ни единой слезинки:

«Словом, Фима, Котик над этим «Орфеем» буквально дрожал и не только из-за страха переел Органами. Он еще говорил, что это для него память о незабвенном учителе, приобщившем его к изощреннейшему словесному искусству. И вот что еще крайне важно. В журнальчик «Орфей» Котик вложил и неизменно там хранил карандашный рисунок самого Евгения Лансере — оригинал — «Орфей, разрываемый вакханками». Рисунок как будто совершенно никому не известен, он был создан Лансере в белогвардейскую пору своей жизни, о которой он потом старательно умалчивал. У рисунка этого есть своя история, очень интересная, по-моему. Вот, слушай (думаю, останешься доволен). Отдел пропаганды при Добровольческой армии, в котором работал Эльснер, пригласил в Ростов с лекцией Макса Волошина. Тот быстро откликнулся и с воодушевлением даже на приглашение и вскорости прибыл из Крыма. Лекция состоялась. И Волошин… а он ведь был очень даже орфической личностью и сформулировал внятно, что значит образ Орфея для современного сознания. Слушай. ты читал его цикл сонетов «Corona astralis»?»

Я молча кивнул головою.

«Да, там много об Орфее сказано» — продолжала Инга: «У Котика есть большая работа об этом удивительном венке сонетов».

Я рассказал Инге, что Котик как-то давал мне читать эту статью свою, и потом мы долго ее довольно долго обсуждали, а вот детали нашей беседы выветрились у меня совершенно, но я точно помню, что она была. Поэзия Волошина меня совершенно не интересует, кажется сухой и книжной, я считаю, что ярок и самбытен был он сам, что он важен именно, как фигура. Как культурный тип. Всего этого я и не скрывал от Котика, но тем не менее он все же возжелал беседовать со мной о сонетах «Corona astralis». Все это и рассказал я Инге.

Она с несомненным любопытством выслушала меня, совершенно как будто успокоилась, как-то даже с симпатией что ли и даже почти с лаской взглянула на меня и затем с воодушевлением поведала следующее:

«Так вот, Фима, на ростовском вечере том Макс Волошин, в частности, будто бы говорил (знаю со слов Котика, а уж откуда он узналю не ведаю вовсе), что сейчас, в годину гражданской межоусобицы, русские интеллигенты это как Орфей, разрываемый дикими вакханками (по одной из версии это были простые македонские женщины. которых он не пустил в храм Диониса). Услышав эти слова, Лансере вдохновился и тут же набросал потрясающий, хотя и страшноватый рисунок, на котором с острейшей точностью и правдоподобием было изображено, как тонкогубого. остроносого Орфея разрывают обезумевшие от ненависти молодые девки. Но это не все — слушай! Котик рассказывал мне еще, что Эльснер буквально выкрал рисунок у Лансере перед тем, как они бежали из белогвардейского Ростова. О том, что в первый номер журнала «Орфей» вложен неизвестный рисунок Евгения Лансере, знали. видимо, только Котик и его жена Натэла, и вот потом еще я. И все, думаю. Это была совершенно исключительная тайна, тайна тайн! Так вот в какой-то момент Котик вдруг обнаружил, что рисунок исчез. а потом исчез и сам журнал «Орфей», а ведь это, ты понимаешь, Фима, был истинно раритет раритетов, интересный не только для искуствоведов, но и для с лужбы безопасности. Данное исчезновение повергло Котика в самый неописуемый ужас. Когда он, трепеща, спросил у Натэлы, куда исчез «Орфей», и журнал, и рисунок Лансере, та с крайним вызовом отвечала, что он ведь позволил продавать картины из его коллекции, вот она с полным правом рисунком Лансере и распорядилась, и давно уже варит себе каши на вырученные деньги. Самый же журнал «Орфей» она будто бы не тронула (Фима, но это было чистейшее вранье!), хотя и на него были, как она призналась, выгодные покупатели. Рисунок продала, а журнал, в который был вложен рисунок, куда-то сам исчез?! Так что ли? Без сомнения, она, эта курва, загнала и журнал впридачу, понимая, что Котика это убьет, может, и не сразу, не мгновенно, но отравит все его существо и в итоге убьет. В общем, после этого случая Котик как раз и слег и уже так и не встал с постели — он просто потерял всякий интерес к жизни. А через несколько месяцев его не стало. Исходя из всего этого, я как раз и решила, что Котик был именно убит. Он и был убит, я и сейчас убеждена в этом. Натэла прекрасно знала, что делала. Ну и Лансере есть Лансере, мирискусник все ж таки. Первоклассный, непревзойденный иллюстратор. Ни капельки, Фима, не сомневаюсь, что она этот рисунок чрезвычайно выгодно продала. Ну, чрезвычайно — не чрезвычайно, а с выгодою точно. Как минимум, несколько месяцев было чем печь топить, и еще на шоколад хватило, о фруктах уж не говорю, не сомневаюсь, Натэла еще очень даже гордилась, как ловко она провернула эту операцию с Орфеем, с двойным Орфеем, разумеется, — и рисунком, и журналом. И подчеркиваю еще раз, Фима, ибо это крайне важно для меня — она отличнейше знала, что делала, знала, что это самый настоящий нож в спину для Котика, и это в ее глазах только увеличивало ценность сделки с «Орфеем»… Она хотела нанести подлейший, вероломнейший удар и нанесла его».

Инга вдруг замолкла, потом задрожала, затряслась даже, инстинктивно почти что прижалась ко мне и стала возбужденно шептать мне на ухо:

«Фима, пойми, она не могла не понимать, что убивает Котика, ибо прекраснейше отдавала себе отчет в том, что рисунок с Орфеем имел для Котика сакральное, магическое значение. Да и журнал «Орфей» был для него чрезвычайно значим, как чрезвычайная библиофильская редкость первой половины половины двадцатого столетия. К тому же Котик дико боялся, что журнал и рисунок могут попасть в чужие руки, и об его тайне тогда может стать известно службе безопасности. Да и сама тема Орфея была для него необычайно. исключительно даже важна. Интересно, что Котик как-то при мне назвал себя «Орфеем, заточенным в аду».

«Инга. дорогая, я вполне понимаю, что эмоциональное потрясение, полученное Котиком, было сильнейшим, даже сверх-сильнейшим. Но что все ж таки сказали врачи? Они хоть какой-нибудь диагноз Котику поставили? Должны были поставить — им положено все-таки. Так что врачи сказали, или написали? Они, как и ты, пришли к выводу, что Котик был убит?»

«Знаешь, Фима, буквально через несколько дней после того, как всплыла эта история с пропажей Орфея. раздираемого вакханками, у Котика вдруг обнаружили белокровие. Я просто уверена, я видела, что исчезновения Орфея подействовало на него губительно, разрушающе во всяком случае. Бедный Котик! Он так и не смог пережить расставания своего с заветным рисунком Лансере. Котик ведь об Орфее, это уж ты точно должен знать, написал целую книгу сонетов, труд поистине титанический, опубликованы пока лишь отрывки, и имеет прямым истоком своим книга сонетов Котика именно этот рисунок, подаренный ему некогда учителем, Эльснером, в предсмертные его часы. И конечно же, для него было поистине страшным ударом, что человек, которому он много лет так доверял. просто взял, да и выкрал у него заветную вещь».

Примечание автора романа-расследования:

А ближайший приятель Котика бешеный книголюб Нодар Леванович (тогда он был доцент, как и сам Котик) утверждал, что Эльснер вовсе не дарил Котику рисунка Лансере, да не мог подарить при всем своем желании. да и не могло у него быть такого желания, и что Котик позаимствовал рисунок вместе с самим журналом «Орфей» у вдовы Эльснера Ольги Верховской.

Нодар Леванович прибавил: «такие подарки, может делают королевским особам, но только не коллекционер — коллекционеру. Так что не повторяй. Фима, глупости, рассказанные тебе другими. Думай. что говоришь».

И, конечно, он был прав, хоть и совсем не хочется с этим негодяем соглашаться.

Ефим Курганов.

О! Натэла знала, что делала, когда воровски забирала рисунок с Орфеем, раздираемом вакханками. Она понимала, что Котик этого не перенесет. И он таки не перенес… И вся библиотека Котика отныне принадлежала ей, о чем она как раз и мечтала до полнейшего самозабвения. Орфей же был выбран как орудие убийства».

Тут уже Инга по всамделишному зарыдала, дико и надрывно, почти что завыла, можно сказать. Неизбывное горе из-за потери любого человека и бешеная ненависть к его жене вдруг соединились, переплелись, что и создало этот страшный взрыв эмоций.

На нас многие стали оглядываться, с укором бросая на меня взоры, полагая, что это именно я довел прекрасную женщину с бесподобными зелеными глазами до такого истинно плачевного состояния.

Я срочно ринулся к буфетной стойке и притащил бутылочку с легким газированным вином, которое финнам заменяет шампанское. Инга всю ее тут же опорожнила и совершенно успокоилась как будто, смолкла во всяком случае.

Так мыпосидели минут десять-пятнадцать, а потом пошли в главный финский магазин «Стоккман», и я помог Инге прикупить замечательнейшего копченого лосося, обсыпанного розовым перцем — нежность необычайная, несравненная! Изделие фирмы «Экстром» с острова Ханко, претендующей на то, что она дает понять, что ели викинги. Коли это правда, то, бесспорно, у викингов было отличное питание. Во всяком случае рыбка им доставалась божественная.

На следующий день Инга улетела домой, в Тбилиси. На прощанье обняла меня, всплакнула разок и, прошептав «бедный, бедный Котик», исчезла в толпе отлетающих.

И больше никаких известий от нее ко мне не поступало. Я и понятия не имею, что с ней теперь происходит.

Наверное, уж хоть теперь-то устроила свою личную жизнь. Не может быть, чтоб не устроила. Дама она чрезвычайно эффектная и соблазнительная, аппетитная даже.

Я несколько раз пробовал ей звонить, когда приезжал в Тбилиси — связи нет. Может, номер сменила?

Тогда я стал пытаться навести о ней хоть какие-то справки. Ничего не получилось. Никто не знает.

Исчезла что ли, растворилась в пространстве, как библиотека Котика. Однако я не теряю надежды — а вдруг еще объявится?! Правда, надежда эта тает с каждым днем.

И зачем она меня вдруг стала искать, прибыв на пару дней всего в Хельсинки? Излить душу именно мне, ведь Котик, видимо, считал меня преданным себе человеком? Университетские друзья Котика Ингу на дух не переносили, считя союз своего друга с нею верхом неприличия, вот ей, может быть, и нужен был именно я, прочно оторвавшийся от от тбилисской среды. Не исключено.

Или ей казалось, что я мог бы написать статью о гибели Котика, о конце его великой библиотеки? Вслух во всяком случае она мне ничего такого не говорила.

Почему меня вдруг упорно искала и нашла, не знаю нив малейшей степени.

И зачем вдруг потом исчезла с концами? Не понимаю. И загадки этой разрешить пока никак не могу, и нее смогу уже, если Инга вдруг не отыщется.

А от Котика. как я могу предположить, Инге не осталось ничего, кроме, конечно, сладостных воспоминаний — Котик вообще был нежен и заботлив крайне по отношению ко всем своим, а уж по отношению к ней — уверен — тем более. Так что ей есть что вспомнить. На всю оставшуюся жизнь хватит.

Но вот что произошло после того, как Котика не стало. Расскажу эпизод чрезвычайно не симпатичный, не приятный даже, но умолчать о нем никак не могу: он совершенно необходим в рамках настоящего романа-расследования, необходим для понимания того, что произошло, а вернее началось после ухода Котика.

Как только стало известно, что Котик скончался, примчалась тут же Натэла (ее квартирка находится буквально на соседней улице, насколько я помню) и потребовала, чтобы Инга тотчас оставила дом: «И забирай только свои личные вещи. Имей в виду: только свои! Понимаешь? СВОИ!»

При этом Натэла впилась взором в бесчисленные книжные полки, в книжную горку над креслом Котика и зорко следила, чтобы Инга ничего не прихватила с собою. Так, во всяком случае, рассказывала мне сама Инга, как видно. не в силах забыть перенесенное тогда оскорбление, от которого Котик уже не в состоянии был ее уберечь.

Котик однажды сказал будто бы Инге (знаю, правда, с ее собственных слов): «Ты — моя Эвридика, и я спасу тебя от «нового инферно»…», то есть от ада современной грузинской жизни. Но вышло все совершенно иначе, чем говорил Котик: Инга не из ада была выведена, она была изгнана из книжного рая, а сам этот рай был уничтожен. Так уж получилось.

И вообще я лично считаю и даже убежден, что на самом деле-то Инга вовсе не явилась Эвридикою для Котика, чтобы сам он ни говорил, и ни думал в последний год своей жизни.

Эвридикою по-настоящему для него была только… несравненная его библиотека.

Это ее (библиотеку) долгие годы берег и лелеял он в аду реальности, это ее он защищал и спасал, это над нею дрожал и трясся, это она и только она могла быть истинным смыслом его существования. И ничего уже не могло изменить данного положения вещей.

Так уж было заповедано Котику судьбой и воспитанием что ли, а главное той необычной школой, которую прошел он когда-то у Владимира Эльснера.

Обо всем этом, думаю, еще будет случай поговорить нам в рамках настоящего романа-расследования, и даже не раз. Просто придется об этом поразмыслить, иначе просто будет не понять то, что случилось с Котиком.

6

Котик Г.
ИЗ ЦИКЛА «ОРФЕЙ»

AD CALLIOPEN
ЗОЛОТАЯ ВЕТВЬ

Что, обреченный смене воплощений,
Я на чужбины дальних берегах
О алтарях былого и богах
Мог знать? Но ветви золотой священней
Нет знака, и благословенна та,
К чьей смутной тени за порог Аверна
Она в глубины темного inferno
Мне распахнула адовы врата.

Иди за мною к свету, Эвридика,
Из тьмы забвенья трепетная тень
Поэзии былой: там — в высоте,
За каменною толщей, будь великой,

Прекрасной, гордой — вновь живою будь,
Узницей безмолвной, не немою —
Свободной будь — зову, иди за мною,
Как я ни слаб, ни безнадежен путь.

Дощечками и стилем Каллиопы
Еще ребенком. помню. я играл.
О, Муза-мать. молю: приди, пора
Путь обрести за символы и тропы

Бессилия! Дай мужество назад
Не оглянуться, ни единым словом
Не выдать — пусть ни у кого другого
Нет ветви золотой в infernо новом, —
Что темного забвенья вечен ад.

Примечание автора романа-расследования:

Текст глубоко вторичен, образность вся заимствована у Брюсова-Иванова-Волошина. Но, при полном отстутствии самобытности, в целом стих звучит, кажется, гораздо более гладко и чуть менее школьнически, чем у Эльснера.

Ну, а «новое инферно», — это, конечно, Советский Союз, страна большевиков, страна. где обречен был жить Котик. Стихотворение было создано, видимо, в брежневскую эпоху, как минимум за десять-пятнадцать лет до смерти Котика.

Образная философско-политическая концепция стихотворения восходит к идее Сергея Кречетова, Лансере и Эльснера, когда они в 1919-м году задумывали журнал «Орфей».

Да, в отстаивании Котиком идеи «нового инферно» было явное отталкивание от Эльснера и его коллег по журналу «Орфей». Возможно, на этот счет были у Эльснера с Котиком какие-то весьма откровенные разговоры. Очень даже возможно. Они ведь теснейшим образом общались на протяжении целых двадцати лет, никак не менее, общались в тесном, но безопасном пространстве эльснеровской квартирки.

Не исключено, что Владимир Юрьевич, когда к нем у приходил Котик, бывший еще мальчиком или юношей уже, раскрывал пред ним душу или хотя бы политические убеждения свои, как бывший затаившийся белогвардеец, чего никак не мог себе позволить делать публично, в качестве преподавателя марксистско-ленинской эстетики в тбилисской консерватории. Думаю, что откровенные беседы были.

И еще. Котик, который долгие годы занимался и теорией сонета, писал о сонетах к Орфею Рильке, использовал как автор-сонетист опыт Рильке, ясное дело, не мог при этом не знать, и точно даже знал, чтофактически первым или одним из первых стал открывать русскому читателюпоэтический мир Рильке никто иной, как Владимир Эльснер.

Очень возможно, что Эльснер и Котик не раз беседовали о Рильке, и Эльснер непременно должен был показывать Котику свои переводы из Рильке, не исключено, что и неопубликованные. Но уж без всякого сомнения демонстрировал Котику четвертый том сборника «Чтец-деклаатор», им (Эльснером) и изданный, в котором были помещены в его (Эльснера) переводе стихотворения Рильке «Детская карусель» и «Из церковной ограды».

Я лично убежден, что именно Эльснер и явился первым, кто открыл Котику, бывшему еще совсем молодым человеком, мир Рильке. А профессионально писать о сонетах Рильке Котик стал, как я понимаю, гораздо позже, став сонетологом и даже теоретиком сонетной формы, в семидесятые-восьмидесятые годы, когда Эльснера давно уже не было в живых.

Так что Котик был ученик Эльснера в самых разнообразных смыслах, научном, творческом и еще книжно-собирателском.

Ефим Курганов.

7

Я впоследствии, кстати. узнал, что похороны бедного Котика оказались неприлично скандальными, а он, при мне во всяком случае. когда я жил в Тбилиси, всегда стремился к неукоснительному соблюдению приличий и терпеть не мог кавказской бесцеремонности. Он даже во время пьяных застолий был неукоснительно вежлив, церемонен, корректен до самого момента завершения их. Может. во имя сохранения этой корректности и не дозволял себе опускаться до положения риз.

В общем, к ужасу весьма многих тбилисцев на панихиде по Котику соболезнования принимали две вдовы, каждая из которых считала себя совершенно законною, — Натэла и Инга. На самом деле, законною надо было считать все же Натэлу — Котик официально как будто так и не успел с нею развестись.

Просто замечательно, что Котик об этих двух вдовах на его панихиде не узнал и не узнает уже никогда, иначе он счел бы себя оскорбленным и обесчещенным.

Но все ж таки самое страшное, самое чудовищное было то, что уже на следующий же день после того, как Котик покинул наш земной мир, Натэла с большим и нескрываемым энтузиазмом приступила к распродаже его книжной сокровищницы.

Все. что было подлинным смыслом его жизни, как только он умер, тут же, незамедлительно стало подвергаться самому безжалостному распылению и разбазариванию. Великая библиотека уничтожалась на корню. Делалось это преднамеренно и даже как будто с каким-то диким сладострастием, мстительно.

Совершалось самое настоящее преступление — иначе просто не могу сказать.

Да. Натэла, в первую очередь хотела покончить с поступавшею к ней со всех сторон нищетой, но она при этом еще и явно мстила Котику, и мстила со сладострастным, вакхическим упоением (в некотором роде он вдруг оказался Орфеем. а она превратилась в дикую. неистовую вакханку).

Из самых разных источников я узнавал о том, что сокровищница Котика последовательно, планомерно изничтожалась, разбрасывалась по чьим-то неведомым и весьма многочисленным рукам из редких писем и частных телефонных разговоров с Тбилиси, и то, что я узнавал, меня приводило просто в ужас.

Так. например, мне сообщили как-то. что исчезла бесценная коллекция Эльзевиров из библиотеки Котика — кому ее «загнала» Натэла, так и неизвестно. Я только уверен, что ей дали ничтожную сумму: тогда почти ни у кого в голодном Тбилиси не было особо больших денег, а довольно много экземпляров из библиотеки Котика стоили ведь целое состояние.

Так же бесследно исчезли и альдины, изящнейшие книжицы, имевший свой знаменитый знак: якорь, обвитый дельфином. Впрочем, мы еще поглядим, насколько бесследно. Кое что, может, еще и удастся в дальнейшем разведать.

И еще много чего исчезло. Очень много чего.

Он рассказывал, что у него есть большая коллекция библий, изданных в Европе в 16–17-м веках. Сам я этих книг не видел, ибо тогда интереса к ним не проявлял, вот он и не показывал мне.

Слышал я от одного моего знакомого, большого русского ученого, приятельствовавшего с Котиком. что была у него даже и лютеровская библия.

Я лично не знаю подлинных объемов и масштабов библиотеки Котика. Каталога ведь никогда как будто не было. Я видел только то, что он сам выносил показать из своего кабинета-спаленки. И как теперь понятно. у Котика были и такие книжные редкости, наличие которых у себя он должен был тщательно скрывать.

В общем, великая библиотека таяла буквально на глазах.

Успокаивало несколько только то, что Котик обо всем этом проведать и даже догадаться уже, к счастью, не мог, а то бы он сошел с ума в самом прямом смысле этого слова.

Продолжалась эта вакханалия что-то около года, чуть более даже, а закончилось все чудовищно, дико. страшно.

8

Тот вопиющий книжный разбой. которым занялась Натэла, отнюдь не прошел для нее безнаказанно. И ей пришлось отстрадать, может, даже почище, чем ее незабвенному Котику. И в итоге разбой, который затеяла Натэла, был прерван, остановлен: причем, сделано это было необычайно резко и даже дико.

Суд, свершившийся вскорости над Натэлой по воле судьбы, был поистине ужасен, кошмарен.

Даже язык как-то не поворачивается у меня сказать, что же с ней в итоге произошло. Но все-таки сказать придется.

Вот что произошло: Натэла была зверски зарезана в своей собственной квартире, куда она к тому времени уже успела перетащить главные (с ее точки зрения) котиковские раритеты. Видимо, успела. В точности никто ведь не знает. Котик, как я уже говорил, так и не сделал описи своей библиотеки, не понятно сколько именно там было коллекций, и сколько в точности книг, и сколько пропало.

Успели отметить годовщину со дня ухода Котика (Натэла принимала активнейшее участие), а совсем вскорости после этого и случилась эта немыслимая, невероятная беда.

Может, грабители позарились и на картины — те, что еще не были распроданы. Она как будто все перетащила из дома Котика к себе. Но когда зашли к ней, то стены в квартире Натэлы оказались совершенно голыми. Картины, если и были, то исчезли.

Однако скорее всего воров-убийц интересовали в первую очередь именно книжные редкости особой цены.

Тбилисская молва тех лет устойчиво в убийстве обвиняла Гарри, родного племянника Натэлы — будто бы они не поделили какие-то рукописи и старинные бумаги, входившие в библиотеку Котика, а именно тибетские рукописи 17-18 веков. В самом деле, были у него такие. Он мне показывал как-то. Но вот зачем они понадобились Гарри? Однако слух, что он за ними охотился, в Тбилиси циркулировал. И Натэла будто бы отказывалась их отдавать ему. Вот он якобы и решил заполучить тибетские рукописи силой.

И правда, Гарри после убийства Натэлы вдруг бесповоротно исчез, возможно, прихватив при этом кое-что из раритетов Котика — думаю, точно прихватил, но, конечно же, то,. что с его точки зрения представляло истинную ценность. Как я понимаю, в книжном искусстве он не понимал ничего.

Но самое исчезновение Гарри ведь еще вовсе не означает, что убил Натэлу именно он. Дело даже не в том, что это его родная тетушка. Важно другое.

Они фактически были сообщники, вместе растаскивали великую библиотеку, и оба при этом были профанами, в книжном смысле варварами. И они вполне могли чего-то и не поделить.

Я лично думаю, что Гарри просто украл раритеты, на которые положила лапу Натэла. Украл и сгинул вместе с ними, ибо она ведь потребовала бы как законная вдова, все вернуть. А возвращать ой как не хотелось! И таки ничего не вернул.

Убивать-то, может, и не убивал (доказательств ведь никаких нету), а вот руку к изничтожению герасимовской сокровищницы родственничек точно приложил, был сподручным Натэлы, который и себе что-то смог присвоить, не известно только в точности, что именно.

В связи с убийством Натэлы тбилисская полиция, кажется, никакого расследования не проводила — не до того ей было тогда, видимо. Так эта жуткая история и заглохла постепенно, поросла быльем, и даже слухи о ней постепенно иссякли.

Вообще время было дикое и страшное, насыщенное совершенно кошмарными происшествиями. И в хаотичной, сумбурной тбилисской прессе той поры никаких объявлений или сообщений касательно убийства Натэлы как будто не помещалось.

Да и полиция в то время, как я уже говорил, была весьма и весьма специфическая: свободная полиция свободной страны, набранная в основном из закоренелых убийц.

В общем, власти на убийство Натэлы внимания как будто никакого не обратили. Однако в самом городе довольно таки много судачили на этот счет, но, конечно, не слишком уж долго.

Убийств тогда было предостаточно, и каждое надо было успеть обсосать как следует.

Ну, а поисками пропавшей библиотеки Котика уж точно никто тогда не был занят. Даже и мысль подобная, думаю, не могла никому в голову прийти.

До библиотек ли, когда убивают даже за пайку хлеба?! И ведь убивали. Фургоны с хлебом охраняли автоматчики, и не всегда помогало, между прочим.

В общем, слухи об убийстве Натэлы какое-то время по городу циркулировали, но официального расследования так и не было.

Иначе говоря, было произведено народное расследование, и оно обвинило во всем Гарри, племянника, и обвинило в первую очередь потому, что после убийства он исчез из города.

9

Интересно, что перед тем, как покинуть Тбилиси, Гарри передал все оказавшиеся у него личные герасимовские бумаги некоему Владимиру С-ли, вольному художнику слова, весьма способному переводчику и, по правде говоря, необычайному проныре.

Он вдруг стал расхаживать по Тбилиси и громогласно и настырно преподносить себя как ученика и главного наследника Котика.

Как видно Гарри где-то на него и наскочил. А может, это Владимир его специально выискал и доверительно поведал ему, что он-то и есть в Тбилиси центральный после Котика специалист по русской поэзии и по истории книги.

Итак, сей Владимир, сей весьма нахрапистый тогда молодой человек, до той поры чрезвычайно старательно отрабатывавший имидж полубогемного гения, вскорости после смерти Котика (даже сразу же, молниеносно, буквально после его ухода из жизни) объявил себя его учеником и наследником (духовным).

Выглядело это немножко как буффонада, но Владимир, весьма эмоционально доказывавший тбилисской публике, что он и есть главный духовный наследник Котика, был исключительно серьезен и даже патетичен по-своему.

Произошло это, как мне говорили, собственно, уже прямо на панихиде и потом поминках по Котику, что добавило им той острой скандальности, коей Котик при жизни своей столь терпеть не мог и даже страшился, а особенно даже не столько страшился, сколько сильно брезговал.

В общем, со старомодной корректностью. которую усиленно культивировал Котик, теперь в отношении его было раз и навсегда покончено. Началась эпоха дешевой площадной клоунады.

Да, и грустно, и обидно, и еще стыдно.

Конечно же, этот Владимир никогда не был учеником Котика. Ручаюсь, читатели мои. Студентом его был, а вот учеником никогда. У Котика был один ученик, он занимался Брюсовым и античностью, и Котик его пестовал упорно и самоотверженно, с необычайным трепетом и нежностью. Теперь тот, кажется, в какой-то американской деревушке русский язык преподает.

Но речь сейчас, увы, не об нем, а о самозванце по имени Владимир.

Покойный (я помню самолично) говаривал несколько раз, что Владимир С-ли не без способностей. но при этом сущая бестия и что от него он ожидает буквально чего угодно. Котик побаивался, нет скорее стыдился его вульгарной назойливости и предпочитал никаких дел с ним не иметь, тем более, что от Владимира С-ли так и несло скандалом, причем. в самом пошлом его обличье.

Гарри, ясное дело, ничего этого не знал, ибо, полагаю, никогда не вел с Котиком бесед на филологические и околофилологические темы. И он. я уверен, принял хвастливые разглагольствования молодого человека совершенно всерьез, то бишь поверил ему.

Да и совершенно не нужны были Гарри бумаги Котика — он с удовольствием готов был их сбыть кому угодно, так как задумал свое бегство из Тбилиси с раритетами покойного мужа своей тетушки.

И закончилось все тем, что Владимир каким-то образом (и даже не каким-то образом. а совершенно запросто) выцыганил у Гарри, видимо, весь личный архив Котика.

Впрочем, тогда об этом никто не знал в Тбилиси. Гарри ведь исчез, а Владимир С-ли на сей счет хранил упорнейшее молчание, и молчал он аж целые десять лет. скрывая ото всех, что личный архив Котика спрятан в нескольких ящиках у него под кроватью, или в кладовке, или в погребе.

Итак, архив исчез (а был он, как можно предположить, весьма обширен), растворился в воздухе, но в Тбилиси никто, правда, им особо и не интересовался как будто. Не до Котика было и его бумаг в Тбилиси времен политических и социальных потрясений.

Ну, и «духовный наследник» выжидал, готовился к своему звездному часу, когда ему удобно будет объявить себя спасителем наследия Котика.

Прошло целых десять лет. Домик, в котором жил Котик снесли, просто сравняли с землей. Все, что там оставалось еще, выкинули на поживу мусорщикам. Так что даже и в прямом смысле слова от Котика не осталось и следа. Ровное место.

Котик много лет снимал крохотный двухкомнатный домик; вернее начал снимать еще его дед. когда Котик был мальчиком (он жил с дедом и воспитывал его дед). И хозяин (новый) через некоторое время после смерти Котика продал этот весь участок земли вместе с домом какой-то кампании, строительной что ли.

Но в любом случае когда прибыли экскаваторщики. никаких бумаг и книг в бывшей обители Котика, говорят. уже не было. Натэла с племянником своим Гарри предварительно уже все мало мальски ценное уже вынесли. Домик был пуст.

Причем, от бумаг Котика (материалы к лекциям. статьи, стихи, проза, записные книжки) Натэла, как я слышал, начисто отказалась — они ее не интересовали и вообще никакой ценности для нее не представляли уже. Так у Гарри оказался на руках архив мужа его тетушки.

Ингу же к разбору архива просто не допустили. К домику, в котором она некоторое время успела пожить с Котиком, после его смерти ей не дозволяли даже приблизиться — это было полное торжество Натэлы, праздновавшей победу над Котиком, его уникальной библиотекой и его последнею возлюбленной.

Инга только самовольно прорвалась вдруг на панихиду. Там было очень многолюдно, явился чуть ли не весь унивиерситет, и Натэла пришлось смириться: не устраивать же было при всех драку. Так и получилось кошмарное явление двух вдов.

Весь личный архив Котика, как я уже сказал, взял к себе сердобольный Гарри, хотя ему этот архив совсем уж не был нужен, и он, буквально перед тем, как исчезнуть из Тбилиси, отдал архив «верному ученику» Котика.

Такая вот произошла малоприглядная, но вполне реальная при этом история.

Однако повторяю — всего этого (про архив). скорее всего, никто в Тбилиси тогда еще не знал.

Правда, «верный ученик» Владимир С-ли ткнулся в университет, на кафедру русской литературы и заявил. что хочет читать курсы Котика, в частности, историю книги. Но там просто шарахнулись от него, и тогдашний заведующий кафедрой резонно заметил, что историю книги мог читать только Котик, обладавший бесценными материалами на сей счет.

Курсов Котика Владимиру С-ли никто так и не дал, но и подозрений ни у кого как будто тогда так и не возникло.

Никто даже и представить себе тогда не мог, что весь архив Котика вдруг мог перекочевать к человеку, который к Котику никогда не был близок. Неслыханная, чрезмерная наглость нередко добивается успехов именно благодаря своей непредсказуемости. Когда удар наносится с совершенно неожиданной стороны, часто это и решает дело.

В общем, архив Котика исчез и исчез.

О том, кто мог быть преступным похитителем. никто никаких предположений как будто не строил.

И вот через десять лет сей ушлый Владимир С-ли раздобыл какой-то российский грант и выпустил том с записными книжками, стихами и статьями Котика. Ну. и тем самым он рассекретил себя, и он уже не мог скрывать. что личный архив Котика хранится у него дома.

Видимо, у него же оказались и материалы Котика к его курсу по истории книги, которые запасливый «верный ученик» бережет еще для себя. Не исключено, он не теряет надежды, что ему еще представится возможность читать курс по истории книги — особливо теперь. когда он оказался спасителем архива Котика.

Между прочим, на презентации сборника вышел опять же скандальчик, нет. самый настоящий скандал, скажу я вам.

Бывший коллега Котика по кафедре, старый нквдэшник, пройдоха и мерзавец, имевший чины и звания, что полагались на самом деле Котику, крикнул прямо в лицо Владимиру С-ли и достаточно зычно крикнул: «Книга-то хорошая, спору нет, но воровать все же не надо, молодой человек».

Прожженный пройдоха, так сказать, пройдохе начинающему бросил чистую правду, но от этого сам он вовсе не стал честным. Однако ж скандал произошел, и Котику он был бы явно не приятен.

Да, с личным архивом все постепенно теперь уже выяснилось, но Владимир С-ли отнюдь не кается и не приносит извинения. Он гордо заявляет, что спас архив Котика от уничтожения.

В общем, с архивом уже все более или менее понятно, а вот великая библиотека Котика так и исчезла, следов даже не сыскать покамест.

Кстати, я припоминаю, как Котик, незадолго до отъезда моего в Финляндию, давал читать мне свою огромную, почти монографическую, статью о венке сонетов Макса Волошина «Corona astralis».

В изданном Вл. С-ли сборнике этой работы нет. Отрывок был напечатан как будто в «Волошинских чтениях». Но полный текст этого исследования «исчез».

Не исключено, что «верный ученик» скоро выпустит под своим именем, иначе включил бы в сборник.

Впрочем. этот масштабный текст Котика, и в самом деле, мог где-то исчезнуть — скажем, остался в его доме, будучи припрятан в каком-нибудь тайничке, соответственно, не был вывезен и погиб, был изничтожен эскаваторщиками вместе со всею домашней утварью, весьма ветхой и значение имевшей лишь для самого Котика.

А вдруг этот итоговый во многих отношениях труд Котика еще обнаружится? Думаю, это всего лишь мечта, для которой практически нет оснований. Одна надежда на «верного ученика».

Если исследование Котика вдруг осело у Владимира, он его рано или поздно тиснет, под своей фамилией. но все же предаст печати. Пусть хотя бы так.

POST SCRIPTUM.

Чрезвычайно любопыино и показательно, что Владимир, мнимый, самозванный наследник, выпустивший после десятилетнего молчания увесистый том в честь Котика (честь ему и хвала!) и опубликовавший там записные книжки, стихи и статьи его, в одном из примечаний к этому изданию отметил следующее:

«Научный раздел архива, видимо, подвергся жестокому разграблению. При хорошо известных аккуратности, педантизме и дотошности ученого, систематизировавшего всякаий им написанный текст, в архиве не сохранилось ни одной (!) строчки, имеющей отношение к истории русской литературы, истории книги, истории научной фантастики, психологии художественного творчества и пр.-то есть курсам и спецкурсам, которые он читал студентам на протяжении многих лет…»

Что означает довольно таки абстрактная, туманная фраза, что архив подвергся жестокому разграблению и что там не сохранилось ни одной строчки, имеющей отношение к русской литературе?

Архив ведь, как уже теперь известно, достался Владимиру от Гарри, которому он вообще не был нужен и который в этом архиве просто ничего не мог ни понять, ни тем более отобрать из него что-то.

Разграбить, распотрошить архив Котика мог (и совеоршил это) только один человек — сам Владимир, переводчик и русский филолог. Он надеялся и рассчитывал, что ему могут передать университетские курсы Котика, и с этой целью присвоил архив Котика, и отделил от него и припрятал ту часть бумаг, которая, с его точки зрения, могла ему лично пригодиться. Остальное же он включил в сборник памяти Котика (стихи, записные книжки и несколько статей, давно когда-то уже бывших напечатанными).

Это непосредственно вытекает из всех ныне известных мне фактов, грустных, но неотвратимых.

Таким образом, вышеприведенное примечание, сделанное Владимиром С-ли, с моей точки зрения, есть пример самого что ни на есть вопиющего цинизма и даже прямого бесстыдства.

Еще бы! Владимир сначала украл (вернее незаконно, тайком получил), припрятал бумаги, а потом еще посмел нагло выступить с патетическим обвинением в адрес собирательного образа грабителя архива Котика, посмел стать в позу обвинителя.

И это при том, что грабителем, присвоившим себе весь личный архив Котика, фактически был ведь никто иной, как сам Владимир, мнимый «духовный» наследник его и «верный» ученик.

Такая вот появилась, как можно свидетельствовать, еще одна новая малосимпатичная, неприятная страничка в богатейшей гнусной истории литературного воровства.

Да! Вор совершает свое постыдное дело, но этого ему кажется мало, и он еще считает своим долгом обличить вора, имя которого он якобы знает или догадывается, но считает не корректным публично назвать и вынужден ограничиться общим разоблачением.

Видимо, составитель сборника наивно полагает, что таким ловким с его точки зрения шагом он спасает себя от возникающих на его счет подозрений

Вот такая дешевая и при этом крайне отвратительная совершается на наших глазах игра. Всякий кто откроет сборник в честь Котика (а называется он — имейте в виду так: «Возвращение»), должен это знать. И подозрения не просто остаются. Они вырастают в самую настоящую уверенность, что сотставитель сборника и есть вор.

А пока движемся далее.

От архива Котика пора уже, кажется, переходить к судьбе уникальной, несравненной его библиотеки, исчезновение которой как раз и находится в центре настоящего романа-расследования.

Продолжеине
Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Ефим Курганов: Коллекционер. Продолжение

  1. “Я кивнул головою — об Эльснере Котик мне несколько раз говорил, и в частности, о том, что первые издания Брюсова увидел как раз в тбилисской библиотеке Эльснера, и еще много чего там увидел, например «Флейту Марсия» Бенедикта Лившица (сборник посвящен самому Эльснеру, чем тот, понятное дело, был чрезвычайно горд) и мемуары того же Лившица «Полутороглазый стрелец»…
    Бенедикт Лившиц. ФЛЕЙТА МАРСИЯ
    Да будет так. В залитых солнцем странах
    Ты победил фригийца, Кифаред.
    Но злейшая из всех твоих побед –
    Неверная. О Марсиевых ранах

    Нельзя забыть. Его кровавый след
    Прошел века. Встают, встают в туманах
    Его сыны. Ты слышишь в их пэанах*
    Фригийский звон, неумерщвленный бред?

    Еще далек полет холодных ламий,
    И высь – твоя. Но меркнет, меркнет пламя,
    И над землей, закованною в лед,

    В твой смертный час, осуществляя чей-то
    Ночной закон, зловеще запоет
    Отверженная Марсиева флейта.
    1911
    * Пэан — (Греч.) Гимн радости и восхваления в честь бога солнца Аполлона
    или Гелиоса. Источник: «Теософский словарь»… https://dic.academic.ru/dic.nsf/relig/2729
    p.s. «В общем, архив Котика исчез и исчез.
    О том, кто мог быть преступным похитителем. никто никаких предположений как будто не строил.
    И вот через десять лет сей ушлый Владимир С-ли раздобыл какой-то российский грант и выпустил том с записными книжками, стихами и статьями Котика. Ну. и тем самым он рассекретил себя, и он уже не мог скрывать. что личный архив Котика хранится у него дома…«

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.