Елена Пацкина: Беседы с мудрецами. Андре Моруа

Loading

Всякое общество, где граждане думают только о почестях и удовольствиях, всякое общество, которое допускает насилие и несправедливость, общество, где люди не испытывают доверия друг к другу, общество, члены которого ни к чему не стремятся, — обречено.

Беседы с мудрецами
Андре Моруа

Опыт «синтетического интервью»

Елена Пацкина

Наш постоянный медиум на очередном спиритическом сеансе вызвал дух замечательного французского писателя, члена Французской академии, А. Моруа (Эмиля Эрзога)

(1885–1967) и взял у него интервью, с которым мы имеем честь вас познакомить:

Андре Моруа: «В любви и в литературе нас изумляет то, что выбирают другие».

М. — Уважаемый господин Моруа, Вы прожили долгую и достойную жизнь, участвовали в Первой мировой войне, написали серию романов о жизни «высшего общества», которое знали не понаслышке, целый ряд историко-литературных и биографических произведений, ставших бестселлерами, писали публицистические, исторические и научные труды. Вы, как никто другой, можете ответить нам, как жить в этом абсурдном мире?

А. М. — Вам внушают, что мир абсурден. Высказывание абсурдно, если оно противоречит доводам рассудка. Закон абсурден, если он оскорбляет здравый смысл. Но утверждение, что все кругом абсурдно, — абсурд. Мир таков, каков он есть. Никакого другого мира нам не дано, из этого и следует исходить. Он не дружественен и не враждебен человеку.

М. — Нам, кроме того, часто говорят, что развитие человечества зашло в тупик, и мы на краю пропасти. Что делать?

А. М. — Но люди всегда жили на краю пропасти, и это не мешало им любить, трудиться, созидать. Почему бы вам не последовать их примеру?

М. — Мы и следуем, пока живы. Однако все-таки если не мир, то уж общество потребления явно враждебно человеку порядочному и добросердечному. Чтобы в нем преуспеть, следует забыть все моральные ценности. Возможно, в ваше время, полвека назад, ситуация была иной?

А. М. — Найдутся люди, которые скажут: «Выкинь из головы традиционные ценности; они отжили свой век. Оглянись вокруг. Что ты видишь? Общество хапуг и мошенников. Люди делают карьеру на беспринципности. Самые преуспевающие писатели, самые кассовые фильмы пропитаны цинизмом и проповедуют его. Злоба окупается — она питает газетную хронику. Садизм окупается — в нем черпают вдохновение авторы самых нашумевших романов. Эротика окупается — она привлекает толпы зрителей в темные кинозалы. Педантизм, невежество, жаргон окупаются — они слывут признаками глубины мысли».

М. — Так вот оно, то самое замечательное общество, в которое мы с такой надеждой рванулись в конце ХХ века и которое некоторые наши деятели до сих пор с трепетом называют «цивилизованным». Или Вы не согласны с этими людьми и видите иную картину?

А. М. — Во всех областях человеческих джунглей есть свои коршуны. Авантюристы отправляются в погоню за золотом. Так называемые доверенные лица обкрадывают своих патронов. Торговцы человеческим телом охотятся за девушками. Cадисты высматривают себе жертвы. Каждую секунду в десятке мест на земле солдаты с автоматами бродят по лесам и болотам и убивают, как кроликов, других солдат. Таково человечество, и именно из этого мы должны исходить, создавая новое общество.

«Ведь человек считается украшением мира; а если это не так, остается пойти и утопиться» (Ален)

М. — Простите, мэтр, возможно, Ваш учитель Ален — действительно великий философ, но некоторые не менее замечательные философы не считали человека таким уж украшением мира, однако не спешили топиться. А что Вы сами думаете?

А. М. — Но человек — в самом деле украшение мира. Несмотря на свою животную грубость, он уже несколько тысячелетий борется за то, чтобы построить общество лучшее, чем то, где коршун пожирает крольчонка, и осуждает тех, кому на все наплевать.

М. — А Вы не находите, что он не слишком преуспел в своей борьбе? Что коршун, пожирающий крольчонка, — закон природы, лежащий в основании этого прекрасного мира?

Потому что коршун не убивает бедное невинное существо, а просто съедает свой обед, дарованный Создателем, как человек съедает свой бифштекс, не считая себя при этом убийцей и злодеем. Можно сколько угодно осуждать равнодушных, эгоистичных, алчных и злых людей, но нам-то как жить?

А. М. — Я напомню вам несколько древних как мир истин, отменить которые не может ни технический прогресс, ни нигилистическая философия.

Во-первых, нельзя жить для себя. Думая только о себе, человек всегда найдет тысячу причин чувствовать себя несчастным. Никогда он не делал всего того, что хотел и должен был делать, никогда не получал всего того, чего, по его мнению, заслуживал, редко был любим так, как мечтал быть любимым. Всякий, кто живет ради других — ради своей страны, ради женщины, ради творчества, ради голодающих и гонимых, — словно по волшебству забывает свою тоску и житейские неурядицы.

М. — Конечно, тогда тоску и неурядицы вытеснят гораздо более серьезные беды и неприятности: ведь среди женщин мало праведниц, и страну не удастся за жизнь изменить к лучшему, да и сами мы не святые, чтобы целиком посвятить себя сирым и убогим. Кроме того, все люди так или иначе участвуют в общей жизни: своим трудом, своими родственными, дружескими и профессиональными связями, творчеством (кто может), благотворительностью (кто хочет). При этом человек, возможно, старается для себя, а получается, что и для других тоже. Поэтому такое противопоставление (для себя и для других) мне кажется не вполне корректным. Но пойдем дальше.

А. М. — Второе правило — надо действовать. Вместо того, чтобы жаловаться на абсурдность мира, постараемся преобразить тот уголок, куда забросила нас судьба. Мы не в силах изменить вселенную, да и не стремимся к этому. Наши цели ближе и проще: заниматься своим делом — правильно его выбрать, глубоко изучить и достичь в нем мастерства. Если человек в совершенстве овладел каким-нибудь ремеслом, работа приносит ему счастье.

М. — Это верно. Я знаю людей, которые просто спасаются работой от всех проблем. Их иногда называют трудоголиками. Они много работают и мало спят. Возможно, для некоторых это и есть счастье.

А. М. — Третье правило — надо верить в силу воли. Неверно, что будущее полностью и до конца предопределено. Тот, у кого достанет смелости захотеть, может изменить свое будущее. Безусловно, никто из нас не всемогущ; человеческая свобода имеет свои пределы. Она живет на границе возможностей и желания. Давая себе поблажки, человек ленится и трусит; усилием воли он заставляет себя трудиться на совесть и совершать геройские поступки. Быть может, воля и есть царица добродетелей.

М. — Действительно, как сказал некогда Ваш замечательный соотечественник Ларошфуко: «Слабохарактерность еще дальше от добродетели, чем порок». Однако, воля, не одухотворенная разумом и добротой, страшная сила. И некоторым историческим персонажам, о которых человечество до сих пор не может вспомнить без ужаса, воли было не занимать.

А. М. — Не менее важно и четвертое правило — надо хранить верность. Верность слову, обязательствам, другим, себе самому. Надо быть из тех людей, которые никогда не подводят. Верность — добродетель не из легких. Вы скажете: «Как? Если я женился на кокетливой, лживой и глупой женщине, я не могу ее оставить? Если я избрал профессию, а потом разочаровался в ней, я не могу ее сменить? Если я вступил в организацию и вижу, что она состоит сплошь из ничтожеств и алчных проходимцев, я не могу перейти в другую, удостоверившись, что она состоит из более достойных людей? Нет. Верность не должна быть слепой. Однако не забывайте, что часто в основе неверности лежит не столько неудачный выбор, сколько обыкновенная привередливость. Тем не менее, всегда (или почти всегда) можно перевоспитать женщину, плодотворно работать в избранной области и изменить дух организации. Верность сама создает для себя почву.

М. — С тем, что можно заниматься нелюбимым делом и при этом, обладая некоторыми способностями и усердием, достигнуть неплохих результатов, я могу согласиться. Хоть и возникает вопрос, кому какая польза от такой верности? И, если не поздно, не лучше ли заняться чем-то, к чему лежит сердце, даже если придется поступиться какими-то благами? Но неужели Вы серьезно думаете, что из лживой, пустой и глупой жены кому-то удавалось воспитать честную, умную и тонкую подругу? А изменить дух организации «ничтожеств и алчных проходимцев» возможно, по-моему, только разогнав всех ее членов и набрав, если повезет, более достойных людей. Но тогда это будет уже другая организация.

Так что с верностью возникает много проблем. Мир изменчив, меняются окружающие нас люди, а самое главное, меняемся мы сами. И то, что еще не так давно казалось верным, оказывается, мягко говоря, не бесспорным, а то и вовсе ложным. Так что же, надо из верности держаться своих старых позиций? Это бессмысленно. Остается только сохранять верность себе, то есть своей внутренней сущности. Это точно выразила наша великая поэтесса Марина Цветаева:

Никто, в наших письмах роясь,
Не понял до глубины,

Как мы вероломны, то есть —
Как сами себе верны.

Что же касается верности другим, то, как сказал Ваш благороднейший соотечественник

А. Сент-Экзюпери, «мы в ответе за тех, кого приручили». И это звучит прекрасно.

Жаль только, что многие люди не только за других, но и за себя не привыкли (а может, и не в состоянии) отвечать. Увы, мы несовершенны.

А. М. — Наверное, эти жизненные правила покажутся вам и слишком строгими, и слишком общими. Я прекрасно это понимаю, но других предложить не могу. Я не требую от вас, чтобы вы прожили жизнь суровым стоиком. Если вы не можете побороть свои слабости, смиритесь с ними, но не забывайте, в чем ваша сила.

М. — Наша сила, вероятно, в том, что мы пытаемся духовно противостоять «обществу хапуг и мошенников», как Вы изволили назвать современное «цивилизованное» сообщество, и тому уродливому его подобию, которые мы у себя получили. Ведь все меняется, и оно тоже

когда-то изменится, как Вы считаете?

А. М. — Всякое общество, где граждане думают только о почестях и удовольствиях, всякое общество, которое допускает насилие и несправедливость, всякое общество, где люди не испытывают ни малейшего доверия друг к другу, всякое общество, члены которого ни к чему не стремятся, — обречено. Пока Рим был Римом героев, он процветал; стоило ему перестать чтить ценности, которые его породили, и он погиб. Так было прежде и так будет всегда.

М. — Ну, что же. Никто не может остановить время, и прежние ценности ветшают. Им на смену приходят другие ориентиры. А пока рушатся одни и только начинают возникать другие идеалы, люди думают, что мир вот-вот рухнет. Но каждый живет в свою эпоху, как сказал наш известный поэт, «времена не выбирают, в них живут и умирают». Поэтому даже в

«обществе хапуг и мошенников» надо постараться пройти свой путь достойно. Помогут ли вышеперечисленные правила справиться с этой непростой задачей, или Вы добавите еще какие-то рекомендации?

А. М. — В человеческом лесу есть и здоровые деревья.

М. — Ну, не без того. И что же?

А. М. — Конечно, вам придется сталкиваться с подлецами; вас будут предавать лучшие друзья; вас будут мучить никчемные кокетки, не стоящие ни единого вздоха; вы станете жертвой такой глупой клеветы, что у вас перехватит дыхание, и вы не будете знать, что ответить. Против глупости бессильны даже боги.

М. — Вот видите. Как жить со всем этим?

А. М. — «Надо каждое утро говорить себе: сегодня меня ждет встреча с глупцом, наглецом, грубияном, мошенником» (Марк Аврелий). И это чистая правда.

М. — Пожалуй, люди не слишком изменились к лучшему с античных времен.

А. М. — Все эти пороки не что иное, как плоды невежества.

М. — Разве Вам не приходилось видеть вполне образованных наглецов, грубиянов, мошенников? И глупость образованием не излечивается, а только приобретает апломб.

А. М. — Зато, попав в беду, вы совершенно неожиданно встретите в людях, которых вы считали равнодушными или легкомысленными, и беззаветную преданность, и нежную любовь, и постоянство.

М. — Приятно было бы в это верить. Обычно ошибки в суждениях о людях приводят к разочарованиям. Можно только мечтать, чтобы вышло наоборот. Однако не хотелось бы попадать в беду, чтобы в этом убедиться.

А. М. — Если вам постоянно сопутствует удача, то, сколь бы заслуженной она ни была, у вас появятся враги. Это закон природы.

М. — Ну, мне такое постоянство явно не угрожает. А как проявляется действие этого закона?

А. М. — Успех восстановит против вас людей, которые мечтали о той же должности, добивались аплодисментов той же публики. Кроме того, успех развяжет вам язык, и вы неизбежно наговорите много лишнего; вы будете искренне высказывать свое мнение о людях, которые терпеть не могут искренности; ваши суждения будут передаваться из уст в уста.

М. — Это понятно. Если вы кем-то искренне восхищаетесь, ваша искренность будет воспринята вполне доброжелательно. А вот нелицеприятные высказывания действительно могут повредить.

А. М. — Одно ироническое или суровое слово — и вы приобретаете себе врага на всю жизнь. Люди очень чувствительны к тому, как к ним относятся; малейшая критика ранит их, особенно если попадает по больному месту. Многие люди походят на больного, чья рана зарубцевалась, но при малейшем прикосновении причиняет боль.

М. — Конечно, никто не любит, когда его критикуют, но ведь критика друга очень отличается от критики недоброжелателя. Люди чувствуют именно отношение к себе: на добро часто (хоть и не всегда) отвечают добром; когда же критический удар «попадает по больному месту», воспринимают его как вражеский выпад.

А. М. — Из пустяковой сплетни может родиться смертельная ненависть. Множество людей получают величайшее наслаждение, принося другим огорчения и ссоря их. Если вы сами еще не нажили себе врагов, эти люди вам помогут.

М. — Увы, мне такие люди знакомы. Они способны разрушить жизнь человеку, который никогда ничем их не обидел, делал им только добро и считал их своими близкими. Более того, человеку, не имеющему ничего, что бы могло вызвать зависть. Понять такое я не в состоянии.

А. М. — Найдутся люди, которых вы будете раздражать самим фактом своего существования. Нельзя нравиться всем. Найдутся и такие, которые будут испытывать к вам инстинктивную неприязнь.

М. — Видимо, так и есть. Как ни старайся жить со всеми в мире, ничего не получается.

А. М. — Я знал людей, с которыми все, казалось бы, должно было меня роднить, но к которым я, тем не менее, испытывал неприязнь, и они платили мне взаимностью. Бывает, не идеи, а темпераменты и натуры сталкиваются между собой. Человек агрессивный, вспыльчивый, сварливый, несговорчивый шокирует человека спокойного, беспристрастного, доброжелательного и мирного.

М. — О, как Вы правы!

А. М. — Тот, кто презирает всех людей, больше всего презирает того, кто старается их любить. Человек умеренный приводит в бешенство фанатика. Вы всю жизнь будете встречать людей, о которых с удивлением скажете: «За что он меня невзлюбил? Я же ему ничего не сделал». Ошибаетесь! Вы нанесли ему самое тяжкое оскорбление: вы — живое отрицание его натуры.

М. — Ваши слова, уважаемый мэтр, проясняют для меня многие жизненные ситуации, до сих пор совершенно непостижимые. Но как мне искупить это «самое тяжкое оскорбление» — может, утопиться для их удовольствия?! Ведь написал же как-то А.П. Чехов: «Если бы я застрелился, то доставил бы этим большое удовольствие девяти десятым своих друзей и почитателей». А если оставаться в живых, то как с такими людьми поступать?

А. М. — Как вести себя с недругами? Не отвечайте ненавистью на ненависть. Ненависть — тягостное чувство, нагоняющее тоску, а подчас приводящее в ярость. Если человек сгоряча поверил гадостям, которые ему о вас наговорили, и позволил себе судить о вас по слухам, следует ли вам быть таким же легковерным и поспешным в выводах?

М. — Думаю, что легковерие и поспешность в любом случае вредны.

А. М. — Если вы решите отомстить, это вызовет ярость вашего врага, и так без конца; вражда отравит вам жизнь.

М. — Конечно, месть лучше оставить графу Монте-Кристо: у меня нет ни его возможностей, ни его целеустремленности.

А. М. — Перед вами два пути. Если вас оболгали, сделайте хоть одну попытку рассеять недоразумение. Не будьте злопамятны: кто прошлое помянет… Я знаю прочные дружбы, построенные на обломках былых обид.

М. — Мне казалось, что мы говорим не о недоразумениях, а о вполне сознательном недоброжелательстве.

А. М. — Если же жизнь столкнет вас с человеком по-настоящему злым, то есть с беднягой, не способным посмотреть правде в лицо, ожесточенным, черствым, — порвите с ним. Из вашего общения не выйдет ничего путного. Пусть даже ваш противник не лишен достоинств и пользуется уважением окружающих — раз вы оба так устроены, что не переносите друг друга, забудьте о мире. Лучше прямой разрыв, чем кисло-сладкий компромисс.

М. — А как быть с утверждением, что «лучше плохой мир, чем добрая ссора»?

А. М. — Пусть вами движет не злопамятность, а желание соблюсти моральную гигиену. Скажите себе: «Я предпочитаю с ним не видеться, чтобы не выходить из себя».

Те, кто нас ненавидит, подавляют и унижают нашу душу.

М. — Как это верно!

А. М. — Будем общаться с теми, кто нас любит.

М. — Если таковых повезет найти.

А. М. — Что же касается чудовищ, прилагающих все силы, чтобы навредить (есть и такие), обращайтесь с ними как с дикими зверями. Повторяю еще раз: ни грана ненависти — она только унизит вас, а их все равно не изменит. Лев не вызывает ненависти; если он бросается на человека, его убивают.

М. — Но в нашем цивилизованном обществе убивать чудовищ считается негуманным. Все правозащитники тут же будут кричать о нарушении прав человека (обычно всеми правами обладают преступники, а не жертвы). Надо же пожалеть несчастных, которые убивают невинных людей: возможно, у них было непростое детство.

А. М. — Пожив с мое, вы поймете, что на жестокость нужно отвечать жестокостью. В непротивлении злу насилием есть своя прелесть, но оно на руку подлецам.

М. — Думаю, что злодеи от этого в восторге!

А. М. — Важнее всего — предотвращать жестокость, всеми силами борясь с ее проповедниками…

М. — К несчастью, до сих пор такая борьба не принесла ощутимых плодов. Да и как бороться с жестокостью коршуна, кромсающего крольчонка? Его можно только пристрелить.

А крольчонка съесть самим. И так было всегда. Впрочем, сегодня нам часто кажется, что угроз становится все больше, а раньше люди жили все-таки спокойней.

А. М. — Люди моего возраста любят хвалить времена своей юности и бранить нынешнее время. Конечно, мне тоже нравилась жизнь начала века; в ту пору я был юн и доверчив.

Но я прекрасно вижу, что эта идиллическая картина неверна. Нет, нашему прошлому было далеко до золотого века. По правде говоря, я вообще не верю в золотой век; человек всегда остается человеком, то есть героем и зверем в одном лице. Законы природы ничуть не изменились. Старея, народы идеализируют свое прошлое. Не то чтобы сегодня все шло хорошо. Но все всегда было плохо.

М. — С этим не поспоришь.

А. М. — В конечном счете, я счастлив, что живу в нашу удивительную эпоху. За эти полвека человек постиг больше секретов природы, чем наши предки за двадцать тысяч лет; он открыл такие богатые источники энергии и стал таким могущественным, что собственная сила может его погубить. Ваше поколение будет еще быстрее идти путем открытий. И чем дальше, тем яснее мы будем осознавать, как мало мы знаем.

М. — Хотелось бы только, чтобы эти знания были во благо, а не во вред.

А. М. — Мы не боги. Просто в нашем масштабе, на нашем комочке грязи мы обрели дьявольскую силу. Нам остается достойно распорядиться этой силой. У нас есть физические средства уничтожить цивилизацию и род человеческий; у нас нет моральных средств предотвратить это уничтожение.

М. — Неужели нет никаких средств?!

А. М. — Нельзя допустить, чтобы те, кто стоит у кормила власти в наши дни, развязали ядерную войну. Никакая распря, в особенности словесная, не стоит сотен миллионов жизней.

М. — Ну, за словесными распрями обычно стоят огромные деньги. Серьезные интересы серьезных людей. И остается надеяться на их некоторую вменяемость. А мы перейдем к более близкой Вам теме: что Вы думаете о современном состоянии искусства?

А. М. — В сфере искусств вас тоже ждет борьба со словами. Во всякую эпоху в литературе существовали непримиримые течения: древние и новые, классики и романтики. Однако по своего рода молчаливому уговору никто никогда не оспаривал у великих авторов всех времен их законное место.

М. — Тем не менее, еще в начале XX века всякие футуристы и прочие модернисты пытались «сбросить Пушкина с корабля современности».

А. М. — Сегодня вам твердят, что старые формы обветшали, что новая живопись возвещает конец всякой живописи, что традиционным архитектурным формам нет места в современных городах, что новый роман провозглашает гибель романа, что писать роман с сюжетом — преступление, что благодаря эротизму отпала нужда в описании чувств…

М. — Прошло уже полвека, а мы слышим те же песни.

А. М. — Особая опасность нашего времени в том, что ныне писатели искренне уверены, что, оправдывая аморализм, мягкотелость, закон джунглей и безобразное искусство, поступают мужественно. Между тем ничего героического тут нет; это самый пошлый конформизм.

М. — Совершенно с Вами согласен. Какой в этом героизм? Просто не обремененные гениальностью авторы воюют за свое место под солнцем. Они понимают, что до уровня настоящих писателей им не подняться, значит, следует опустить этот самый уровень до собственных скромных возможностей. А в это время иные критики объясняют простодушной публике, что пришли великие творцы, а кто их не признает, тот просто не дорос до сложных духовных исканий современных гигантов мысли. Мы это наблюдаем постоянно.

А. М. — Другая опасность в том, что публика утратила способность воспринимать произведения искусства. В XVII веке любители искусства и литературы имели вкус, и он редко им изменял.

М. — Боюсь, что и тогда далеко не все обладали изысканным вкусом.

А. М. — Но все-таки людей XVII века было трудно и даже невозможно заставить восхищаться нагромождением случайных и бессмысленных слов или потеками краски, в горячечном бреду выплеснутой художником на полотно.

М. — Да, мне всегда кажется странным, когда с виду нормальные образованные люди восхваляют произведения, мягко говоря, не заслуживающие внимания. Не верится, что им действительно это нравится. Значит, есть какие-то другие мотивы?

А. М. — Я называю снобами людей, которые притворно восхищаются тем, чего в действительности не любят и не понимают. Снобизм — это порок.

М. — Но, возможно, мы просто консервативны? Не способны понять новых гениев?

А. М. — Я вовсе не противник новых форм в искусстве. Потрясение — неотъемлемая часть

произведения искусства. То, что одна эпоха считает непонятным, для следующей эпохи становится общим местом. Вчерашние отверженные порой становятся мэтрами.

М. — Вот видите. Впрочем, сегодня у нас в отверженных числятся классики.

А. М. — Я прошу вас только о двух вещах: не презирайте мастеров прошлого; если слава их дошла до нашего времени, значит, они это заслужили. Отстаивайте новые формы только в том случае, если они вам действительно нравятся.

М. — А если все вокруг хвалят произведения, в которых вы не видите ничего хорошего?

А. М. — Не стоит ориентироваться на общее мнение. Это не маяк, а блуждающие огни. Слушайтесь своего вкуса…

М. — Я так и поступаю. В конце концов, я читаю книги или слушаю музыку для собственного удовольствия. И чужое мнение мне интересно, но не более того. А способен ли автор трезво оценить собственное произведение? Или только взгляд со стороны может отличить неудачу от шедевра?

А. М. — Если, закончив произведение и перечитав его, вы найдете его прекрасным, верьте в это, кто бы что ни говорил. К счастью, среди критиков есть люди серьезные, беспристрастные, великодушные, образованные; вы будете прислушиваться к их мнению и считаться с их замечаниями.

М. — Хотелось бы хоть раз взглянуть на столь замечательных людей — до сих пор как-то не привелось. Но, возможно, они где-то и существуют. Тем не менее, многие люди вообще прекрасно обходятся без общения с искусством (если не считать искусством попсу). Так ли оно нужно человеку?

А. М. — Искусство предлагает духу то, в чем жизнь ему отказывает: единство созерцания и душевного спокойствия.

М. — Вероятно, значительная часть людей находит это единство в жизни другими, более простыми, способами. Поговорим теперь об искусстве, доступном не только избранникам судьбы, — искусстве беседы. Ваш великий соотечественник М. Монтень писал: «Я прервал многие полезные для меня связи из-за того, что те, с кем я был связан, проявляли полную неспособность к беседе». Значит, далеко не каждый человек способен к такой «роскоши человеческого общения». Почему?

А. М. — Беседа требует от человека смелого погружения на полную ее глубину; большинство же людей держится на поверхности своего собственного «я».

М. — Вероятно, многих людей ничего не интересует по-настоящему, кроме этого предмета. А может быть, просто тема разговора им не близка, и ее следует переменить на более понятную?

А. М. — Мне нравятся слова Стивенсона: «У всякой беседы есть только три темы: я — это я, вы — это вы, все прочие — это чужие».

М. — Мне тоже. Это самые интересные темы для каждого — они нескоро могут надоесть. Кроме того, такая беседа располагает к доверительности. Можно смело высказать собеседнику все, что накипело.

А. М. — Если человек станет вдруг говорить все, что он думает, ему не поверят. И будут правы. Что это за человек, который говорит все, что думает?

М. — Вы меня удивляете! Разве Вы никогда не встречали искренних людей?

А. М. — Искренность заключается не столько в том, чтобы говорить все, что ты думаешь, сколько в том, чтобы никогда не говорить того, чего ты не думаешь в ту минуту, когда говоришь.

М. — Это, конечно, тонкое и верное замечание. Но все-таки иногда человек хочет расслабиться и не контролировать каждое слово.

А. М. — Мы бываем естественны только с теми, кого мы любим.

М. — И ожидаем от них того же, верно?

А. М. — Мы любим чистосердечие тех, кто нас любит. Чистосердечие прочих называется дерзостью.

М. — Дерзость заключается в том, что кто-то нас не любит и не скрывает этого. Это уже враждебный выпад.

А. М. — В разговоре, как в хирургии, нужно действовать с величайшей осторожностью. Профессионалы на поприще искренности вторгаются скальпелем в дружбу и любовь, которые были до этой операции совершенно здоровы, а от их вмешательства умирают.

М. — Неужели искренность может разрушить столь тесные узы?

А. М. — В искренности нужно соблюдать меру — даже с самыми близкими людьми. Говорить все — это значит превращать в окончательный приговор то, что могло быть всего лишь минутным капризом. Это значит из-за пережаренного мяса, из-за мигрени или из-за грозы рисковать дружбой.

М. — Господи, до чего же хрупки человеческие отношения, если любой пустяк может свести их на нет! Наверное, люди просто не понимают друг друга?

А. М. — Каждый убежден, что другие ошибаются, когда судят о нем, и что он не ошибается, когда судит о других.

М. — Специалисты утверждают, что психологические защиты сознания не позволяют нам признавать многие неприятные факты, трактуя их в свою пользу. То есть для себя мы всегда находим оправдания, а на других смотрим вполне трезво, хотя и необъективно.

А. М. — Если бы мы знали других, как знаем себя, тогда даже самые предосудительные поступки показались бы нам достойными снисхождения.

М. — Вероятно. Но в действительности даже самые невинные наши слова и дела недоброжелатели искажают и стараются поссорить нас с близкими, распространяя немыслимые сплетни.

А. М. — Генри Джеймс, большой психолог и человек серьезный, превыше всего ценил gossip, сплетни. «Только благодаря им, — говорил он,— можно что-то узнать о человеке».

М. — Если бы только знать, где в сплетне — истина, а где — домысел или просто клевета.

А. М. — Нужно вменить себе за правило никогда не распространять чужого злословия, пока не проверишь, насколько оно справедливо. Правда, тогда придется навсегда замолчать.

М. — Это довольно трудно. Есть ли выход?

А. М. — О друзьях, у которых вы только что отобедали, не стоит говорить гадости в радиусе ста метров от их дома.

М. — Да, это нелишняя предосторожность. Можно представить себе, что говорят о нас знакомые на расстоянии двухсот метров! Ваш гениальный соотечественник Блез Паскаль писал: «Когда бы каждому стало известно все, что о нем говорят ближние, — я убежден, на свете не осталось бы и четырех искренних друзей. Подтверждение этому — ссоры, вызванные случайно оброненным, неосторожным словом».

А. М. — Люди труднее всего прощают нам то плохое, что они о нас сказали.

М. — Значит, если кто-то внезапно прерывает с нами отношения, можно предположить, что он нас где-то опорочил? Но ведь это только догадка. А если мы в том уверены, надо ли повсюду объяснять людям, что их ввели в заблуждение?

А. М. — Мы почти всегда сами распространяем о себе злобную клевету, когда стремимся опровергнуть ее перед теми, кто о ней и слыхом не слыхивал.

М. — Это верно. Думаю, что не слова, но сами наши поступки должны опровергать любую клевету. А знакомые, которые доводят чужие наветы до наших ушей, делают это из любви к нам?

А. М. — Пересказывать друзьям злые слова, которые говорят о них другие… Зависть, прикидывающаяся мнимым доброжелательством.

М. — Да, делая сочувственное лицо, вам наносят удар и тихо наслаждаются вашей обидой.

Но мы начали размышлять об искусстве беседы, а отклонились в смутную и непостижимую область межличностных отношений. Как говорят Ваши соотечественники,

«вернемся к нашим баранам»: как Вы считаете, в споре рождается истина?

А. М. — Всякий, кто, дожив до сорока лет, не утратил пристрастия к спорам, никогда по-настоящему не любил истины.

М. — Почему Вы так думаете? Возможно, человек, считающий себя обладателем некой истины, изо всех сил пытается внушить свою точку зрения окружающим, пребывающим в заблуждении. Он делает это из любви к истине и к ближним. А они, по его мнению, из упрямства защищают свою ошибочную позицию.

А. М. — Самое трудное в споре — не столько защищать свою точку зрения, сколько иметь о ней четкое представление.

М. — Это верно. Сплошь и рядом приходится видеть, как люди вступают в спор, имея только смутное ощущение неправоты оппонента, и не утруждают себя сколько-нибудь убедительной аргументацией. Отсутствие продуманной позиции они восполняют эмоциональными выплесками и непреклонным намерением сражаться до последнего патрона. Причем, нередко они выходят победителями в подобных поединках.

А. М. — В беседе, как на войне, бывает достаточно продержаться всего на каких-нибудь четверть часа дольше противника. Упорство одерживает верх над разумом, красноречием, эрудицией, вынуждая собеседника замолчать, потому что ему стало скучно.

М. — Я Вас понимаю. Ведь спор с подобным собеседником — только напрасная потеря времени и сил. Он вас просто не слышит. Ему важно победить и насладиться своей победой. А Вам случалось уступать неопровержимым доводам собеседника и признать его правоту?

А. М. — Я знаю, что меня легко убедить, в чем угодно, и поэтому никакие доводы меня не убеждают.

М. — Вот это сильная позиция! Она вообще исключает любые словопрения. Но я тоже не люблю эти игры. Меня совершенно не тревожит, если окружающие не разделяют каких-то моих мнений. Конечно, приятно, когда тебя все вполне понимают и разделяют твои взгляды на вещи, но это в жизни встречается нечасто. Я просто высказываю друзьям свои мысли, объясняю, почему я думаю именно так, и если мне приводят серьезные аргументы в пользу противной точки зрения, принимаю их. Но это уже не спор, а просто обмен мнениями; дружеская беседа, а не война самолюбий. И в таком общении гораздо больше радости.

А. М. — Наслаждение, которое мы получаем от беседы, проистекает не из высказываемых в ней идей, которые, как правило, менее интересны, чем в хорошо написанной книге, а, пожалуй, из той стремительности, с какой мы выражаем себя и понимаем других, из умственного и душевного равенства собеседников, когда находчивость партнера радует тебя не меньше, чем твоя собственная, наконец, из нашего общего вкуса к отбору точных оттенков мысли, заставляющего нас искать и находить самые точные и удачные из них.

М. — Такой собеседник — редкая удача! Можно не встретить его за всю жизнь. Тогда мы ищем и находим себе собеседников в книгах разных веков и народов. И люди, читающие и любящие те же книги, в чем-то нам близки. Но их тоже очень мало.

А. М. — В любви и в литературе нас изумляет то, что выбирают другие.

М. — Да, чужой вкус часто просто обескураживает. Особенно в любви. Иногда невозможно понять, почему умный и достойный человек связывает свою жизнь с глупой, вульгарной и лживой женщиной, и наоборот.

А. М. — Источник любви скорее в нас, нежели в любимом существe…

М. — То есть в какой-то момент, когда человек созрел для чувства, он влюбляется в того, кто оказался случайно рядом, наделяя свой предмет всеми мыслимыми достоинствами?

А. М. — Существо самое ничтожное и пустое может внушить к себе любовь, стоит ему создать вокруг себя таинственный ореол непостоянства.

М. — Да, заставить себя ревновать — это старая, как мир, уловка.

А. М. — Ничто так не привязывает, как ревность.

М. — Только на первых порах. Потом это уже может и не сработать. Через какое-то время иллюзии рассеиваются, и ничтожество становится очевидным. Так уходит любовь.

А. М. — Любовь начинается с великих чувств, а кончается мелкими сварами.

М. — Итак, мир непостижим, друзья покидают или оказываются врагами, любовь проходит, здоровье с годами слабеет. Тем не менее, жизнь продолжается, и человек всегда стремится к счастью. Что ему надо иметь для счастья?

А. М. — Я знаком с людьми, которые умудрялись чувствовать себя счастливыми, не имея ничего из того, что другие полагают необходимым для счастья.

М. — Таким образом, Вы подтверждаете слова Вашего выдающегося соотечественника Шамфора: «Счастье вещь нелегкая: его очень трудно найти внутри себя и невозможно найти где-либо в ином месте». На этом позвольте, уважаемый мэтр, закончить нашу беседу и поблагодарить Вас за обстоятельные ответы на наши вопросы.

Конец сеанса…

Print Friendly, PDF & Email

8 комментариев для “Елена Пацкина: Беседы с мудрецами. Андре Моруа

  1. А. М. — Мир таков, каков он есть. Никакого другого мира нам не дано, из этого и следует исходить. Он не дружественен и не враждебен человеку…
    Оглянись вокруг. Что ты видишь? Общество хапуг и мошенников. Люди делают карьеру на беспринципности. Самые преуспевающие писатели, самые кассовые фильмы пропитаны цинизмом и проповедуют его. Злоба окупается — она питает газетную хронику. Садизм окупается — в нем черпают вдохновение авторы самых нашумевших романов. Эротика окупается — она привлекает толпы зрителей в темные кинозалы. Педантизм, невежество, жаргон окупаются — они слывут признаками глубины мысли…
    Второе правило — надо действовать..Наши цели ближе и проще: заниматься своим делом — правильно его выбрать, глубоко изучить и достичь в нем мастерства.
    Если человек в совершенстве овладел каким-нибудь ремеслом, работа приносит ему счастье…
    :::::::::::::::::::::::::::::
    Даже, если мастер служит преступному миру?
    — — — —
    А. М. — В человеческом лесу есть и здоровые деревья…
    Конечно, вам придется сталкиваться с подлецами; вас будут предавать лучшие друзья; вас будут мучить никчемные кокетки, не стоящие ни единого вздоха; вы станете жертвой такой глупой клеветы, что у вас перехватит дыхание, и вы не будете знать, что ответить…
    «Надо каждое утро говорить себе: сегодня меня ждет встреча с глупцом, наглецом, грубияном, мошенником» (Марк Аврелий).
    ::::::::::::::::::::
    И это правда, об этом говорил Сократ (5-ый век до н.э.)
    — — — —
    А. М. — Будем общаться с теми, кто нас любит.
    М. — Если таковых повезет найти.

    1. «Даже, если мастер служит преступному миру?»
      «Мир таков, каков он есть. Никакого другого мира нам не дано, из этого и следует исходить».
      Выход один: посильно улучшать данный мир, не вносить в него агрессию и злобу, и, по совету Вольтера,»надо возделывать свой сад » .
      Спасибо за отклик.

  2. Текст замечательный, язык красив и точен. Спасибо за удовольствие.
    Даже неудобно вмешиваться в такое прекрасное эссе, простите.
    Слишком часто мы предпочитаем не считаться с фактом, что мы почти целиком продукты эволюции. Ведь принцип «выживают наиболее приспособленные» включает использование любых приемов, без ограничений, позволяющих возвыситься над другими. Мошенничество, коррупция, предательство, грабеж, убийство ─ все, с точки зрения эволюции, легитимно. И лишь слегка мы затронуты моралью.
    Светлана Алексиевич приводит слова своей героини:
    ─ Когда начинается рукопашный бой, человек пропадает, остаётся некий биовид. Когда колют в глаза и в живот, когда не кричат, а мычат, когда работает только инстинкт — выясняется: мы припорошены культурой только слегка.

  3. Высокий уровень, без нехороших намёков и часто встречаемых грубостей!

Добавить комментарий для Soplemennik Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.