Смерть ошпарит последней слезинкой дождя. / Жизнь возьмёт под крыло — сохранит, успокоит… / Не хочу я привычно кивать на вождя. / Не хочу я и словом его удостоить.

Меж двух океанов…

Григорий Оклендский

Стихи — спасение? Нирвана?
Ночные муки до зари?
И выступают из тумана
Бессонных мыслей фонари.

Стихи не пишутся обманом.
Они — не способ рифмовать,
А одиночества печать,
Оставленная ураганом.

И никогда нам не понять,
Как прорастают эти мысли.
Наверно, всё-таки Всевышний.
Наверно, божья благодать…

* * *

Ах, эта боль, идущая из прошлого!
По мере приближения к концу
смакуем опыт жизни осторожно мы,
размазывая слёзы по лицу.

А времечко опять стреляет влёт!
И мы теперь отряд передовой…
Одни уже ушли в последний бой,
а для других, по счастью, недолёт.

Овдовевшая весна…
Памяти Бориса Немцова…

Вот закончился день. И закончилась жизнь…
Разорвался сосуд кровеносный.
Что героя заставило крылья сложить?
Божий зов — роковой? судьбоносный?

Вот закончилась жизнь… Как закончился день.
Фонари на мосту догорают.
Овдовевшей весны одинокая тень
Почернела… От края до края.

И я уеду в Гималаи…

А он ушёл на Гималаи…
Там для бездомных много места!
И самый грозный ветер — в мае —
Срывает крыши повсеместно!
И он летает вместе с крышей,
И у него слетает крыша!
И крыша мира — будто ниша,
Куда забиться и не слышать…
Зачем уехал в Гималаи?
Вдохнуть свободы и покоя?!
Там одиноким волком воют
Дни-близнецы, не узнавая
Себя… бездомного… ивана…
Завыл будильник сонно, рано,
Как будто сыплет соль на раны.
И больно, и темно, и странно…

И я уеду в Гималаи…

Белое облако

Зеландия кудрявым белым облаком
Привольно возлежала на волнах.
И дух морской, семью ветрами сдобренный,
Резвился на песчаных берегах.

Здесь вечный спрос, но мало предложений.
Здесь островной прибрежный антураж.
И море оглушает на мгновенье,
Пока себя ты морю не отдашь.
И ты плывёшь, дорог не разбирая —
По капельке выдавливая страх.
И прошлое тебя не догоняет,
И будущее видится впотьмах.

А ты плывёшь — наперекор стихии,
Натягивая времени струну,
И миражом, над горизонтом синим,
Резвится берег, падая в волну…

Камертон осенний…

Моросящий дождь навевает грусть.
Монотонный, жалобный — свесил уши.
И сиреневый полусонный куст
Мне кивает в такт и обходит лужи.
Я смотрю на небо — плывут домой
Островные тучки, раскинув руки.
Океан рычит приливной волной,
Накрывает берег и гасит звуки.
В октябре дурацкой хандрой пленён.
Камертон осенний весной отравлен.
Облепихи гроздья со всех сторон
По воде плывут отголоском давним…

Сгоревшее детство…

Смерть ошпарит последней слезинкой дождя.
Жизнь возьмёт под крыло — сохранит, успокоит…
Не хочу я привычно кивать на вождя.
Не хочу я и словом его удостоить.

Так у нас повелось, что трагедий не счесть —
В душном воздухе, в мыслях, в огне беспощадном.
Обрекаем себя на бесчестье. А честь
Обречённо терзается матом площадным.

Мы и этот пожар словесами зальём.
Мягких косточек угли угасли как осень…
Горстку пепла домой принесём с похорон,
У сгоревших сердец всепрощенья попросим.

В тесной спаленке детской — кроватка в углу.
Полумрак. Неподвижны игрушки-сироты.
Разве им объяснить, как нам невмоготу
Слушать вой тишины, возвращаясь с работы…

Возвращение

Невозвращенец Иосиф Бродский.
Время не властно — не ваша вина.
Вас ли заждался Васильевский остров?
Или там ветры царапают остро?
А над Венецией — тишина…

Александр Аркадьевич… Стреножен сатрапами,
Отпущен на волю дорогой изгнания.
Та оттепель песнями души царапала,
А власти душили холодными лапами,
Чтоб Вы задохнулись в глубинах молчания.

… Российской культуры творцы и пророки —
При жизни изгои.
Домой возвращаются небом высоким.
Как птицы весною.
Свободные духом, провидцы и мэтры…
И жалко державу,
Которая щедро одарит посмертно —
Присвоит их славу.

Поэту Науму Коржавину…

Как здорово, что он ещё живой!
Пусть старый, одряхлевший и слепой…
Он эту жизнь и кончиками пальцев
читает лучше зрячих новобранцев.

… Два с лишним года с той поры прошло,
а старость и жестока, и увечна —
вчера, умытый утренней росой,
Поэт шагнул последней строчкой в вечность.

Такая знакомая притча

Вот Малыш и Голубка…
Как дети беспечно милы.
И воркуют вдвоём,
и не чувствуют утренней стужи.
Плавно время течёт,
разбиваясь о гребень волны.
Повзрослеют они,
но не станут женою и мужем.

Что случилось потом,
не расскажешь в коротких словах…
Он уехал, её —
соблазнил легкомысленный ветер.
Говорят, не одна,
не витает давно в облаках.
А гнездо не свила.
И уже не мечтает.
Не верьте!

* * *

Октябрь. С тобою я в ладу.
Ласкаю Златой Праги волосы.
Афинской осенью бреду.
С Акрополем шепчусь вполголоса.
Паркет немецких мостовых
Начищен солнечными бликами.
Как режиссёр в актрис своих,
Влюблён в Европу многоликую.

Город Марка Шагала
Памяти невинных жертв террора в Европе…

Любимый город Шагала Марка.
И жизнь шагала, и смерть шагала.
В обличье бесов пришли шакалы.
И жизнь украли. И растоптали.

Европа добрая! Приют бездомных.
Ты шквальным ветром сегодня ранена.
И состраданием тоска огромная
Сдавила горло самаритянину.
Разлита ненависть по свету белому,
И окровавленный лазурный свет
На тени чёрные, одежды белые
Швырнул безжалостно худых монет.

Накрыла город лавина ужаса.
Кричали люди. А мир был глух…
Во имя павших, во имя мужества —
Убей ползучий змеиный дух!

Музыка слов

Ты тонкая…
Чувствуешь музыку слов,
И музыкой этой пьяна.
Законная…
Спишь, отвернувшись. Без снов.
Неверная чья-то жена.
Ты сильная.
Горы способна свернуть!
Уверена, надо ли?
Красивая!
Тонко очерчена грудь —
Позавидовал бы Дали!
Ты — вольная!
Смотришь бесстыже-нагой.
Лишь ресницы дрожат.
И больно мне —
Чем я отвечу на твой
Беззастенчивый взгляд?

Гражданам Нью-Йорка
Р. Л.

Уезжай из Нью-Йорка!
Найди уголок повоздушней!
Этот город не проклят.
Он просто стал Богу не нужен.
Там, где гордые башни,
как братья, стояли в обнимку,
Чёрный дым поднимается
к небу с обугленных снимков.
Это лица любимых,
сгоревших в аду неповинно,
Смотрят, как негативы,
застывшей улыбкой картинной.
Этот город не проклят.
Он наполнен величьем и страхом.
Океанские волны
больно бьют по граниту с размаху.

Памяти Стива Джобса…

Гениальным быть — это остро!
Самозванец, чудак, факир —
Одиноким упрямым гостем
Ты пришёл покорить весь мир.
Гениальным быть — это просто!
Не ходи по чужим следам.
Поезжай на безлюдный остров
Возводить величайший храм.

И делись с человечеством щедро,
И открытия раздавай!
И попутным безжалостным ветром
Унесён будешь прямо в рай.
И когда постаревшее тело
Перестанет тебе служить,
Попрощайся улыбкой белой,
Отпусти… И останься жить.

* * *

Я приеду в Сидней —
Нам не хватит трёх дней
Насладиться любовью земной.
До вечерних огней
Оседлаем коней
И умчим за далёкой звездой.

Я приеду в Сидней —
Нам не хватит трёх дней
Для любви, бесконечной как миг.
Память нас сохранит,
У судьбы нет границ —
Только неба пронзительный крик.

Я приеду в Сидней —
Нам не хватит трёх дней
Убежать от мирской суеты.
В этом царстве теней
Я король и злодей,
А на сцене пылают костры.

Я приеду в Сидней —
Нам не хватит трёх дней,
Отберём мы три ночи у сна…
Через сорок морей
Слышу голос Сольв’ейг —
Долгожданная кружит весна.

Соломинка…

Давай с тобой отправимся в полёт!
На день и ночь, на бесконечный год!
И предадимся тихому разврату —
Бродить вдоль моря, слушая волну,
В обнимку пить соломинкой весну
И вдаль глядеть, откуда нет возврата.

Давай с тобой уедем навсегда!
Туда, где изгибается река,
Пытаясь возвернуть себя к истоку.
И там уже, была иль не была,
Как в праздник, зазвонят колокола,
И этот звон укажет нам дорогу.

Давай шалаш построим у реки!
Как в юности, шаги твои легки
И всё вокруг наивно и беспечно.
В прохладу вод войдём как в первый раз —
Раскинет сети звёзд иконостас,
И мы в плену останемся навечно…

* * *

Как неохотно гаснут фонари,
Как незаметно к нам подкралась осень.
О чём её мы шёпотом попросим?
О чём с ней по душам поговорим?

Зачем ты, осень, листьями шурша,
Напоминаешь, что и мы не вечны?
Что нам осталось в жизни быстротечной?
Не замечать, как ходики спешат…

Внучки…

Эти внучки — божии кровинки.
Ангельские лица. Два крыла.
Растрепали дедовы сединки.
На ладошках — мелкие травинки.
Мы их сдуем «духом», по старинке?
И в песочек спрячем как песчинки?

Чем без вас бы жизнь моя была?!