Сергей Эйгенсон: Три июльских дня в 1830 году

Loading

На волне новой революции он стал сначала временным наместником королевства, а через месяц и постоянным королем с кличкой «король баррикад». Конституция была, действительно, изменена, но в сторону либерализации…

Три июльских дня в 1830 году

Из серии «В гостях у тетушки Клио»

Сергей Эйгенсон

Продолжение серии. Начало

31 марта 1814 года союзные, прежде всего русские, войска вступили в Париж. 4 апреля император Наполеон в Фонтенбло отрекся от престола. У союзников были разные идеи относительно будущего Франции от республики до раздела страны, но в итоге император Александр I поддался уговорам изменившего Наполеону бывшего министра иностранных дел Талейрана и было принято решение о восстановлении власти низложенной Великой революцией династии Бурбонов.

Условием возвращения в Лувр для короля Людовика XVIII было принятие конституции. Нельзя сказать, чтобы он очень этого хотел, но условий он ставить не мог. По конституции выбирать в палату депутатов имели право сто тысяч избирателей на двадцатидевятимиллионную страну, но все же даже в самой реакционной палате 1815 года была, хоть небольшая, либеральная оппозиция. Провозглашались, хотя и нарушались с самого начала свобода слова и свобода вероисповедания.

Избирательный ценз определялся по количеству уплачиваемого годового налога в триста франков, что для подавляющего большинства французов было недостижимым. Так что представлены в палате были дворянство и верхи буржуазии. Но все же наличие оппозиционных депутатов, вольные песенки Беранже и памфлеты Курье ограничивали произвол властей. Для остальных стран континентальной Европы это было невозможно. Что до России — судите хоть по «Ревизору».

Все-таки эта конституция не нравилась попам, вернувшимся дворянам, да и многим влиятельным фигурам при дворе во главе с младшим братом короля (и наследником) графом д’Артуа. Если помните, в стендалевском «Красном и черном» довольно много пишется об ультрароялистском заговоре, в котором участвует маркиз де ла Моль. Но старый, уставший от жизни и эмигрантских скитаний король Людовик это не поддерживал. Может быть, и Александр Павлович хорошо промыл ему мозги перед Реставрацией. Но вот эти люди «ничего не поняли и ничему не научились».

Но годы шли и в 1824 году Людовик XVIII умер. На престол под именем Карла Х взошел граф д’Артуа, многие годы участвовавший в ультрароялистских попытках. При нем премьер-министры были только из этого круга — граф де Виллель, виконт де Мартиньяк и с августа 1829 года совершенно отвязанный граф де Полиньяк. Вот он-то, вместе с королем, и подготовил некоторые изменения в конституцию. Смысл их был в восстановлении строгой цензуры, ограничении избирательного права только крупными землевладельцами, роспуске существующей и не вполне нравящейся королю палаты депутатов. Рассчитывать, что действующая палата единодушно поддержит эту отмену остатка свобод, они не могли. Все-таки, не все парламенты на свете ведут себя так по-холуйски.

Дополнительно нового короля свела с ума его поездка по стране, он всерьез принял казенные крики хвалы от встречавшей его толпы специально привезенных людей. Он тогда сказал своему премьер-министру: «Слышите, господин Мартиньяк? Разве эти люди кричат “Да здравствует Хартия!”? Нет, они кричат “Да здравствует король!”». Ну, нам с вами это знакомо и по другим странам и временам. В смысле, вера, что восторженные крики наемных людей — это и есть любовь всего народа. А тут еще французы завоевали Алжир — конечно, он почувствовал себя наполовину Цезарем, наполовину Карлом Великим, хоть сам лично о войне знал только из собственной пропаганды.

Второго марта 1830 года король в своей тронной речи пригрозил чрезвычайными мерами, «если парламент будет создавать препятствия для Моей власти». Но депутаты неожиданно не напугались, и председатель парламента представил Карлу Х адрес с неодобрением политики правительства. Вот так двор и правительство с одной стороны и парламент со стоящим на его стороне Народом с другой оказались в противостоянии. Кажется — какое дело бедной Козетте или пролетарию в деревянных башмаках до парламентских прений. Но перед народом предстал призрак «Маркиза де Караба» из песенки Беранже, пытающегося вернуть Старый Режим полностью. Да и классовый разрыв между буржуа и крестьянами был не так уж велик. Сорок лет спустя русский писатель Достоевский будет писать о жене буржуа, которая жалуется, что ее супруг «еще не видел моря». А далеко ли от Парижа до пляжей Нормандии? Согласитесь, что уже в Советском Союзе после 1956 года это было доступно почти всем — съездить ненадолго к Черному морю.

В общем, ситуация была накаленной. И тут король и его окружение набрались смелости и в июле 1830-го ввели эти изменения королевскими приказами-ордонансами, пользуясь тем, что новоизбранная палата еще не начала работу. Впоследствии Шатобриан охарактеризовал это так: «Еще одно правительство в здравом уме и твердой памяти решило спрыгнуть с башни собора Парижской Богоматери». Ну, были основания. Король чувствовал себя безраздельным хозяином своей столицы. Префект полиции Манжен уверял его: «Что бы вы ни предприняли, Париж останется спокоен; ни о чем не беспокойтесь: за Париж я отвечаю головой», а в день публикации ордонансов он докладывал, что «В Париже все спокойно». Военный министр маршал Мармон, в 1815 году изменивший Наполеону, подписав капитуляцию своего корпуса, уверял Карла в верности ему армии.

На следующий день Париж покрылся баррикадами. На них вышли и собственники-буржуа, и ремесленники, и пролетарии, и, конечно, студенты из Сорбонны, Эколь Политекник, Эколь Нормаль и других учебных заведений. Куда же без них? Собственно, ведь и сегодня так.

Но назавтра в рядах восставших появились и первые солдаты в мундирах и со своим оружием. Все же это была, пусть через пятнадцать лет, та же наполеоновская армия. Ее солдатам никакие попы или политруки не могли окончательно вдолбить идею убивать своих отцов, братьев и сестер ради нелепых идей Бурбонов и тогдашней церкви.

Еще через день повстанцы заняли Лувр и Тюильри, Карл Х срочно сбежал в Британию, Париж был в руках народа, а королевские министры заняли свое законное место, как нарушители конституции, в тюремных камерах. Парижский народ еще раз показал всему миру, что не все нации рождены рабами и кто на самом деле является хозяином Парижа. Парижанам это обошлось в шесть-семь сотен убитых и две тысячи раненых. Как это было в той песенке: «Как за морем кровью свободу свою ребята купили дешевой ценой …».

Логичным было бы, этого все ожидали, восстановление Республики. Но … На балконе Ратуши появился герой еще американской Войны за независимость маркиз Лафайет и представил толпе принца Орлеанского Луи-Филиппа со словами «Вот лучшая из республик!». Личность это была уже очень известная еще со времен Великой революции, когда он и его отец сменили фамилию с Бурбонов на Эгалите-Равенство и были генералами Республики. Ну, якобинскую диктатуру они решили не искушать и эмигрировали в Великобританию, где Луи-Филипп и просидел до 1815 года, коогда он вернулся в страну, получил хороший куш от старшей бурбонской ветви и сидел тихо, сохраняя одновременно и свое бурбонство, и репутацию либерала.

На волне новой революции он стал сначала временным наместником королевства, а через месяц и постоянным королем с кличкой «король баррикад». Конституция была, действительно, изменена, но в сторону либерализации, неотменимости завоеванных свобод и увеличения числа избирателей. Но в конце концов и Орлеанский король стал тормозом для страны. В феврале 1848 года новая революция свергла и его. Можно, конечно, поиронизировать над любовью французов к революциям, что и успешно делали, например, в Санкт-Петербурге, пока откладывание год за годом реформ не привело в 1917-м к морю крови и ужаса, уж конечно, многократно превосходящему все, что было во Франции за все ее революции.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

12 комментариев для “Сергей Эйгенсон: Три июльских дня в 1830 году

  1. Замечательно!

    P.S. Может быть, Сергей, вас позабавит такая история: Мериме в «Гузле» напечатал видение короля Карла XI — о короле, кого-то предавшем, и которому турки грозили страшной казнью. А потом опубликовал «Хронику времен короля Карла IX» — про короля, виновного в Варфоломеевской ночи. Так вот, все это было в правление короля Карла X, и посчитали, что Мериме взял государя в скобки — но орг.выводов не последовало 🙂

    1. Чемпионат Санкт-Петербурга по футболу — футбольный турнир, проводимый в Санкт-Петербурге. Разыгрывается с 1901 года.
      До 1923 года включительно розыгрыш осуществлялся Санкт-Петербургской футбол-лигой. Первой наградой являлся Кубок Аспдена, который был приобретён футбольным меценатом и крупным предпринимателем Т. М. Аспденом. Этот приз разыгрывался все дореволюционные годы…

  2. Замечательно, но с последней фразой можно и поспорить. — «Можно, конечно, поиронизировать на любовью французов к революциям, что и успешно делали, например, в Санкт-Петербурге, пока откладывание год за годом реформ не привело в 1917-м к морю крови и ужаса, уж конечно, многократно превосходящему все, что было во Франции за все ее революции».
    В абсолютных цифрах — несомненно, но и Россия была в три раза побольше и оружие было не сравнить как убийственнее. Что же касается «качества», то есть, жестокости, то можно и поспорить. Бретань пытались сгенецидить почти как евреев в 40-е следующего века. Да и в других местах было весело. Все же по Петрограду матросики с отрезанными головами буржуев не бегали и в футбол (которого тогда еще и не было) ими не играли.

    1. Знаете, Марк Твен, кажется, говорил, что всех жертв «красного террора» во Франции могло бы вместить одно не очень большое кладбище. Во всяком случае, Революция унесла меньше человеческих жизней, чем, скажем, русский поход. Жертв же российской Граждансой войны насчитывают многими миллионами. В значительно степени потому, что это была война народа против собственной интеллигенции, такая же, как при Пугачеве. Слишком долго копилась, не находя сбросного клапана, ненависть и обида.

      1. Трагедия России была не только в русском бунте, «бессмысленном и беспощадном», но и в том, Гражданская война совпала с пандемией «испанки» и усугубилась неслыханной эпидемией сыпного и возвратного тифа, от которых погибло не менее пяти миллионов человек.

        1. С.Э. — Но все же наличие оппозиционных депутатов, вольные песенки Беранже и памфлеты Курье ограничивали произвол властей. Для остальных стран континентальной Европы это было невозможно.
          ::::::::::::::::::::::::::::::::
          Что до остальной Европы, то не помогли Гёте и Шиллер, Новалис, Шеллинг, позднее – Гофман, Гейне и многие другие, не говоря о Ницше, Марксе-Энгельсе…
          Что до России (“судите хоть по Ревизору”..) , то не помогли ни Гоголь, ни Салтыков-Шедрин. И Достоевский не достал, ни Бабель, ни Маяк, ни «Тихонов, Сельвионский, Пастернак…»
          Да и “возвратный тиф” — не шутка. Всё возвращается на круги своя,
          “без балды”, господа…

          1. Ну, честно сказать, Гете, конечно, великий поэт … но с начальством старался не ссориться. Да и остальные. Что до Маркса, Ницше, Энгельса — то они все же попозже, согласитесь.

        2. Ну, испанку, действительно, послал Бог или, может быть, Сатана. Но вот эпидемия сыпного и возвратного тифа … почему-то ее не было ни в победителях США и Великобритании, ни в побежденной Германии. За нее, кажется, надо все же благодарить «русский бунт, бессмысленный и беспощадный».

          1. Сергей Эйгенсон — Ну, испанку, действительно, послал Бог или, может быть, Сатана. Но вот эпидемия… возвратного тифа…
            :::::::::::::::::::::::::
            — Королева в восхищении, — гнусил за спиною Азазелло.
            — Я восхищен, — вскрикивал кот.
            — Маркиза, — бормотал Коровьев, — отравила отца, двух братьев….Королева в восхищении! Госпожа Минкина, ах, как
            хороша! Немного нервозна… Королева в восхищении!
            Ах, вот и она! Ах, какой чудесный публичный дом был у нее в Страсбурге! Мы в восхищении!… Снизу текла река. Конца этой реке не было видно..
            ^^^^^^^^^^^^^^^^^^^
            Интересная тема о 3-х июльских днях…190 лет прошло, а замечания, комментарии и пр. не перестали занимать усердных читателей… уж полночь близится…

      2. Ну, Марк Твен шутник, с него станет. Якобинский террор унес где-то до 40 тысяч (Вики) — за год+, а Вандея и сопутствующие «западные» войны — до 200 тысяч, один историк пишет, что до 250 (Вики). Великовато кладбище получается. Но я больше не о количестве, а о жестокости. Не уступали братья-французы в 1792-97 своим русским братьям 1917-21. Или — было у кого поучиться русским революционерам.

        1. Столетие Октябрьской революции: взгляд из США
          «Октябрьская революция –… обезьяна французской», – считал писатель Федор Сологуб. «Омерзительность французской революции была детской по сравнению с большевицкими массовыми убийствами десятков миллионов людей, с Архипелагом Гулаг, с террором, длящимся седьмой десяток лет, с превращением нации в „коллективистское стадо“, с полным уничтожением духовной элиты страны и, главное, с международным размахом… антикультуры ленинизма», – возражал писатель Роман Гуль. Поясняя: «Ведь пришел же – после гильотины – Термидор? Пришел Наполеон? Пришла даже реставрация Бурбонов?“
          Впрочем, французская параллель – далеко не единственная. Октябрьскую революцию сопоставляют с самыми разными историческими явлениями: от прихода нацистов к власти в 1933 году (Леонид Люкс) до радикально-исламистских движений конца 20-начала 21 века (Анна Гейфман). Одни видят в победе большевиков результат заимствования русской интеллигенцией западного марксизма (Мануэль Саркисьянц), другие – бунт «мировой периферии» против капиталистического Запада» (Т. Фон Лауэ).

Добавить комментарий для A.B. Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.