Елена Алергант: Спутница жизней. Продолжение

Loading

В трамвае, в метро, в магазинах всматривалась в лица людей того поколения, пытаясь обнаружить следы постыдного прошлого… Но лица, бледные и напряжённые, не выдавали своих секретов.

Спутница жизней

Елена Алергант

Продолжение. Начало

Апрель 1974 г. Фаталистка. Продолжение

Зима приближалась к концу. Горы снега, скопившиеся вдоль тротуаров, плавились и стекали на мостовые. Машины, возомнившие себя амфибиями, юзом скользили в потоках воды, обдавая прохожих комьями грязи. Но мне это не мешало.

Следуя задумке, я вживалась в девятнадцатый век и чувствовала себя там гораздо комфортнее, чем в двадцатом. Идея с театром одного актёра нравилась всё больше и больше. Но в любой пьесе должны быть декорации и костюмы, создающие атмосферу места и времени. С декорациями всё сходилось. Мало изменившийся центр города за окнами движущегося автобуса, станет самой замечательной декорацией. А вот костюм и причёску придётся изобретать самой. У публики должно возникать ощущение, будто я имею какое-то отношение к старому времени, и рассказываю не по книгам, а о пережитом.

В один из таких, полных фантазий дней, внезапно позвонила Мила. Сказала, что на пару дней приехала в Ленинград и хотела бы встретиться вдвоём. Без Жени. Я пригласила её к себе.

Выглядела Миледи по-прежнему экстравагантно и самоуверенно, только глаза изменились. В них сквозило не свойственное «девице из бухты» напряжение. Гостья вытащила из сумки бутылку коньяка, импортные сигареты и присела к столу. На это раз она не болтала о себе, а упорно тянула время, дожидаясь наводящих вопросов.

После брошенной на рычаг трубки, мне не хотелось ничего знать о Никите, поэтому спросила только о пьесе. Как прошла премьера и как этот проект был принят публикой? Мила страдальчески сморщилась и махнула рукой:

— Не было ни премьеры, ни публики. А пьеса… просто злой рок. Я им с самого начала говорила, что она навлечёт на них беду.

Преодолевая внутренне сопротивление, Миледи начала пересказывать суть злосчастного творения. В её телеграфном изложении оно звучало приблизительно так:

«Иуда знакомится с Иисусом, увлекается не только новыми идеями, но и пассионарной личностью учителя. Постепенно сближается со странствующей группой и становится её полноправным членом. Но со временем в его голове зарождаются сомнения. С одной стороны — проповеди о равенстве и братстве, с другой — решимость апостола Петра огнём и мечом насаждать новую веру, с третьей — готовность народа до последней капли крови защищать традиции предков. Иуда перестаёт понимать, на чьей стороне правда. И тут на заднем плане возникают жуткие сцены. Я не знаю точно, что авторы имели в виду, но поняла это так. Всевышний, затеявший игру, о которой рассказывал Арсений, показал Иуде картины из будущего. Ужасы, которые принесёт с собой христианство. Крестовые походы с тысячами человеческих жертв, пылающие костры инквизиции, казнь Джордано Бруно, тридцатилетняя война, разрушившая половину Европы, и так далее.

Потрясённый этими видениями, Иуда решает, что Бог посылает ему тайные знаки, поручает особую миссию. Любой ценой предотвратить надвигающуюся катастрофу. Но предотвратить её можно только одним способом; уничтожить самозванца, сеющего смуту в умах людей. Убить человека, перед которым преклоняется. Несчастный мечется между чувством и долгом, между человеком и человечеством. Но каждый раз, когда перевешивают чувства, Бог показывает ему всё более страшные сцены. Под конец чувство ответственности берёт верх, и Иуда сдаёт Иисуса страже.

Сцены метаний Ник сыграл просто гениально. Я всегда знала, что он невероятно талантлив, но такое исполнение видела, пожалуй, впервые.

А дальше произошло то, что должно было произойти. На закрытом показе спектакль с треском провалился. Был категорически запрещён. Окончательно и бесповоротно. А на следующий день главного режиссёра вызвали в соответствующие органы, где хорошенько промыли мозги, назвав пьесу политической провокацией. А что, если кто-то из несознательных граждан (а паршивая овца в любом стаде найдётся), вздумает провести параллели с нашей действительностью? У нас тоже были свои перекосы, но при строительстве нового общества всякое случается. Думаю, ты всё поняла

В принципе поняла, но не совсем. Как шеф, человек взрослый и разумный, мог вообще ввязаться в эту историю. Даже не зная подробностей, мы с Женей с первой минуты предсказали проекту летальный исход.

Мила бросила в пепельницу очередную недокуренную сигарету и с досадой произнесла:

— Был бы разумным, не ввязался бы. В том то и дело, что они с Арсением два сапога пара. Одержимые честолюбцы. Шеф закончил наш институт. Правда на пять лет раньше. Два года отработал у Товстоногого. То ли помощником, то ли ассистентом. Переругался в дым и сбежал в Минск. С тех пор живёт одной лишь маниакальной идеей — доказать Самодержцу кто есть кто. Вот и решил, что протащит этот шедевр, как антирелигиозную пропаганду, а заодно утрёт учителю нос. А наши два дурака поверили и расстарались.

Мила снова нервно закурила, поморщилась и заговорила, с трудом выталкивая из себя слова:

— Я, собственно, хотела поговорить с тобой о Никите. Знаю, он был тебе не безразличен, да и сам, по-моему, увлёкся не на шутку. Рассказывал о вашей переписке, и телефонных звонках. Весной собирался в Ленинград. Потому и решила встретиться вдвоём, без Жени. Если сочтёшь нужным, сама ей потом всё расскажешь.

Мила сцепила пальцы в замок и взглянула на меня почти умоляюще:

— С ним большая беда приключилась. Только не перебивай, а то не выдержу и разревусь. Так вот… После того, как зарезали пьесу, они с Арсением напились до чёртиков в баре. А каков «адвокат Иуды» в поддатом виде, сама знаешь. Короче, ругались до тех пор, пока их оттуда не выперли. Прихватили начатую бутылку водки и отправились доругиваться на улицу. Перевозбудившись, Арсений вмазал Ника в витрину вино-водочного магазина и смылся, а тот так и остался сидеть на груде осколков с водкой в руке. В этом положении его и арестовали. Люди, вызвавшие милицию, слышали только звон стекла, а что произошло, не видели. В итоге, Ника обвинили в злостном хулиганстве и ограблении магазина. Дело даже толком расследовать не стали. Осудили на два года тюрьмы и баста. Видать указание с верху поступило. За пьесу на нём отыгрались. Уж больно убедительно роль предателя сыграл.

Я почувствовала, как на лбу выступает холодный пот, а к горлу подступает тошнота. Мила рванулась к раковине, набрала из-под крана стакан воды и заставила выпить маленькими глотками. Минут через пять дурнота отступила, и я смогла выдавила из себя идиотский вопрос:

— А что делал всё это время Арсений?

Миледи презрительно пожала плечом:

— Пребывал в запое. Все три месяца. Даже на суде не появился, потому как был не транспортабелен. Потом как-то очень скоро оправился, уволился из театра и нанялся чернорабочим в геологическую экспедицию.

Мы молча пили коньяк и курили, но я чувствовала, что Мила сказала ещё не всё. Наконец она собралась с духом и заговорила почти шёпотом:

— Всё оказалось не так просто. Совсем недавно узнала, что Арсения тоже прижали к стенке. Либо молчит и не рыпается, либо, как автор крамолы, пойдёт по политической. Вот он и промолчал. А сказал бы, что их было двое. Подрались, разбили стекло, а грабить магазин не собирались, может отделались бы взысканием за мелкое хулиганство.

Вскоре Мила пожелала мне не падать духом и уехала по своим делам, оставив на память полную пепельницу окурков, недопитый коньяк и фотографию Бахчисарайского фонтана слёз.

Я убирала со стола и размышляла о золотом нимбе над головой Никиты, о Священном писании и о горькой действительности, где Иисус предаёт Иуду.

Несколько дней всё валилось из рук. Мысли постоянно возвращались к Нику. Я обвиняла его в честолюбии и коварстве, а он в это время проходил через девять кругов ада. А ещё вспоминались страхи Арсения перед властью отца. Куда она может привести? На каторгу, на Голгофу, или к подлости и предательству? Из всех возможностей он выбрал третью, но как будет жить с этим дальше?

Со временем мне удалось успокоиться и вернуться к своему тексту. Он был почти готов. Осталось дописать две последние остановки — последний период жизни Пушкина: квартиру на Мойке и место дуэли и тут…

Я получила приглашение на беседу в КГБ. Спектакль состоял из трёх актов, главной темой которых была моя идейная незрелость и нежелание советоваться со старшими товарищами. Сперва «старший товарищ» дружелюбно поговорил о курсах экскурсоводов. Поинтересовался, планирую ли работать по этой профессии, почему выбрала именно эту тему и нравятся ли занятия. Порассуждав сперва об общих задачах кальтурно-просветительской деятельности, он перешёл к конкретному вопросу:

— А вот как Вы отреагировали на весьма сомнительное высказывание одного из соучеников о причастности Александра Сергеевича Пушкина к тайному обществу?

Пролистнул несколько страниц и зачитал практически дословно дурацкую шутку музыканта. Я, естественно, осудила несознательность соученика и сослалась на блестящий разнос, устроенный куратором. Но, как оказалось, тут же попалась в ловушку. Это куратор твёрдо и бескомпромиссно выразил свою позицию, а я малодушно промолчала. А что, если среди экскурсантов найдутся подобные шутники? Тоже буду молчать? В отличие от меня, в группе нашлись идеологически грамотные люди. Они-то и пришли посоветоваться, попросили о помощи. Захотели узнать, как правильно вести себя в подобных случаях. Прочёл короткую лекцию о комсомольской ответственности и опять принялся изучать бумаги, лежавшие в папке:

— Или вот. Пожалуйста. Празднование дня победы в библиотеке. Ветеран, не стесняясь присутствующих, рассказывает о том, как в конце войны сотрудничал с немецкими военнопленными. Неужели у Вас опять не возникло никаких вопросов? А у других они возникли. И много. А Вы, как всегда, остались равнодушны. Что это? Политическая неграмотность, или преступная халатность?

Далее последовала очередная серия вопросов-ловушек, запутавшая меня вконец. Чувствовала, что всё глубже увязаю в вонючем, словесном болоте, но продолжала что-то беспомощно лепетать, подобно утопающему, который, в надежде на спасение, до последней секунды молотит руками по воде.

Под конец мой мучитель выбросил на стол козырной туз:

— Этим летом Вы весь отпуск общались с тремя артистами. Причём с одним из них были в особо тёплых, доверительных отношениях. Обсуждали пьесу, которую они готовили к постановке. Неужели само название не вызвало у Вас элементарной настороженности? «Адвокат Иуды»! Надо же до такого додуматься! Оправдывать предательство!

Кэгэбист картинно вскочил со стула, подбежал к окну и нервно забарабанил пальцами по стеклу, искусно создавая повышенное напряжение. Наконец, будто приняв решение, вернулся к столу и заговорил на редкость доброжелательно:

— Значит так. Я не верю в Вашу окончательную испорченность. Думаю, скорее всего заблудились. Поэтому беру на поруки… под свою личную ответственность и даю ещё один шанс. Продолжайте занятия на курсах, хотя, сами понимаете, в этом году мы на маршрут Вас не выпустим. А один раз в неделю, скажем по средам, будете приходить ко мне на беседу. Мы сможем вместе разобраться со всеми, возникшими в течение недели вопросами. Вот так-то.

Довольный результатом проведённой работы, мерзавец протянул лист бумаги и велел расписаться. Это был договор о сотрудничестве.

В тот момент я, как за соломинку, ухватилась за последнюю возможность оттянуть срок исполнения приговора. Попросила дать мне пару дней на осмысление ситуации. Просто подумать над тем, что натворила. Поганец разочарованно хмыкнул, но лист убрал. Грозно посмотрел в глаза и поставил встречное условие:

— Два дня. Если созреете раньше, позвоните. Чем раньше начнём обучение, тем для Вас же лучше.

Домой брела пешком, хотя ноги тряслись и спотыкались. Почему-то страшилась автобусной толкучки. По дороге зашла в гастроном и застыла перед вино-водочным отделом. Вспомнилось собеседование при поступлении на курсы. Милая дама, предлагая на выбор два маршрута — Пушкин в Петербурге и Ленин в Петрограде — упорно пыталась склонить ко второму. Последним аргументом явилась стоимость. За три с половиной часа по Пушкину платят 3 рубля и 62 копейки, а за Ленина — 4 рубля и 20 копеек. Именно такова цена на водку: Московская — 3.60, а Столичная — 4, 12. Вот вам и идеология. Странно, что мой «поручитель» не вытащил и этот эпизод из своей заветной папочки, хотя подробно расспрашивал об интересе к литературной теме. Купила бутылку вина, сигареты и побрела дальше, на ходу размышляя о случившемся. Ясно, что всё началось с Иуды. Отлавливали всех, кто засветился знакомством с пресловутой троицей. Отпуск мы проводили впятером. Кто же из четверых доложил о моих отношениях с Никитой? Он сам на допросах, или Арсений со страха? А может Женя? После посещения Милы я, промучившись пару дней, сама рассказала ей о случившемся. Возможно, она побывала в КГБ до меня и отмазывалась, как могла: моё де дело — сторона. В дружбе с преступниками состояла не я, а подруга.

Остальное досье собиралось скорее всего потом. Историю с ветераном поведали Алевтина и Любка. Только они, по прошествии двух лет, могли вспомнить, что я в дискуссии не учувствовала. Что касается группы экскурсоводов, состоящей из сплошных честолюбцев, там кандидатов в доносчики было немерено. Так и сложилась картина моего преступного молчания. Забавно. Всю жизнь отец, чья семья пострадала от сталинских репрессий, учил меня не чирикать, пересказывая годами анекдот про воробья.

А я и не чирикала, но оказалось, что в наше время этот анекдот изрядно устарел. Домой я добралась уже в темноте. Комната в коммунальной квартире с окнами на канал Грибоедова показалась спасительным островком. Раньше в ней жила бабушка. Когда-то, ещё до окончания института, родителям удалось прописать меня к ней. Собственно, я и на самом деле жила у неё. Несколько лет назад бабушка умерла, а я осталась одна в окружении её мебели, посуды и фотографий из прошлой жизни.

Плотно притворив дверь, достала из буфета граненый бокал, пепельницу и кусок сыра, купленного в гастрономе. Теперь можно и поразмышлять. Что они сделают, если откажусь от сотрудничества? Я не рвусь ни в аспирантуру, ни в начальники. Сижу в самом низу, так что падать некуда. Можно сказать, мелкая, никому не нужная рыбёшка, случайно запутавшаяся в сети. Боже, у них же такой выбор карьеристов и честолюбцев, готовых подарить себя с потрохами. Рвущиеся к славе артисты из Минского театра, будущие знаменитости — экскурсоводы, Женя, мечтающая стать директором элитарной, школы. Та же Любка с её партийной карьерой. Что им за польза от меня? Какую полезную информацию могу принести в клювике? Я ведь мало с кем общаюсь, в тусовках не участвую, друзей особых не имею. Ну попытались завербовать, раз уж попалась, но скорее всего не больно и хотелось.

Размышляя таким образом, постепенно успокоилась и даже сочинила версию отказа, как мне в тот момент казалось, вполне удачную. Смысл заготовленной речи состоял в том, что я осознала свою идеологическую незрелость и полностью согласна с тем, что работать в области культурного просвещения не готова. Поэтому на курсах экскурсоводов мне делать нечего. Более того. Собираюсь записаться на курсы политпросвещения, чтобы поднять свой идеологический уровень, научится бдительно опознавать политически вредные высказывания и своевременно на них реагировать.

В течение следующего дня, тщательно отполировав эту ересь, позвонила по данному мне телефону. Голос на той стороне провода выразил тусклое сожаление по поводу моего отказа, пожелал удачи и исчез в коротких гудках.

Я облегчённо вздохнула и помчалась на работу, радуясь, что легко отделалась. Но, как вскоре выяснилось, радость оказалась преждевременной.

Неделю спустя меня вызвала к себе Алевтина. Она сидела на стуле по-военному расправив плечи и выпрямив спину. Воротничок застёгнутой на все пуговицы блузки был подпёрт какой-то немыслимо нелепой брошкой. Она окинула меня неприступным взглядом и, обратившись на «вы», мрачно сообщила, что библиотека переживает временные трудности, а потому вынуждена сокращать кадры. Я пришла последней, а значит мне и уходить. Приказ об увольнении протянула молча, даже для вежливости не выразив сожаления. Я так же молча подписала бумажку и направилась к выходу. Начальница окликнула меня у самой двери, велела вернуться и сесть на стул. Теперь плечи её опали, а брошка уперлась в отвисший подбородок. На этот раз она выглядела не офицером на боевом посту, а усталой женщиной, выполняющей неприятную работу. Посмотрела, плотно ли прикрыта дверь и заговорила так тихо, что если кто-то и прислонил к ней любопытное ухо, слов разобрать не смог бы:

— Да, девочка, здорово ты меня подвела. Я ведь тебя под свою личную ответственность принимала. Но дело не в этом. Хочу предупредить, что по специальности тебя уже никуда не возьмут. Даже не пытайся. А на работу устраиваться надо. Иначе за тунеядство притянут. Ты наши законы знаешь. Так вот… Хочу тебе всё же помочь. Удалось договориться с районной больницей… готовы взять тебя санитаркой. Зарплата, конечно, маленькая, но запись в трудовой книжке будет. А там видно будет. Ещё молодая.

Я выскочила за дверь в состоянии полубезумия и тут же наткнулась на Любку. Она даже не поздоровалась. Только окатила брезгливым взглядом, в котором без труда читалась одна единственная фраза: «Мы тебя на груди, как человека пригрели, а ты змеёй оказалась». Но Любкины взгляды меня больше не интересовали.

Дома несколько часов провела в полном шоке и только к вечеру появилась первая здравая мысль. Какая же я идиотка! Пошла против танка с игрушечным пистолетом! Свою наивную логику приписала чиновнику КГБ. Видите ли рыбка из меня не наваристая. А о том, что человеку план по вербовке выполнять надо, новые звёздочки на погоны получать, авторитет зарабатывать не подумала. Он может кучу времени на подбор материалов потратил, два часа на запугивание, а я надумала ему ерунду в уши вливать. Мысли вернулись к предложению Алевтины. С высшим образованием и в санитарки. А ведь именно это предлагал мне декан факультета на распределении. А папа, вопреки своему анекдоту, навесил ордена и помчался чирикать. Вот кошка и показала, где моё место. Вернее, не кошка, а государственная машина, которая человеку не друг, а хозяин. Наверняка не последнюю роль сыграл и пресловутый «пятый пункт». В последние несколько лет, после неудавшихся угонов самолётов, нас одарили особо пристальным вниманием. Вспомнились слова Иды Самойловны во время последней встречи: «… дело не в них, а в общей человеческой подлости. Во всём том, что после войны делали, и до сих пор продолжают. В их презумпции вседозволенности. Нас в заложников превратили. Ни жить не дают, ни из страны не выпускают».

Я задумалась о машине. Что собирается делать со мной дальше? Разобраться, как с Никитой? Ведь поймать на какой-либо мелочёвке не сложно. Подкинуть санитарке в сумку чужой кошелёк, или дефицитное лекарство и обвинить в воровстве? От этой мысли стало муторно и тошно. Тошно от сознания полной беспомощности и беззащитности.

В середине ночи проснулась от кошмарного сна. Снилось некое чудовище с пастью, набитой бронированными зубами. Оно, как комбайн, двигалось по человеческому полю, перемалывая всё и всех на своём пути. Пасть уже совсем близко, а я не могу сдвинуться с места. Ватные ноги увязают в жидком болоте. До утра провалялась в постели без сна, а утром встала, привела себя в порядок и произнесла строгим голосом:

— Значит так, дорогая. Ты, кажется, назвалась фаталисткой. Пожелала, чтобы будущее преподносило сюрпризы. Один ты уже получила. Осталось довериться ему и подождать остальных.

После чего позвонила Алевтине и побрела устраиваться санитаркой.

* * *

Это была последняя, сохранившаяся в тетради запись. Все остальные листы были торопливо и безжалостно выдраны.

Эпилог

На этом записки Библиотекарши заканчивались. Далее, чтобы у читателя не возникло путаницы с личным местоимением «Я», поясняю суть дела. Этот эпилог написан мною, женщиной, случайно обнаружившей тетрадь. Женщиной, заинтересовавшейся не только дальнейшей судьбой автора, но и судьбой самих записок. А чтобы возникновение интереса к чужой судьбе стало понятным, расскажу немного о себе.

Я родилась в начале семидесятых. Мои родители были ровесниками библиотекарши, то есть я принадлежу к следующему поколению. И жили мы не в столичном городе, а в одном из многочисленных, маленьких городков центральной России. Мои родители имели весьма смутное представление о той среде и той жизни, о которой писала незнакомая мне женщина, а значит и мне ничего о проблемах того времени рассказать не могли. В нашем захолустье не было ни выставок художников неформалов, ни литературных обществ, ни поэтов-вольнодумцев. Мы мало что знали о диссидентах и обладателях «пресловутого пятого пункта», потому как ни тех, ни других в нашем городке скорее всего не водилось. Зато в огромном количестве водились алкоголики и дебоширы.

В те годы моих родителей занимали совсем иные проблемы. Как прокормить семью, если в магазинах нет ничего, кроме водки, кильки в томате и плохо пропечённого хлеба? Как вовремя собрать урожай картошки с выделенных под огород шести соток, закатать на зиму огурцы, засолить грибы и наварить варенье. Основными источниками информации служили газеты, радио и телевизор, а значит получали её в преломлении оптики победителя, который всегда прав. (Пользуюсь цитатой из записок Библиотекарши).

Что касается моего поколения, созревшего в перестройке, то прошлое нас вообще не волновало. Все устремления были направлены в будущее. Как организовать собственный бизнес и стать богатыми. В этом смысле мне очень повезло с мужем. Автомеханик с золотыми руками и стратегически мыслящей головой. Как шутили его приятели, мог из трёх инвалидных колясок собрать пригодный к нашему бездорожью мерседес. Не тратя время на досужие разговоры, они организовали «фирму» по перегонке западных развалюх, из которых в своей мастерской творили чудеса. Беда состояла лишь в том, что возможность сбыта в провинции оказалась невелика, а потому деньги текли не потоком, а ручейком. Пару лет спустя его пригласила аналогичная команда из Ленинграда. Там, наконец, удалось развернуться по-настоящему.

Через некоторое время стратегическая голова мужа разработала новый план. Он выяснил, что с запада текут не только подержанные автомобили, но и персональные компьютеры. А вот обученных людей не хватает. Тут же предложил мне отправиться на курсы программистов. Знал, что проблем с обучаемостью не возникнет. Недаром закончила школу с медалью. С местом практики тоже повезло. Некое издательство, приобрело дигитальное оборудование и набирало под него специалистов. С помощью курсов удалось быстро освоить новую технику и получить хорошо оплачиваемую, перспективную работу. Через три года мне уже доверили руководство отделом прозы.

С тех пор через мои руки постоянно проходят два неравнозначных потока литературы. Один по-настоящему интересен. Книги авторов, ранее не издававшихся, мемуары жертв сталинских репрессий и диссидентов, пострадавших от брежневского режима. Но второй… Боже праведный! Мы буквально захлёбываемся в потоке прозы, отражаюшей идеологию последнего десятилетия: братки, криминальные войны, кровавые разборки, необузданный секс и прочая чернуха. А вот об истинной обстановке семидесятых — почти ничего. Это время до сих пор принято называть периодом застоя, поэтому и думаем, что органы гонялись только за «крупной рыбой», за теми, кто открыто выступал против «коммунистической диктатуры». Всем прочим, тихо сидящим в своих болотцах, был гарантирован покой и уют.

Записки Библиотекарши полностью поменяли моё представление. Оказывается, режим перемалывал всех подряд. Сказавших и промолчавших.

В последующие дни эта тема преследовала меня повсюду. В трамвае, в метро, в магазинах всматривалась в лица людей того поколения, пытаясь обнаружить следы постыдного прошлого. Кто он, этот мужчина? Из тех, кто ловил на живца, или кто был ненароком пойман? Но лица, бледные и напряжённые, не выдавали своих секретов. Они равнодушно проходили мимо. Вероятно, ещё не пришло время. Те, кто несёт за это ответственность, не только живы, но опять у власти, а значит покаяние в ближайшие десятилетия не предвидится.

Промучившись несколько дней, я решила отыскать автора этих записок, вернуть ей тетрадь и расспросить о том, как прожила годы перед отъездом в Германию.

Найти её оказалось не сложно. Имя, отчество, фамилия и адрес сохранились в доверенности на продажу комнаты. Несколько дней я корпела над письмом, взвешивая каждое слово. С одной стороны боялась показаться назойливой, с другой — изо всех сил старалась пробудить ответный интерес. Наконец отправила письмо и стала ждать.

Ответ пришёл относительно быстро. Дама вежливо поблагодарила за внимание и попросила выслать тетрадь по почте. Но такое решение не входило в мои планы. Мне нужно было встретиться с ней лично. Тут же в Германию полетело второе письмо. В нём я подробно расписала проблемы нашей почтовой связи. Письма ещё кое как доходят, а вот посылки и бандероли частенько исчезают на таможне. Описав сложности пересылки, как и положено, предложила альтернативный вариант. В ближайшее время у меня намечается деловая командировка в её края, так что могу привезти тетрадь с собой и передать лично в руки. На том мы и порешили.

Окончание следует

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.