Ефим Курганов: Коллекционер. Продолжение

Loading

Он стремился, как мне кажется, утереть нос самому Валерию Брюсову с его знаменитым оккультно-эротическим романом «Огненный ангел», в котором довольно точное воспроизведение средневековых магических процедур соединялось с любовным опытом и реальными эротическими коллизиями людей модернистской эпохи.

Коллекционер

(роман-расследование из старой уголовной хроники)

Ефим Курганов

Продолжение. Начало

5

Частенько из Крыма, со съемок на студии Ханжонкова, наезжала в Ростов неотразимая Лидия Рындина, знаменитая киноактриса тех лет, вторая жена Кречетова. Вот лишь небольшой список популярнейших дореволюционных лент, в которых она снималась: «Николай Ставрогин», «Петербургские трущобы», «Жизнь, побежденная смертью», «Песнь любви и страданий», «Ложь», «Возмездие», «Колдунья», «Люля Бек».

Эльснер знал Рындину еще по Киеву (она прежде там играла на театральной сцене). И у них были каките-то контакты. В 4-м томе сборника «Чтец-декламатор», который он редактировал (появился в октябре 1909-го года), Эльснер напечатал перевод Рындиной из Марселя Швоба.

Когда в 1909 году, в конце ноября, Эльснер устроил вечер поээзии и назвал из столицы поэтов (Гумилева, Петра Потемкина, Михаила Кузмина, Алексея Толстого), он пригласил выступать и Рындину, а она закрутила тогда роман с начинающим поэтом Алексеем Толстым, а вовсе не с ним, Эльснером, хотя и он сам тогда как любовника предпочитал Петра Потемкина, впрочем, более всего по делу — Петя вводил его в столичный литературный круг, знакомил с Гумилевым, Кузминым и другими.

От романа с Рындиной Эльснер и тогда бы, думаю, не отказался, ибо это сулило настоящую скандальную известность, которая как издателю ему очень даже была нужна. Однако она остановила в 1909 году, уже будучи замужем за Кречетовым, свой страстный взор на молодом и уже женатом Алексее Толстом.

И вот в белогвардейском Ростове наконец-то Эльснер получил долгожданный реванш, о котором он прежде он мог только мечтать, да и то в несбыточных снах.

Лидия Рындина после каждой ссоры с мужем своим Кречетовым (а у него вдруг начали проявляться довольно сильные припадки, что-то вроде бреда преследования, что потом как будто объясняли в эмиграции некоторые опухолью мозга) пугалась и уходила ночевать на квартирку к Эльснеру и вообще была с ним в такие дни особо ласкова, демонстративно ласкова, желая, видимо, досадить супругу, хотя я не совсем понимаю, как это могло притупить у него приступы бешенства. Но именно так и происходило.

Кстати, супругов Кречетовых называли частенько так: «гриф и его грифонша». И не зря называли: Рындина та еще была штучка.

В общем, знаменитая киноактриса и боялась как будто и одновременно дразнила зверя, показывая свою исключительную благосклонность к секретарю редакции журнала «Орфей». И Эльснер в такие дни и вечера просто витал на небесах от счастья. Для него это был истинный триумф, о котором он уже давно и мечтать не мог.

Это ведь именно Рындиной «король поэтов» Игорь Северянин посвятил свое знаменитейшее стихотворение «Качалка грезэрки» и даже целый свой сборник стихов «Златолира», от чего Кречетов был просто счастлив и горд чрезвычайно. То же обстоятельство, что у Лидушки с королем поэтов был самый настоящий роман, страстный даже, Кречетова как будто совсем не волновало.

Впрочем, о Северянине в ростовской квартирке Кречетовых, кажется, вообще речи не было — история-то была давняя.

Между тем. Рындина, торжествуя, показала Эльснеру свой альбом, в который сам Сергей Городецкий, по тому времени достаточно заметная литературная величина, вписал следующзий мадригал, весьма комплиментарный и даже с отзвуком явного романтического чувства:

ЛИДИИ РЫНДИНОЙ

По этим ясным, с поволокою,
Синее воздуха, глазам
С какою нежностью глубокою
Грущу теперь по вечерам…

И вот теперь эта великолепная женщина, всероссийская зщнаменитость с ним, обруганным многими рецензентами поэтом. Было чем гордиться!

Владимир Юрьевич с гордостью утверждал потом (основываюсь, ясное дело, на устном сообщении Котика), что весь Ростов глазел, как он шел под ручку со знаменитейшей актрисой России, известной своими скандальными приключениями.

Правда, в советские (тбилисские) годы Эльснер рассказывал об этом только под величайшим секретом: Рындина была ведь эмигрантка, проживая сначала в Берлине (причем. все годы фашистской диктатуры), а потом уже (только в 1945-м году, когда очевидно уже было, что Берлин неминуемо падет) перебралась и в Париж.

Однако Котику Эльснер доверительно поведал о ростовских похождениях своих с Рындиной: просто не мог не похвастаться, и потом этот слух несколько расползся по Тбилиси, или через Котика или Эльснер еще кому проболтался. Котик унего был далеко не единственный ученик и книжный агент. Вокруг Владимира Юрьевича кружилась целая стайка мальчишек и молодых людей — в основном, они были из лит. Объединения при газете «юный сталинец».

Да и попала к Котику потом от Эльснера одна весьма занятная рукопись, где прямо было видно, что у того был с Рындиной в Ростове самый настоящий любовный роман, протекавший где-то между весной и декабрем 1919-го года (об этом я еще расскажу, да и саму рукопись даже приобщу — в моем распоряжении оказалась копия).

Почему сей любовный роман развертывался именно между весной и декабрем? Сейчас объясню.

Супруги Кречетовы, по-видимому, появились в Ростове, а точнее стали особенно заметны там никак не ранее марта 1919-го года. Все дело в том. что Сергея Кречетова заведующим прессбюро ОСВАГА назначил директор ОСВАГа профессор Константин Соколов, а он сам появился в Ростове в марте 1919-го года (до это ОСВАГ некоторое время возглавлял донской промышленник, миллионер и меценат Николай Парамонов). Соответственно и Кречетовы где-то в марте или после марта обьявились там.

Выходит, ростовское общение Эльснера с Рындиной, как мне кажется, можно датировать сроком примерно с марта по декабрь 1919-го года — потом началось бегство, точнее оно началось уже в середине декабря.

Исходя из всех этих выкладок, я и смею утверждать, что роман Рындиной и Эльснера мог завязаться где-то между мартом и декабрем 1919-го года.

6

Сближение в Ростове Эльснера с Лидией Рындиной: в некоторых отношениях усилил один модный для начала того столетия фактор, который не смогла отбросить или затушевать даже и гражданская война. Этот фактор — оккультизм. Причем, сам Эльснер им вовсе всерьез не увлекался, скорее отдавая дань моде, почитывал восточных мистиков, имел некоторое представление о каббалистике, знал о ритуально-мифической подоплеке таинств совокупления, знаком был как будто с каббалистическими представлениями о Лилит, о царе демонов Самаэле (ее втором супруге) и страшном Левиафане

А вот Лидия Рындина не первый год была по-настоящему яростной оккультисткой, ездила не раз в Париж, встречалась там неодгнократно с самим доктором Папюсом, который ввел ее в высший эзотерический круг, весьма активно переписывалась с ним, и не раз даже, сочиняла и сама о чем-то магически-потустороннем (она вообще, надо сказать, была еше и писательницей: на ее счету даже детективный роман «Живые маски» и книга исторических очерков «Жрицы любви» — другое название «Фаворитки рока»).

Кроме того, супруги Кречетовы частенько устраивали в своей московской квартирке оккультные вчеринки. И в эмиграции она сохранила свою эзотерическую устремленность. Так что и во время пребывания своего в Ростове Рындина должна была читать и думать о мистическом.

Кстати, у Папюса, прежнего ее учителя, среди бесчисленных сочинений по оккультным вопросам была и книга под названием «Каббала». И Лидия была счастлива увидеть ее в ростовской библиотечке Эльснера. Она потом говорила даже, что возжелала его всем телом и сердцем своим его за этот томик «Каббалы», находившийся у его ложа. Так во всяком случае рассказывал мне Котик.

Правда, к 1919-му году Рындина в Папюсе уже успела довольно-таки сильно разочароваться (он сделал для нее несколько пророчеств, которые вовсе не оправдались), но это персонально в Папюсе, а не в самом оккультном пути как таковом.

Интересовала ее и каббала (она ее называла «жидовскими тайнами»), хотя об ней она мало что реального знала, но зато она знала, что в трудах каббалистов сказано что-то об Лилит, первой жене праотца Адама, и обо втором ее муже царе демонов Самаэле. Но вот ознакомиться с основами кабалистики не имела ни малейшей возможности, ибо не владела арамейским, а первые каббалисты творили как раз на этом давно вышедшем из употребления языке, а также на окситанским (язык Прованса) и староиспанским, был еще и особый еврейско-провансальский язык.

Кроме того, женщинам ведь запрещено заниматься каббалой, вот Лидия и томилась в неведении, что ее и мучало, причем, довольно сильно. Хотя бы прикоснуться к «жидовским тайнам» страшно хотелось, хоть бы понять в общем. как их тайное учение устроено и что на самом деле там скзано о величайшей соблазнительнице Лилит.

И еще. Рындина даже и в гражданскую войну продолжала живо интересоваться новыми книгами в оккультной области и продолжала поддерживать связь с рядом соответствующих деятелей во Франции и с русскими мистиками, рассеянными по всему свету.

И вот Эльснер, жаждавший взаимности вполне плотской, вполне благоразумно, как я полагаю, решил Лидии Рындиной в каком-то смысле подыграть, подыграть ее повышенной оккультной заинтересованности, когда она стала в 1919-м году наезжать в Ростов. Он обещал раскрыть ей одну особую сторону восточной мистики, которая была ей крайне неизвестна.

Эльснер стал представлять себе пре Рындиной как знатока каббалы, намекая, что и об Лилит может нечто сокровенное поведать.

Так как она воображала себя подобной в некотором роде Лилит, этакой девочкой-демоном, величайшею искусительницей, то Эльснер специально для ее сочинил некий труд о призывании Лилит, о мистической эротике, а рамкою своего сочинения сделал жизнеописание первого европейского каббалиста.

В этом сочинении, кстати, масса ссылок на каббалистические первоисточники. Думаю, Эльснер эти первоисточники никогда не читал и даже в руках не держал, а если и держал, то понять в них явно ничего не мог, ибо они были написаны на языках ему чуждых и точно неведомых, например. еврейско-провансальском Но пред Рындиной Эльснер представлял себя как знатока школы южно-французских каббаллистов, а они ведь были еще подревнее испанских.

Я лично убежден, что эльснеровский текст — самая несомненная мистификация. Однако Рындина поверила (поначалу, во всяком случае) своему хитрому ростовскому поклоннику, с восторгом приняла трактат и с благодарностью отдалась ему, как говорят изустные предания со ссылкой на рассказы самого Эльснера.

Она вообще любила отдаваться талантам и тем более гениям, видя в этом прямой свой долг, как прекрасной и истинно эротичной женщины.

Она говорила со всею откровенностью: «Я не соблазняю, а соблазняюсь даром божьим, когда он вселяется в мужское тело… или в женское»

Правда, Эльснер не был гением и даже талантом особым не отличался (впрочем, его стихи Рындиной как будто более или менее нравились, если только верить ее дневнику), но зато он утверждал. что разбирается в великом мистическом учении евреев — каббале, знает самые источники ее, обычно закрытые от глаз непосвященных, и Рындина просто не могла всего этого по-женски не оценить.

Правда, псевдо-каббалистический опус Эльснера, как видно, в эмиграцию она с собой все же так и не забрала и перед отъездом своим из Ростова вернула его Эльснеру вместе со всем кречетовским книжным собранием, молвив якобы следующее (опять же сообщаю об этом со слов Котика):

«Милый Володенька, мне и Кречету предстоит путь гибельный и крайне опасный во всяком случае. Боюсь брать с собой такую ценность. верю, что у тебя это будет в лучшей сохранности, как и дивные книги, выпущенные Сережей».

И Эльснер увез плоды своей эзотерической мистификации в Тбилиси. Между прочим, у меня есть уникальная возможность полностью подтвердить данный факт.

Самая поразительное, что этот эльснеровский текст находится в моем распоряжении; копия, ясное дело.

Вот как это получилось. Между, прочим, я и подумать даже не мог, когда впервые знакомился с рукописью Эльснера, что она через много лет она мне пригодится и, причем, в особом деле, не столько даже филологическом, сколько уголовном.

Я писал тогда (не очень задолго до того, как навсегда оставил Тбилиси-то есть примерно в 1990-м году — книжку о набоковской Лолите как персонификации образа левочки-демона Лилит (книга впоследствии была издана под названием «Лолита и Ада»).

Узнав об этом, Котик сделал щедрый жест и, даже не дожидаясь просьбы с моей стороны, предложил мне списать имевшуюся в его распоряжении работу Эльснера, компиляцию, сделанную на основе якобы редких каббалистических источников и других редчайших документов.

И целых десять долгих зимних вечеров я потратил на копирование эльснеровского сочинения. Я уверен теперь безоговорочно, что это был текст-мистификация, и вот на чем основывается данный мой вывод. Частично выше я его уже высказал, скажу теперь обобщенно, в виде окончательного итога.

Как Рындина не владела арамейским языком, окситанским, провансальско-еврейским и старо-испанским, также ими не владел и Эльснер, хоть и явно скрывал это от нее.

Владимир Юрьевич, судя по всему, был человек средне-европейской образованности, но отнюдь не энциклопедист при этом, и, он думаю, совершенно не имел нзощренной каббалистической подготовки.

Кроме того, Эльснер отнюдь не был своим среди представителей еврейского тайного знания и, значит, не мог иметь даже малейшего доступа к настоящим каббалистическим источникам, во многом еще и до сих пор не преданным печати.

Но вот что имеет особе значение в рамках рассматриваемого дела, со стороны, так сказать, чисто уголовной.

Тогда я совсем еще не понимал (и даже не думал об этом), что оригинал рукописи Эльснера достался Котику вместе со всей библиотекою Эльснера, то есть скорей всего рукопись была, говоря попросту, выкрадена или самовольно присвоена, в общем, досталась Котику при довольно невыясненных, темных обстоятельствах.

Можно, конечно, сказать более гладко, а именно, что эльснеровский текст был в свое время похищен.

Однако факт все равно остается фактом, ежели хоть чуть принимать на веру версию Нодара Левановича, многолетнего «друга» (тут нужны даже не просто кавычки, а жирные кавычки) Котика и едва ли не единственного живого свидетеля (и одновременного единственного живого подозреваемого) в расследуемом деле.

Это только теперь, после того, как я стал вести расследование касательно канувшей невесть куда библиотеки Котика, в моей голове все более или менее стало на свои места.

Тогда же, когда я списывал для себя псевлокаббалистический опус Владимира Юрьевича, я ни о чем подобном и помыслить даже не мог. Более того, я вовсе не интересовался, откуда у Котика мог появиться оригинал рукописи Эльснера.

Там, кстати, стоит довольно интимное авторское посвящение; так что Эльснер никак не мог подарить это свое сочинение Котику и вообще не мог передарить свой текст кому бы то ни было, то есть в принципе мог бы передарить, но тогда должен был бы вычеркнуть посвящение, а этого сделано не было.

Так что рукопись была тем илиным образом изъята вопреки воле самого Эльснера. Данное весьм а плачевное обстоятельство представляется мне совершенно несомненным.

* * *

Post Scriptum

ОБ ОДНОЙ МИСТИФИКАЦИИ
ВЛАДИМИРА ЭЛЬСНЕРА

Псевдокаббалистический трактат (а на самом деле это новелла, имеющая причудливую форму пачки старинных бумаг) Владимира Эльснера читатель найдет в приложении к настоящему роману-расследованию. Текст будет воспроизводен по копии, которая сохранилась в моих бумагах. За аутентичность копии полностью ручаюсь.

Это, собственно, не монографический очерк о Лилит, отнюдь, а как бы сборник документов, связанных с личностью и деятельностью так называемого первого европейского каббалиста — Исаака Слепого (его называли «Отцом каббалы»), который жил и творил Лангедоке, на границе с Провансом, в малюсеньком городке-крепости Поскьере (нынче он называется Вавер) . И среди этих документов не раз речь идет о Лилит и ее демонических подружках.

Этот Исаак Слепой, а он и в самом деле был слепец, но он умел видеть невидимое.

Он создал обширное каббалистическое сочинение, которое назвал «Книга яркого света» (Сефер ха Бахир).

Это именно Исаак Слепой дал впервые имена десяти атрибутам Бога — так называемым сефирам: Венец, Мудрость, Понимание, Знание, Милосердие, Суд, Красота, Великолепие, Величие, Основание, Царство: Кетер — верховный венец, Хокма — мудрость, Бина — разум (понимание), Хесед — милосердие, Гвура — могущество (строгий суд), Рахамим — сострадание (иногда это — Тиферета, что означает красоту), Нецах — вечность, Ход — величие, Иесод — основание или опора всех творческих силв Боге и Малхут — царство или женское пристуствие Бога в мире.

Эти десять качеств Высшего существа есть десять каналов, по которым божественная энергия строится в миры, струится, так сказать, тематически, через тело каког-нибудь праведника, вмещающео в себя или суд, или милосердие., или понимание.

Интересно, что Эльснер все про эти сефиры как каналы божественной энергит расписал пред Рындиной.

Она слушала с громадным интересом как будто и со всегдашним своим любопытством, а потом все же спросила: «А как с этим связана Лилит? Хочу про Лилит». Да, в первую очередь ее интересовала Лилит как роковая смоблазнительница.

И Эльснер (все же он что-то знал о каббале) рассказал Рындиной, что Лилит свяязана с сефирой Гвура (Суд), с суровым, карательным аспектом Бога. Лилит ведь не шалит и не развратничает на самом деле, она наказывает по воле верховного существа. Соблазняет греховных помыслами мужчин, является им во сне и счезает, заставляя их напрасно проливать семя. Но Лилит способна соблазнять мужчин не только во сне, но и наяву. Однако стоит ей преуспеть, как она из прелестной искусительницы превращаеться в злую фурию и убивает свою жертву.

Лилит украшает себя чрезмерно, как презренная шлюха, и обычно поджижает на прекрестках сыновей мужчин. Когда один из них подходит близко, она хватает, целует и поит вином) ее саму ведь называют винным осадком). Стоит ему отпить и он послушно следует за ней. Когда же она видит, что он идет следом, свернув с правильного пути. то снимает с себя все украшения, которые надела ради глупца. Украшена же она для искушения сыновей мужчин длинными и рыжими, как роза волосами, в уши она вдевала шесть украшений, к тому же египетские и все украшения востока висели у нее на шее. Рот у нее, как узкая дверь, приятный для взгляда, язык острый, как меч. Одевается она в алое платье. Украшенное сорока орнаментами без одного. Не удивительно, что мужчина идет за ней, и пьет из чаши вино, и вступаетс нею в связь, и послушен ей.

И что же она делает? Она оставляет его, пока он спит, летит на небо, обо всем там рассказывает, после чего опять возвращается на землю. Мужчина прсоыпается в полной уверенности, что может опять наслаждаться ею, а она снимает с себя все украшения и стоит перед ним в огненых одеждах, заставляя его трепетать и дрожать телом и душой. В глазах у нее — ненависть, в руке — меч, с которого стекают горькие капли.

Рассказываю со слов Котика, а ему в свое время поведал обо всем Эльснер. Причем, если последний все ж таки имел более или менее достоверное представление о каббале и сециально ею интересовался, то Котик, как я помню по нашим беседам, ни малейшего. Он как видно должен был хоть как-то ориентироваться в христианской средневековой мистике, но отнюдь не в каббалистической, требовавшей специальной подготовки, в том числе и языковой. Да и не волновала его каббала. Однако повествование своего учителя, чувствуется, Котик передал мне довольно точно.

История о том, что в каббале Лилит не столько роковая соблазнительница и демоническая шалунья, сколько исполняющая замысел бога, Рындиной как будто не больно понравилась (у нее априори было несколько иное представление о Лилит, и ее та в силу модернистской моды интересовала как раз в качестве роковой соблазнительницы, этакой эротической демонессы), и она опять стала своего поклонника расспрашивать про сефиры, хотя и так уже имела о них какое-то представление из давно читанной книги Папюса.

Правда, Эльснер мигом почуял, что опростоволосилсяпред дамой своего сердца и прежде, чем перейти опять к сефирам, стла рассказывать о Лилит всякие каббалистические сказки, преподнося уже ее только как роковую демнессу.

Рассказал он и том, что Лилит — это на самом деле по меньшей мере две сверх-соблазнительницы, а не одна.

Есть старщая Лилит, или первая Ева (Ахматова, кстати, себя называла первой Евой), созданная еще до грехопадения, и просто Лилит (впрочем, онап может носить и особое имя). Иногда им доводится встречаться.

Причем, Рындину ужасно позабавила история о том (она до слез хохотала), как первая Ева (старшая Лилит) в день Искупления уходит в пустыню и, будучи демонессой крика, целый день кричит там, так заполняя собой всю пустыню. А когда вдруг появляется там вторая Лилит (она танцовщица и идет по пустыне, пританцовывая по кругу), видит первую Еву, и они тут же вступают в выяснение отношений (вторая Лилит возглавляет демонов разрушения), что скоро переходит в самую что ни на есть настоящую драку, с истошными визгами, разодранными до крови лицами и обильными слезами.

Начинается в пустыне яростная потасовка, и тут уже происходит гвалт совершенно невообразимый: голоса, а точнее вопли двух дерущихся, рычащих Лилит достигают даже самого неба, а земля при этом буквально дрожит от их крика.

Рындина просила у Эльснера всяких физиологитческих подробностей, деталей про эту стычку двух Лилит, может быть, думая в тот момент о себе и Нине Петровской, первой жене Сергея Кречетова. А себя она при этом, видимо, представляла Лилит-младшей, второй, танцовщицей, ведь ее самая звездная роль это была Люля Бек из одноименного фильма, кафешантанная дива, и вообще она ведь была второй женой Кречетова, и это она была главной, она соответствовала издателю «Грифа», а не эта малоудачная писательница вообще пьянчужка Нина Петровская. Так должно было казаться Рындиной.

Однако это все мои личные предположения: Котик ничего подобного мне не говорил — просто вкратце пересказал историю, поведпнную ему учителем.

И Эльснер, дабы ублажить свою новоявленную свою пассию, не скупился на подробности, из всех сил напрягая свое воображение.

И Рындина очень даже довольна осталась услышанным рассказом про драку двух Лилит.

И еще кинодива и оккультистка чрезвычайно остро интересовалась, как же именно и по какой причине Лилит убежала от Адама.

И Эльснер незамедлительно поведал о том, как Адам повелел Лилит возлечь с ним, а точнее под него. Лилит ужасно возмутилась и заорала: «Почему я должна быть внизу, ведь я ровня тебе, ведь нас обоих Бог слепил из праха, и я буду на тебе, а не под тобой». Увидев, что Адам собирается взять ее силой, Лилит произнесла магическое имя Бога, поднялась в воздух и улетела на берег Красного моря, известного своей дурноц славой и большим количеством похотливых демонов, с которыми она и стала безо всякого разбора совокупляться.

Так во всяком случае лет примерно через тридцать-сорок после этого говорил Эльснер Котику. А я узнал об этом еще позже, по моим подсчетам где-то между годом 1979-м, когда окончил университет, и 1992-м, когда уехал навсегда из Тбилиси, но, видимо, ближе все же к концу моего парибывания в Грузии.

Итак, понравился Рындиной рассказец Эльснера о двух Лилит. Но вот она отсмеялась всласть, и опять зашла речь о серьезном, оккультном, об родной эзотерике, которою ведь Лидия Дмитриевна горела уже не первый год.

Сефиры, как поведал Рындиной Эльснер, еврейским мистикам были звестны и прежде, задолго даже до тринадцатого столетия, но вот имена (обозначения их сущностей) были даны сефирам, как каналам божественной энергии, именно Исааком Слепым в его поскьерской школе. То, можно сказать, была самая настоящая эзотерическая революция, что, как я думаю, в принципе не могло не заинтересовать Рындину.

Впоследствии еврейские мистики выстроили на основе этих прежде безымянных сефир, обретших вдруг личностность и определенность, знаменитое каббалистическое дерево, увенчиваемое короной (кетер), а у основания имеющее царство (мальхут). А началась все, о чем частенько забывают, именно с «Книги яркого света» и с лангедокского городка Поскьере — фактически первой каббалистической столицы.

И хочу подчеркнуть, что «Книга яркого света» появилась в Лангедоке, попала в Прованс и даже оттуда в Испанию. Все дело в том, что у Исаака Слепого были ученики из испанской Жероны; которые разнесли идеи «Книги яркого света» по Иберийскому полуострову.

Должен заметить, что доктрина Исаака Слепого была пущена в ход ранее наиглавнейшего мирового каббалистического текста, который, как известно, называется «Сефер ха Зохар» (Книга Сияния).

Более того, «Книга яркого света» явно повлияла на автора «Зогара», который, безо всякого сомнения, воспользовался главным открытием поскьерского мудреца.

Да, первоначально «Книга яркого света» распространялась в Лангедоке и Провансе, среди тамошних каббалистов, однако жил и учил Исаак Слепой все же не в самом Провансе, а рядышком, в соседнем Лангедоке.

Лангедокские земли отошли к французским королям позже провансских, и графы Тулузские и виконты Монпелье (верхний и нижний Лангедок) довольно долгое время покровительствовали своим иудеям, давали им немыслимые привлегии и пользовались их кошельками. И в Лангедоке было иудеям пспокойней и повольготней, пока он не достался французским королям.

Лангедок был совсем рядышком, а иудееев до поры до времени там почти что и не трогали. Более того, иудеи Лангедока зачастую жили как настоящие сеньоры, владели замками и общирнейшими виноградниками, которые арендовали и обрабатывали зачастую христиане, что было возможно только в Лангедоке и только в Лангедоке, пока он не отошел к французскому королю Людовику Святому и брату его Альфонсу из Пуатье, возжелавшим уравнять евреев Лангедока с прочими французскими евреями, то есть лишить их основных своих прав и привилегий.

Вот Исаак Слепой и оставался и блаженствовал в Лангедоке («французской Иудее,», как тогда говорили) и завел там обширную школу, но только не талмудическую, а каббалистическую,

Вообще надобно знать, что если в Париже сидели талмудисты, то европейскиим истоком тайного мистического учения (каббалы) явился как раз Лангедок и столицей каббалы явился городок Поскьере, окруженный крепостными стенами, которые потом были чуть ли не до основания разрушены.

Но всего этого Эльснер, как видно, не знал (или же просто не обращал внимания на георграфические подробности, считая их несущественными), и оттого у него в рассказе всюду фигурирует один лишь Прованс и Поскьере он помещает в Прованс, что явно ошибочно.

На самом деле это, конечно, мелочь, но вот почему акцентирую я на ней сейчас внимание.

Настоящее наблюдение, как мне кажется, прямо доказывает, что текст документов, якобы сообщенных Эльснером, вовсе не оригинальный, а начисто выдуманный им, ибо реальные составители поскьерских хроник не могли не знать, что городишко Поскьере находится в Лангедоке, но никак не в Провансе.

Так что мистификация в данном случае налицо! Однако в целом текст, если не считать одного этого географического ляпсуса, мне кажется, был сработан Эльснером безупречно, и воспринимается он именно как связка старинных бумаг.

А Поскьере ведь находился на самой границе с Провансом, так что допущенный автором прокол на самом-то деле принципиального значения не имеет.

Главное, что историко-мифологический колорит, на мой взгляд, был воссоздан Эльснером все же довольно таки точно, хоть я особо и не могу считать себя ни специалистом по истории Лангедока, ни знатоком каббалы. Но мне просто показалось, что повествование, скроенное из кусочков и обрывков, производит вполне достоверное впечатление: кажется, что документы вполне реальны, хоть я и понимаю, что Эльснер их от начала и до конца придумал.

Жаль, конечно, что он так мало писал в области прозы. Мне лично известен лишь этот рассказ «Первый каббалист (Исаак Слепой)», чрезвычайно изящно и тонко стилизованный. Да есть еще в эльснеровском поэтичсеском сборнике «Пурпур киферы: эротика» несколько любопытнейших прозаических фрагментов, никем как будто не замеченных, что обидно.

Интересно, что эротические сираницы рассказа «Первый каббалист (Исаак Слепой)» вполне вписываются в поэтику и в культурно-любовную проблематику сборника «Пурпур киферы: эротика» и даже в некотором роде являются, можно сказать, прямым его продолжением, но только сделанным уже не на античном, а на ближневосточном мифологическом материале плюс средневековые реалии.

* * *

В общем, этот Исаак Слепой хоть в некотором смысле и подзабытая по причине скудости фактической базы, но в то же время крайне важная, даже ключевая, пожалуй, фигура для постижения глубин средневековой еврейской мистики: он ведь в полном смысле зачинатель европейской каббалы, именно от него и тянется прямая тропка к «Зогару».

Реальных более или менее развернутых данных об Исааке Слепом или Исааке Поскьерском практически никаких не сохранилось как будто, вот Эльснер их и «воссоздал» в своем воображении и сделал это, как мне кажется, довольно умело и тонко, сумев создать иллюзию едва ли не полной достоверности. Но это на мой личный взгляд, разумеется.

Вполне может быть, что читателеями рассказ Эльснера сразу же будет воспринят как выдумка или малоудачная шутка, не имеющая ровно никакого отношения к историческим реалиям тринадцатого столетия. Но я убежден, что тут мы имеем дело с одной из самых больших у Эльснера творческих удач. Причем, образ самого Исаака Слепого — это только рамка, в которую автор хотел заключить свои каббалистически окрашенные эротические импровизации.

Думаю, что, создавая новеллу о первом европейском каббалисте и его эзотерических практиках, об его мистических видениях и активно используя при этом модный тогда в России в начале века мотив демонической соблазнительницы Лилит, создавая новеллу, оформленную под сборник древних документов, Эльснер не просто стремился задобрить, а точнее завоевать любовное расположение Лидии Рындиной, дабы пробиться в ее фавориты, но одновременно еще имел в виду вот какую цель, вполне литературную, надо сказать.

Он стремился, как мне кажется, утереть нос самому Валерию Брюсову с его знаменитым оккультно-эротическим романом «Огненный ангел», в котором довольно точное воспроизведение средневековых магических процедур соединялось с любовным опытом и реальными эротическими коллизиями людей модернистской эпохи.

Желал, в частности, продемонстрировать, что и он, третируемый мэтром Эльснер, способен на создание достаточно эффектного оккультно-эротического текста, ничем не хуже брюсовского, как, видимо, самонадеянно полагал Владимир Юрьевич.

Впрочем, в данном случае¨он если и не перещеголял Брюсова, то создал все же вполне убедительный текст, именно художественно убедительный, превосходную стилизацию под ранне-средневековые документы и не просто даже документы. Эльснер ведь попытался воссоздать, а точнее заново придумать, творчески воспроизвести мир каббалистической эротики, что очень даже должно было привлечь жену Сергея Кречетова, которая не один уже год всецело была поглощена оккультно-эротическими переживаниями.

Для Лидии Рындиной, кроме ее устойчивого интереса к эротическому искусству и к эзотерике, момент явной конкуренции Эльснера с самим Брюсовым также был особенно симпатичен, и не просто даже симпатичен, но еще и достаточно сильно значим, и вот по какой причине.

Она побаивалась и не любила «мага» Брюсова, который публично оскорбил ее Сережу (Кречетова) и сделал его на какое-то время несчастным, заведя роман с его первой женою Ниной Петровской, который обижал ее Сережу, публично ругая его стихи и нападая на него, когда он был первым человеком в знаменитом журнале «Золотое руно».

Да, обойти ненавистного мэтра Брюсова хотя бы на оккультном фронте — это было бы просто великолепно. Ну, как же хотя бы за это было Рындиной не полюбить Эльснера?! За один только замысел подобного потрясающего единоборства?! За дерзость? Да, это был геройский поступок — бросить вызову самому Брюсову, и этот поступок супругами Кречетовыми был оценен в белоговардейском Ростове по достоинству.

Возможно, Эльснер даже прямо заявил Рындиной, что вызывает на литературный поединок Брюсова.

Конечно же, Рындина показала мужу посвященный ей рассказ Эльснера, даже и не думая таиться. Она ведь всегда чрезвычайно гордилась всеми посвященными ей литературными произведениями, от Игоря Северянина до Сергея Городецкого. И супруг ее всегда был в курсе, кто ей что посвятил и почему, и он даже еще более чем гордился тем, что в Лидию Дмитриевну без памяти влюбляются писатели и посвящают ей свои творения.

А вот понравился ли Сергею Кречетову рассказ Эльснера — об этом я не имею ни малейших сведений и даже предположений, а одни лишь интуитивные предчувствия.

Как можно считать по ряду косвенных данных, директор пресс-бюро ОСВАГа своего помощника особо не жаловал (Владимир Юрьевич вообще мало кому из мужчин нравился — только своим любовникам, да и то не всем). Однако эльснеровский рассказ «Первый каббалист (Исаак Слепой)», думаю, даже в то тяжкое, страшное время должен был его так или иначе хотя бы заинтересовать. Более того: полагаю, что рассказ был для Кречетова весьма приятен, даже если и не вызывал особого эстетического удовольствия.

Нужно помнить при этом, что Кречетов ведь полностью и неизменно разделял со своей женой ее устойчивые оккультные интересы, и они, живя в Москве, устраивали частенько эзотерические вечеринки.

А еще Кречетов к 1919-му году вполне разлюбил Брюсова (собственно, гораздо ранее, но в гражданскую войну совершенно точно) и даже, пожалуй, разочаровался в нем; более того, в 1919-м году Брюсов, без сомнения, был уже для него неприемлем, и лично и уж тем более политически, находясь уже просто за гранью каких бы то ни было приличий.

Собственно, Брюсов давно уже стал для Кречетова врагом (еще когда тот редактировал литературный отдел «Золотого руна» и издавал журнал «Перевал», соперничая с брюсовскими «Весами»), но в описываемое время он воспринмиался им, а также Лидией Рындиной и Владимиром Эльснером, еще и как враг России.

Прежний ореол мага, властителя и литературного диктатора безнадежно и навсегда теперь потускнел.

А ведь в былые времена Эльснер просто преклонялся перед Брюсовым, по своей воле уничижался перед ним и в жизни и в поэзии. Да. Брюсов назвал его стихи «теплой водкой», но это не останавливало восторги Эльснера. Он в свое время писал, например, о Брюсове следующее:

«Ты, русской речи Всадник Медный,
Стоишь над нами вознесен,
Вперяя взоры в заповедный,
Еще не завершенный сон.

И что тебе хвала ли, зависть —
И новых Кассиев клинки;
Любовнику нетленной славы —
Столетья нашего венки».

И вот наступил момент, когда и этот брюсовский подпевала отвернулся от своего боготворимого учителя, сойдясь в этом с Кречетовым, который, не смотря на нападки на него Брюсова, был в свое время от мэтра необычайно зависим. И вдруг произошел резкий поворот (ну, и Брюсов не молчал, откликнулся резким отзывом на выход ростовского «Орфея»).

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.