И что?! Меня батя покойный тоже заставлял… Тяжёлая рука была… Хоть и гобоист. Лупил как сидорову ко́зу. Это когда я уже на 3-м курсе был… И спасибо ему… Царствие небесное… Если б не он — до сих пор бы… в Волоколамске голубей гонял… Или у станка… «на производстве»…

Фрачная месть

кинокомедия, лит. сценарий

Генрих Шмеркин

Окончание. Начало

ЭПИЗОД XXIII/«Порка»

Продолжение предыдущего эпизода, знакомая зрителю комната[15].

Китель снят и висит на спинке стула, Борька лежит на диване, лицом вниз, со спущенными штанами, Пётр лупит его ремешком по заднице.

Пётр. Простудиться, сволочь, решил?! Чтоб в постели валяться?! Чтоб к инструменту не подходить?

Борька. (Плачет.) Папа, не надо…

Пётр. (Продолжает лупить.) И без перчаток, змеюка?! Чтоб пальцы себе отморозить? Чтоб с музыкой покончить?! Раз и навсегда?!

Борька. Я больше не буду!

Пётр. Руку себе уже ломал?

Борька. Я не нарочно…

Пётр. С воспалением лёгких валялся?

Борька. Да!

Пётр. И оно тебе помогло?

Борька. Не-ет!

Пётр. И сейчас не поможет! Будешь лауреатом!

Борька. Не буду!

Пётр. Получи! (Наносит удар.)

Борька. (Плача.) Я не хотел!

Пётр. Врёшь!

Борька. Я только за дневником…

Пётр. Что? Опять пару схватил?

Борька. Нет!

Пётр. А что?!

Борька. Я пить хотел!

Пётр. И что с того?

Борька. Меня послали!

Пётр. Кто?

Борька. Алина!

Пётр. А почему раздетый? (Снова огревает.)

Борька. (Ревя.) Раздевалка закрыта.

Пётр. (Ярится.) А ты ей говорил?

Борька. (Продолжая реветь.) Кому?

Пётр. Алине!

Борька. (Продолжая реветь.) Конечно!

Пётр. И она сказала: «Иди раздетый»?

Борька. (Продолжая реветь.) Да!!! «Иди раздетый»!

Пётр. Кто? Алина?!

Борька. (Продолжая реветь.) Да!!!

Пётр. Честное пионерское?

Борька. Честное!!! Пионерское!!!

Пётр. (Подавленно.) Ну, я ей сделаю… (Опускает ремень, целует сына). (С виноватым видом.) Прости, сыночек. (Пауза.) Иди есть…

Пётр с понурым видом заправляет ремень обратно в брюки. Борька встаёт с дивана, утирает слёзы.

Майя. (За кадром.) Руки! Сначала руки!

Борька натягивает штаны, подходит к умывальнику, открывает краник и подставляет руки под струйку воды…

ЭПИЗОД XXIV/«Огурцы»

Крупным планом: рука, закрывающая краник умывальника. Концертант во фраке (уже не заплаканный Борька-подросток, а именно старик-концертант!) начинает долго и нудно вытирать руки, с демонстративной ухмылкой поглядывая то на Петра, то на злополучное «одесское» фото.

Далее — продолжение эпизода XVIII/«Гастроли» (после напоминания Петру о его Артёмовских гастролях старик ликует, он чувствует, что задел того за живое).

Майя — в халате и шлёпанцах — снимает с плиты чугунок с картошкой, сливает воду, ставит на стол. На столе — селёдка, хлеб, бутылка «Московской».

Концертант. (К Петру; продолжает экзекуцию.) Так вот… Про Одессу… (Кивок на «одесскую фотографию.) Сейчас расскажу…

Майя. Петя, за огурчиками… спустись…

Пётр. (Подавленно.) Зачем? Селёдка ж… (Кивает на стол.)

Майя. Ну, кто селёдочки захочет, кто огурчиков…

Пётр. (К Концертанту.) Огурцы… будешь?

Концертант. Ещё как!

Пётр. (К Майе.) Миску… давай…

Майя бросается к буфету, достаёт миску, протягивает Петру. Тот берёт миску, открывает крышку подпола, спускается в погреб.

Майя. (Подбегает к Концертанту.) Боренька, умоляю!..

Концертант. Что?

Майя. Не надо! Прошу…

Концертант. А что? Что тебе от этого? Тебе не всё равно?

Майя. Что ты такое говоришь? Как тебе не стыдно?

Концертант. (С ухмылкой.) Не стыдно?.. Мне?..

Майя. Ты этого не сделаешь!

Концертант. Посмотрим…

Майя. Сыночек, ты меня не любишь?

Концертант. Кто тебе сказал?!

Майя. Ты не посмеешь!

Из подпола вылазит чавкающий Пётр — с миской солёных огурцов.

Пётр. Ну, и огурцы… Отборные, «рублёвые»… С каких это пор?..

Майя. Ой, Петя, не выдумывай! Огурцы как огурцы, ничего нового…

Концертант. (Перебивает.) Так вот, говорю!

Майя. (С укоризной.) Боря!

Концертант. (Как ни в чём не бывало.) Про Одессу…

Мгновенная ослепительная вспышка, на весь экран — вновь «одесское» фото[16]. Морской пляж, счастливая Майя в купальнике, рядом — Буся (Концертант в возрасте 5 лет).

ЭПИЗОД XXV/«Ожившая фотка»

Чёрно-белая фотография расцвечивается и оживает. Камера смещается чуть вбок, над Майей склоняется симпатичный молодой человек в плавках, спортивного телосложения. Он нежно треплет её по плечу, протягивает Майе руку, помогает ей подняться.

Майя. (Загорающей рядом пожилой женщине.) Верочка Васильевна, за Борей посмотрите?

Пожилая. (Улыбаясь.) А куда я денусь? Идите…

Пара идёт купаться.

ЭПИЗОД XXVI/«8 Марта»

Светит солнышко, на тротуарах сереют скукожившиеся мартовские сугробы. В школьном вестибюле вывешена стенгазета, посвящённая Международному Женскому Дню. В вестибюль — бодрой пружинистой походкой, с деловым видом — входит короткостриженый мужчина, одетый в демисезонное пальто, приветствует вахтёра… Поднимается на второй этаж, подходит к учительской и начинает изучать «Расписание занятий», висящее на стене. Отыскав в расписании то, что ему нужно — поднимается на третий. Вплотную подходит к двери классной комнаты №301, прислушивается.

Голос учителя. … семья несчастлива по-своему… именно с этих слов начинается роман, а по сути — трагическая история любви и измены… судьба женщины, ради страсти решившейся бесповоротно изменить свою жизнь… Анна Каренина, оказавшаяся не в силах отказаться от своих чувств к избраннику… отвергает мораль светского общества, пытается защитить свое право на любовь… Муж разлучает её с сыном…

Коротко постучавшись, мужчина отворяет дверь и заглядывает в класс. У старшеклассников — урок русской литературы. Преподаватель — Артур Валерьевич Лозанов[17] — завершает начатую мысль:

Артур. … а знакомые Анны — отворачиваются от неё. (К постучавшемуся.) Да, я слушаю.

Постучавшийся. Артур Валерьевич?

Артур. Что вы хотели?

Постучавшийся. Можно вас… на полминутки?

Артур. (Подходит к постучавшемуся.) Чей вы папа?

Постучавшийся. У нас с супругой, Артур Валерьевич… два малых сыночка… и лапочка-дочка… Я всё вам… сейчас объясню.

Берёт Артура под локоток и, слегка жестикулируя, начинает неспешно (общий план) что-то объяснять, спускаясь с ним по лестнице.

Артур. Куда мы? Давайте здесь…

Постучавшийся. Идёмте, идёмте, здесь нельзя курить…

Выходят из вестибюля на улицу.

Постучавшийся. (Вытаскивает из кармана какую-то записку и протягивает учителю.) Нате, посмотрите, Артур Валерьевич. Тут вас касается…

Артур берёт записку, читает…

Постучавшийся. Ну? Что там пишут?!

Артур. (Робко.) А вы, собственно, кто?

Постучавшийся. Кто-кто… (Снимает пальто и пиджак, аккуратно укладывает к подножию гипсового горниста.) … Конь в пальто!

Размахивается и, со словами «Я тебе покажу… Анну Каренину!..», врезает Артуру в челюсть. Общий план, вид из окна школы: драка, в которой явное преимущество у постучавшегося. Радостный крик кого-то из старшеклассников: «Русака метелят!». Артур пытается обороняться, схватка продолжается, на улицу выбегает Алина Семёновна, одетая в блузку с короткими рукавами, что-то кричит, пытается разнять дерущихся…

Вид на школу с улицы: к стёклам приникли ученики и учителя, с интересом наблюдающие за ходом поединка.

ЭПИЗОД XXVII/«Гёрл»

Тот же «Musikhalle»[18], тот же оркестр, тот же исполнитель, те же слушатели; звучит всё тот же Концерт №1 Чайковского.

Камера по-прежнему «пасётся» в зрительном зале; она уходит от одетых по-домашнему Майи и Петра и скользит по первому ряду дальше, замечает «Красавчега»[19]… И вдруг замирает — на очаровательной обнажённой девице, взирающей влюблёнными глазами на Концертанта… Судя по реакции окружающих, никто из них — наготы её не замечает.

ЭПИЗОД XXVIII/«Поклёп»

Школа, директорский кабинет; перед Директрисой сидят Пётр (китель, галифе) и старик-концертант (фрак), разговор происходит на повышенных тонах. Из укромного уголка за шкафом выглядывает хозяйственная сумка, а из неё — кусок «дефицитной» докторской колбасы и рулон не менее дефицитной туалетной бумаги.

директриса. (Надменно.) Ещё раз, папаша… Напрасно вы его защищаете.

Пётр. (Возмущённо.) Это — вы! Защищаете своих подчинённых!

директриса. Ваш «Боренька» нагло врёт — есть в кого пой…

Пётр. (Перебивает.) Что?! Да как у вас язык…

директриса. Мы вызывали вас на когда?

Пётр. При чём тут «на когда»? Отправили ребёнка, раздетого, на мороз! Ребёнок три недели!..

директриса. (Смеётся.) Никто его не отправлял.

Пётр. С тяжелейшим бронхитом! По вашей милости!

директриса. (Прекращает смеяться; с царственным спокойствием.) Ещё раз. Раздетым — его никто не отправлял.

Пётр. (К Концертанту.) Боря, скажи: она послала тебя раздетым? Или не послала?

директриса. (С сарказмом.) Да-да, и поподробней! Алина Семёновна… сказала, чтобы ты шёл за дневником раздетый?

Концертант. (Жалобно.) Да.

директриса. И все это слышали?

Концертант. Да.

директриса. Весь класс?

Концертант. Да.

директриса. (К Петру.) А теперь, папаша, можете пойти… и справиться у детей. Если хоть один…

Пётр. Нашли, кого защищать… (Бросает внимательный взгляд на сумку с дефицитом.) Женщину… с аморальными принципами! После того, как её муж… учинил дебош… на глазах у детей… и преподавательского состава…

директриса. Что???

Пётр. Застращали детей… угрозами!

директриса. Правда?.. Посмотрите на него! (Кивок на Концертанта. Пауза.) (С возмущением.) Это мы его «застращали»? Ребёнок приходит в школу со следами побоев! (Одаривает Петра испепеляющим взглядом.) И соседи… кое-что… про вас рассказывают…

Пётр. Поклёп!

директриса. (С усмешкой.) Именно — поклёп! И учтите: никакие ваши кляузы… которыми вы засыпали горОНО… вам не помогут. Мы навели справки, всё задокументировано.

Пётр. Что???

директриса. Дрессируете ребёнка, истязаете… На пианино заставляете… целыми днями… так, что покою никому… Он же боится вас… как огня.

Пётр. Чушь… клевета… (Снова посматривает на сумку с дефицитом.)

директриса. Мы ещё обратимся куда надо! Пусть вас лишат родительских прав. (К Концертанту.) Боря, ты согласен? Хочешь жить спокойно? Чтоб тебя не избивали?

Старик вскакивает и, хлопнув дверью, покидает кабинет.

ЭПИЗОД XXIX/«Китель»

Мрачное, уже знакомое зрителю здание — с серпом, молотом и красной звездой на барельефе[20]. Из Здания, со сладостным чувством исполненного долга, выходит Пётр. Оправив китель и внимательно оглянувшись по сторонам, следует к трамвайной остановке…

ЭПИЗОД XXX/«Белла»

Детская музыкальная школа, размещённая в бывшем купеческом доме. Камера движется сквозь «анфиладу» клетушек, или «классов для индивидуальных занятий» — с фанерными перегородками; и в каждом стоячая вешалка, половина окна, пианино «Украина», вертящийся стульчик, стол и два обычных стула. И в каждом идут занятия (ф-но, скрипка, баян, кларнет…) В одном из классов — старик-концертант, с выражением вселенской тоски на лице, исполняет нечто сложное, супер-техничное. Рядом с ним за пианино — замерла абсолютно счастливая Белла (педагог детской музшколы по классу фортепиано Белла Романовна Брауде, 37 лет); за столом сидит Пётр (китель, галифе) и внимательно слушает, одобрительно качая головой.

Бурная, филигранно сыгранная кода.

Белла. (К Концертанту.) Умничка, Боренька!.. (Восторженно, к Петру.) Пётр Яковлевич, вы же видите…

Пётр делает ей знак: «Спокойно, без эмоций!».

Белла. (Подходит к Петру; чуть слышно.) Бог отмерял мальчику… (Концертант начинает крутиться на вертящемся стульчике, как на карусели) как никому… Ему нечего здесь делать… Ему нужно в Харьков… к Регине Горовиц!

Пётр. Никаких Харьковов… Пусть учится здесь, у меня под контролем…

Раздаётся негромкое «Дррр… дррр… дррр… Бибип!..».

Пётр и Белла обращают взгляды к Концертанту — старик играет в шофёра. Присев на корточки, он крутит «баранку» вертящегося стульчика и напряжённо вглядывается в паркет, «стелящийся под колёса».

ЭПИЗОД XXXI/«Галлюцинации»

Консерватория, середина шестидесятых. Ласкающая слух какофония, царящая по всему периметру. Из классов доносятся звуки скрипок, фортепиано, свист флейты, колоратура. Коридор оккупирован трубачами, тромбонистами, контрабасистами… Камера заглядывает в столовую. Жующие, разговаривающие, стоящие в очереди молодые люди. За одним из столиков — два преподавателя, в процессе поедания комплексного обеда. Это профессор Мстислав Сергеевич Скибневич (70 лет, едва заметный тремор в руках) и доцент Николай Акимович Докукин (55 лет).

Докукин. Ну как вам, Мстислав Сергеевич, ваш Левитанский? Второй концерт Толоконникова… пятичастный… за два дня… как нечего делать…

Скибневич. Вы уже в курсе?

Докукин. Весь город, Мстислав Сергеевич… Филармония, музучилище — только об этом…

Скибневич. Да, парнишка, конечно, способный…

Докукин. Прославит когда-нибудь… и вас, Мстислав Сергеевич… и консерваторию…

Скибневич. (Улыбается.) Ой, не знаю.

Докукин. Чего?

Скибневич. Говорю, не знаю… Впрочем… После того, как он выиграл конкурс Лысенко… я уже мало чему удивлюсь.

Докукин. Вот видите…

Скибневич. Тяжёлый случай…

Докукин. Почему?

Скибневич. Всё это — из-под палки…

Докукин. Отец?

Скибневич. Да.

Докукин. И что?! Меня батя покойный тоже заставлял… Тяжёлая рука была… Хоть и гобоист. Лупил как сидорову ко́зу. Это когда я уже на 3-м курсе был… И спасибо ему… Царствие небесное… Если б не он — до сих пор бы… в Волоколамске голубей гонял… Или у станка… «на производстве»…

Скибневич. Не знаю, не знаю… Представляете… (Растерянно.) Я сначала даже думал, это у меня уже — галлюцинации… (прекращает жевать, Докукин — тоже) от лекарств… Задал ему — Толоконникова этого… Только первую часть… Разобрать — и ничего боле… Через день приносит. И как! Все пять частей, наизусть, и шпарит так, что… Не хуже Зака… или Глиэра…

Докукин. А я вам о чём, Мстислав Сергеевич!..

Скибневич. А потом, слава богу, узнаю… Нет, не лекарства!.. Это отец… подумал, нужны все 5 частей… Ну и добился… Уж не знаю, какими методами… Говорю же — очень тяжёлый случай, просто беда какая-то… (Пауза.) Ну всё при нём, всё! Хватка… Фраза… Понимание, феноменальная память… Искорка!.. Нет только одного — горения…

Докукин. Стерпится — слюбится, Мстислав Сергеевич!.. Не он первый, не он…

Скибневич. (Перебивает.) Кстати, вот и он…

Кивает в сторону, на кого-то за пределами экрана. Докукин оборачивается и с интересом смотрит на «невидимку».

ЭПИЗОД XXXII/«Кукушка»

Полумрак. К облупленному белёному потолку, поднимается струя табачного дыма.

Женский голос. (Просительно.) Ну скажи ещё раз… (Пауза.) Как ты меня любишь…

Голос Концертанта. Люсенька, потом…

Женский голос. (Капризно.) А я говорю, скажи…

Голос Концертанта. Люсь, я так не могу… по заказу…

Женский голос. (С обидой.) Ага! Чпокаться можешь! А сказать — нет…

Камера скользит вниз. Перед зрителем — 1-коечный гостиничный номер без излишеств. Во мраке горит настольная лампа. На одинарной койке возлежат мужчина и женщина, одеяло валяется на полу. Девица — та самая, которую мы видели в зрительном зале Musikhalle[21] — как и в прошлый раз, совершенно обнажена. Голова её — на его плече. Он, как обычно — в начищенных до блеска концертных туфлях, в манишке, в идеально выглаженной фрачной паре и при бабочке. Лежит на спине и курит.

Она. (Продолжает.) Ну скажи…

Концертант. Ну, Люсьенушка…

Стук в дверь.

голос Горничной. Жилец, откройте!

Концертант. Сейчас!

Старик вскакивает с постели, гасит окурок, подхватывает с пола одеяло, бросает его Люсьене и начинает панически что-то искать. Она накрывается и отворачивается к стенке. Снова стук.

Концертант. Иду, иду! (Продолжает искать.)

Пауза. И снова стук.

голос Горничной. Московское время — двадцать три часа!

Она. (Тихо, из-под одеяла.) Кукушка!

Концертант. (Находит полотенце.) Да-да, иду! (Торопливо опоясывает себя полотенцем поверх фрака — по типу набедренной повязки.)

Снова стук.

голос Горничной. (Настойчиво.) Жиле-ец! Выпроваживаем посторонних!

Концертант. Да, сейчас!

Хватает со стола заранее приготовленную «красненькую»[22]. Отпирает дверь, чуть приотворяет её и, придерживая «набедренную повязку», словно его застали абсолютно голым, стыдливо выглядывает из-за двери, просовывая купюру в образовавшуюся щелку.

Мзда уплачена, старик запирает дверь, сбрасывает с себя полотенце и «ласточкой» прыгает в постель к Люсьене.

Но — настроение у Люсьены испорчено.

Она. Отстань, надоело…

Концертант. Что… что вдруг случилось?..

Она. А ты сам не понимаешь?

Концертант. Люсенька, что?..

Она. Ты слышал? Ты слышал, что она сказала?

Концертант. Люсенька, что?

Она. Она сказала!.. Выпроваживаем посторонних!

Концертант. Люсенька, но я же не могу… её заставить…

Она. Она права! Мы совершенно посторонние люди.

Концертант. Что ты… говоришь??

Она. (С истерической ноткой.) Что??? Уже и сказать нельзя! Ну конечно! Кто я такая?!..

Концертант. Люсенька, как ты можешь?! Ты… ты — само совершенство!..

Она. И я старше тебя! На целый год!

Концертант. Но это же прекрасно, Люсенька!

Она. А я не хочу! Устала… быть посторонней! Не хочу быть с тобой… урывками! Изворачиваться, врать… и Виктору, и свекрови… Хочу быть с тобой!

Концертант. (Заискивающе, с надеждой.) Люсенька, правда?.. Я правильно понял?!

Она. Да!

Концертант. (Пауза, Концертант вне себя счастья.) Ты, наконец, решила?

Она. Да, завтра же! Пойду и подам заявление.

Концертант. Люся! (Обнимаются. Долгий мучительный поцелуй.)

ЭПИЗОД XXXIII/«Чужое несчастье»

Лето, вторая половина дня, дом на Стахановской[23]. На примусе греется ведро. Концертант — как обычно, во фраке; он бреется, сидя за столом (лицо намылено, за воротник ослепительно белой манишки заткнуто вафельное полотенце). Перед Борисом — настольное зеркальце и маленькая алюминиевая пиалка с мыльной пеной; посреди комнаты стоит Майя в трусах и бюстгальтере и, склонившись над тазом, водружённым на табуретку, заканчивает мыть голову. Дав стечь воде и набросив на голову полотенце, надевает халат и подсаживается к Концертанту.

Майя. (Вытирая голову.) Сегодня опять… вечером уйдёшь?

Концертант. (Гордо, с улыбкой.) Да.

Майя. Боренька, я хотела… (Пауза.) У тебя всё в порядке?

Концертант. (Умиротворённо.) Да, мама.

Майя. Жениться… не собираешься?

Концертант. Собираюсь…

Майя. И кто она?

Концертант. Она?.. Люся!.. (С трепетом.) Очень хороший человек.

Майя. Я не о том… (Прекращает вытирать голову.) Я спрашиваю… чья она жена.

Концертант. (Растерянно.) Мама… (Старик осторожно откладывает опасную бритву на стол.) Откуда ты знаешь?

Майя. (Назидательно.) Боренька… Вот когда у тебя будут дети… И когда они…

Концертант. Так зачем тогда спрашивать?

Майя. А ты считаешь, это прилично — с твоей стороны? Пока человек в разъездах — якшаться с его женой?.. Боря, неужели… ты не понимаешь? На чужом несчастье… своё счастье… не построишь.

Концертант. Я её люблю…

Майя. А если нет? Если это — самая что ни на есть… банальная страсть?

Концертант. Мама…

Майя. У тебя вся жизнь впереди. Ещё будет и будет!.. И пожалуйста! Прекрати свои ночёвки… в этом… (с сарказмом) гранд-отеле!

Концертант. Это невозможно, мама!

Майя. И предупреди: на тебя — пусть не рассчитывает. И живёт со своим Виктором! Никаких разводов!

Концертант. Знаешь, что, мамуля?..

Вскакивает из-за стола, хочет выбежать из дому, но Майя встаёт на пути. Старик пытается прорваться.

Майя. (Не пускает.) Ты что? На маму руку поднимаешь? Отец… ночами не спит! За сердце… хватается!..

Старик прекращает попытки.

Майя. Подожди, он вот-вот придёт. Расскажет тебе… кое-что…

Концертант покорно усаживается на диван.

Затемнение.

ЭПИЗОД XXXIV/«Окно»

Продолжение предыдущего эпизода. Входит Пётр. Снимает китель, вешает на спинку стула, усаживается за стол.

Пётр. (К Майе; хмуро.) Ну что? Идёт?..

Майя. (В халате и шлёпанцах.) Да… (Подаёт картошку, водку, подсаживается к мужу.)

Пётр. (К Концертанту.) Сядь, поешь тоже. (Наполняет стопки.)

Концертант. (Остаётся на месте.) Ты что-то хотел?

Пётр. Да, хотел. (Чокается с наполненной до краёв Майиной стопкой, стоящей на столе, выпивает, делает пару жевков.) (К Майе.) Ты раскладушку… отнесла?

Майя. (Отрицательно мотая головой.) Там уже ставить некуда.

ПЁТР. (Усмехаясь.) Всё на мне да на мне… Пойду щас… наведу марафет. Места будет… навалом! (Снова наливает.)

Майя. (Выпивает, ставит стопку, горько вздыхает.) Тоже мне — «сарай»!..

Пётр. Ничего… Вот разживусь фанерой… полки толковые сварганю.

Майя. Да кому нужны твои полки?! Ты лучше… свет туда проведи! Сколько тебя просить?!

ПЁТР. Где ты видела… сарай — со светом?.. (Выпивает, пауза.) Сдался тебе — тот свет!

Майя. Опять, про тот свет?..

ПЁТР. (Выпивает ещё стопку. Заедает, поднимает взгляд на Майю.) Да, про тот! Самый!.. (С мрачной усмешкой.) Не нужен тебе… ни свет… ни сарай!

Майя. Это почему?

Пётр. А потому что, как меня закопают… от сарая моего — в твоём «родовом имении»! — ни рожек, ни ножек не останется!

Майя. Петя, с чего ты взял?

Пётр. (Внезапно, с едкой усмешкой.) Спорнём? (В глазах проблеснули озорные искорки.) На что угодно!

Майя. Что-что???

Пётр. Я говорю: спорнём?!

Майя. (С недоумением.) Далось тебе… моё «родовое имение»… Отец его… своими руками построил!..

Пётр. Да… Зря я тебе… такой сарай забабахал, три на четыре… Зря! Сломают его — как пить дать. Как только меня не станет…

Майя. Кто?.. Что?.. Болтаешь почём зря.

Пётр. А ты не переживай, найдётся… какой-нибудь жулик или ворюга… Женится… на тебе, безутешной… И заместо сарая — гараж себе поставит. Или, на крайняк, баньку… С личной ванной!

Концертант. (Робко.) Ну… я пойду?..

ПЁТР. (К Концертанту.) Погодь, сынок… Щас посекретничаем…

Майя. Выдумываешь… чёрт-те что… Я тебе говорю, со светом — лучше, чем без света…

ПЁТР. Отчего ж без света? С керосиновой лампой перекантуемся.

Встаёт из-за стола, заглядывает под кровать, вытаскивает раскладушку. Не торопясь, подходит к умывальнику, достаёт из него переполненное помойное ведро, выносит ведро и раскладушку во двор. Раскладушку относит в сарай, ведро выливает в помойную яму, заносит обратно в дом и ставит рядом с умывальником. После чего делает знак Майе, и та направляется в сени.

Пётр. Вот… (К Концертанту) ведро… (Пауза). Слышишь?! Ведро!.. (Тоже проходит в сени.)

Через несколько секунд комната проваливается в кромешный мрак. Оглушительный стук. Испуганные глаза Концертанта. Он нащупывает выключатель, врубает свет; глазам предстаёт картина: ставни (на их единственном окне) закрыты и подрагивают в такт ударов. Концертант бросается в сени, хочет вырваться наружу, но дверь заперта. Вид со двора: из двери торчит ключ, Пётр — топором — наглухо заколачивает окно, рядом стоит Майя. Концертант тем временем пытается вышибить дверь плечом. Пётр заканчивает «работу», отставляет топор в сторону, подходит к двери.

Пётр. (Зло посмеиваясь.) Мало каши ел…

Концертант. Выпусти! Сейчас же!

Пётр. Прекрати, убоище… Получишь у меня сейчас…

Концертант. (Колотит в дверь.) Мама, скажи ему!

Майя. (Опустив голову, негромко.) Сыночек… Отец прав…

Пётр. Никуда ты, Боря, не пойдёшь… ни сегодня, ни завтра. И учти: будешь продолжать свои блядоходы — я пойду в её «Гидропривод!» В профсоюзную организацию! И просигнализирую, что ихняя сотрудница, гражданка Телегина Люсьена Иосифовна, замужняя, комсомолка — ведёт аморальный…

Концертант. Ты с ума сошёл!

Пётр. А также к администратору филармонии — Корабельникову Владимиру Ильичу — пусть передаст… тромбонисту Телегину… Виктору Евгеньевичу, когда он вернётся с гастролей… из Купянска — что… вот такие у него (!) пироги… Да, Майя?

Майя. (Робко.) Да.

Пётр. Поесть — на плите. По нужде — на ведро! А мы с матерью… сегодня как-нибудь и в сарае… перекантуемся. Вспомним… молодые годы. Ага, Майя?

Подавленный Концертант в растерянности стоит в сенях. На боковой дощатой стенке сеней висит большое ржавое корыто.

ЭПИЗОД XXXV/«Гроза»

Лето, начало 50-х. Солнечный день, морская гладь, до берега — метров 300. Лениво поскрипывающие уключины, деревянная лодчонка с надписью «Спасательная» на борту. В лодке трое: гребец и женщина с ребёнком. Крупным планом: крепкие загорелые руки, сжимающие вёсла. Внезапно налетает ветер. Небо темнеет, поднимаются волны, лодка берёт курс на берег. Пляжники торопливо собирают вещи и ретируются. Начинается гроза. Болтанка, ожесточённо работающие вёсла, борющиеся со стихией. На заднем сиденье — женщина в купальнике, прижимающая к себе насмерть перепуганного мальчишку лет пяти. Сверкают молнии. Шторм пытается опрокинуть лодку, но гребец мастерски управляет судёнышком и вскоре оно достигает берега.

Огромные волны, обрушивающиеся на берег. Гребец помогает «пассажирам» покинуть лодку, протягивает женщине ключ, женщина берёт мальчишку на руки и спешит к будке с надписью «Спасательный пункт».

Женщина (это Майя) отпирает дверь. Гребец Анатолий (спасатель лодочной станции, обозначенный в эпизоде XXV/«Ожившая фотка» как «симпатичный молодой человек спортивного телосложения) выволакивает лодку на песок, подальше от воды.

ЭПИЗОД XXXVI/«Чёрное море»

Пётр (галифе, нижняя рубашка) — снова один в комнате[24], снова подшофе, поёт сквозь слёзы, с большим чувством и дьявольским сарказмом — аккомпанируя себе на пианино:

Тот, кто рождён был у моря,
Тот полюбил навсегда
Белые мачты на рейде,
В дымке морской города.

Свет маяка над волною,
южных ночей забытьё-ё (!)…
Самое синее в мире
Чёрное море моё, Чёрное море моё!

Стонет волна штормовая,
Дальние дали манят…
Ты не ревнуй, дорогая,
К Чёрному морю меня.

Как ни тяжка эта доля,
Мне не прожить без неё-ё (!)…
Самое синее в мире
Чёрное море моё, Чёрное море моё!..

Как и в прошлый раз, делает замысловатую коду, берёт последний аккорд и, разведя руками, апеллирует к зрителям: «Такие дела…».

ЭПИЗОД XXXVII/«Ножки Буша»

Повторение финальных кадров эпизода XXVIII/«Поклёп»: старик-концертант вскакивает со стула и, хлопнув дверью, выбегает из кабинета Директрисы…

… И сходу — попадает в знакомую комнату на Стахановской (продолжение эпизода XXIV/«Огурцы»).

На столе — пирог, чугунок картошки, селёдка, миска огурцов (только что занесённая Петром из погреба), хлеб, бутылка московской. Посреди комнаты стоит Пётр (галифе, нижняя рубаха). Рядом — Майя (халат, шлёпанцы) с парующим казаном в руках. Оба вздрагивают от хлопка двери.

Майя. (К Концертанту, испуганно.) Что случилось?

Концертант. (Глядя с негодованием на Петра, мстительно.) Так вот, я не закончил!..

Майя. (Кивает на пирог.) Боренька, с ревенём…

Концертант. (К Петру; издевательски улыбаясь, напевает.) Я вам не скажу за всю Одессу, вся Одесса очень велика…

Майя. (Поспешно.) Так, мужчины. Довольно разговаривать. Сели — пока горячее! (Ставит казан на стол рядом с чугунком.)

Проходят к столу, усаживаются, Пётр с мрачным видом открывает водку.

Концертант. (К Петру.) … Память у меня — в порядке. Не смотри… (пристальный взгляд на Петра), что старик… (Пристальный взгляд на Майю.)

Майя. (Опустив глаза.) Ой… Далась тебе… та Одесса…

Пётр. (Просительно, с горечью.) Не надо, Боря…

Майя. Петя, ты хотел узнать, что я приготовила? (Кивает на казан.)

Концертант. (Иронично.) Сейчас узнает…

Пётр, нахмурившись, наполняет до краёв стопки.

Пётр. (Вдруг спохватившись; к Майе.) Стоп! А кому… четвёртая?.. (На столе, как оказалось, стоит лишняя стопка.)

Майя пожимает плечами.

Концертант. Отец, мать, какие проблемы? Или вы решили… соловья баснями накормить?! (Кивает на закусь.)

Майя. Да-да, сыночек! Давай, я положу! (Открывает крышку казана, цепляет вилкой румяный куриный окорочок.)

Пётр. (Заглянув в казан; с изумлением.) Ни хрена себе… Откуда столько курятины?

Майя. Принесли. В заказах…

Пётр. В чём?

Концертант. (Радостно.) Не иначе, как ножки Буша!

Майя кивает.

Пётр. Какого ещё Буша?

Концертант. (Со злорадством.) Не обращай внимания, папа. Ты его не застал.

ЭПИЗОД XXXVIII/«Гимн»

Дом на Стахановской[25], предрассветный сумрак, тишина; на диване спит малыш 3–4 лет. «Говорит Москва, московское время шесть часов», — раздаётся из динамика. Гремит Гимн СССР. Малыш просыпается, зевает, трёт глазки. Гимн отгремел, но тишина не наступает — это ожесточённо поскрипывает родительская койка. Малыш спускается на пол и в потёмках, бесшумно, босиком, куда-то направляется… Подходит к пианино и, встав на носочки, дотягивается до клавиатуры — кончиками пальцев. Затем нажимает клавишу. Пианино издаёт звук, кровать резко смолкает. Этим же пальчиком малыш нажимает следующую ноту, потом ещё одну, и ещё… Пробует несколько интервалов, затем выдаёт нечто, похожее на гамму. И наконец, робкое — «Гимн Советского Союза» (именно этот музыкальный момент звучал в эпизоде I/«Афиша», в самом начале фильма)…

Разговор в постели:

Пётр. (Поражённо.) Во даёт! В меня пошёл!

Майя. Он босиком…

Пётр. И что?

Майя. Полы — холоднющие… (Гимн «одним пальчиком» продолжается.)

Пётр. Пусть! Пусть играет!

Майя. (Пытается подняться.) Я его заберу.

Пётр. Обожди! Дай ребёнку… душу отвести…

Майя. Ненормальный! Хочешь, чтоб он заболел?

Пётр. (Радостно.) Будет — исполнителем! Солистом!..

Вскакивает с койки, натягивает кальсоны, подходит к сыну, ждёт, пока тот доиграет, хватает малыша на руки, обнимает, расцеловывает, затем одевает, усаживает за пианино (на крутящийся стульчик), а сам, в кальсонах, берёт кочергу и начинает выгребать из печки остывшую за ночь золу.

Пётр. (К сыну.) Ну, Боренька! Давай! Ещё!

Малыш сидит, положив ручки на коленки, и смотрит исподлобья на Петра.

Пётр. Ну!

Ноль реакции. Пётр кладёт в печку дрова, разжигает и подходит к пианино.

Пётр. (К сыну.) Смотри! (Играет — тоже, одним пальцем, гимн. Снова никакой реакции.) Не хочешь?.. (Пауза.) А такое? (Наигрывает «В лесу родилась ёлочка»…) Прошу по-хорошему! Смотри! (Хватает сына за пальчик и начинает этим пальчиком наигрывать «Ёлочку». Ребёнок плачет горючими слезами.) Прекрати реветь! Не выводи меня! (Плач продолжается, Пётр хватает сына, начинает лупить по попе, ребёнок заходится в истерике.)

На весь экран — искажённое злобой лицо директрисы.

директриса. (К зрителю.) И что из тебя получится, маленький поклёпщик, а?! Когда вырастешь! Нет, ты — не Левитанский! Ты — Клеветанский!.. Самый настоящий!.. Кле-ве-тан-ский!..

ЭПИЗОД XXXIX/«Жевлов»

Продуктовая оптовая база. Железнодорожные пути, платформы с пакгаузами. Склад, заставленный деревянными бочками и стеллажами; и тут и там развешены низки рулонов туалетной бумаги. на стеллажах — ящики, картонные коробки. Шкаф с документацией, массивный стол, перед ним — пустое кожаное кресло, позади на неоштукатуренной стене — портрет Хрущёва. Кладовщика не видать, у стола сидит Директриса.

Раздаётся приглушенное «Апчхи!».

директриса. (Кричит) Будьте здоровы, Семён Аркадьич!

В ответ — тишина. Чуть погодя из-за стеллажей появляется Кладовщик, в руках у него — корытце с тремя упаковками баранок, двумя кружалами колбасы, банкой сгущёнки, головкой сыра, лотком яиц, упаковкой гречневой крупы, пятью рулонами туалетной бумаги и бутылкой кукурузного масла.

директриса. Будьте здоровы, Семён Аркадьич!

кладовщик. В честь чего, Милиция Фёдоровна?..

директриса. Вы же чихнули, вот я и говорю…

кладовщик. Да вроде бы не чихал… (Пристраивает корытце на край стола, усаживается в кресло и, щёлкая костяшками счётов, начинает подсчитывать стоимость принесенного.) Так, яйцо диетическое… Гречка… Сыр… Колбаса… Сгущёнка… Масло кукурузное — от язвы, мужу вашему, Богдану Карпычу… Бумага туалетная… Баранки… дожили, дефицитом стали… (Заканчивает подсчёт.) Девять рублей 92 копейки…

директриса. (Протягивает десятку 1961 г.) Спасибо вам большое, Семён Аркадьич…

кладовщик. Не за что. (Открывает выдвижной ящик, отсчитывает сдачу.) Вы уж за моим оболтусом, Милиция Фёдоровна, проследите там… пожалуйста, а мы… всё что от нас требуется, как говорится…

директриса. (Перекладывает продукты из корытца в хозяйственную сумку.) Да-да, Семён Аркадьич, не беспокойтесь… всё под контролем…

кладовщик. Вам помочь? Давайте, провожу… до трамвая.

директриса. Ну что вы, Семён Аркадьич… Спасибо, не нужно. Занимайтесь вашими… трудами. (Берёт сумку делает шаг… У бочки, стоящей в десяти шагах от стола, срывается верхнее дно и шлёпается на пол.)

Голос из БОЧКИ. Всем оставаться на местах! (Из бочки — с рупором в руке и вскриком «Апчхи!» — выпрыгивает человек в кожанке, это старший оперуполномоченный угрозыска капитан Жевлов. За ним, из той же бочки — появляется старший лейтенант Шарлапов в военной гимнастёрке.)

Жевлов. (В рупор, хриплым песенным голосом.) Граждане барыги, внимание! Ваша банда полностью окружена. Лазейки, выходы перекрыты. Сопротивление, увёртки — бессмысленны. Коваленке… Семёну Аркадьичу… и Свеженцевой… Милиции Фёдоровне — предлагаю не отпираться и во всём сотрудничать со следствием! (К Шарлапову, не в рупор.) Шарлапов, ввести понятых!

Шарлапов. Есть! (Достаёт монтировку, вскрывает несколько соседних бочек; из бочек вылазят двое понятых и трое оперов.)

Жевлов. (В рупор.) Гражданка Свеженцева, гражданин Коваленко! Санкция вышестоящих организаций… на незаконный отпуск дефицита… имеется?

директриса. Просто мужу… доктор… прописал…

Жевлов. Так мы сейчас с вами где? В аптеке обретаемся? Или как?

Директриса молчит.

Жевлов. (К Директрисе.) Как же это мы — с такими уголовными… художествами — молодое поколение строителей коммунизма воспитываем, а, гражданка Свеженцева?! Как же мы это… школой заведуем? (Торжественно, к кинозрителю.) Итак, уважаемые граждане! Только что (!) нашей группой (!) была обезврежена… преступная банда паразитов, присосавшаяся к исхудавшему народному телу и бесстыдно пьющая его посконную, пролитую в неравных боях (!) рабоче-крестьянскую кровушку… И наказать их — есть наша первостепенная и священная…

Затемнение.

Шарлапов с операми упаковывают Кладовщика и Директрису в автозак.

ЭПИЗОД XL/«Как у Карпаччи»

Продолжение эпизода XXXVII/«Ножки Буша».

Дом на Стахановской, за столом — Пётр (галифе, нижняя рубаха), Майя (халат, шлёпанцы) и Концертант (фрак).

Майя подкладывает куриный окорочок Петру, затем себе и Концертанту. Накрывает казан крышкой.

Майя. И пирог… кто хочет… (Кивает на пирог; Концертант и Пётр берут по куску.)

Пётр. Ладно!.. Давайте! (Поднимает стопку.)

Майя. Давай! (Поднимает свою; Концертант к стопке не прикасается.)

Пётр и Майя чокаются, выпивают, Пётр берёт себе кусок селёдки.

Майя. (К Петру.) Курицу… Курицу попробуй!

Пётр. (Откусывает кусок окорочка, зажмуривается от удовольствия.) М-м… то, что доктор прописал!

Майя. Картошечку, муженёк, обязательно…

Пётр. (Жуя.) Прямо как у Гриши… Карпаччи!

Майя. У кого у кого?

Пётр. Забыла, что ли?.. Карпаччи наш! Скрипач! Супруга — врач! Мозолист! Никакого мяса — только курей! (С завистью.) Могут себе позволить… Чтоб сосудики чистыми оставались… когда в гроб слягут!

Концертант. Ой, а чего это я всё грожусь да грожусь?! Пора б уже и рассказать… (Пристально смотрит на Петра, тот пришибленно отводит взгляд.)

ЭПИЗОД XLI/«Толик»

Продолжение эпизода XXXV/«Гроза».

Спасательный пункт. На пластмассовом «общепитовском» столике — мегафон, бинокль, «вахтенный» журнал, под столом — батарея пустых винных бутылок. На фанерных стенах развешены вырезки из журналов с фотографиями полуобнажённых красоток, плакаты-пособия по методикам выполнения искусственного дыхания, спасательные круги, часы, барометр, поломанное зеркало. На гвозде — поверх лёгкого женского платьица висит «видавшая виды» матросская тельняшка. Лежак, застеленный синим армейским одеялом. В углу — валяется цветастая пляжная сумка. Женщина (Майя) с мальчишкой (а это — 5-летний Буся), заходят внутрь. Майя хватает свою цветастую сумку, вытаскивает полотенце и начинает обтирать окоченевшего мальчишку.

Майя. Ну всё, всё сыночек… Всё хорошо… Слава богу, всё хорошо…

Крупным планом: дрожащие губы Буси, он всё ещё не отошёл от испуга и близок к истерике.

Майя. Испугался?

Буся отрицательно мотает головой.

Майя. Не испугался? Вот и молодец…

Буся разражается плачем.

Майя. Ну что ты, Боренька?! Перестань! Я тоже испугалась.

Буся продолжает плакать.

Майя. (Достаёт из пляжной сумки помаду, подходит к зеркалу и начинает подкрашивать губы.) Только не рассказывай папе. Деткам нельзя… в волны на лодках…

Буся. (Ревя.) Папа будет бить?

Майя. Не знаю. Не рассказывай, и всё.

Буся кивает.

Майя. А то и мне достанется… Обещаешь?

Буся. Обещаю.

Майя. Ни про лодку… ни про дядю Толика…

Входит гребец…

ЭПИЗОД XLII/«Свист»

Продолжение эпизода XL/«Как у Карпаччи».

Дом на Стахановской, за столом сидят Пётр (галифе, нижняя рубаха), поникшая Майя (халат, шлёпанцы) и Концертант (фрак).

Пётр. (К Концертанту; с убитым видом.) Ну, хватит… Зачем?! Зачем ты мне… всё это рассказываешь?!

Концертант. (Торжествующе.) Что, больно?.. (Пауза.) А чтоб знал!

Пётр. (С обидой.) Боря, за что?

Концертант. (Надменно.) За всё… За музыку твою вечную… от которой меня всю жизнь…

Пётр. Занялся бы другим…

Концертант. А чему?! Чему я всю жизнь учился? Только это — и умею…

Пётр. И что?! Посмотри на себя, должен быть благодарен!..

Концертант. А я тебе о чём?

Пётр. Я хотел, чтоб ты… не как мы с матерью!.. Чтоб не считал всю жизнь копейки. Или я неправ?

Концертант. За ремень твой отцовский… спасибо отдельное…

Пётр. Все… говорили… Ты рождён… быть Исполнителем!

Концертант. (С сарказмом.) И за личную жизнь благодарствую. Премного!..

Пётр. (В запале.) Именно! За личную жизнь! Особливо за Люську твою! Витьки Телегина супружницу…

Концертант. Да, и за Люсю!

Пётр. … на которой пробы негде было ставить!

Концертант. Ах, так ты это… про Люсю?.. (С издёвкой.) А может, тебе ещё… кой-чего про Одессу? (Бросает иезуитский взгляд на Майю.)

Пётр. Что???

Майя. (С укоризной.) Боря!

Концертант. Всю жизнь мне перековеркал!

Майя. Боря, прошу тебя…

Концертант. Сейчас всё поймёшь, всё!.. (Сверлит отца испепеляющим взглядом.)

Раздаётся тихий настойчивый свист.

Пётр. (Опасливо.) Стоп! (Поднимает указательный палец, внимательно прислушивается. Качает головой.) Не стоило мне, пожалуй…

Майя. Петя, что?!

Пётр. Давление подскочило… Аж ушах свистит…

Майя с Концертантом переглядываются. Майя озадачена. Концертанту становится смешно.

Майя. (Смущённо.) Да-да, Петенька… конечно… Это давление…

Пётр. Нет, не буду сегодня больше… Ни грамма…

Свист не прекращается.

Концертант. (К Петру; сочувственно, тронув его за руку.) Спокойно, папа, не раскисай… будь мужчиной…

Слышно: в замочной скважине провернулся ключ. Скрип открывающейся входной двери, затем — мягкий щелчок закрывшейся (что происходит в сенях, не видно — дверь в сени закрыта). Раздаётся глухой настойчивый топот — будто кто-то отряхивает с валенок снег. Недоумение на лице Петра, глаза Майи забегали. Топот прекратился. Через некоторое время раздаётся шум спускаемой в унитазе воды. Дверь из сеней отворяется, входит какой-то мужик в тулупе и валенках. Толстяк. Лет шестидесяти.

Мужик. (Увидев Петра; с неприязнью.) А, ты?.. (Пауза.) Явился не запылился! (Снимает тулуп, вешает на вешалку, сбрасывает валенки, надевает домашние шлёпанцы.) (К Петру.) Чем обязаны?

Пётр. (К Майе.) Майя?..

Концертант. (К Петру, с ехидцей.) А вот тебе и «четвёртая»!

Мужик. (К Петру; сурово.) Каким ветром… в наши края?

Майя. Петенька… Я сейчас… всё объясню…

Мужик. (Пренебрежительно.) Да брось ты, Майка… А то он сам… не понимает?.. (Проходит к столу, садится.)

Пётр. Что… в этом доме… происходит?! (Ударяет кулаком по столу, вскакивает,)

Мужик. (С презрением глядя на Петра.) Нет мочи терпеть… Пойду… воздух выпущу.

Огорошенный взгляд Петра, поражённого таким хамством. Мужик встаёт, отправляется в сени и тут же возвращается с какой-то красной, почтенного возраста тряпкой. Подходит к окну, прислоняет тряпку к отопительной батарее, взявшейся неизвестно откуда, что-то откручивает… На тряпку устремляется струйка воды, свист прекращается; мужик закручивает то, что только что открутил.

Майя. (К Петру; заботливо.) Ну что, теперь не свистит?

Пётр. Нет… (К Мужику, удивлённо.) Что это было?

Мужик. Отопление… музицировало… (Снова садится за стол.)

Пётр внимательно рассматривает Мужика.

Мужик. (Опрокидывает пресловутую «четвёртую» стопку, закусывает солёным огурцом.) Объясняю. Для мастеров «искуйства», от дел наших земных… ох, как далёких… (Пауза.) Пётр… если не ошибаюсь?..

Пётр утвердительно кивает.

ЭПИЗОД XLIII/«Юджин Пабст»

Наши дни. Знакомый муз-школьный класс[26], в котором Белла Романовна Брауде когда-то занималась с Концертантом. За пианино сидит какой-то мальчик лет семи, рядом — молоденькая, незнакомая зрителю учительница. Мальчик играет гамму, рука учительницы касается его руки — как бы подавая сигнал «стоп», гамма обрывается… Камера переводится на «черепаху Тортиллу» (95-летнюю Беллу — в очках, в трезвейшем уме и памяти), сидящую в инвалидной коляске.

Тортилла. (Оглядывает класс; сама с собой.) Нет, ничто… не тленно… под луной! Тот же плафон, тот же треснутый подоконник… (Взгляд на пианино.) Тот же инструмент… (К зрителю.) На этом стульчике, между прочим (кивает на ученика), в этом классе… в свои годы… у меня сидел один мальчик… ставший потом… Борисом Левитанским! Вот его фотография… (Показывает фото, на котором она занимается с Борькой.) Он был страшным лентяем, и мне… с его родителями (назидательным тоном) пришлось потратить немало сил, прежде чем он стал тем, кем он стал… И, именно здесь, в этом классе — я предрекла ему, что он будет собирать полные залы… (Пауза; волнительно.) А вот ещё одна фотография… (Показывает очень старое фото, на котором изображена пожилая женщина в вечернем платье.) Я показываю её потому, что мне… повезло учиться у Регины Самойловны Горовиц (прикасается к женщине на фото), родной сестры знаменитого американского виртуоза Владимира Горовца… о которой он, кстати, отзывался, что она — ещё лучшая пианистка, чем он… Сестра гастролировала по Союзу, аккомпанировала Мильштейну, Ойстраху, другим выдающимся, но… Послушайте. Вам это будет полезно… После революции их семья потеряла всё… Отца — а он владел торговой фирмой — репрессировали как врага народа, и он закончил свои дни в лагерях… Старший брат Владимир… Горовиц — был уже состоявшимся пианистом… и просил выпустить его из страны, но разрешения не получил, и ему пришлось бежать… (Вздыхает, опускает голову, пауза.) Власть не смогла простить ей… этот поступок братца-предателя. И в тридцать седьмом… гастроли ей поломали раз и навсегда… И — до преклонных лет — ей оставалось… только преподавать. И только — в Харькове. В консерватории, в должности… Нет, даже не доцента! А — И. О.(!) доцента… При всём при том, что профессорами там были… какой-то Хазановский… какой-то Скловский… Ещенко… Это угнетало её больше всего… (Пауза.) У брата за границей… поначалу тоже складывалось несладко, и всё же… Как-то в Гамбурге, в гостинице, к нему в номер влетел шальной антрепренёр… И предложил заменить заболевшего солиста… Исполнять требовалось… ни много ни мало Первый Концерт Чайковского для фортепиано с оркестром, начало — через полчаса. И Горовиц согласился. Вот так, без всякой репетиции, этот «кот в мешке» зашел в зал за минуту до начала. Дирижером был знаменитый Юджин Пабст. Он только и успел, что сказать пришельцу: «Следите за моей палочкой, и бог даст, ничего страшного не случится»… Но уже через несколько тактов — Пабста едва не хватил удар: «солист» молотил по клавишам как ему вздумается, не обращая внимания ни на палочку, ни даже на оркестр. Скандал Пабсту был ни к чему, и он как человек профессиональный, скрепя сердце начал дирижировать, всецело идя за «этим отморозком» — ведя оркестр за ним и предвкушая ту капитальнейшую головомойку, которую он задаст антрепренёру, как только закончится «весь этот позор»… Успех — был оглушительным. Публика аплодировала 50 минут, стоя, билеты на все его предстоящие выступления были раскуплены в течение часа. Так, дорогие мои, началась блестящая карьера Владимира Горовца в Европе. Затем — триумф в Америке, снова Германия, Франция, Англия, Швейцария… Да, конечно… (Вздыхает.) Вегетарианские были времена, сейчас вряд ли бы… такое допустили… Прислали б каких-нибудь… «солсберецких»… Богоматерь Парижскую… осмотреть… (Пауза.) Да, и ещё… Самое главное… Всем своим студентам — Регина постоянно повторяла: «Дети мои! Учите… английский!..».

Договаривает и обессиленно откидывается на спинку коляски. Камера переводится на юного ученика и молодую учительницу. Ученик скучает, учительница опасливо косится то на Тортиллу, то на ученика, как бы не понимая, о чём идёт речь.

ЭПИЗОД XLIV/«АГВ»

Продолжение эпизода XLII/«Свист».

За столом — Пётр, Майя, Концертант и Мужик.

Мужик. (К Петру.) Так вот, ещё раз… Для «мастеров искуйств»! (Многозначительно.) Видите ли, Пётр… Водяное отопление есть процесс циркуляции… нагретой воды… внутри замкнутого контура, состоящего из батарей и металлических труб. А поскольку вода имеет свойство испаряться, то есть — превращаться в пар, или в тёплый воздух… (Пётр с одуревшим видом внимательно слушает) то этот циркулирующий в контуре воздух… как раз и «дует» в эти трубы. Или, как сказал один из ваших, «А вы ноктюрн… сыграть смогли бы… на флейте водосточных труб?!».

Мужик смотрит на Петра с победным видом. Пётр не слышит. Майя встаёт из-за стола и выходит в сени. Пётр между тем — с изумлением осматривает комнату. По стенам проходят трубы и батареи водяного отопления, печь-голландка исчезла… К газовой плите, стоящей на её месте, протянута дюймовая труба, на плите закипает чайник, под ним — голубеет обворожительное газовое пламя… Куда-то подевался умывальник. Вместо него — водопроводный кран со смесителем и чешская мойка…

Концертант. (К Мужику; обыденно, как ни в чём не бывало.) Что на работе, Константин Николаевич?

Мужик. (Машет рукой; устало.) Ой, да ну его, Боря… Сегодня вообще завал! Замёрз, как цуцик. С ума посходили, всё везут и везут… Шестьдесят тонн антрацита… сто двадцать четыре — бурого… Солярки шестьдесят шесть бочек. И всё проверь, заактируй, подпиши…

Взгляд Петра падает на их с Майей семейную фотографию, висящую всё там же, на стене… Супруги по-прежнему нежно смотрят друг на друга, но вместо Петра — почему-то! — на фотке запечатлён этот самый Мужик…

Нервный хохот Петра, продолжительная смеховая истерика; до него, наконец, дошло — кто это такой…

Пётр. (К Мужику; не прекращая хохотать.) Ни хрена себе — поворотец!.. Так и знал!.. Зав угольным складом, видать?

Мужик. (Скромно, но не без гордости.) Топливным…

Пётр. (Продолжает хохотать.) Ну, и как навар?.. С пересортицей небось — всё шик-модерн?.. Дорожные потери… Усушка, утруска… Недовесы, поборы… Взятки… заносы… с чёрного хода!

Мужик. (Твёрдо; глядя на Петра, как на идиота.) Не без того… Хочешь жить — умей вертеться.

Пётр. Справный мужик! Справный!

Вновь слышен шум спускаемой в унитазе воды, Майя возвращается в комнату.

Пётр. (По-прежнему, к Мужику.) А там… (указывает на сени) у тебя что?.. Кабинет задумчивости?

Мужик. (Гордо, с чувством глубокого превосходства.) Идём, покажу…

Ведёт Петра в сени, к ним присоединяется Концертант. В сенях, на месте, где когда-то висело ржавое корыто[27], красуется белоснежная дверь с писающим мальчиком. Мужик толкает дверь, и… Раздаётся громкий аккорд — это грянул очередной фрагмент Концерта №1; перед Петром — сияющее чистотой помещение, отделанное перламутровой плиткой. Его взору предстают ванна джакузи с гидромассажем, душевая кабинка с сауной, бесконечные зеркала (музыка — всё тише!), унитаз, биде, роскошная раковина с сияющим смесителем… Пётр повержен, раздавлен, унижен. Концертант наблюдает за реакцией отца с довольной усмешкой, явно кайфуя.

Музыка стихла.

Пётр. (Тихо, себе под нос.) Так и знал… что возьмёт себе жулика… ворюгу…

Мужик. (Подходит к ещё одной двери — находящейся на другом конце ванной комнаты.) Это ещё не всё!

Толкает дверь; перед Петром — огромная роскошная спальня и следующая за ней анфилада искусно обставленных комнат… Мужик с интересом смотрит на Петра, ему не терпится понаблюдать за его реакцией. Пётр пятится чуть назад… Камера переводится на Мужика. Крупным планом: ошеломлённый взгляд «завсклада»: на месте, где только что находился Пётр, он видит шестилетнего мальчишку в лохмотьях; повязка на глазу отсутствует. Оборванец пятится ещё чуть-чуть, затем взвивается и с разбегу таранит толстяка головой в живот. Мужик падает, Оборванец выбегает в сени… Поверх мёрзлых сугробов стелется позёмка. Вой ветра, лай собак. Из далёкого далёка к дому тянется всё та же верёвка — с тем же бельём, испачканным подошвами Концертанта[28].

Из сеней во двор выскакивает уже не Оборванец, а Пётр (!) — в галифе и нижней рубашке, с повязкой на глазу.

Сортира — и след простыл, на месте сарая — гараж из бетона и стекла. Пётр подбегает к гаражу, соскребает со стекла чуток наледи, прикладывает ко лбу ладошку, сложенную козырьком… Внутри — просматривается крутая тачка.

Пётр. (Убитый горем.) Таки снесла…

Плетётся обратно — в дом, в комнату, где только что сидел за столом.

В комнате — те же батареи, та же газовая плита… В углу — уцелевшая с прежних времён куча хлама. За столом — Концертант и Майя. Пётр копается в хламе, находит, наконец, потрёпанный чемоданишко… Кладёт чемодан на кровать, открывает шкаф, достаёт пару кальсон, пару нижних рубашек, бросает в чемодан и направляется к выходу. По дороге бросает Майе, не глядя: «Сарай…»

Майя. Что — сарай?

Пётр. (На ходу, чуть ли не с истерикой.) Ты проспорила…

Майя. Ничего я не проспорила… Это ты… спорить хотел… Всё «спорнём» да «спорнём»!.. А до самого спора — так и не дошло…

Пётр. Всё равно! Не я проиграл… Ты! (Без оглядки — покидает комнату.)

Майя. Петя!..

Майя остаётся в комнате, Концертант увязывается за Петром.

ЭПИЗОД XLV/«Фрак»

Продолжение эпизода III/«Гримёрка». Концертант по-прежнему строит зеркалу рожи, пытается себя развеселить, но — ничего не выходит. С пустым, ничего не выражающим с лицом — в трусах, манишке и бабочке, тянется к плечикам, достаёт концертные брюки, начинает надевать. Делает это с раздражением, неохотой, вся сущность его — восстаёт против… Раздаётся звонок мобильника. Концертант дотягивается до гримёрного столика, берёт телефон.

Концертант. Алё, привет!

На том конце провода — вечер, берег Средиземного моря, утопающая в зелени вилла (к каждому растению подведена прозрачная трубочка с живительной влагой). В просторной, со вкусом обставленной комнате, украшенной афишами с изображением Концертанта, стоит малосимпатичная женщина лет шестидесяти, с угристым мясистым носом. Это — его супруга. Несмотря на довольно позднее время, вокруг женщины носятся с полдюжины счастливых внучек и внучат, мал мала меньше. На полу — детские игрушки; шум, крики, детский смех…

Супруга. Привет! Как дела?

Концертант. Нормально, твоими молитвами…

Супруга. Ты сегодня где?! В Кирхенхаузене?

Концертант. Да.

Супруга. Как погода?

Концертант. Вроде хорошая… А у нас?

Супруга. У нас хамсин… (Улыбчиво.) Из Иордании навеяло! На улицу не выйдешь, дышать нечем…

Концертант. Ну… у меня тут тоже… дышать не очень…

Супруга. Завтра где? В Вайсентурме?..

Концертант. Извини, дорогая, сейчас начало.

Супруга. Всё, береги себя, ты нам нужен. Целую, до связи.

Концертант. До связи.

Посидев ещё немножко, старик скрепя сердце натягивает носки, встаёт со стула, надевает брюки, концертные туфли и, наконец, фрак. Оглядывает себя в зеркало. Отражение крупным планом: Концертант «при полном параде», во весь рост. Снова начинает строить себе рожи, высовывает язык… Вспышка! Уморительно смешное отражение (с высунутым языком) становится вдруг чёрно-белым и на мгновение замирает в зеркале — превратившись в старую выцветшую фотографию «на память» с факсимиле: «Kirchenhausen, 2010»… Концертант проходит к окну, открывает створку. Высовывается наружу, делает глубокий вдох. Из окна просматривается скульптурка земного шара[29], тумба с афишей и вся «курительная» зона с её урнами. У урн — лишь один человек, это «Красавчег». Задержавшийся курильщик в последний раз затягивается, бросает окурок и поспешает в зрительный зал. Концертант делает ещё один глубокий вдох и закрывает створку. Покидает гримёрку и направляется к сцене.

ЭПИЗОД XLVI/«Триумф»

Продолжение эпизода XLIV/«АГВ».

Снег валит крупными хлопьями. Убитый горем Пётр (в галифе и нижней рубахе) выходит во двор, сын (во фраке) следует за ним. Пётр доходит до калитки.

Концертант. (К Петру.) Ну что ж…

Пётр останавливается, поворачивается к Концертанту. Неотрывно — в последний раз — смотрит на сына. Опускает чемоданчик на землю, поднимает руки, чтобы обняться…

Концертант. (Со скрещёнными на груди руками.) Рад был увидеться, отец…

Пётр подхватывает чемоданчик, резко разворачивается и выходит за калитку. Делает несколько шагов и сын. Врубается музыка, звучит финал всё того же Концерта Чайковского. Общий план: снег всё валит и валит, у калитки стоит человек во фраке и смотрит вслед человеку в галифе и нижней рубашке, уходящему всё дальше и дальше…

Ещё немного, и Пётр исчезнет из зоны видимости. Концертант не выдерживает, срывается с места и пускается вдогонку за отцом — по длинной, идеально прямой дороге.

ЭПИЗОД XLVII/«Катала»

Чёрно-белое. Музыка (1-й Концерт) не смолкает.

Длинный безлюдный больничный коридор[30]. Кто-то в белом халате (вид со спины) толкает впереди себя каталку — всё прямо и прямо, никуда не сворачивая… На каталке — вперёд ногами, лениво осматриваясь по сторонам — лежит Концертант. Он, как обычно, при полном параде (бабочка, фрак), поверх рукава — гипс. Едва ли не бросаясь под колёса, дорогу им перебегает всполошенная чёрная кошка — с недвижным воробышком в зубах (это — Ирма). Кошка исчезает, каталка движется дальше… Наконец, останавливается. Просторное светлое помещение. Ни окон, ни дверей. «Катала» (им оказывается доктор) отрывает руки от каталки и подходит к пациенту. Поправляет на пациенте бабочку и, улыбаясь, что-то говорит. Титр: «— Что ж, молодой человек… Всё зажило, будем снимать». Затем обращается к Медсестре. Титр: «Зиночка, пожалуйста… Займитесь молодым человеком». Медсестричка берёт ножницы, начинает разрезать гипс и, с умилением глядя на Концертанта, что-то щебечет. Титр: «— Всё будет хорошо. Вот увидишь…». Лицо лежачего расплывается в отёчной неземной улыбке.

ЭПИЗОД XLVIII/«Финал»

Музыка продолжается. Снова цветное изображение: те же подмостки, тот же оркестр[31], вдохновенное лицо дирижёра. Громкие, исполненные страсти аккорды фортепиано. Камера переводится на рояль; звучит последний аккорд. За роялем — никого, он пуст.

Конец.

Ремарка для режиссёра монтажа

В течение демонстрации киноленты изображение на экране иногда исчезает и появляется странный промельк — надпись, нацарапанная неровными чёрными буквами на белом фоне (якобы фабричный брак):

Концерт №1 Чайковского
без фортепиано
с оркестром

___

[15] См. эпизод VIII/«Дом».

[16] См. эпизод XVIII/«Гастроли».

[17] См. эпизод XVI/«Любовь».

[18] Продолжение эпизода X/«Галифе».

[19] См. эпизод I/«Афиша».

[20] См. ролик №3 в эпизоде IX/«Зонтик».

[21] См. эпизод XXVII/«Гёрл».

[22] Красненькая — 10-рублёвая ассигнация 1961 г.

[23] Cм. эпизод VIII/«Дом».

[24] См. эпизод XIII/«Раскинулось море».

[25] Cм. эпизод VIII/«Дом».

[26] См. эпизод XXX/«Белла».

[27] См. конец эпизода XXXIV/«Окно».

[28] См. эпизод V/«Майя».

[29] См. эпизод I/«Афиша».

[30] См. эпизод XVII/«Травматология».

[31] См. эпизод IV/«Пролог».