Борис Дынин: Из жизни. Мои друзья философы и я

Loading

Было удивительно найти в академической среде группу близких людей — близких даже не в мировоззренческом смысле (ибо спектр наших взглядов простирался от рационализма до экзистенциализма, от атеистического до религиозного взгляда на мир), а в уважении к человеческой личности и социальной порядочности.

Из жизни

Мои друзья философы и я

Борис Дынин

Автор в 1974 году

Коллега Сёма Давидович (Сэм) написал в Гостевой Портала, что встретил в Израиле человека, хорошо знавшего меня в 70-е годы. Слова Сэма вызвали у меня ностальгические воспоминания о друзьях. И вот я решил в память о них и о тех днях написать комментарии к воспоминаниям друзей обо мне в книге «Культурно-историческая эпистемология: проблемы и перспективы», 2014., посвященной 70-летию Бориса Исаевича Пружинина, главного редактора журнала «Вопросы философии». Наши жизни пересекались и захотелось дополнить те воспоминания, в которых упоминаюсь я. Жизнь Института философии не была одномерно официозно идеологической. Столь часто я читаю огульно превратные мнения о философии и философах тех дней в России. Вот я и решил вспомнить своих друзей. Кроме Бори Пружинина (да будут его дни долгими и счастливыми) их уже нет. Память о них благословенна для меня.

Боря Пружинин вспоминает:

А взял меня в этот сектор (диалектического материализма Института философии) Владислав Александрович Лекторский, с которым я работаю до сих пор. Вот здесь я действительно оказался в философском аттракторе. Моим окружением стали Эвальд Васильевич Ильенков, Генрих Степанович Батищев, Владимир Сергеевич Швырев. И совсем близким окружением — Николай Николаевич Трубников, Евгений Петрович Никитин, Борис Семенович Дынин (уехавший в 1974 в Канаду), Нелли Степановна Мудрагей и Владимир Иванович Мудрагей, Наталия Сергеевна Автономова. Об атмосфере, царившей в этом ближнем круге, написала Нелли Степановна Мудрагей. Что я могу добавить?.. Спасибо всем моим Заслуженным собеседникам…

Сектор был «Диалектического материализма». Но как вспоминает Нелли Мудрагей (см. ниже), никто им в секторе не занимался. После перестройки были опубликованы избранные работы Ильенкова (несколько книг, но характерно обсуждение его жизни и творчества в «Драма советской философии. Эвальд Васильевич Ильенков. Книга — диалог»), Батищева (несколько книг, среди них «Введение в диалектику творчества»), Швырева («Рациональность как ценность культуры. Традиция и современность», Трубникова («О смысле жизни и смерти»)», Никитина («Духовный мир: Органичный космос или разбегающаяся вселенная?»).

Труды и мысли работников сектора оказались востребованными и после развенчания официальной идеологии России, давившей философскую мысль десятилетия. И какими разными были мои коллеги! Если вы читаете в заголовке книги слово «диалектический», не думайте, в данном случае, что речь идет о диалектическом материализме. Так Генрих Батищев, страстно занимавшийся диалектикой творчества, был религиозным мыслителем (до времени, понятно, скрытно). Ильенков, посвятивший свое творчество диалектической логике, был изгоем для официозных диаматчиков. Трубников был экзистенциалистом. Швырев — специалистом по современной (тогда) западной философии (позитивистских и логических течений). Никитин занимался методологией науки, был рационалистом, глубоко понимавшим и экзистенциальные проблемы. Центром интересов Нелли Мудрагей была история и смысл проблемы «рациональное и иррациональное», а также философия как смысло-жизненный проект. Ее муж, Володя Мудрагей, был удивительно профессиональным и чутким редактором журнала «Вопросы философии». Он много сделал для поднятия уровня публикаций в журнале. После смерти Володи его портрет висел годы (надеюсь и сегодня) в офисе журнала.

В силу разнообразия интересов и подходов к философии у сотрудников сектора, дискуссии вокруг их трудов и мыслей были всегда содержательными и интересными. Я, пришедший извне стандартного пути философского образования, не имел «предубеждений» и отличался тем, что мог оценить очень разные идеи коллег. Это проявлялось в том, что я часто обращал дискуссии в дружественный диалог в противовес стычке взглядов, что и привело к избранию меня заместителем заведующего сектора, В.А. Лекторского (во многом «виновного» в формировании профессиональной атмосферы в секторе).

Время идет. Россия пошла путями иными, чем виделось моим друзьям. И я часто думаю, как хорошо бы, чтобы их труды перечитывались молодым поколением, особенно Е.П. Никитина (в соавторстве с Н.Е. Харламенковой») «Феномен человеческого самоотверждения», 2000; и Н.Н. Трубникова «О смысле жизни и смерти».

Н. С. Мудрагей
Membra sumus corporis, или Наш карасс по Воннегуту

Наш карасс образовался в начале 70-х годов ХХ столетия. Его участники: Николай Николаевич Трубников (1929—1983), Евгений Петрович Никитин (1934—2001), Борис Семенович Дынин, Борис Исаевич Пружинин, два Мудрагея: Владимир Иванович (1941— 2001) и я. Несмотря на значительную разницу в летах (Борис Исаевич на 15 лет моложе Трубникова, и мы долго уговаривали его называть Колю «Колей» и перейти на «ты», на «ты» он перешел, но наотрез отказался от «Коли», упорно называл его «Николаем Николаевичем»), мы стали чрезвычайно близки и дружны (см. определение карасса).

Действительно, было удивительно найти в академической среде группу близких людей — близких даже не в мировоззренческом смысле (ибо спектр наших взглядов простирался от рационализма до экзистенциализма, от атеистического до религиозного взгляда на мир), а в уважении к человеческой личности и социальной порядочности, как бы ни трудно ее определить. Так, маленький штрих, когда меня должны было судить на партийном собрании Института (см. ниже), друзья, можно сказать, приказали Боре Пружинину не приходить на собрание, ибо его могли заставить как еврея выступить против меня. Общение с друзьями, чьи личные качества и интеллектуальные интересы были замечательно широки, было важным моментом в моем собственном интеллектуальном и духовном развитии. Повезло!

А все началось с улыбки во время экзамена по диамату при поступлении в аспирантуру философского факультета МГУ. Задали мне устный вопрос: «О чем говорит 3-я глава «Материализма и империализма». Рассмеявшись, я ответил: «По цифрам не помню. Не напомните ли о чем?» Напомнили, и я бодро рассказал о ленинском понимании причины и следствия (так много коллег и сегодня думают о них по Ленину, не подозревая этого). После экзамена я спросил Иру Родионову, ведшую протокол экзамена, как я отвечал. Она ответила: «Кажется, хорошо, но Вы много смеялись». Так или иначе, я сдал экзамены лучше других поступавших в аспирантуру. Тогда деканом факультета был В.С. Молодцов (скорее не философ, а партийный функционер). Он искал себе аспирантов, которые могли работать над диссертациями без его помощи. Также факультет искал аспирантов с научно-техническим образованием, чтобы ответить на призыв партии и правительства исправить идеологические ошибки тех же партии и правительства, разгромивших целые отрасли науки. Я со своим инженерным образованием подошел, но не для парткома университета, вернувшего мои документы на факультет. Однако Молодцов настоял на своем.

Я не обманул его ожиданий. Встречался с ним только для отчетности, а философское образование получал на лекциях и семинарах профессоров, среди которых были действительно образованные философы, например, Валентин Фердинандович Асмус, а также самообразованием и через общение с коллегами аспирантами. Тогда я и подружился на всю свою философскую жизнь в России с Женей Никитиным и Борей Грязновым, а также, в меньшей мере, с Борисом Глинским. Мы вместе написали книгу «Моделирование как метод научного исследования», после моей эмиграции цитировавшейся с их именами и приставкой «и др.», а статья с итогами исследования (Дынин, Грязнов, Никитин) была опубликована в золотых страницах «Вопросов философии». («60 лет»).

Диссертацию написал. Один из профессоров факультета, В.И. Черкесов (проповедник диалектической логики в догматическом диаматовском смысле) обвинил меня в кантианстве. Но Молодцов не мог допустить такого по отношению к его аспиранту, и диссертация была защищена.

Превратности судьбы. Однако они начались еще раньше. Еще в школе в 9-м классе я прочитал «Анти-Дюринг» Энгельса, и восхитился, что все понял и заинтересовался философией, а также возможностью подшучивать над учителями. Читаю Энгельса под партой, учительница требует положить книгу на парту, а я достаю Энгельса. Что делать бедной учительнице? Только пожурить и взять книгу к себе на стол. На философский факультет по окончании школы поступить не мог, не будучи комсомольским активистом или демобилизованным солдатом. Вот и поступил в Ленинградский горный институт.

Горное дело меня интересовало мало, и пропускал я занятия направо и налево, в том числе лекции по диа-ист-матам (здесь мне все было уже известно). Вызвал меня декан и решил подшутить надо мною. Спросил ехидно: «Может и философию знаешь?» (Для многих ведь философия или глупость или заумь). Я ответил: «Пожалуйста, выпишите мне направление на досрочную сдачу экзамена». Декан решил, что я блефую и выписал. Через день я принес ему «Отлично». Он только посоветовал не пропускать занятия по другим предметам. Я же от скуки (для меня) изучения горного дела устроил себе академический отпуск и отправился в геологическую экспедицию на Камчатку.

Мне уже случалось вспоминать, как я ехал от Москвы до Владивостока (в Москве была пересадка) вместе с Евгением Рейном. Везло на интересные встречи. На каком-то полустанке уже за Байкалом он купил на перроне «О духе законов» Монтескье и сказал: «Это надо читать». Как попали «Законы» на тот полустанок, от какого политзаключенного остались, не знаю, но они были долгие годы со мной, в эмиграции тоже, но все-таки затерялись при переездах.

После окончания института, освободившись от распределения на захудалый карьер, устроился я на ленинградский завод Кинап инженером бюро вентиляции при отделе главного механика. Он был стойким сталинистом и держал портрет Сталина на стене своего кабинета до последней возможности. Но антисемитом не был (повезло после многих отказов по пятой графе в предшествующих попытках найти работу). Он преподал мне несколько уроков жизни. Одним из них было его гневное замечание при оценке одного из моих проектов. Я заметил, что проект был утвержден им. И он ответил: «Я нанял тебя не для того, чтобы проверять, а для того, чтобы доверять». Это урок я запомнил хорошо, и он мне пригодился, когда через много лет и в другой стране я сам стал руководить группой программистов.

Опять же, думы о философии меня не покидали, и я организовал кружок по изучению философии при отделе главного механика. Записались в кружок человек 10, инженеров и техников. И занятия кружка не были скучными ни для меня, ни для них. Для меня это было скорее не изложение учебников диамата, а размышления о философии. Я был вызван в партком завода для выяснения такой странной самодеятельности. Но запретить изучение (формально) маркситско-ленинской философии (я уже и в вечернем университете по ее истории побывал, правда бросил из-за скуки) партком не решился. А результатом стал прием в члены партии, что, конечно, сыграло свою роль при поступлении в аспирантуру философского факультета. Когда я увольнялся с завода, проработав там два года, главный механик сказал: «Не получится, возвращайся». Придет время, я уйду из философии, но нас уже разделит океан.

Сделаю маленькое отступление. Уверен, не один читатель поднимет глазки к потолку, прочитав о моем вступлении в партию. Сопротивлялся ли я предложению вступить в нее? Нет. Я вырос в семье евреев, которые, несмотря на антисемитизм власти и населения, испытанного ими неоднократно, были благодарны советской власти за образование, работу, жизнь. Надо было им оказаться на старости лет в Америке, чтобы увидеть и понять, как борьба за образование, работу и жизнь может (и должна!) происходить с целью развития личности, а не с целью поддержания власти, подавляющей личность. Так или иначе, это было время оттепели, очередной волны надежд и иллюзий. Я не родился антисоветчиком. Мне предстояло взрослеть и во многом с помощью друзей философов, также при разных обстоятельствах вступивших в партию, как и такие коллеги, как Александр Зиновьев и Эвальд Ильенков. Будучи старше, им довелось воевать. У каждого своя судьба.

Центром моей диссертации был анализ «мысленного эксперимента» в физике с раскрытием приоритета теоретической концепции перед эмпирическим исследованием. Я прочитал доклад на эту тему, привлекая историю науки, в секторе методологии истории науки Института истории естествознания и техники и меня приняли на работу в сектор. Прописка у нас была в Ленинграде, но нам повезло и мы обменяли нашу квартиру на квартиру в Москве с помощью майора милиции, отца «обмещицы». (Это был первый в истории Москвы и Ленинграда обмен кооперативных квартир, а до этого мы кочевали по съемным комнатам шесть лет). Проработав в ИИЕТ несколько лет я перешел в Институт философии в сектор «диалектического материализма». Так замкнулся круг.

Я шутил: «Теперь я четвертый философ страны. Первый — заведующий идеологическим отделом ЦК партии. Второй — директор Института философии. Третий заведующий сектором диалектического материализма. И четвертый — его зам, то есть я!»

Но вернусь к воспоминаниям Нелли Мудрагей:

Мы работали в секторе диалектического материализма (которым в секторе практически никто не занимался), позднее он стал сектором теории познания (аутентичное название). У театрального критика Марины Токаревой есть замечательное выражение — «густонаселенность талантами». Именно такой территорией густонаселенной талантами был наш сектор, которым чутко и терпеливо руководил и руководит Владислав Александрович Лекторский (Пружинин был его заместителем с 1978 по 1989 год).

Владислав Александрович Лекторский, ныне академик Российской АН, рассказывает об этих годах в интервью, записанному на видео. Там он вспоминает меня и говорит, что я хорошо работал, но сделал глупость, решив эмигрировать, чем также подставил сектор под удар директора института Украинцева, только и ждавшего случая.

Это дает повод поразмыслить о неопределенности нравственных оценок во времени. Тогда мой поступок воспринимался как удар по сектору (но с нюансами, о которых см. ниже в воспоминаниях Нелли М. и других), однако со временем, после развала СССР и краха его идеологии, отношение к моему решению со стороны самого Лекторского и со стороны коллег по сектору, отказ их поносить меня и даже поддержка стали восприниматься как нравственное мужество, чем оно и было. Да и как иначе, ведь мое решение было выношено и принято, кроме собственно «еврейских причин», в процессе долгих обсуждений с друзьями и коллегами, где и как мы жили, общим отвержением идеологии, политики, структуры советской жизни, включая в интеллектуальной сфере. И это решение было, на самом деле, как бы продолжением нашего общения. Приехав однажды в Канаду на конференцию, Владислав не преминул навестить меня. И когда я стал приезжать в Москву после перестройки, мы все, включая его, встречались и в институте и за столом. Конечно, нравственный вопрос и в этом случае не имеет однозначного ответа. Жизнь человеческая ограничена, и развал СССР мог случиться гораздо позже.

Нелли Мудрагей продолжает:

Единственное, что разделяло нашу компанию на части, это рыбалка. Никитин и Трубников были заядлыми рыболовами и заразили нас с Володей. На 1—9 мая мы ездили рыбачить на Селигер, в Шелемиху и т.д. Иногда и в отпуск ездили вместе (совершенно незабываемая поездка на Белое море). Но Дынин сказал, как отрезал: «Я родился на асфальте, мне и в городе хорошо».

Да, так сложилось, что мое отношение к природе было и есть довольно спокойное. Не то, чтобы я чурался ее, но переезды с места на место по Украине и России (мой отец был военным), а потом геологические практики и работа на Камчатке как-то удовлетворили мой интерес к природе. С Камчаткой связано одно из острых воспоминаний моей жизни. По прибытии на полуостров начальница партии спросила меня, есть ли у меня опыт хождения по местности с картой. Ей надо было послать подотряд по ранее не планировавшемуся маршруту. Опыта не было, но зная настоятельность решения послать подотряд, я ответил: «Да, пионерский». Она вздохнула, представила мне помощника (рабочего, приехавшего на лососевую путину, пропившего весь заработок и не могущего вернуться на материк домой) , лошадь и жеребенка (мол, не будет пищи, жеребенок пригодится). И пошли мы. Уже отойдя на несколько дней от лагеря, я, чтобы сориентироваться на местности, взобрался на сопку, продравшись через кедрач. Осмотревшись, пошел обратно и вскоре обнаружил, что потерял карту. А в те годы это было преступлением. Те карты считались содержащими секретную информацию в приграничном районе. Да и как идти дальше или назад? Сколько ни искал, найти не мог. И вот повезло (не в первый и не в последний раз в жизни). На нас набрел камчадал, искавший отбившегося оленя. Он тут же пошел по моим следам и нашел карту. Я отдал ему весь запас чая и сахара и пошел с рабочим, лошадью и жеребенком дальше. По возвращению в лагерь, мой спутник, вполне миролюбивый с интересным жизненным опытом мужчина, напился, нашел ружье и стал бегать по лагерю, стреляя по сторонам. Я смог его успокоить. Сыграла свою роль возникшая на маршруте дружба. Все это углубляло мое, так сказать, философическое отношение к жизни.

Вновь слово Нелли Мудрагей:

Боря Дынин с женой Милой и сыном Кирой эмигрировали. 24 октября 1974 года мы провожали их в аэропорту Шереметьево. Они стоят за огромной стеклянной стеной — это уже заграница. Мы на территории СССР машем им рукой, изо всех сил сдерживая слезы. Прощаемся навсегда. Интернета нет, почтовая переписка очень не рекомендуется. Но в Москве остаются Борины родители Соломон Аронович и Елизавета Михайловна. Естественно, им эти рекомендации, мягко говоря, не интересны. Они пишут Борису, Борис пишет им, вкладывая в тот же конверт письма нам. Когда приходит письмо, родители зовут нас к себе. На столе сплошная вкуснятина (нам было даже неудобно перед таким гостеприимством).

Помощь друзей была неоценимой. Еще до отъезда они поддерживали меня с женой и сыном не только психологически, но и материально. Мы сами ушли с работы (жена работала на Московском телевидении редактором в отделе изобразительного искусства, так называемой 4-й программы) и мы были без доходов. Друзья собирали деньги и покупали книги, которые мы получали из Англии (Цветаева, Мандельштам и др. дефициты в Москве). После отъезда, еще из Италии мы смогли вернуть друзьям деньги (никто из них не был богат), пересылая родителям книги по искусству для продажи в букинистических магазинах. Застолья, о которых вспоминает Нелли, помогли моим родителям выжить годы до их эмиграции, а мне знать, что они под присмотром и имеют опору в недружественном окружении. До конца своих дней мама и папа с благодарностью вспоминали своих немолодых «деток».

«Карасс» в гостях у моих родителей: Володя Мудрагей, Женя Никитин, Коля Трубников, Боря Пружинин и мой дядя Зиновий с его женой Хавой, навещающие родителей и обсуждающие эмиграцию в Израиль. Нелли Мудрагей фотографирует и ее не видно.

Я от имени всех товарищей пишу письма Боре, рассказывая о наших делах, в частности о делах цеха. Представляю, как веселились кегебешники по поводу моей конспирации — «цех» вместо «сектор». Родители уехали к Борису, но дела в стране поменялись, переписка идет напрямую. В 1990 году Боря и Мила впервые приезжают в Москву, о чем раньше не то что мечтать, но и помыслить было невозможно (потом приезжали неоднократно). Появился Интернет, завязалась активная переписка. Дынин публикует в «Вопросах философии» переводы И. Берлина, Дж. Сакса, свои собственные статьи. В 2010 году он стал одним из победителей конкурса «Возможна ли нравственность, независимая от религии?» (Институт философии РАН).

Внимательный читатель заметил, что отца Бори зовут не Семен, а Соломон. В стране, где официально антисемитизм был запрещен, однако крепко помнили о пятом пункте, «удобнее» было носить русские имена. Вот вспомнился случай. В секторе философских вопросов естествознания работал прекрасный философ и замечательный человек Лев Борисович Баженов. Как-то на заседании дирекции он выступал, что-то критикуя. Директор Украинцев ехидно ему: «Садитесь, Лев Барухович!»

Все мои друзья коллеги-философы, кроме Бори Пружиниа, были русскими, и все они не принимали ни на йоту антисемитизм. И хотя мое решение грозило им неприятностями (и они случились в разных формах), я ни разу не почувствовал осуждение с их стороны. Вспоминая их, я иногда думаю, что Россия не безнадежная страна.

Но вернемся к обстановке в институте того времени.

Украинцев — тот самый директор, которому в лицо при полном зале сотрудников Евгений Никитин заявил: «Я пережил пятерых директоров Института, переживу и Вас». Такого свекольного цвета физиономии, какое выдал Украинцев, я ни до, ни после не видела. В 1983 году его, действительно, уволили: такой махровости даже советско-партийная власть не выдержала.

1976 год. В Швейцарии выходит книга Александра Александровича Зиновьева «Зияющие высоты». Ну, как водится, его тут же уволили из Института, лишили ученых степеней, званий и наград (в Отечественную войну летал на штурмовиках!). И, конечно, — персональное дело изменника и предателя родины с последующим исключением из КПСС (что само по себе уже было гражданской казнью). Боря Дынин, которому я рассказала, что пишу заметки о нас, из Канады напомнил мне, как его исключали из партии. «На заседании партбюро при обсуждении персонального дела Б.С. Дынина было сказано: «Дынин оказался случайным человеком в философии». Никитин написал Борису четверостишие «В утешение»:

Талантливых и необычайных
Всегда клеймили как случайных,
Внося в разряд необходимых
Лишь дураков непроходимых.

Перед самым моим решением подать заявление об уходе из Института (никто меня и не спрашивал объяснения — Украинцеву и другим все было понятно), мне присудили на ученном совете звание Старшего научного сотрудника, что в отличие от должности есть пожизненный титул. Но на утверждение этого решения в Президиуме Академии наук ушло время. И диплом Старшего научного сотрудника пришел в Институт на следующий день после моего заявления. В испуге дирекция Института вернула диплом в Президиум. Но процедуры лишения меня звания не было, и я имею право величать себя Старшим научным сотрудником Российской академии наук! Вот только перед кем?

Этот испуг дирекции института напоминает мне испуг на московском телевидении в Останкино. После подачи моей женой заявления на эмиграцию и ухода с работы, ей потребовалась характеристика с работы для получения разрешения на «предательство родины». Она должна была запросить ее и пришла в Останкино. Ее коллега выписала пропуск. И когда об этом узнало начальство, поднялся крик: «Предательницу родины пустили в здание телевидения!». И усилили охрану в здание, чтобы столь опасный «враг» не пробрался вновь. Коллегу-еврейку не уволили только потому, что она была замужем за украинцем, а тогда украинцам, русским… еще не светила возможность подавать на иммиграцию для «воссоединения семей». Жена получила характеристику только после того, как собравшись с силами, пригрозила в проходной вызвать иностранных корреспондентов (с которыми не было никаких связей!) . В октябре мы получили разрешение на эмиграцию в связи подчисткой Москвы от «предателей родины» перед очередными переговорами Москвы с Вашингтоном перед ожидавшимся утверждением американским Конгрессом поправки Джексона-Вэника. Благодаря этому с нас уже не потребовали десятки тысяч рублей за образование.

А теперь из разных интервью о разном и о том, как меня исключали из партии. Штрихи времени.

Пружинин: Когда я пришел в сектор Борис Дынин у него был замом. Дынин уехал. Лекторского чуть за это дело не уволили, прошло некоторое время. Недолго замом был Никитин. Вдруг я получаю от него предложение стать его замом. Я ему говорю прямым текстом: «Владислав Александрович, второй еврей вот так с ходу?» Но он настоял на своем.

Пружинин: Так интересно все это! Эпоха целая. Она куда-то ушла.

Тимофеева: Да, и Дынин у нас был.

Пружинин: Дынин Борис, да.

Тимофеева: А он сейчас появляется? Приезжал?

Пружинин: Вот эта серия, которую я представлял, там в томе о Вышеславцеве, Дынин участвует. Он пишет, статьи присылает. Когда я пришел в сектор, Дынин был заместителем Лекторского. Он поражал своей открытостью, экзистенциальной заинтересованностью. Его выступления были всегда живыми и интересными. Он дружил с Никитиным, Трубниковым и Нелей Мудрагей. Я только начал входить в этот дружный коллектив, а он эмигрировал. Он мечтал заниматься философией, но жизнь сложилась иначе. Хотя глубинный философский дар он сохранил и сегодня пишет статьи для «Вопросов философии», переводит английских политических и религиозных философов.

Тимофеева: Молодец какой.

Тимофеев: Знаю, мы знакомы хорошо. Они по моделированию работали: Дынин, Грязнов, Женя Никитин и Глинский. Я знаю их работу и каждого из них хорошо знаю. Причем, я всех основных диссидентов знаю лично. У нас были хорошие отношения.

Пружинин:А я вот еще что вспомнил. Дынин уехал, а его родители оставались в Москве. Они были комсомольцами ленинского призыва. Отец его прошел войну. Они приняли решение эмигрировать вслед за детьми и внуками и долго готовились, собирались с духом. В это время мы часто ходили к ним в гости читать письма Бориса из-за границы. И они «репетировали» с нами беседу в райкоме партии при сдаче партбилетов. А когда на самом деле пришли туда, то все оказалось настолько прозаично, что они просто не могли скрыть свою обиду. Их убеждения уже вообще никого не интересовали. «Мы хотим сдать билеты»… «А… вам в 25-ю комнату…» Разговаривать с ними никто не стал.

…………………………………….

Порус: … Я закончил аспирантуру и готовился к защите. А на работу мне устраиваться было некуда. А я был не москвич, и когда кинулся искать работу, мне сказали, что есть где-то на границе с Китаем какой-то город, я уже забыл его название, там есть город, в котором нет ни одного кандидата наук. Вот защититесь и поедете туда, значит. Короче, я без работы. А тогда на работу не брали евреев вообще никак, потому что перед этим при Кедрове уехал в Израиль Виткин.

Пружинин: Дынин тоже.

Я был первым в Институте философии. Миша Виткин тоже обосновался в Канаде, но далеко на Западе. Слухи друг о друге доходили до нас, но общаться не было возможности. И вот недавно, перед самым началом распространения коронавируса он узнал мой телефон и позвонил. Теперь он тоже в Торонто, но в нашем возрасте мы должны ограничивать встречи с людьми и вспоминаем прошлое только по телефону.

Дальнейшее теперь можно вспоминать с улыбкой:

Порус: И еще целый ряд людей. А Дынин был членом партии, его пришлось исключать из партии. Его пришлось исключать из партии на партийном собрании, куда пришли представители райкома, чтобы сделать показательное изгнание из партии. И он пришел, все с ним были в хороших отношениях. Там такая была ситуация: нужно было устроить показушную порку ему, а ему устроили балаган. То есть, например, когда он вышел, там обсуждали его заявление о его выходе из партии, то спрашивали у него, вступит ли он в Коммунистическую партию Израиля. Он ответил, что он этот вопрос обдумывает, но еще не решил в какую, потому что там было две коммунистические партии, и он знакомился с программой.

Пружинин: Народ лежал вообще.

Порус: Народ лежал. Потом, когда он сказал, что он теперь будет заниматься этологией вместо философии, то все спросили, что такое «этология». Он стал долго объяснять, минут двадцать объяснял, перспективы ее развития и т.д. А инструктор райкома сидел и его как перекашивало, потому что надо было изгонять из партии врага народа, а они обсуждают, сволочи, этологию как науку о поведении обезьян. Эта комедия продолжалась довольно долго. Был у нас такой человек запоминающейся внешности. Во-первых, у него была голая лысина, а во-вторых, у него весь передний ряд зубов был золотой. Челюсть из одного золота. Он, послушав, что ему сказал этот инструктор райкома, вышел на трибуну. А в это время на него направили свет и вот, значит, от лысины стали блики отражаться. Это само по себе было очень смешно. А потом он открыл рот. И свет ударил в зубы, и от золотых зубов лучи света стали расходиться. Все притихли. И он сказал: «Тут господин Дынин считает, что мы его исключим из партии». Тут наступила гробовая тишина. Все видели, что он беседовал с инструктором и, видимо, наверное, не исключат. Сам Дынин страшно изумился! И в этой гробовой тишине он говорит: «Нет, господин Дынин, мы не исключаем вас из партии!» И даже пауза. «Мы изгоняем вас из партии!» И вот тут уже никто не смог сдержаться от смеха и все полезли под стулья.

Пружинин: Перед этим Элис выступал, помнишь? А вызов-то в Израиль как делался? «Тетя» зовет в Израиль. На трибуну вылез Элис и говорит — он с акцентом, югослав: «Тетя? Тетя становится политической категорией». Помнишь?

У нас был вызов из Израиля от «тёти». На вопрос, как это я уезжаю от родителей к тёте, я ответил: «Вы тётю мою не знаете, и обсуждать мои отношения с ней я не буду». А на вопрос: «Почему это именно евреи уезжают», я передал записку представителю райкома со словами «На этот вопрос лучше ответить Вам». Ответа не получил.

После собрания весь «карасс» приехал к нам домой. Мила уже приготовила стол. Кира спокойно спал. И мы веселились, вспоминая собрание. Но то и дело смех прерывался мыслями о неизвестном будущем.

Вскоре началась новая жизнь далеко от друзей.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

22 комментария для “Борис Дынин: Из жизни. Мои друзья философы и я

  1. С большим удовольствием перечитал замечательные воспоминания Бориса Дынина «Из жизни. Мои друзья философы и я». И в который раз понял, по какой причине несколько его недоброжелателей так люто ненавидят Бориса: их корежит от его текстов, свидетельствующих о его глубоких познаниях, светлом уме и адекватной оценке происходящих событий.

  2. Очень интересно. Выскажу мысль банальную, но искреннюю — человек неординарный, способный и доброжелательный (сознаю, что уважаемый Борис заслуживает и более веских эпитетов) притягивает себе подобных. Рад, что даже в советском институте философии, который многие считали гадючником, далеко не все «идеологические труженики» были подонками. Спасибо, Борис.

    1. Григорий Писаревский — 2020-05-27 21:23:54(235)
      Рад, что даже в советском институте философии, который многие считали гадючником, далеко не все «идеологические труженики» были подонками.
      ==========================
      Спасибо, уважаемый Григорий!
      Владислав Лекторский написал мне: «Молодое поколение философов не представляет , как мы могли жить и работать в тех условиях, которые , казалось бы абсолютно не давали такой возможности». Оним из ответов стала книга, написанная им совместно Мариной Быковой (она преподаёт философию в США): «Philosophical Thought in Russia in the Second Half of the Twentieth Century A Contemporary View from Russia and broad », 2019, которую хорошо встретили специалисты по русской и советской философии в разных странах мира. Михаил Эпштейн, в настоящее время теоретик культуры в at Emory University, США, замечает, что редко в истории мысли философия была такой освободительной силой, какой она была в России с 1960-х по 1980-е годы. Советское государство создало жесткую систему проверенных и неопровержимых идей, направленных на то, чтобы увековечить свое господство над отдельными умами. По этой причине философское мышление, которое по своей природе выходит за пределы существующего порядка и ставит под сомнение санкционированные практики, было актом самоосвобождения через осознание относительности доминирующего идеологического дискурса (стр. 48-49). Я должен подчеркнкть, что эта «освободительная сила» в реальности охватила сравнительно небольшой круг интеллигенции, он ее действие было реальным. Впрочем, в силу самой ситуации, когда философское мышление, выходящее за пределы существующего порядка, все-таки находилось под государственным гнетом существующего порядка, очень часто приобретало, можно сказать, шизофренические формы. И на положительные моменты деятельности того или иного философа, получившего известность (и не только административную), найдутся то и дело отрицательные в памяти сталкивающихся с ними. Показательный пример оценка роли Бонифатия Кедрова (см. мой отклик на статью Анатолия Сонина: «Советская история физики и борьба с «космополитизмом»»- Борис Дынин — 2020-05-22 16:41:14(717)) Так что, я не удивлен Вашим упоминанием о мнении многих. Просто жизнь была сложнее «мнения многих», особенно в 60-80 – годы.

  3. Б.Тененбаум
    — 2020-05-24 17:53:18(919)

    Г.А.: «… даже тех не осуждаю, которые и через 50 лет из своего партийного билета пытаются хоть какую-то пользу извлечь …»
    ==
    Григорий Александрович,
    Нехорошо. Нерукопожатно.
    ============================.
    Да ладно с ним, Борис Маркович, как и с теми, кто извлекал пользу себе на службе той власти до ее последних дней, не прерывая службу, не уезжая при всей своей «напрочь беспартийности». Подчеркну, это сказано не в сторону всех работавших и не уехавших, даже при возможности и не отказавшихся от привилегий, но в ответ на «нерукопожатный» выпад.

  4. «Уверен, не один читатель поднимет глазки к потолку, прочитав о моем вступлении в партию»
    ========================================
    Слегка завышенная самооценка: никто никакие глазки строить не стал и не собирается. Часть читателей сами в компартии состояли, а напрочь беспартийные (вроде меня) и не таких видели. Насмотрелся я на тех 24-25 летних шустряков, всеми способами втершихся в очередь за всякими благами. Насколько я помню, для вступления в КП надо было двух рабочих подбить на это же, нет?
    Впрочем, не важно. Никого не осуждаю, каждый выплывал как умел и как было «удобнее». И даже тех не осуждаю, которые и через 50 лет из своего партийного билета пытаются хоть какую-то пользу извлечь. Изобразить теперь из себя этаких ухарских, дерзких и остроумных внутрипартийных диссидентов в обстановке мрачно-опасного режима тупых коммуняк.

    1. Григорий Быстрицкий
      — 2020-05-24 14:19:41(893)
      Изобразить теперь из себя этаких ухарских, дерзких и остроумных внутрипартийных диссидентов в обстановке мрачно-опасного режима тупых коммуняк.
      =======================
      Наконец раздался голос праведника, усердно добывавшего советской власти месторожденния нефти, которой она кормилась годы, но напрочь беспартийного!

    2. Г.А.: «… даже тех не осуждаю, которые и через 50 лет из своего партийного билета пытаются хоть какую-то пользу извлечь …».
      ==
      Григорий Александрович,
      Нехорошо. Нерукопожатно.

  5. Бенни, у слова «доверять» есть много оттенков значений. Вы его применили в смысле «лояльность», а в рассказе Бориса Денина, (если он разрешает мне его прочесть!), применено в смысле: «доверять результатам работы». Это большая разница.

    1. Ася Крамер
      24 мая 2020 at 6:19 |
      Бенни, у слова «доверять» есть много оттенков значений. Вы его применили в смысле «лояльность», а в рассказе Бориса Денина, (если он разрешает мне его прочесть!), применено в смысле: «доверять результатам работы».
      ===================
      Ася, Вы правы. Не думал мой начальник «сталинист, но не антисемит», что окажется связан с президентом Америки через полстолетия.
      P.S. Рад, что прочитали. Один случай — только случай. 🙁

  6. Очень интересно, спасибо.

    П.С.: благодаря вашему стойкому сталинисту не-антисемиту я лучше понял, чем мне так нравится Трамп:
    «Я нанял тебя не для того, чтобы проверять, а для того, чтобы доверять».

  7. Борис, было очень интересно окунуться в прошлое вашей жизни так значимо переплетенное с прошлым страны и круга людей, дальше которого, кажется, ничего не было дальше в моей прошлой жизни. Но, пожалуй, самое главное (шутка — это для Сэма), что я вынес из ваших воспоминаний, это то, что я теперь еще больше понимаю Милу. Как можно было устоять!

    1. Игорь Ю.
      — 2020-05-23 20:41:
      я теперь еще больше понимаю Милу. Как можно было устоять!
      ================.
      Глядя назад, то что сегодня смешно, было не очень.

  8. Б.Тененбаум
    — 2020-05-23 16:05:
    ============================
    Взаимно, Борис Маркович!

  9. Вспоминая их, я иногда думаю, что Россия не безнадежная страна.
    —————
    Дорогой, Борис! Прочёл с интересом. Я тоже, когда вспоминаю своих оставшихся друзей в России прихожу к Вашему выводу, который вынес сверху.

  10. Глубокоуважаемый тезка,
    Я вами восхищен, и горжусь нашим знакомством …

  11. Inna Belenkaya
    — 2020-05-23 05:22:27(768)

    Какой вы на этой фотографии молодой, Борис! Вас не узнать. А сейчас вы похожи на Дж. Сакса — прямо одно лицо! Вам это не говорили?
    ==============/
    Инна, вот я и удивился, что знакомый Сэма узнал меня по фотографии на Портале.
    А насчет Дж. Сакса: в мире, в иудаизме, в частности, есть и другие замечательные мыслители, но я думаю, родись я в Англии и получив образование здесь (ведь он начинал как философ), я бы , наверное, был бы того же умонастроения, как он. Старый принцип психо-физического параллелизма имеет смысл. Вот я и стал похож на него 🙂

  12. Приятно увидеть, что ты явился вдохновителем написания такой прекрасной статьи, Борис.
    Спасибо, прочёл с большим интересом.
    Ещё одно подтверждение, что я совсем не знал страны, в которой прожил столько лет, не знал, какие возможности в ней были открыты перед простым еврейским пареньком.
    И получил ещё один ответ на интересовавший меня когда-то вопрос.
    Читая, слушая, смотря, я спрашивал себя: «Неужели они сами верят в то, что пишут, говорят, показывают?» Собственно ответ я получил в конце 91-го, когда развалилось, без всякого сопротивления, то государство, в котором писали, говорили и показывали проповедники той «идеологии».
    Ну а то, что написали Вы про тех, кто работал на ту «идеологию» только подтвердили – никто ни во что не верил, но все хотели жить хорошо, что, конечно же ничем предосудительным не является.
    И что безусловно стоило и вступления в партию, и смены отчества.
    (Не знаю, как другие, но прочитав Ваш рассказ, я глаза свои к потолку не поднял. Может быть потому, что у меня глаза, а не «глазки». Помню похожее, правда менее удачное).
    P.S.
    Жара у нас спала, но Григория я пока не встречал, надеюсь, что он ОК.
    Увижу -обязательно дам прочесть эту статью.
    Он, кстати, не говорил про Вас что-то Вас компрометирующее. Просто запомнил Вас как «искренне верующего» и удивился, что Вы оказались евреем.

    1. Сэм
      — 2020-05-23 11:23:

      Приятно увидеть, что ты явился вдохновителем написания такой прекрасной статьи, Борис….
      Он, кстати, не говорил про Вас что-то Вас компрометирующее. Просто запомнил Вас как «искренне верующего» и удивился, что Вы оказались евреем.
      =================.
      И Вам, Сэм, спасибо за побуждение к воспоминаниям. А то, что таинственный Григорий, не знал ни то, что я еврей, и то, что я эмигрировал, говорит, что вряд ли он знал меня хорошо. Но все-таки интересно, кто он.

  13. Какой вы на этой фотографии молодой, Борис! Вас не узнать. А сейчас вы похожи на Дж. Сакса — прямо одно лицо! Вам это не говорили?

Добавить комментарий для Григорий Быстрицкий Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.